К сожалению природа в Ерденево с катастрофической быстротой заканчивается. Воют бульдозеры и экскаваторы, увеличивая песчанный карьер, испоганили хороший лес с большими деревьями 1 км на 1,5 км, превратив его в непроходимый завал с помойкой в тех местах, где были стоянки лесорубов. Быстро растет наша Ерденевская свалка, которая также достигает одного, полутора квадратных км. Этой свалке и людям, имеющим к ней непосредственное отношение, я посвятил целый цикл стихов.
Вот первый из них.
Одуванчика желтый цветок,
Сделал нашу свалку красивой
Красоты такой никогда не увидишь
В стране счастливой
Вот третий:
В лесу приют большой печурки, чайник
Кусками пленки перекрыт навес
Земля вся в мусоре, объедки
Банки склянки
Но синий свет спускается с небес
Шестой:
Землянку в глухом лесу
Построил бывший пилот
Не надо больше летать
Устал от мирских забот
Девятый:
Под глазом синяк не болит
И солнце так ласково греет
Бомж Миша на травке сидит
Претензий он к Вам не имеет
И последнее:
Иван чай в середине лета
Кое где на свалке расцвел
Если больше валить не будут
Наша свалка им зарастет
А теперь про наши садовые цветы.
Тюльпаны он и она
Над ними летят облака
Прекрасны они сейчас
Но жизнь их так коротка
Она - Яворская Лена. Он - я Зубин Игорь. Родился 19 июня 1933 года в подмосковном городке Пушкино. Моя семья жила в Москве в душной комнате с одним окном, выходящим на Таганскую площадь. С моим рождением нас стало четверо. Отец, мать бабушка - мать отца и я. Отец был по профессии архитектор, много проектировал и преподавал в архитектурном институте. Мать моя была очень красивая, а до моего рождения работала техником-чертежником. Бабушка вела в Москве сначала полу-деревенский образ жизни, жила на Землянке, имела кур, а ее коза Зойка сама ходила через трамвайные пути Москва-реку пастись. Когда мне было 3 года наша семья переехала в новый дом на Мытной улице у Даниловской площади, получив уже две комнаты в коммунальной квартире. С соседями по квартире дядей Колей, тетей Настей и матерью дяди Коли мы жили дружно. Дядя Коля кормил меня селедкой, которую мне не давали в нашей семье и шутя звал меня поступить в обоз войска, которые будут воевать по его расчетам с Германией, где он был в плену в Первую мировую войну. Он говорил, что знает и где там что лежит, в обозе не убьют и мы с ним дорвемся до немецкого добра. Случилось почти так, как он говорил. Когда немы подходили к Москве он, несмотря на возраст, пошел в ополчение, недолго воевал и был убит. Тетя Настя через какое-то время стала директором карандашной фабрики и переехала в отдельную квартиру. Мать дяди Коли в начале войны звала нас в свою деревню в лесах в смоленской области, считая что в их лес ни один немец не полезет и уехала туда, больше мы ее не видели. Рядом с нашей квартирой на одной лестничной площадке жил мальчишка, старше меня на полтора года,Женька Разводовский, который стал моим другом и был им почти шестьдесят лет до самой его смерти. Предвоенные годы были для меня годами безоблачного детства. Но разразившаяся война, немецкое наступление и бомбардировки заставили нас уехать из Москвы к бабушкиной сестре Татьяне в село Луховицы на Московско-Рязанском шоссе. Бабушка Таня, к маме, ко мне и к родившейся там сестре Ирине относилась хорошо со своей сестрой ссорилась, а с мужем дедом Павлом у нее была бесконечная война с применением ухвата, кочерги и других подходящих предметов домашнего обихода.Я в это время залез на русскую печку и оттуда наблюдал это представление, радостно смеясь. Здесь не бомбили, а у бабушки Тани и деда Павла было свое единоличное крестьянское хозяйство, в колхоз они не вступали и они нас подкармливали. Но одну бомбардировку хорошо помню. Мы с матерью вышли в поле встречать отца, который работал в Москве, проектировал бомбоубежища и приезжал к нам раз в неделю на выходной. Поезд, на котором он приехал, остановился на станции Луховицы, часть народа сошло и он пошел дальше на Рязань. Железнодорожные пути проходили по краю поля, на котором мы стояли. Вдруг появился немецкий самолет и на поезд посыпались несколько бомб. Было много жертв. Самолет сбили под Рязанью. Рассказывали, что летчиком была женщина. Она выбросилась с парашютом, но была поймана.
К новому 1942 году мы уехали из Луховиц к себе домой. Немцев к этому времени наша армия, усиленная прибывшими из Сибири дивизиями немцев погнала от Москвы. Я запомнил приход сибиряков в Луховицы по матерщине, которая раздавалась под окнами нашего дома и которой мы были страшно рады, поскольку одетые во все чистое и закопав все добро в саду ждали смерти от захвата нас немцами. Жить в нашей квартире было невозможно, лопнули все трубы центрального отопления. И папа, мама с Иринкой и я переселились к бабушке Акулине, жившей на Воробьевых горах с дедушкой, тетей Катей и печным отоплением. С Воробьевых гор я с ребятами наблюдал прорвавшиеся немецкие самолеты в перекрестье прожекторов, стрельб трассирующими пулями и пожары, вызванные сбросом зажигательных бомб. У каждого дома стоял ящик с песком и бочка с водой, куда нужно было отправлять падающие зажигалки большими металлическими щипцами. Я с ребятами собирал упавшие осколки от бомб и снарядов и сдавал их в пункт приема металлолома. В убежище - яму, вырытую во дворе, обложенную досками и перекрытую настилом из бревен никто не залезал, а дедушка с началом бомбардировок ложился спать, а утром шел на работу. Прекрасно было на Воробьевке кататься на санках и лыжах. Одна наша трасса шла вдоль склона с Маевки почти до самого недавно построенного трамплина и пронестись по ней можно было гораздо быстрей идущего вдоль липовой аллеи троллейбуса. Катались также ближе к Москве реке, а с верха гор ездить боялись, очень крутой склон. С едой было неважно, картошку, даже мороженную, варили, мяли и разводил водой, иногда делали котлеты из очисток. Выручала тетя Катя, работавшая на фабрике, делавшей концентраты для солдат. Иногда ей удавалось принести нам суп - это считалось роскошью.

короче идем мы с девушкой по китай городу, а там для несведущих старая москва, спокойные узкие улочки, но это центр. день, часа четыре. народа куча. я бы в жизни не подумал, что может вокруг что-то опаснее метеорита случиться. идем, болтаем, слышу "пидар" откуда-то сзади. странно, думаю, пропускаю мимо ушей, идем. "съебал отсюда"...???? оборачиваюсь, сзади нас мужик с палкой деревянной, в замахе держит, лет под 30, спортивно одет, дрыщ, на лице желание крови. я про себя думаю, мож сказал че не так громко, че за хуйня. спрашиваю "ты че, мужик" - "пошел на хуй отсюда!!", я аньку под руку, быстрее идем, он за нами. я блять понимаю, был бы один, просто убежал бы от него, но девушка, вся хуйня, лихорадочно думаю, че делать и вообще хз. решаю глянуть, на меня агрессия или на нас, отхожу от аньки на пару метров, начинаю дорогу переходить, он за мной, думаю, ок, хотя бы так. иду быстрее, анька приотстает. переходим дорогу, этот мудак берет булыжник такой не хилый и давай орать че-то про мудак и съеби и блабла. я быстрее. он за мной давай бежать. я тоже деру, но понимаю, что мы в горку идем в переулке рядом с мин фином, там градусов так прилично, хуй побежишь нормально. оборачиваюсь, он на меня. ну я принимаю свою участь, все в курсе, думаю, что боец я, мягко говоря, неопытный, поднимаю одну руку вверх как щит, которого нет, пытаясь голову от булыжа прикрыть и на него. а он блять яростью просто пышет, булыж в замахе и пытается почетче прицелиться. и лицо, это пиздец, ну реально крови хотел. мне как бы не до страха особо было, но до сих пор помню, я такой хуйни не видел никогда. ну в общем благополучно добрался до него, перехватил руку с булыжом, навтыкал в череп, уронил, еще навтыкал, подбежали прохожие, меня оттащили, типа че ты мудак делаешь, милицию вызовем. я смотрю на них, сказать ниче не могу. на камень показываю. начал объяснять. тут этот мудень очухивается молча, встает и идет искать другой камень. и благополучно находит под мой совершенно охуевший взгляд. я бессильно так в пустоту "ну и че мне блять делать". и тут какая-то бабка орет "да убеги ты от него, видишь, с головой не але". ну я припустил и в ближайшем переулке сныкался на минуту, он пробежал мимо. на все про все ушло минут пять. раскроил руку слегка.

P.S. сорри за корявый текст, грамматику и пунктуацию.

Английское слово tips (чаевые) – сокращение от tо insure promptness («гарантировать быстроту»). Считается, что появилась эта фраза в XVIII веке в британских трактирах, где посетители, чтобы получить заказ побыстрее, давали бармену мелкую монетку. В Россию термин «чаевые» попал в XIX столетии… Стоп! А так ли это?

Представим себе старую Москву, где еще не знали слова «ресторан». Лица недворянского сословия трапезничали в трактирах – знаменитых русских трактирах XVIII-XIX веков, которых в бывшей столице было не так чтобы уж много. Трактиры делились на «чистые», где обедали все больше купцы, их приказчики и прочий деловой люд, и «народные», где питались все остальные. Для купцов трактир являлся не только столовой, но и своего рода клубом, а также биржей, где обсуждались цены и заключались сделки. Эти заседали в трактире подолгу – а потому нуждались в обслуге.

Непременной принадлежностью каждого трактира являлись «официанты» - половые. Кто сказал «мальчик»? Это в ваших «Макдональдсах» работают студенты. Типичный московский половой – солидный мужчина в возрасте под 40, с густой окладистой бородой, чисто и опрятно одетый. В качестве «спецодежды» использовался чаще всего стилизованный под русский стиль костюм – белые полотняные штаны и белая же рубаха (иногда шелковая) с опояской. За пояс клали кошель для денег, а позднее, когда ввели расчет на «марки»* - чехол для марок.

Половой – настоящий виртуоз своего дела. Он обязан был не только ловко и быстро подавать блюда и напитки. Хороший половой знал наизусть всех постоянных гостей, их привычки и требования. Этот из старообрядцев, не переносит табачного дыма – думай, за какой стол посадишь гостя. Этот предпочитает обедать под музыку – нужно разместить его поближе к «оркестриону» (механический орган) или патефону. Какие напитки и какие закуски любит гость, что кушает на горячее, уважает русскую кухню или же новомодные французские салаты – все должен знать половой.
«Садимся за средний стол, десяток лет занимаемый редактором «Московского листка» Пастуховым. В белоснежной рубахе, с бородой и головой чуть не белее рубахи, замер пред нами в выжидательной позе Кузьма, успевший что-то шепнуть двум подручным мальчуганам-половым.
— Ну-с, Кузьма Павлович, мы угощаем знаменитого артиста! Сооруди сперва водочки… К закуске чтобы банки да подносы, а не кот наплакал.
— Слушаю-с.
— А теперь сказывай, чем угостишь.
— Балычок получен с Дона… Янтаристый… С Кучугура. Так степным ветерком и пахнет…
— Ладно. Потом белорыбка с огурчиком…
— Манность небесная, а не белорыбка. Иван Яковлевич сами на даче провешивали. Икорка белужья парная… Паюсная ачуевская — калачики чуевские. Поросеночек с хреном…
— Я бы жареного с кашей, — сказал В. П. Далматов.
— Так холодного не надо-с? И мигнул половому.
— Так, а чем покормишь?
— Конечно, тестовскую селянку, — заявил О. П. Григорович.
— Селяночку — с осетриной, со стерлядкой… живенькая, как золото желтая, нагулянная стерлядка, мочаловская.
— Расстегайчики закрась налимьими печенками..
— А потом я рекомендовал бы натуральные котлетки а ля Жардиньер. Телятина, как снег, белая. От Александра Григорьевича Щербатова получаем-с, что-то особенное…
— А мне поросенка с кашей в полной неприкосновенности, по-расплюевски, — улыбается В. П. Далматов.
— Всем поросенка… Да гляди, Кузьма, чтобы розовенького, корочку водкой вели смочить, чтобы хрумтела.
— А вот между мясным хорошо бы лососинку Грилье, — предлагает В. П. Далматов.
— Лососинка есть живенькая. Петербургская… Зеленцы пощерботить прикажете? Спаржа, как масло…
— Ладно, Кузьма, остальное все на твой вкус… Ведь не забудешь?
— Помилуйте, сколько лет служу!
И оглянулся назад.
В тот же миг два половых тащат огромные подносы. Кузьма взглянул на них и исчез на кухню.» (Владимир Гиляровский «Москва и москвичи»)

(продолжение внутри)