DemonicShovel

Навеяло что-то рассказать о случае, после которого я понимаю, что может произойти что угодно и что мир тесен.

Ещё совсем недавно (так-то лет шесть назад, но время летит быстро) поехал я в другой город на выходные - просто увидеться с подругой, пообщаться. На второй день должен был подтянуться мой приятель, чисто погулять по чужим улицам - да обратно вернуться.

Но, увы, судьба бывает жестока, и эта бессердечная стерва (судьба, если что, не подруга) не смотрит на то, что ты ехал специально девять часов для встречи, потому у барышни оказываются действительно срочные и неотложные дела. Оно понятно, оно ладно. Хотя бы можно развеяться и прогуляться.

И вот я погожим майским днём хожу по городу с бутылкой пива, думая, куда бы податься. Стоит сказать, что в этом городе я был только однажды и не знал, куда можно наведаться, так что ходил по двум знакомым мне улицам и размышлял. В результате пришла простая идея - подойти к местным и спросить, куда бы они пошли, будь у них сейчас время. Конечно, план не самый надёжный, но всё лучше интернета, который советует такие места, в которые можно сунуться лишь чтобы нагнать скуку.

И тут - вижу. Идут две девушки. У одной ярлычок футболки наружу. Думаю, догоню, скажу, поговорим после немного, задам свой вопрос - и отчалю. Всё же догоняю. Разобщались. Всё обычно, но со второй дамой мы обмениваемся взглядами - нет, совсем не в том плане. Но что-то нас явно смущает.

Не стану тянуть, сразу скажу, что в результате оказалось так, что за пару лет до этого мы были в одном туре по Юго-Восточной Европе и разобщались, ибо были единственным ровесниками в группе. У меня на тот момент даже её случайное фото на телефоне оставалось.

Девушки рассказали мне о каком-то фестивале, на котором будут. Но я так и не попал, ибо встретил приятеля и мы пошли по плану. Увы, может. Но - кто знает! - может ещё доведётся встретиться.

Планетка-то у нас, оказывается, правда круглая. И случайности случаются.

Ночь темна. Ночь опасна, она — монстр с переливающейся чёрной шерстью, огромной пастью и тремя глотками, что поглотят всё, что только смогут. Она — уставшая женщина с тёмной шалью, что ведает тайны вселенной. Ночь — это мужчина, чьё лицо не ведает возраста, чья трость надменно стучит по брусчатке, чьи полы чёрного плаща закрывают само мироздание.

Ночь опасна. Она опасна для всех, кто рискнул выйти в столь поздний час, когда солнце уже скрылось за горизонтом, а на небосводе виднеется лишь лик бледной, больной анемией луны.

Но ночь любит своих детей. И одно из ночных созданий, пожалуй, поистине её любимое дитя.

Создание, что переносит с трудом солнечный свет, толпы людей и глупые разговоры, появляется зачастую на улицах намного позже, чем угаснут последние краски заката.

Ночь любит своих детей, и об этом она позаботилась весьма старательно. Взлелеянный чёрный шёлк волос, несколько прядей седины и дыма обрамляют лицо — череп, обтянутый бледной кожей, с недостаточно узкими для ещё более язвительных усмешек губами. В свете ночных фонарей — удивительно густая, почти осязаемая тень, сотканная ночью и чужими кошмарами.

Но ночь любит своих детей. И этому созданию она дала лучшее, что могла найти. Под тонким слоем кожи и черепа, среди синапсов, что словно программным кодом прописывают алгоритм безумия, она поселила разум, который соткала старательно из самых лёгких ночных облаков, бездонной синевы неба и пары десятков звёзд. Удивительно быстрый, лёгкий и яркий разум, который вряд ли удалось бы разглядеть в бледном, уставшем лице, если бы под тяжёлыми веками не…

Ночь любит свое дитя. Оно знает это, и смотрит с не меньшей любовью в ночное небо почти прозрачными аквамаринами, что темнеют до малахита от боли. Люди бы не сторонились создания ночи, если бы под тяжёлыми веками так не сияли аквамарины, полные холода и острого разума, если бы недостаточно узкие губы не приоткрывались, раз за разом выдыхая дым, давая увидеть чёрные гортань и язык, что вызвал бы священный трепет у верующего из Калькутты, молящего воплощение Кали его пощадить.

Ночь любит своего наследника, но не может его согреть. Руки — птичьи лапы, когти, острые ножи, пальцы могут впиться в плоть больнее крючьев, обжигая холодом, в просвечивающих венах и артериях едва бьется пульс, и можно замёрзнуть от прикосновения бледной кожи, под которой едва течёт кровь.

Наверное, неудобно вытирать птичьими лапами иней с лица — но создание ночи не задумывается об этом, раз за разом выдыхая дым. Ведь можно греть руки о тлеющие угли, которыми наделила своё дитя ночь вместо сердца. Угли обжигают плоть и плавят кости, и уж тем более мешают обитателям — тем, кто живёт под рёбрами.

Ниже тонкой шеи, между рёбрами, прячется клубок змей. Из-под чёрных одежд высматривают они свою жертву, шипят насмешливо на своем языке, не спеша ожидают чужую неосторожность. Змеи неопасны для своего хозяина — змеи, что привыкли впиваться в рёбра лишь едва ощутимо, дабы не сломать ядовитые клыки.

Создание ночи знает, что оно ей любимо. Иначе бы вместо крови не тёк бы по венам отменный виски, пьянящий всех, кто подошел неосторожно близко, непозволительно близко. Дитя выдыхает в ночной воздух запахи мяты, табака и алкоголя, не замечая этого, и вновь проходит, стараясь миновать тех редких безумцев, что не боятся ночи.

Создание проходит, оставляя за собой клочья дыма, создание закрывает свет аквамаринов тяжёлыми веками, создание прячет слабые худые запястья в широких рукавах и закрывает полами чёрных одежд змей от любопытных взглядов.

Создание, взлелеянное ночью, не боится смерти — мысль о ней его тревожит, но лишь при свете дня смерть действительно имеет значение, лишая разум ярких звёзд и необычайной лёгкости ночных облаков.

Дитя ночи знает, насколько оно слабо и беззащитно, хоть и умеет населять чужие умы кошмарами и призраками, заставлять чувствовать боль и страх. Но создание не любит этого, оно желает быть безобидным — клочьями тумана, сгустком тьмы, палитрой ночного неба.

Дитя ночи не хотело бы никого пугать. Оно хотело бы раствориться в джазовых рыданиях саксофона, в бутылках спиртного, притаиться на кончике иглы, что в следующий миг войдёт в изнывающую от ожидания вену. И оно не боится тех, кого следовало бы опасаться, тех, чьи родители — боль, смерть и забвение, ведь только с ними сын ночи чувствует себя слабым и безобидным. Тем, кем и хотело бы быть — одним из многих, одним из неисчислимого количества чудовищ, что носят человеческие лица с надменными усмешками и бессмертной сутью. Ведь хоть их, наверное, не испугают змеи?

Сын ночи имеет вполне человеческое имя, но вряд ли на него отзовется, если не произнести его магическим полушёпотом, сжимая в пальцах амулет вуду, если не попросить ночной ветер донести мольбу до его ушей. Тогда лишь он обернётся, приподнимая недоумённо брови, испытывая слабость к порождениям и детям эшу, словно в надежде, что кто-то из них решил посетить его. Разочаровавшись, сын ночи лишь протянет узкую ладонь, в обмен на амулет подарив немного звездной пыли, вдохнув её в чужие легкие — и человек, опьяненный и окрылённый неведомым ему ранее блаженством, любовно поднимет взгляд к небосводу, пребывая в полной уверенности, что он находится именно там, среди звёзд. А дитя ночи тихо уйдет, прижимая амулет к груди, пока он не расплавится от жара сердца — и тогда он выпьет его из ладоней с немыслимым упоением.

Если о чём и можно было мечтать такому, как он — так это встретить других чудовищ, и иногда он их встречал. Тогда же он обвивал их руками в цепких объятиях, запускал когти под кожу и поил собственной кровью. К сожалению, кровь сына ночи подходила не всем, далеко не всем, и многие из встреченных им чудовищ глупели, становились звероподобными или, напротив, обретали всё более человеческий вид, переставая видеть что-либо, кроме принадлежащего миру людей.

Тогда дитя ночи выл ветром в трубах — и сбегал из городов и притонов, с пыльных улиц и из баров подальше, в лес, отчаянно зовя его обитателей. И находил, что дарило ему небывалое успокоение, и восхищался он красотой своего родителя, глядя на звёздное небо вдали от городских огней и на отражение круглолицей луны в чёрной глади озёр. Однако вскоре прокатывался по лесу тихий ропот, и дитя ночи был вынужден вернуться обратно, дабы не отравлять лес парами алкоголя и дыма. К тому времени он уже был достаточно силён, дабы вынести своё одиночество.

Но не настолько, чтобы вынести голод.

О, воистину, как же глупы те, кто не боится созданий ночи. Ибо уж точно один из них, любимейший из сыновей, скользнёт по улице тенью меж света фонарей, рассмеётся звонко осколками стекла, закроет тучами и полами своего плаща луну и звёзды — и поглотит случайного прохожего, который решил, что ночь для него безопасна.

Ночь темна. Ночь опасна, она — монстр с переливающейся чёрной шерстью, огромной пастью и тремя глотками, что поглотят всё, что только смогут. Она — уставшая женщина с тёмной шалью, что ведает тайны вселенной. Ночь — это мужчина, чьё лицо не ведает возраста, чья трость надменно стучит по брусчатке, чьи полы чёрного плаща закрывают само мироздание.

И не менее опасны и одиноки её дети.

Едва закрыв за собой дверь квартиры, я снимаю с себя в прихожей второй, словно хитиновый, слой кожи, оставляя его на вешалке. Мышцы сразу чувствуют свободу и усталость, что разливается по всему телу свинцом. Что за удивительное наслаждение — ссутулить плечи, чувствуя каждую ноющую клетку тела, и проследовать в странном танце под играющий в голове диско-мотив в ванную комнату.

По дороге я теряю несколько сантиметров своего роста, наконец-то давая ногам удивительную свободу, и с удовольствием неловко управляю своим телом, удивляясь, как же легко оно скользит в пространстве. Повернув несколько раз кран холодной воды, я жмурюсь, проводя пальцами по своей щеке и пытаясь подцепить нечто эфемерно-тонкое. Удалось только со второй попытки, и я, потянув, всё же снял со своего лица доброжелательную улыбку, даже не пытаясь снова растянуть губы в её резиновой имитации.

Набирая раз за разом воду в ладони, я погружаю в неё лицо, чувствуя, как смывается тонкий слой подкожной клетчатки, и, лишь ощутив приятное покалывание, блаженно вздыхаю. Понаблюдав немного за цветными разводами смытой с моей радужки краски на раковине, я всё же поднимаю на себя взгляд в зеркало — лишь затем, чтобы увидеть бесцветный пустой взгляд и восковой овал лица.

Люди считают, что знают об этом мире всё — или же многое. В наше время мертвецы прекрасно приспособились к жизни, ловко маскируя кости и остекленевший взгляд, живо улыбаясь и здороваясь со своими знакомыми легко и непринуждённо. Но что увидели бы те знакомые, заглянув под слой краски и кожи?

Всем известен парадокс кота Шрёдингера. Именем человека назвали, в общем-то, очевидную, но крайне занятную теорию. Если бы я мог, я бы запатентовал собственную — моим именем был бы назван один из распространённых парадоксов человечества. Как выглядят люди, которых никто не видит? Остаются ли они такими же — или же снимают в прихожей свою кожу и смывают с лица любое подобие жизни водой из-под крана?

Но есть ещё один более занятный вопрос. Существуют ли они где-либо, кроме как в глазах смотрящего?

Предыдущие части:

Черти любят пиар (Увертюра)

Черти любят пиар (Интермеццо/Лейтмотив)

Анданте (итал. andante) — музыкальный термин, означающего в переводе «идти». До начала использования метрономов анданте равнялся скорости обычной ходьбы. Этим же термином называют медленную часть сонаты, симфонии или другого музыкального произведения, не имеющего собственного наименования, и исполняемого в этом темпе.

Анданте

Город за стенами офисного здания был восхитителен: переливающийся огнями, многообразный, полный неона и ярких вывесок, шумный и многолюдный. Салуны словно из 30-х, модные бары-кабаре из 60-х и ультрасовременные высотки соседствуют бок о бок, создавая непередаваемое впечатление. Абсолютно не имеет значения, насколько кричащим и вычурным, в чём-то безвкусным кажется стиль местной архитектуры, ведь ты влюбляешься в него с первого взгляда…

По крайней мере, так всё это описал Тим, пока мы шли к выходу из офиса. Оказавшись на улице и уткнувшись взглядом в тусклые однообразные коробки таких же рабочих зданий, я, не желая обидеть нового товарища, всё же невольно издал несколько горловой вопрошающий звук, за что Хэз меня окрестил «удивлённой уткой».

— А где… всё? — рискнул поинтересоваться я, адресуя вопрос брюнету, но всё же невольно косясь на «этого типа» как на источник более достоверной информации.

— А ты считаешь, что здесь ничего нет? — чуть глумливо поинтересовался он, пристально глянув на меня и слабо усмехнувшись.

— Другое всё, — уже чуть хмуро отозвавшись, я прошёл дальше, спускаясь со ступенек офиса и оглядываясь по сторонам в надежде, что я просто чего-то не заметил.

— А другое всё не здесь! — жизнерадостным голосом вернул меня из раздумий Тим, бегом спускаясь за мной и направляясь следом. — Если честно, даже не знаю, как объяснить…

— Вот как? — со вздохом спросил я, заметив его быстрый хитрый взгляд в сторону всё ещё мрачного товарища, который направился за нами.

— Это всё потому, что ты умом не блещешь, — безапелляционно отозвался тот, извлекая из кармана полностью чёрную пачку сигарет с одним-единственным серебристым логотипом на ней, после закуривая и всё же продолжая. — Всё нижнее подразделение нашей загробной канцелярии, которую вы именуете Адом, разделено на сектора. Я не собираюсь пояснять сейчас за ваше распространённое заблуждение о кругах ада и прочем, я говорю о абсолютно бытовых вещах. Как ты заметил, на нейтральной территории отсутствует время суток. У нас, в принципе, схема такая же, но она оказалась несколько неэргономичной, поэтому…

Он затянулся, делая паузу и уничижительно глянув на своего приятеля, явно довольного, что ему не приходится натирать мозоль на языке занудными речами.

— …весь Ад разделен на зоны. К примеру, мы сейчас в рабочей, в то время как наш бесподобный гиперактивный коллега… — он отвесил еще один испепеляющий взгляд, — описывал зону отдыха и развлечений. И, если ты вдруг решил, что вся соль заключается в том, что в одном месте строят офисы, а в другом — кабаки и бордели, то ты ошибся. Зоны не просто отличаются по типу архитектуры. У каждой из них своё время суток.

— Подожди-ка… — я совсем растерянно посмотрел на Хэза, а после уставился на небо рабочей зоны, в которой мы сейчас находились. Ни намёка на какой-нибудь источник освещения, словно вся территория накрыта единым равномерно подсвеченным куполом.

— Абсолютно точно. В рабочей зоне всегда день. В зоне отдыха — ночь, там освещения хватает. Место жительства можно выбрать в зависимости от своих предпочтений. Зон весьма много, есть даже парочка… да что там парочка, двенадцать небольших зон, каждая из которых разделена на две поменьше, которые соответствуют земным часовым поясам с соответственно изменяющимся освещением. Полезно для тех, кто работает в режиме реального времени. Помогает настраивать режим и не путаться, когда уже смеркается, а когда только петухи поют, — на последнем предложении Тиму достался очередной выразительный взгляд, но он его пропустил, с интересом, словно впервые, разглядывая здания вокруг.

— К счастью, у нас с тобой работа оплачивается по факту выполнения в определённый срок, так что мы можем спокойно выходить в абсолютно любое время — главное вовремя закрыть потом проект, — с мечтательной улыбкой сообщил чёрт, тряхнув рогатой головой и устремив взгляд вперёд. — И, к ещё больше счастью, мы находимся буквально в получасе ходьбы до одной из зон развлечения.

Полчаса оказались почти часом, а Тим, от которого я ожидал потока новой информации и чрезмерной болтливости, предпочёл пристать к курящему одну за другой приятелю, играя с ним в бестолковую игру: раз за разом задавал вопрос «почему?», в то время как Хэз монотонно бубнил в ответ «потому».

Однако дорога действительно оказалась не бесконечной, и через некоторое время я заметил, что вокруг словно сгустились сумерки. Оглянувшись, я буквально замер, ошарашенно уставившись на небо: если на земле солнце просто тихо садилось за горизонт и постепенно становилось темнее, то здесь тьма словно появлялась из ниоткуда, выглядя подобно чернильным кляксам на белой бумаге, и заполняла всё больше небесного пространства, стоило пройти дальше.

— Вот мы и дошли! — через некоторое время радостно пропел Тим, тут же чуть ли не подскочив на месте и радостно умчавшись далеко вперёд.

Оставив меня с Хэзом.

…с медленно повернувшимся и крайне задумчиво взглянувшим на меня с плотоядным прищуром Хэзом.

— …так Данте был неправ? — почти жалобно выпалил я, не размышляя над вопросом, просто желая прервать тишину.

— О чём ты? — чёрт приподнял бровь, всё же отводя взгляд и тяжело вздыхая.

— Ну, я о строении ада, девяти кругах и прочем… об этом много кто писал, но особенно известен Данте с его «Божественной комедией».

— Комедией? — переспросил с недоумением тип, глянув на меня.

— Комедией, — я лишь согласно кивнул, больше не ощущая, к счастью, липкого страха.

— У мужика явно было так себе с чувством юмора, — вздохнув, чёрт попытался пройти чуть дальше по кварталу, но тут в него влетел Тим, разом обнимая нас обоих за плечи и радостно тараторя.

— Чё, чё, почём, о чём? — на одном дыхании выпалил он фразу, которой предшествовала тирада более невразумительных междометий.

— О Данте малец спросил, — тихо фыркнув, Хэз стряхнул с себя чужие руки, скорбно взглянув на приятеля.

— Так чего ты ему не сказал? — удивлённо глянув на чужую кислую мину, брюнет вперился горящим взглядом уже в меня. — Он действительно здесь был. Данте.

— …чего? — буквально подавившись воздухом, сумел выдавить я, ошарашенно уставившись на рогатого.

— Ну, так да. И описание не из головы ж взял. Всё как есть. Ну, почти.

— А где то место? — осторожно поинтересовавшись, я огляделся по сторонам в поиске ям, полных серы и кипящей смолы.

— Так вон, — Тим легкомысленно ткнул пальцем куда-то за горизонт, но я уткнулся взглядом лишь в довольно высокое здание гипермаркета, по форме напоминавшего огромный пончик — он даже так же блестел стеклами и огнями, словно глазурью.

— Где? — я попытался как-то отойти, чтобы ничто не заграждало мне обзор, и нахмурился, с усилием вглядываясь за горизонт. — Извини, этот торговый центр мне всё загородил.

— Ты хотел сказать… — со смешком закрыл рот своему приятелю Хэз, с прищуром глянув на меня, — этот чудесный девятиэтажный огромный торговый центр, разделённый на сектора по этажам в зависимости от потребностей покупателя, будь он обжорой или извращенцем? — уже совсем издевательски продолжил он, искривив губы в ухмылке. — Эти девять этажей кошмара. Эти…

— Эти, — перебил уже я его, ошарашенный внезапной догадкой, — эти… девять кругов ада?

— Бинго, — чёрт, даже издевательски хлопнув пару раз в ладоши, направился в сторону одного из стендов, вытянув из ячейки рекламку, которую после сунул мне в руки. — Выбирай, куда хочешь пойти.

Я окинул взглядом длинный список заведений. Салуны, бары… магазины, музей современного искусства, кофейни, торгово-развлекательные центры… Я читал названия, но мои мысли постоянно возвращались к одному, я никак не мог сосредоточиться.

— Ну, и? — с категоричной нетерпеливостью поинтересовался этот тип. — Куда?

— Туда, — ответил я с непреклонной решимостью, ткнув пальцем в манящий пончик гипермаркета на горизонте. — В отдел «Всё по Данте».

Первая часть:

Черти любят пиар (Увертюра)

Увертюра (фр. ouverture «открытие; начало») — развёрнутая пьеса, инструментальное вступление к театральному спектаклю.

Интермеццо (от лат. intermedius — промежуточный) — небольшое комическое представление, разыгрываемое между актами или картинами оперы-сериа.

Лейтмотив (нем. Leitmotiv — «главный, ведущий мотив»), в музыке — характерная тема или музыкальный оборот, которые обрисовывают какого-либо персонажа, его отдельные черты.  Применяется также в литературоведении и может обозначать преобладающее настроение, главную тему, основной идейный и эмоциональный тон литературно-художественного произведения

Интермеццо

Я не представляю, где я нахожусь и сколько времени прошло. Может, часы? Месяцы или годы? Секунды? Это какое-то другое измерение, и время здесь измеряется в длине кошачьих жизней и квартальных отчетах? Я не уверен ни в чем и точно знаю лишь то, что ощущаю себя отвратно, прескверно, противно и попросту убито. Но, по крайней мере, это значит, что у меня есть тело. Ну, или хотя бы его верхняя часть, поскольку ног я особо не чувствовал.

Сумев на секунду позабыть об ужасной головной боли, которая не просто путала мысли, а буквально завязывала их узлами со сноровкой заядлого моряка, я представил себе такую сценку, непроизвольно смешав болезненное настоящее и довольно пресное, но тоже не особо приятное прошлое: я просыпаюсь утром без желания вставать на работу, а мне уже звонят, мне буквально названивают, спрашивая, почему я опоздал. А я в ответ так радостно отвечаю: «А чёрт пойми, где я, но здесь темно и я умер!» И смеюсь, смеюсь, пока звучат короткие гудки…

Впрочем, это уже не столь важно. С трудом сумев открыть глаза, я приподнял голову, пытаясь понять, где я нахожусь, а после поднялся с холодного каменного пола, краем сознания понимая, что моё изумление возрастает с каждой секундой. Это было какое-то абсолютно фантасмагоричное видение, созданное моим больным разумом — я не видел другого объяснения тому, что находился в длинном узком коридоре, который был едва ощутимо освещён чем-то вдали, а стены… Стены были покрыты безумными, словно подсвеченными изнутри узорами с постоянно повторяющимися элементами в виде адского пламени, всевозможных пыток и… бутылок вина, абсента и текилы?

Коридор освещён… но чем? Что это? Свет в конце туннеля, который не упомянул за всю жизнь ни разу лишь немой или прожжённый веган (если честно, я уверен, что у них вообще ничего святого нет)? Не желая больше оставаться на одном месте, я угрюмо направился в сторону неизвестного источника освещения, едва сумев сделать пару шагов и не упасть обратно. Голова болела безумно, во рту словно открыли без моего ведома мини-филиал Сахары, дикая тошнота мешала хотя бы подумать о еде, но от голода безумно сводило желудок.

Может, это и есть Ад? Эта мысль мелькнула в моем мозгу на долю секунды, но больше не желала его покидать. Вдруг это действительно так? Я на самом деле здесь страдаю, буквально схожу с ума от безумно разукрашенных стен, а свет всё не приближается и не приближается…

В какой-то момент мне дико захотелось плакать. Я уже мысленно начал просить прощения у всех, кого мог случайно обидеть: у своих родителей — за то, что вырос таким недотёпой, у всех прохожих, которых случайно задевал сумкой — хотя, честно сказать, как-то и не особо я их запоминал…

Через пять минут я перебрал уже всех, кого только мог, в глубине души надеясь, что это поможет, и даже дошёл до той симпатичной актрисы, извиняясь за то, что я делал с её фотографией в свои 14 лет — ну, может, помните, той, она ещё снималась в…

Тут я услышал шаги и, обернувшись, увидел сияние, сопровождающее чей-то силуэт, приближающийся ко мне. Мне стало безумно страшно — сердце буквально до обжигающей боли забилось в грудной клетке, желудок свело новым приступом тошноты, а головная боль сжала виски стальным обручем с новой силой.

Но тут обладатель силуэта приблизился ко мне — я не мог разглядеть его, поскольку свет бил мне прямо в лицо, и, чуть помедлив, заговорил:

—…а чего ты делаешь в этом коридоре, парень? Выход на улицу ж там, — склонив голову набок, он протянул мне ладонь, тихо хмыкнув. — Мы тебя ищем, ищем.… Домой тебе пора.

По-идиотски улыбнувшись, я лишь кивнул и от испытанного облегчения потерял сознание.

Лейтмотив

Я проснулся задолго до того, как всё же соизволил открыть глаза. Если быть совсем уж честным, открывать их и вовсе не было желания. Как говорил мой друг из колледжа, которого, впрочем, вышвырнули после первой же зимней сессии, «не самый классный приход, но всё равно невероятно круто». Так мне, вероятно, и было вчера, но сегодня я лежал на своём офисном столе, ощущая отпечатавшуюся на моей щеке спираль блокнота и неумолимо предчувствуя приближающееся шаги моего босса. Все остатки удивительного сна о чертях, ангелах и их междусобойчике неумолимо стремились ускользнуть от меня, и я едва мог задержать в сознании обрывки образов, прежде чем всё же услышал чужой голос.

— Ну, что, новенький, проспался? На кой хрен тебя в ту галерею понесло? — надо мной, дружелюбно улыбаясь, нависла рогатая голова моего нового коллеги. — Мы тебя домой хотели отправить, да только не знали, где ты живёшь.

Чуть помедлив и почесав затылок, заодно пригладив растрепавшиеся вьющиеся черные волосы, чёрт выпрямился, после добродушно продолжив:

— Впрочем, ты тоже этого не знаешь, а по адресу, по которому ты нас «прописал» — точнее, направил на прописку, мы тебя решили не доставлять, — и он от души рассмеялся, запрокинув голову и хлопнув ладонью по моему столу.

— А куда я вас направил?.. — робко поинтересовавшись, я пошарил взглядом по своему столу и, увидев на нем графин воды, решил не заморачиваться поиском стакана и тихо подтянул его к себе.

— На хрен, конечно, — всё ещё тихо посмеиваясь, рогатый подтащил к себе стул, садясь напротив и с удовольствием наблюдая за тем, как я давлюсь водой и кашляю, буквально пуская носом пузыри.

— …мне очень жаль, — лишь сумев это сдавленно выдавить, я отодвинул подальше графин, не поднимая взгляд и вытирая рукавом лицо, хаотично пытаясь вспомнить, что ещё я мог сказать в тот момент, пока был наполовину в отключке. К моему сожалению и ужасу, список получился далеко не самым коротким, и мне стоило лишь молиться о том, чтобы всё на деле оказалось довольно приличным. Впрочем, молитвы, учитывая место, в котором я нахожусь, весьма слабо помогут…

— Да не переживай ты так, серьезно, — мой новый знакомый весьма дружелюбно улыбнулся, и я заметил у него под верхней губой небольшие клыки. Следующим открытием стало то, что в то время, пока я изучал его, чёрт, в свою очередь, изучал меня — весьма пристальным взглядом жёлтых, почти змеиных глаз. — Здесь у нас есть один тип, который всех постоянно посылает на три весёлых буквы… иногда на четыре, а иногда и вовсе туда, куда физиологически не сходишь даже по частям.

С внезапно азартно вспыхнувшими глазами, он подвинулся ко мне, заставив нервно вздрогнуть, и огляделся по сторонам, продолжив лишь понизив голос до заговорщицкого шёпота:

— Ты его еще обязательно увидишь, ни с кем не перепутаешь. Он вечно такой хмурый, всех бьёт, шутит на всякие мрачные темы, а сам дома тапочки с зайчиками носит и пьёт какао. Ты будь осторожнее, он постоянно появляется словно из ниоткуда и говорит такой…

— Вообще-то я здесь, Тим, — мрачно закончил другой голос, и долговязая фигура, которой не было всего мгновение назад, с размаху заехала брюнету по затылку довольно массивного вида папкой. — А ты исчезнешь в никуда, если не закончишь свой отчёт, учти это. И у «типа» имя есть.

— Извини, Хэз, я просто новичка ознакомить пытаюсь со всем, — Тим (как оказалось) лишь почесал затылок, всё так же дружелюбно улыбаясь и поднимая взгляд на приятеля… впрочем, а приятеля ли?

— С фауной в собственном лице уже ознакомил, молодец, — процедил весьма недовольно тип (несмотря на наличие имени, называть его просто «тип» действительно было удобнее, а в словах «этот тип» можно было передать невероятное количество информации), буквально пригвоздив меня к стулу тяжёлым взглядом — причём взглядом абсолютно обычных, серо-зелёных человеческих глаз. Да и в прядях длинных пепельных волос не было заметно и намёка на рога.

— …ты тоже человек? — робко поинтересовавшись, я втянул голову в плечи, после пожалев, что у меня в принципе была возможность что-либо спросить, что мне по ошибке не зашили рот и что я не родился достаточно глупым для этого (или достаточно умным, чтобы держать свой язык за зубами).

— Я?.. — даже несколько удивлённо переспросил Хэз и, сначала сдержав пару смешков, расхохотался, положив папку на мой стол и вытирая выступившие слезы. — Нет, разумеется. С чего ты взял?

— Так ведь… рога? — ещё раз переведя взгляд на первого нового знакомого, чтобы удостовериться в наличии у него дополнительных наростов, я снова посмотрел на «этого типа». — У тебя их нет. Почему тогда?..

— Не наставили, — веско отозвался пепельноволосый, чуть вздёрнув левую бровь и смерив Тима весьма насмешливым взглядом.

— Это не обязательный… элемент, — несколько смущённо отозвался рогатый, после разводя руками и добродушно улыбаясь. — У некоторых одни причины быть без них, у кого-то — другие. А так… давай-ка лучше расскажу о том, где ты проснулся.

— Тему переводишь, окаянный? — насмешливо поинтересовавшись, «тип» подтянул поближе стул (причём выбрал поудобнее, это я заметил) и уселся напротив меня вполоборота, с комфортом оперевшись локтем о не особо высокую спинку.

— Нет. Просто это куда веселее, на деле, — тихо фыркнув, Тим закинул ногу на ногу, развалившись на стуле, дабы была возможность оживлённо жестикулировать. — Он бродил в ТОМ САМОМ коридоре.

— Том САМОМ?.. — с ужасом переспросил я, сам не понимая, почему перешёл на сдавленный шёпот и втянул голову в плечи.

— Да, да! — воодушевлённый моей реакцией, новый коллега продолжил, активно помогая себе как жестами, так и мимикой. Особенно старались брови…

— Этому строению всего пара столетий, но о нём уже слышали все.

Брови взлетели вверх.

— Уж поверь, мало тех, кому хочется там оказаться, я и сам там… бывал.

Брови нахмурились.

— Это ужасное здание было построено назло и вопреки здравому смыслу, оно должно выматывать, вынимать из тебя душу, сводить с ума, настраивать на плохие мысли…

Брови стали столь активными, что мне стало казаться, что я веду разговор конкретно с ними.

— Да это «подарок» нашему коллективу от шефа, — безапелляционно отрезал Хэз, явно напрягаясь с каждым очередным словом и весьма остро реагируя на чужую мимику.

— Ну, зачем ты так?.. — чуть разочарованно спросил рогатый, вскинув бровь, за что получил очередной подзатыльник, после чего, тяжело вздыхая и всё же тихо посмеиваясь, продолжил. — Ну, а вообще, да. Он всегда был уверен, что весь наш контингент — алкоголики, и решил подарить нам такую вот… пристройку. Нам так-то выделили помещение под дополнительные нужды, но на какие именно — никто так и не понял. И шеф, не будь дурак, немного её перестроил, модернизировал — и загоняет туда на пешую прогулку тех, кто пришёл на работу с похмельем, перегаром или просто решил выпить на работе. А ты прямо в первый день, это новый рекорд!

— Прямо скажу, гордиться тут нечем, — дёрнув плечом, пепельноволосый склонил голову набок, сцепив вместе пальцы и задумчиво изучая меня взглядом. — Так себе достижение. Хотя… — «этот тип» замер, задумчиво покусывая нижнюю губу.

— Хотя?.. — я с недоумением глянул на безрогого, на деле не представляя, какой ответ надеюсь услышать.

— Я поржал, — без всяких обиняков всё же выдал он, разводя руками и лишь через десяток секунд растягивая губы в весьма едкой усмешке.

— Надеюсь, тебе хоть немного стыдно, — без особого осуждения пробормотал Тим, покосившись на приятеля, видимо, не особо веря в собственные слова, а после, чуть подумав, хлопнул в ладони, так резко вскакивая, что у меня в тот момент, когда я от него отшатнулся, возникла мысль, что я знаю, в честь кого назвали чёртика из табакерки.

— Нам нужна экскурсия!

— Могу устроить экскурсию на хрен, только вряд ли это кого-то впечатлит, — фыркнув, тип всё же тоже поднялся, направляясь к выходу, однако, заметив моё замешательство, обернулся, хмуро поинтересовавшись. — Ты идёшь?

Однажды я оказался в месте, в существование которого никогда толком и не верил. Здесь работали весьма странные ребята, субординация не поддавалась пониманию и всё казалось диким. Но — обо всём по порядку.

Так уж вышло, что я умер.

Сказать, что для небесной канцелярии это не стало событием — ничего не сказать, но так получилось, что мной заинтересовались в Преисподней. Как было сказано в письме (от бумаги знатно несло серой и, по каким-то причинам, шоколадом от Theo Chocolate с перцем), им нужны люди в отдел рекламы для привлечения смертных на сторону греха, а я был весьма талантливым, даже выдающимся пиар-менеджером. До того момента, пока меня не сбил грузовик быстрой доставки куриц-гриль.

Поскольку смертным не положено работать в тёмной или светлой канцелярии, но какой-то ловкий администратор из главного офиса Ада «забыл» у одного из архангелов пару бутылей с ромом и виски, на что тот лишь разводил руками и говорил, что теперь «как-то неудобно», разбирательства по поводу моего дела затянулись. Вот мне и остаётся только что шататься неприкаянным по общему отделу, наблюдая за всем.

Нельзя сказать, что я был особо недоволен, ибо как раз после смерти и надеялся отдохнуть от работы, но, в конце концов, в Аду мне предлагали неплохое местечко с весьма приличным начальным окладом и, на выбор, талоном на скидки в местных магазинах или же карточкой на еженедельное посещение престижного борделя. По правде говоря, выбрать было довольно сложно, да и на работу меня еще не приняли, но, видит сам Господь, жалкие пять процентов скидки ведь просто бесполезны!

Что же… кхм, пожалуй, всё же стоит отвлечься от моего выбора и рассказать о том, что мне довелось увидеть.

Поскольку я находился ближе к небесной канцелярии, то чаще я видел ангелов. Пару раз мне доводилось бывать на воскресных проповедях и слушать хор, который пытался изобразить ангельское пение, но… Они были от него так далеки, что сейчас это вызывает только нервные ухмылки.

Ангелы обладали голосами Тома Уэйтса, прикуривали от нимбов и весьма неохотно отстирывали рясы от вина и виски, который предпочитали пить неразбавленным из небольших фляг, что носили за поясом. Они невзначай отпускали похабные шуточки, любили фильмы с чёрным юмором и часто хрипло смеялись. Сначала я постоянно вздрагивал, ожидая, что у кого-то из них случилось внезапное обострение рака горла и он сейчас умрёт на месте.

Со временем я начал даже различать места, которые они облюбовали себе для курения. Зачастую там встречалась хоть пара-тройка надписей «My Jesus Gonna be Here» и полные мусорные вёдра выдранных из порно-журналов листов, которые, по непонятным мне причинам, их весьма веселили.

Как я узнал, довольно часто ангелы грешили с земными женщинами, и результатом этого союза нередко была новая рок-звезда или же революционер своей эпохи субкультур.

Мне доводилось видеть и чертей.

Фактически все они были любителями костюмов-троек тёмных тонов, галстуков под цвет и лакированных ботинок. Некоторые из них с непонятным мне постоянством отдавали предпочтение исключительно чёрным оксфордам, на мои любопытные вопросы о причинах сего лишь недоумённо приподнимая брови.

У чертей всё ещё была мода на бриолин, которым они пользовались с превеликим удовольствием, явно уделяя своему внешнему виду не меньше трёх-четырех часов в сутки (чего стоило хоть то, что на фоне ангелов с трёхдневной щетиной они все выглядели возмутительно бритыми и прилизанными).

В свою очередь, порой они тоже грешили со смертными (говорят, раньше у некоторых в число хобби входили съёмки в немецких… фильмах). Результатом союза зачастую становились превосходные юристы. Вероятно, каждый второй (если не каждый) успешный адвокат имеет такое, хоть и дальнее, родство. Впрочем, если брать чертей, работающих в специальном отделе пыток, то их потомки зачастую становились весьма неплохими налоговыми инспекторами…

В целом, моё пребывание здесь не было чем-либо обременительным. Я бы даже сказал, оно было занятным. Я перестал нуждаться во сне и, в общем-то, больше не мог ориентироваться по времени суток, ибо здесь его попросту не было. Мои биологические часы во всю протестовали — впрочем, это было неминуемо, ибо они ведь должны были учесть тот факт, что я мёртв.

Вот и оставалось мне только наблюдать за происходящим, шатаясь по нейтральной территории не особо внушительных размеров. Самым примечательным местом на ней было небольшое… кафе? Таверна? Кабак?

За барной стойкой всегда кто-либо сидел, потягивая свежевыжатые соки и светлое пиво (зачастую, черти) или же бурбон и чёрный крепкий кофе (зачастую, работники светлой конторы). Это место вполне напоминало паб на земле, разве что с парой отличий: здесь постоянно воскуривали фимиам и разливали из-под полы амброзию из числа бракованных партий. Как мне довелось понять, в большинстве случаев партию признавали бракованной исключительно по той причине, что нужно было что-то разливать из-под полы.

Однако самым занятным для меня оказалось телевидение — или же его подобие. Круглосуточно по сотням разных каналов передавали в прямом эфире… жизнь смертных.

Может, кто-либо и ожидал, что его ангел-хранитель, сидя на пушистом облаке, мудро улыбается и наблюдает за ним, но это оказалось довольно далеким от истины, поскольку эти самые ангелы-хранители как раз были завсегдатаями данного заведения: пару раз мне доводилось наблюдать, как небольшая компания, опрокидывая в себя стопки текилы, надрывает животы со смеху, наблюдая за своими подопечными и споря о том, чей же больший идиот.

У обычных работников светлой канцелярии был особый интерес к жизни студентов в общежитиях и оживлённым парковкам. Я и сам не заметил, как и меня затянуло в это: вместе со всеми, затаив дыхание, я не меньше получаса наблюдал, как блондиночка из штата Орегон пытается припарковаться — ровно до того момента, как прибежал её злой до чёртиков муж. Причем, как оказалось, прибежал он, видимо, именно для того, чтобы поприветствовать капотом своего жука чей-то джип. Разглядывая его обескураженное лицо, а также совершенно ошалевшую женушку, мы со всеми присутствующими чуть ли не покатывались со смеху.

Пару раз они где-то находили старые записи, на которых был я сам — и в те моменты хотелось сгореть со стыда. Кто бы мог подумать, что ангелы будут сидеть и, пихая друг друга в бока, сдавленно подхихикивать над моими повседневными промахами.

А, да. Наверное, вам интересно, с чего это я вдруг принялся рассказывать об увиденном.

Всё дело в том, что я как раз вернулся из светлой канцелярии. Сижу и жду, когда же меня позовут, дабы озвучить своё решение. Работа, рай или… ад? Если честно, я уже даже испытываю легкий мандраж, и это несмотря на то, что сострадательный бармен подлил мне в кофе значительное количество бренди даже без моей просьбы.

Мой рассказ и кофе уже заканчиваются — к счастью, ибо уже знакомый мне работник канцелярии призывно машет руками так, словно вознамерился взлететь без помощи крыльев. Я поднялся и, глядя на него, ощутил себя Дон Кихотом, едущим воевать с ветряными мельницами.

Снова в этот не совсем бренный мир из своих мыслей я вернулся только тогда, когда сел на стул и ощутил на себе пристальный взгляд одного из работников. Он, хрипло откашлявшись, постарался ободряюще улыбнуться и пододвинул ко мне папку.

— Твоё дело. Можешь сам посмотреть, что решили.

Я на пару секунд замер, сделав судорожный вдох, а после кивнул и уткнулся взглядом в стол. Впрочем, как бы там ни было, подобное должно было случиться в любом случае, а так… я провёл весьма неплохо время. В конце-то концов, я уже мёртв, и… Мне чертовски будет не хватать этих ангелов, чертей и ароматного кофе, «чёрного, словно души грешников». Но не могу ведь я всю вечность просидеть на этом стуле?

И, зажмурившись для храбрости, я открыл папку.

Он и не шёл, а словно плыл,

Глотая из бутылки винной,

Касаясь лишь едва земли

И улыбаясь столь невинно,

Своё спасение от бед,

Сжимая сигарету в пальцах.

На вид ему - семнадцать лет,

Но взгляд - на триста восемнадцать.

Сквозь профиль чисто-утончённый,

Мальчишеский овал лица

И взгляд - счастливо-обречённый -

Я видел старость мудреца,

Что шёл не первое столетие,

Измерив шагом сотни лиг.

Он шёл, ловя упрямый ветер

И молодой столь в этот миг.

Он шёл - и был куда моложе

Всех молодых: их без конца

Круг обязательств миру гложет,

Стирая молодость с лица.

Но он был молод. Пьян слегка.

Поправил лацкан чуть небрежно.

Я знал - в карманах пиджака

Он прячет детские надежды.