Фантастика/постапокалипсис/короткий рассказ
В нашем убежище, расположенном глубоко под землей, редко бывают гости.
Именно поэтому, когда в общий зал входит старик, мы с любопытством рассматриваем его, и любопытство усиливается, когда он снимает дорожный плащ и аккуратно весит на спинку стула. Сложно не отметить, как резки и свободны движения этого сильного мускулистого тела, не знакомого с голодом, как достойно держится он среди чужаков, бросая из-под нависших бровей пронзительно строгий взгляд иссиня-черных глаз.
Поддавшись общему настроению, я подбираюсь ближе и жмусь к стене. Чувствую исходящий от него запах поверхности – горелой земли, колючего пепла и яростно-обжигающего солнца, опалившего его кирпично-красные руки и лицо.
Я никогда не бывал на поверхности, и, наверное, никогда не наберусь смелости выбраться за стены убежища. Я труслив и молод. А старик – силен и смел.
Прислушиваюсь к разговорам, исподтишка поглядывая на гостя. Оказывается, он уже не раз бывал здесь. Люди приветствуют его теплыми улыбками и дружескими рукопожатиями. Без опаски подходят и выменивают выращенную в лаборатории зелень на тушки животных, которые он выуживает из бездонного охотничьего рюкзака.
Мясо. Настоящее. Мчусь в комнату, сгребаю суточный запас еды и возвращаюсь назад. Наверное, слишком поздно – остальные уже разошлись. С жадной надеждой все-таки плетусь к нему и несмело присаживаюсь за столик. Трясущимися руками предлагаю свои крохи. Он смеется. И бросает передо мной тушку кролика. Настоящего!
Не веря своему счастью, прячу добычу под куртку и ощущаю приятное прикосновение пушистой шкурки. Я не тороплюсь уходить. Страх постепенно уходит. Заикаясь, расспрашиваю о «другом» мире. Он охотно отвечает, время от времени прикладываясь к бутылке.
Он уже изрядно пьян. Язык заплетается, голова опускается на грудь. Мне кажется, он не слышит меня, но неожиданно он прерывает мой рассказ о новом виде морозостойкой пшеницы взмахом шершавой руки. Долго молчит, вздыхает и вдруг поднимает на меня бесцветные водянистые глаза, окруженные сеткой глубоких морщин.
И, сбивчиво и торопливо, словно опасаясь, что не успеет закончить, начинает свой рассказ. Узловатые пальцы теребят потрепанную сумку, ни на минуту не оставаясь в покое, ноги в грязных берцах отбивают странный такт.
«Я помню, парень, как все начиналось. Не стало привычного мира, не стало власти.
Эпидемия быстро разнеслась по свету. Сгорели города и страны. Волны людей катили на север. Дошли лишь единицы.
Я тоже лишился дома, друзей, семьи, привычной жизни. Отчаяние охватило меня. Боль не давала покоя. И эта же боль сделала из меня жестокого, расчетливого человека.
Я мечтал лишь увидеть рассвет следующего дня.
Эх, парень! Не стоит усмехаться над моими словами! Ты вырос в убежище, и здесь же помрешь. Я вижу по твоим глазам, что в тебе нет смелости. Я же не задержусь больше, чем на пару часов. И расскажу тебе свою историю. Поверишь или нет – дело твое, но, клянусь жизнью, это все правда
А ну цыц! Не стоит перебивать меня глупыми вопросами.
Итак…
Мне было тогда не больше двадцати. Век информационных технологий. Прорыв в новую реальность. Полеты в космос. Прекрасный мир с миллионами возможностей.
Но мой - не выходил за пределы однокомнатной квартиры на окраине города. Я был геймером, госу и жил в интернете, и все время искал что-то новое.
И вот, однажды, я наткнулся на одну игру. Она потрясла меня своей реалистичностью и графикой. Я бродил по вымышленным городам, лесам, забирался в дома и замки. Но сколько бы я не плутал там, я не встретил ни одного игрока. Неоконченная версия – вот что подумал тогда я, и вдруг наткнулся на бота. Маленькая девочка в больничной палате.
Она повела меня за собой вниз по лестнице, на выход из здания, все дальше от города, в самую чащу леса. Дорога превратилась в тропинку. Мы пробирались через заросли кустарников, петляли в чаще, переплывали реки, и я уже думал, что это никогда не закончится, пока неожиданно экран компьютера не погас. Я был в ужасе! Метался по комнате, рвал на себе волосы от злости, но когда все вернулось – я обомлел.
Мой персонаж стоял перед девятиэтажной новостройкой в самой глуши леса. Как испугался я тогда, как вздрогнул и отстранился от экрана!
Ведь это был мой дом.
На секунду я решил даже, что это шутка, но не смог справиться с любопытством. Девочка вошла в подъезд. Она бесшумно шагала по ступеням, и я чуть не свалился на пол, когда она остановилась напротив моей квартиры.
Да, это была именно моя квартира, хочешь ты верить в это или нет. Неприличные надписи на стенах, выцветший красный коврик у входа и банка и консервная банка на подоконнике. Я открыл дверь, и, она, пройдя по темной прихожей, замерла перед дверью моей комнаты. Я толкнул дверь, и джойстик выпал у меня из рук.
Я увидел самого себя, сидящего перед компьютером на полу. И девочку, что стояла за моей спиной. Не давая себе отчет, я оглянулся, и сердце ухнуло в груди. Там стояла она.
«Спаси меня» - протрещал слабый голос из динамиков.
Очнулся я под утро. Вспомнив прошедшую ночь, бросился к компьютеру. К моему удивлению, я не нашел ни следа от игры. Так это был сон. Кошмарный, жуткий сон.
Но вдруг новая мысль пронзила меня. Я вспомнил то, о чем уже успел забыть.
Дашка, любовь всей моей жизни, официантка в местной забегаловке, где я изредка появлялся. Дашка, которую я вышвырнул прочь, когда узнал, что она ждет ребенка.
Я отправил ее на аборт, и, черт! ведь только вчера она слезно умоляла меня сходить с ней в больницу. И как только я это вспомнил, моя голова прояснилась. В сердце что-то щелкнуло и заныло.
Стоит ли говорить, что я бросился к ней, прижимал к себе и на коленях просил прощения? Стоит ли упоминать, что в этот же день я сделал ей предложение и распрощался прежней жизнью холостяка? Я захотел этого ребенка и был благодарен тому сну за подсказку. На радости я даже продал свою квартиру и мы переселились в частный дом.
А через год родилась Женька. Полная моя копия: те же щечки, те же черные глаза, и даже в том, как хмурила она брови, я видел отражение самого себя.
Женька никогда не плакала. Не смеялась. Она отказывалась от материнского молока, кричала, когда я брал ее на руки или пеленал. В год Женька еще не ходила, и до пяти лет не разговаривала. Сидя в кроватке, наблюдала за мной и Дашкой, сжав ручками простыню.
И она стала пугать меня. До дрожи в руках. Каждый раз, когда я приближался к ней, она разжимала губы, будто скалясь, и забивалась в угол. И мой страх медленно перерос в обиду. Обида – в неприязнь. Меня душила зависть, когда я видел, как щебечет она с Дашкой, как собачонкой ходит за ней, повторяет каждое ее слово. Постепенно неприязнь закрепилась во мне.
Нередко мы ссорились из-за этого с Дашкой. Она кричала на меня, проклинала и винила меня в том, что я не люблю собственную дочь. Но что я мог ответить ей? Разве я мог сказать, что это она, Женька, ненавидит меня с самого рождения? Разве этому была какая-нибудь причина?
В пять лет Женька натравила на соседского мальчика нашего пса Баффи. Я увидел в окно гостиной, как она спустила его с цепи, взяла за ошейник и повела к ограде. Когда я выбежал на улицу, было уже поздно. Лишь чудом ребенка удалось спасти. Я пытался поговорить с дочерью, сначала спокойно и ласково, но она будто не слышала меня. Лишь скалилась и смотрела исподлобья чужим злющим взглядом.
После мы переехали в другой город, но семейная жизнь уже тогда шла под откос. Женьке не помогали психологи. Как на подбор, они твердили, что не встречали более умного и веселого ребенка. На всякий случай мы держали ее подальше от других детей, не водя в садик, но даже соседские ребятишки обходили ее стороной.
С рождением Сёмы все переменилось. Я снова стал счастлив. Как же он отличался от Женьки! Открытый, добрый, веселый – обычный смышленый мальчишка. Мой сын. Я боготворил его, одаривая игрушками, читая на ночь сказки и буквально не сводил с него глаз.
И я впервые ударил свою дочь, когда она причинила боль маленькому Семе. Ему было всего три, когда она сломала ему руку. Я рассвирепел лишь от мысли, что Женя посмела приблизиться к нему. Затем она сидела в углу, раскачиваясь из стороны в сторону, и впервые плакала, повторяя лишь, что я никогда не любил ее, но мне не было жаль ее. Наверное, я действительно не любил свою дочь. Тонкий голосок был пропитан ложью и злостью. В кротком взгляде я видел опасность, которая угрожала Семе. Я понял, что она не оставит его в покое, и от этого не находил себе места.
Когда Женя пошла в школу, оказалось, что она чертов гений. Ее влекла наука, затягивала, как омут, но особенной ее страстью стала химия и биология. Сутками напролет она не выходила из своей комнаты, загроможденной пробирками и колбами, пропитанной едким запахом реагентов, выбеленной и сверкающей чистотой.
Ей было тринадцать, когда она сбежала из дома, собрав лишь самое необходимое. Поиски не дали результатов. Все было в пустую. На столе, под ворохом бумаг, я нашел ее прощальную записку и обомлел: «Зря ты спас меня, папа».
Спустя месяц мы переехали в новый дом, и постепенно, день за днем, Сёма занял все мое сердце. Я полностью посвятил себя сыну, стараясь забыть прошлые кошмары, но Женя часто навещала меня во снах. Странно, не правда ли?...
А через пять лет произошла первая вспышка эпидемии. Первая волна ужаса охватила землю. Тогда же я узнал, что в этом замешана моя дочь. Те, о ком не принято упоминать, те, чьи лица не запомнить, постучались в мою дверь и бесконечно долго расспрашивали о Женьке. Они забрали все ее вещи, конфисковали лабораторию и, получив подпись о неразглашении, покинули дом.
Что было дальше, ты знаешь сам. Эпидемия распространялась. Болезнь не щадила никого. Она забрала у меня Дашку, но долго жалела Сёму. Наш городок уже опустел тогда, погряз в уличных беспорядках, и все реже я выходил из дома, пытаясь придумать план по спасению сына. Надеялся на вакцину. Но плана не было, как и лекарства.
Сема ушел вслед за Дашкой спустя месяц. Я держал его на руках и все удивлялся, что он может быть таким тихим, спокойным. Смотрел, как исчезает румянец на его щеках, как гаснет огонь в воспаленных глазах. Мои слезы давно иссякли. Только боль, которую уже не унять никогда, не заглушить горьким, резала горло, вырываясь наружу тихим стоном.
Я еще пытался вернуть его к жизни, и, наверное, сошел бы с ума, если б не Женька. Она перешагнула через порог и окликнула меня по имени.
И словно не было семи лет ее отсутствия. Словно так она и стояла напротив, обхватив себя руками и также, склонив голову, кусая губы, смотрела на меня волчьим, чужим взглядом.
Женька почти не изменилась. Маленькая, худая и большеглазая, она не могла не знать, что агенты нацбезопасности посещали мой дом, что я ЗНАЮ. Но в ее глазах не было раскаяния. Она смотрела на нас так, как разглядывают картину абстракциониста - с непониманием и любопытством.
И тогда я сдался. Я умолял ее помочь, вернуть Сёму к жизни, просил прощения, но она лишь отшагнула меня вглубь комнаты, и как-то разом обмякла, опустилась на пол и яркий румянец зардел на ее впалых щеках.
Вакцины не было, как и не было смысла во всем произошедшем. Женя была больна. Она умирала.
…
Что ты сказал, парень? Ах, да. Я слишком глубоко ушел в себя, забыл, что-то забыл… Ты хочешь знать, как я поступил, чем все закончилось? Да, пора заканчивать.
Так вот, знай. Я не мог поступить иначе. Тогда не мог, да и сейчас - тоже. Совесть не мучает меня.
Я слышал, как она звала меня, просила остаться. Я видел, что ей страшно, но ушел, закрыв дверь. Я оставил ее одну, а возможно, именно тогда она нуждалась во мне больше всего. Быть может, в последние минуты, проведенные с Женей, я впервые разглядел в ней человека
Так зачем я рассказал тебе все это? Даже не знаю, парень. Наверное, слишком ты похож на одного мальчишку.
Ты ведь сирота, не так ли? Вижу это по твоим глазам, да. Дети сейчас рождаются очень редко. Так вот. Если надумаешь, если вспыхнет в тебе огонь, ты лишь позови меня, и я покажу тебе мир. Научу жить там, на свободе. И буду сопровождать тебя, идти рядом, пока несут ноги. Передам тебе то, что должен был передать давным-давно одному человеку…».
Старик медленно поднимается со стула. Сильный, могучий, направляется к выходу, а я, пораженный, остаюсь сидеть, прикованный к стулу. Тысячи вопросов теснятся в моей голове, но я не могу выдавить из себя ни слова. Оглядываясь по сторонам, словно впервые вижу низкий грязный потолок убежища, истлевшие лица проходящих мимо меня людей. Они не замечают меня.
Свобода. Интересно, какая она на вкус?
Спасибо тем, кто дочитал.
Любая критика приветствуется.
