«Ур*ды». Глава восьмая
© Гектор Шульц
Глава первая
Глава вторая
Глава третья
Глава четвертая
Глава пятая
Глава шестая
Глава седьмая
ДЕСЯТЫЙ КЛАСС.
Глава восьмая. Первое сентября.
Очередное первое сентября, очередной похоронный гул звонка и очередная бледная первоклашка на плече одиннадцатиклассника. Те же песни, ревущие из раздолбанных колонок. Те же учителя, разве что не хватает Елены Владимировны, ушедшей в другую школу. Даже Рыгало все та же: в сером платье с пятнами, она стоит и украдкой рыгает, заставляя учителей по соседству морщиться от омерзения.
Новый только мой класс, на этот раз с буквой «Б», вместо привычной «Г». Новые лица, настороженно осматривающие тех, с кем им предстоит провести еще два года. Лица злые и равнодушные, но за маской равнодушия скрывается интерес. Кто-то уже присмотрелся к будущим одноклассникам, а кто-то только задумывается.
Я выхватываю в толпе Алёнку. Она стоит в маминых югославских балетках, белой обтягивающей блузке и черной юбке до колен. В руках вместо привычного старенького портфеля черная сумка: тоже слегка потертая, но новая. Старшеклассница, как-никак. А старшеклассницы с портфелями не ходят.
Рядом со мной стоит Шпилевский, и вот он-то вообще не изменился. Та же кремовая рубашка на два размера больше, три задушенные гвоздики в руке, которые он отдаст Кукушке, а Кукушка вечером выбросит их в мусорку возле школы. Тот же старый портфель, в который однажды насрал Кот, и который летал по коридорам школы, как мяч на чемпионате мира по футболу.
Из лохов только мы втроем, остальных я пока не знаю, чтобы судить об их принадлежности к нашей прокаженной касте. Зато вижу Дэна, Кота и Зябу. Они стоят рядом с Панковой и Лазаренко, шутят и, судя по улыбкам, обсирают привычный наряд Кукушки, которая или впала в кому, или нажралась на радостях и стоит, шатаясь, на ступенях. Из девятого в десятый перешли только мы, остальных я не знаю. Но среди присутствующих обнаруживаются симпатичные девки. Хотя мне один хуй ничего не светит. Одна из них, кудрявая блондинка с огромными для школьницы сиськами, смотрит прямо на меня и строит глазки. Она еще не знает, что через неделю будет смотреть на меня, как все: с равнодушием или презрением.
Из колонок раздается противный вой про «Учат в школе», и вся школа поднимается по ступенькам, чтобы нырнуть в черную пасть старого советского здания, чьи стены видели разное говно, но никому ничего не расскажут.
Новый учебный год, а классуха все та же. Кукушка, отъевшая рожу на деньги с репетиторства и выпускного. Я как-то подслушал Дэна, который трещал с Котом о том, мол Кукушка выебала мозги Слепому, чтобы ей дали пару выпускных классов. Понятно, что не из-за любви к образованию, а для того, чтобы еще больше набить карманы деньгами. Пацаны даже поговаривали, что живет Кукушка не так, как одевается. А все эти уебищные платья чисто для виду, что она вся такая бедная и несчастная.
— Смотрю на вас и умиляюсь. Какие все красивые, — пропищала Кукушка, как только мы переступили порог класса и уселись за парты. Я, чуть подумав, уселся с Огурцовой на первой к выходу, чем неслабо удивил Алёнку.
— Не против? — буркнул я, доставая из пакета дневник.
— Нет, — тихо ответила она, а её щеки порозовели. Алёнка тоже не слушает Кукушку, которая из года в год повторяет одно и то же. — Ты в деревню на лето ездил?
— Ага, — шепотом ответил я. — Как догадалась? Салом несет?
— Шоколадный весь. Как «Сникерс», — улыбнулась она, заставив и меня улыбнуться. Алёнка вытянулась, стала куда стройнее, а гордое лицо стало резким и острым, словно его из камня вырезали. Хоть сейчас на монету или на камею.
— Ну, яблок мы привезли, так что до зимы трескать хватит, — улыбнулся я и замолчал, когда Кукушка бросила на меня гневный взгляд. То, что Дэн на весь класс обсуждал с Котом свои похождения, её нихуя не волновало. Лицемерная тварь.
— Хочешь за меня урок провести, Воронин? — взвизгнула она, заставив Зябу заржать.
— Нет. Извините, — сквозь зубы ответил я и уткнулся в дневник.
— Ворона на асфальте походу все лето ебашил. На чурку похож, — пробасил Кот. Он снова заплыл жиром и стал еще гнуснее. Маленькие глазки, налитые кровью, уже изучали одноклассников, выделяя тех, над кем можно издеваться.
— Закончили разговоры! — рявкнула Кукушка. — Записываем расписание на первую неделю. Напоминаю, что оно может меняться. Об изменениях можете узнать у Наташи Панковой…
Я не слушал Кукушку, вместо это предпочитая рассматривать новых одноклассников, сидящих на первых партах. Один из них, тощий с огромной башкой, напомнил мне Щенкова. Разве что поопрятнее. Рядом с ним, видимо стесняясь соседства, сидел крупный белобрысый парень с внушительными ручищами. Наверняка прибьется к Дэну. Я видел его в параллельных классах, но с нашими старшаками он не общался. Ближе всех к Кукушке, за первой партой, сидели две одинаковые, на первый взгляд, девчонки. Тонкие хвостики, серые юбки и яркие футболки. Они тоже забили на классуху хуй и о чем-то негромко переговаривались, как и каждый в классе. Лишь Лёнька Шпилевский сидел на своем прежнем месте, молчал и морщился, когда Зяба от скуки шпынял его кулаком в спину.
После звонка мы поплелись на урок алгебры, где нас встретила Антрацит. Цвет её волос стал чуть насыщеннее, но привычка орать и плеваться во время урока никуда не делась. Она сразу взяла всех в оборот и устроила проверку знаний, дав ученикам самостоятельную работу. Я забил на неё хуй, потому что ничего не понимал, и если бы Алёнка этого не заметила и не сделала за меня хотя бы часть заданий, то настал бы натуральный пиздец.
Однако ленивое настроение, когда лето еще не выветрилось из голов, по-прежнему витало в воздухе. Ученики были сонные, как мухи, и Антрацит, брызгая слюнями, постоянно по этому поводу прохаживалась, пока Кот, одуревший от ора, не метнул в неё пенал Шпилевского. В итоге Кот просто поржал, а Шпилевский получил двойку. Как и всегда, Антрацит не хотела ничего замечать. Помнила, как Кот переебал её по спине указкой, не иначе.
На большой перемене началось знакомство одноклассников. Белобрысый амбал, которого звали Романом, ожидаемо примкнул к Дэну, Зябе и Коту. Он, указывая пальцем на тощего, с которым сидел за одной партой на уроке Кукушки, гадко скалился и, наклонившись к Дэну, шепотом что-то рассказывал. Тощего тоже звали Романом. Рома Артаусов. И его тоже быстро записали в «лохи». Правда чморили не так, как Шпилевского или меня. Артаусов был особенным, вернее его мать была особенной. Она работала в школе и вела информатику у старших классов. Поэтому его редко пиздили, чаще всего предпочитая плеваться в него бумагой или вываливали в портфель химические реактивы.
Помимо белобрысого, к Дэну присоединились еще двое — Антон Зайченко с погонялом Заяц, что ожидаемо, и тощая, как виноградная лоза, Аня Куркина. И если Заяц был типичным уродом, то Куркина больше походила на Кота, предпочитая издеваться с выдумкой. Однако это не мешало ей хорошо учиться, и Куркина была уверенной хорошисткой. От неё доставалось всем: и пацанам, и девчонкам, причем девчонок она любила особенно.
Остальные были серой массой. В меру тихие, в меру шумные, в меру уродливые. Кто-то мог отвесить подзатыльник Шпилевскому, если тот, задумавшись, зависал на месте. Кто-то мог помочь Коту затащить в туалет очередного несчастного. А кто-то перенял тактику Лазаренко. «Моя хата с краю, нихуя не знаю». Правда, в десятом появилась еще одна ворона. Не мой однофамилец. А настоящая «белая ворона». Сергей Рыченко, которому на третий день старшаки дали погоняло Нефор.
Небольшого роста, но крепкий. Волосы длинные, до плеч, и расчесанные на прямой пробор. Кривая спина и правое плечо, как горб, слегка приподнятое.
Он перевелся в нашу школу из Окурка — района, до одури похожего на наш. И сразу дал понять, что в обиду себя не даст, несмотря на проблемы со спиной. Когда Кот на большой перемене обозвал Нефора «хуйлом горбатым», Серый молча поднялся с пола, на котором сидел, подложив под жопу рюкзак, схватил прислоненную к стене швабру технички и переебал Кота по спине, после чего отскочил в угол и выставил черенок вперед, как бы предупреждая, что любой, кто сунется, сразу получит пизды. Зяба попытался выхватить черенок из рук Нефора, но отлетел в сторону, когда ему отсушили правую руку. После школы уроды еще раз попытались доебаться до новенького, но тот вытащил из кармана китайскую «бабочку» и, ловко раскрыв её, предупредил, что порежет любого, кто к нему подойдет. Причем говорил он это настолько уверенным и будничным тоном, что даже Дэн не рискнул залупаться на него. Потом Дэн попытался вовлечь его в свой круг, потому что ему понравилась наглость и независимость Нефора, но тот мотнул головой и отказался. Он вообще от всего отказывался. Не проявлял инициативу, не чморил лохов, приходя в школу, протягивал руку всем. Даже Шпилевскому. Изредка я видел, как он курил перед уроками за углом школы. Старшаки в глаза называли его Нефором, а за глаза Горбатым. Причем Кот постоянно озирался, не стоит ли за спиной ебанутый гном со шваброй в крепких руках.
Однажды Антрацит, которую муха за жопу укусила, предъявила ему за внешний вид. Мол, одевается, как чмо, волосы длинные и все в таком духе. Антрацит вообще часто доебывалась за внешний вид. Если какая-нибудь девчонка красила губы, математичка тут же выставляла её шалавой и обсирала перед всем классом. Кроме своих любимиц, конечно. С Нефором не прокатило.
— Это что за внешний вид? Где это видано, чтобы ученик мужского пола носил длинные волосы, как женщина?! — обдавая Серого слюной заявила она. — Увижу завтра с космами, отправишься на педсовет!
— Я не буду подстригаться, — невозмутимо ответил Нефор, заставив математичку поперхнуться. — Мы в свободной стране живем, и каждый может самовыражаться, как хочет.
— Что за бред? — сипя, спросила она. Серый пожал плечами, говоря, что ему как бы похуй и на неё, и на педсовет. Я вообще не понимал, хули Антрацит на него взъелась. Одет он был во все черное, но чистое. Черные джинсы, чуть потертые на коленях. Черная майка «Ария» и черные берцы, надраенные кремом. Волосы у него тоже всегда были чистыми и пушистыми, словно он мыл их каждый день перед школой.
— Бред — это то, что вы заставляете ученика состричь волосы, потому что вам это не нравится. Хотя ваш макияж похож на людоедский из Австралии, — отчеканил Серый, заставив Дэна и других старшаков заржать на весь класс. Антрацит, чье ебало побурело от ярости, схватила Нефора за руку и попыталась поднять, на что Сергей буднично ответил: — Отпустите. А то руку сломаю!
— Вон из класса! Завтра в школу с родителями! — заорала математичка, трясясь, как безумная жаба. Нефор молча поднялся, сложил учебники в сумку и вышел из класса, как ему и сказали. Я так и не увидел ни единой эмоции на его лице, словно ему на все было похуй. А может, так оно и было на самом деле.
Я сидел с ним на двух уроках. На географии и на биологии. И когда Нефор немного обвыкся, мы с ним однажды разговорились. Тогда многое стало понятно.
— Мне спину сломали в седьмом классе на Окурке, — буркнул он, когда я спросил о его особенности. — Шпань местная. Увидели одинокого хайрастого пиздюка, идущего домой поздно вечером, и доебались. Я одному по ебалу дал сразу, как тот подошел, а остальные меня завалили. Пиздили долго, а старшой их потом арматуриной меня перетянул по спине. Хуй его знает, но повредил какой-то нерв. Потому я такой гнутый. Други мои потом нашли их кодляк и отпиздили всех, да только хули? Прошлое не вернешь и спину обратно не выгнешь.
Он так спокойно об этом говорил, что я невольно восхитился его силе. Он не жаловался, не ныл. Он просто жил дальше и никому не давал себя задевать. Старшаки его уважали и не трогали, а Кот пиздел на него только в тех случаях, когда рядом отиралось побольше народу, но границ не переступал. Помнил ту пиздюлину шваброй.
— Что на Окурке, что здесь, — сказал он, когда мы готовили совместный доклад по географии. — Однохуйственно. Стерпишь раз, и тебя чморить будут до конца жизни. В старой школе я до восьмого класса каждый день с кем-нибудь закусывался. Когда проебывался, когда нет. Ты вот хули терпишь этих уебков? Ладно, Дэн. Он здоровый. А Зяба?
— Не знаю, — хмыкнул я. Вопрос был задан таким обыденным тоном, что я невольно стушевался.
— А я знаю. Ты боишься, — ответил Нефор, переписывая в тетрадь очередную выдержку из статьи в энциклопедии. — Я тоже боялся, а потом сломал себя. Не перееби я Кота шваброй, кто знает, что было бы. Может, доебывали бы просто словами, а может, и как Шпилевского. Такие твари борзеют, когда не получают отпора. Но мне похуй и на них, и на эту школу. Закончу и забуду нахуй. У нас в братстве с одним строго. Мы не даем себя задирать. Тут привыкли, что если ты волосатый, то тебя чморить можно безнаказанно и за тебя никто не впряжется. Хуй там. Хули терпеть и убегать? Надо выстоять. Да, блядь, будет больно. Да, ты получишь пизды. Но хотя бы себя уважать не перестанешь. Поэтому мне похуй, кто передо мной. Дэн, Кот, Антрацит или Кукушка. Если они быканут, я быкану в ответ. Без вариантов.
Но в остальных случаях Нефор держал нейтралитет. Он не вступался за Шпилевского, когда того пиздили на перемене Кот и Зяба. Не вступался за меня и за других лохов. Он молча стоял в стороне, словно его это не касается. Может, и правильно делал. Я не осуждал его. Лучше быть белой вороной в школе, чем той вороной, которой был я.
Как-то раз он замахался раз на раз с Романом Звонаревым. Тот был больше и крепче, но Нефор не стушевался выйти против него. А началось все с того, что белобрысый решил доебаться до Рыченко на перемене и как бы шутя пихнул его на лестнице в спину. Сергей, с трудом восстановив равновесие, повернулся и ударил Рому по роже, разбив губу. Они забились на махач после уроков, на который собрались посмотреть все старшие классы. Такое зрелище всегда собирало толпу народа. Древний Рим оказался пророком.
Я сразу понял, что у Серого не было шансов. Рома был больше, сильнее и быстрее. Но Серый вышел, и по его спокойному лицу я понял, что он нихуя не боится. Нефор достал Рому только дважды. Один раз въебал по скуле, а вторым ударом разбил нос. Больше он не нанес ни одного удара, а озверевший Роман буквально втоптал его в снег, перемолов лицо в кашу.
Утром опухший Нефор как ни в чем ни бывало пришел в школу, поздоровался со всеми и, чуть подумав, протянул руку Роме. Тот, помешкавшись, пожал её и усмехнулся. Больше они никогда не закусывались, а старшаки предпочитали Нефора не трогать. Потому что он мог залупнуться в ответ, а они любили лишь тех, кто молчал. Как я, Шпилевский или Огурцова.
Однако тогда, первого сентября девяносто девятого года, я еще нихера не знал о своих новых одноклассниках и гадал, каким будет очередной учебный год. Знал лишь одно. Сложностей в нем точно прибавится. Это подтверждал и дохуя важный Кот, который совсем перестал сдерживаться, да и Зяба, все больше и больше погружавшийся в блатной мир. Вчерашние дети постепенно превращались во взрослых: со своими принципами, привычками и желаниями. Лишь я, наверное, остался все тем же, как и год назад.
Возвращаясь домой после школы с Огурцовой, я молчал. Затем, помахав Алёнке, проводил её взглядом до подъезда и вошел в свой. Там, на площадке между третьим и четвертым этажом, бухал Мафон и его уроды.
Я кивнул ему, но Мафон вдруг поманил меня к себе, а когда я поднялся, протянул бутылку водки.
— Ебало порезали вчера на дискаче в центре. Закусился с местными у ресторана, ему перо в бочину и засадили, — хрипло произнес Мафон, делая глоток водки из горла. — Не выжил. На, помяни братишку.
— Я на таблетках. Хуево будет, — соврал я. Мафон посмотрел сквозь меня, чуть подумал и кивнул.
— Потом выпей. Он же свой был, как-никак.
— Ага, — ответил я и, оглядев молчащих старшаков, спустился на свою площадку. Затем открыл дверь, вошел в квартиру и, прислонившись лбом к стене, вдруг понял, что ничего не чувствую. Мне было похуй на Ебало, Мафона, Дрона и остальных. Похуй на всех, даже если они завтра сдохнут в очередном зарубе.