Дверь в квартиру отворилась в пять утра. Человек в длинном плаще с чемоданами и узлами тихо зашёл в коридор.

- Эх… При НЭПе было лучше,- сказал он негромко и поставил в углу вещи. Слышно было как из разных комнат сквозь тонкие стены и перегородки доносились храп и сопение: из дальней – глубокий, размеренный без переливов, явно молодой человек, с чувством выполнено долга и чистой совестью, так спят чекисты и милиционеры - подумал приехавший. Из соседней – тихий и негромкий, ну, тут явно молодая мать с ребенком в постоянном беспокойстве за детёныша даже во сне. Ещё из-за одной стенки доносилось нестройное трио – человек не удивился, но понять не смог: то ли взрослый сын с отцом и матерью, то ли сестра с двумя братьями. За ближайшей дверью он услышал немолодое мужское покряхтывание. Своим четким слухом человек понял, что так пугливо может спать только какой-то гражданин, а не товарищ, и конечно этот беспокойный гражданин был Михельсон Рубен Лазаревич. За последней дверью был достаточно сочный храп со свистом и второе тихое-тихое подвывание на полувдохе. Человек прислушался:

- Таки моя Розочка еще жива и в теле? А этот плод любви Марик дышит на ля-бемоль и не понимает, что его папаша стоит от него в пяти мерах. Нет, ну надо же! Я их ещё не обнял, а уже хочется уехать!

Он окинул квартиру взглядом.

- Эх… При НЭПе было лучше…

Приехавший был дядя Зямя - Зиновий Ицхакович Шляцекофер, только что освободившийся по амнистии.

Дядя Зяма прошёл на кухню и закурил в открытое окно, Одесса ещё должна была спать целых полтора часа, но не тут то было. Он докурил папиросу, и со словами: «Шо то вы мене сегодня грустно спите, господа нэпманы», достал из своих вещей медный духовой инструмент. Выйдя на кухню, вздохнув полной грудью и закрыв глаза он заиграл «Рио-риту». Проникновенно. С душой. Громко. Первым в коридор выбежал из своей комнаты взлохмаченный оперуполномоченный Петров с наганом в руке, вторым выскочил контуженый танкист Русик в танковом шлеме и с наградным маузером. Оба в одинаковых синих трусах и белых майках, посмотрев друг на друга, молча пошли на кухню, взведя курки. Увидев двоих с оружием, дядя Зиновий Ицхакович очень удивился и прекратил играть.

- Скажите, любезные, а теперь в Одессе каждому поцу выдают шпалера возле Дюка? Или их можно за недорого купить на Привозе?

- Вы кто такой и зачем так рано играете в нашей квартире музыку…

-…на трубе, - подсказал Русик.

- …да… на трубе…

- Судя по вашей интеллигентной морде, вы родом благородных кровей - не можете отличить трубу от флюгельгорна. Но по тому, что вы грамотно ставите вопросы и не палите патронами как скаженный, да к тому же аккуратно подстрижены, скажу вам, что вы - не поц, а гражданин с органов. А судя по вашей злобной улыбке басурманина, - он обратился к Русику, - и непонятному головному убору, скажу, что вы, контуженный герой войны, и таки могёти сделать во мне дырку как за здрасьте, и хочу вам заметить, грозный воин, я сильно против.

Дядя Зяма поднял флюгельгорн и заиграл «Прощание славянки». Тут и Петров и Русик невольно вытянулись во фрунт и опустили оружие. На припеве проснулись все, на кухню пробралась Роза Самуиловна и со слезами кинулась на шею дяде Зяме, Марик в таких же трусах и майке как у старших соседей смотрел на всё с любопытством. Прибежала Сара Абрамовна с Сёмой, не было только Рубена Лазаревича и Жорика с Радой. Кухня стала мала. Женщины обнимали и целовали дядю Зяму.

- Столько лет…

- И хде ж ты был, Зяма?!

- Хде был …хде был.. Вообще-то я хотел быть в Палестинах, но был я в лагерях…

- Как в лагерях?

Зиновий Ицхакович достал из внутреннего кармана документ:

- Нет сомнений, гражданин начальник, подлинник об амнистии. Хотя между нами говоря, Рубен Лазаревич, а кстати, где этот мелкий мошенник? Так вот, Рубен Лазаревич сделал бы эту ксиву гораздо качественнее и быстрее, понимаете? Быстрее! А не четыре года, как мой начлаг Ёонас Эвович Ясс.

Все эти слова были обращены к оперуполномоченному Петрову.

- Рад за вас, дядя Зяма…

- Зяма! Как? За что? – Роза Самуиловна держала его двумя руками за щёки и тресла.

- Ну за что…. за что… если бы один шлемазл не выменял флюгельгорн на патроны от немецкого вальтера, а товарищ старший майор случайно их не нашёл, а если бы это всё было дома, а не за границей на гастролях в Болгарии – ничего бы и не было! Ни лагерей, ни Интернационала на морозе. Вот скажите, зачем нашему скрипачу патроны от немецкого вальтера? Он что, чемпион Мордовии по стрельбе? Нет. А если бы нашли патроны от Папанинского маузера? Что, дали бы орден? Нет. Хотя, возможно. А так дали срок и по морде. Дикая случайность, которая мне вышла крайним боком. Хотя, как посмотреть…

- Какие патроны, Зяма? Ты бандит?

- Розочка, не тряси мне мой мозг в голове. Я не бандит, я жертва обстоятельств и случайностей.

- Хорошие случайности – присесть на пятилетку!

- Марик, - он повернулся к мальчику и подозрительно спросил, - шо то ты сильно стал похож на мою фотокарточку в детстве.

- Зяма, я шо то опять плохо не поняла, - у Розы Самуиловны в голосе появилось напряжение, - тебе снова таки кажется, шо Марик не твой сын? Или ты что-то как обычно имеешь ввиду?

- Ой, Розочка, да разве я тебе ни разу не говорил, шо такое чудо сотворить мог только я и ещё несколько красивых людей? – он погладил Марика по курчавой голове.

- Вот только не надо за несколько людей! Я их не знаю! Может они и красивые. Но я знаю только тебя! Хотя твоя морда и похожа на жамкнутый сапог - мальчик удался!

- Ой, Розочка, ну Розочка! Ну вспомни за свою молодость! У тебя было страсть как много людей! И все на подбор брюнеты как Аполлон!

- Зяма! Побойся Бога! Хде моя молодость и сколько лет Марику! Если ещё раз скажешь, шо ты не папа, или за то, что я могу подумать, я сделаю плохое сотрясение с твоим мозгом! Будешь контуженный и ходить в шлеме от танка как Русик, причем круглый год!

- Не при детях будет сказано, но Розочка в молодости была шипкой красавицей! Эх… при НЭПе было лучше…

- Да, Зяма… а какой ты был кавалер, аж Вася Гущинский завидовал красоте твоего голоса и кудрям… да…прав ты Зяма, хоть и поц - при НЭПе было лучше…

- Марик, - дядя Зяма повернулся к мальчику. - Сделай себе специальность зуботехника. С такой профессиональностью можешь работать хоть где. Даже в тюрьме не пропадёшь, хоть завтра садись, будешь там уважаемым человеком. Уж поверь, я знаю.

- Зяма, ты наполовину дурак стал? Или с рождения на четыре третьих, как твой папаша-биндюжник? Такое ребенку советовать?

- Сесть в тюрьму?

- Нет! Пойти в зуботехники! Мальчик хочет стать кандидатом наук за медицину!

- Розочка, дорогая, ещё нет название болезней, которыми ты придумаешь себе заболеть, чтобы Марик тебя лечил на старости лет.

- А давайте за встречу, - на пороге кухни появился уже одетый Петров с бутылкой вина.

Тут все зашумели, захохотали, начали собирать на стол, доставать рюмки и тарелки.

- А не рано пить ли? - спросил Русик в трусах, шлеме и с наганом.

- Русик, дорогой, сегодня суббота, можно начинать с самого утра, - и Сара Абрамовна обняла и поцеловала Русика. Тут в коридоре появилась беременная Рада с Жориком.

- Ой, Русик! Целую тебя прямо на глазах твоей жены с отцом твоего ребенка! Ну, это я от радости, Рада! – Сара Абрамовна задорно рассмеялась и продолжала хлопотать у стола.

Через час, когда уже на столе дымилась вареная картошка в кастрюле, была нехитрая закуска из огурцов и синеньких, солённой рыбы и зелени, все сели за стол и налили вина. Первым сказал тост Зиновий Ицхакович, он уже успел принять ванну и сидел мокрыми кудрями в мятой но чистой рубахе.

- Дорогие мои родные и незнакомые мне люди! Я счастливый человек! Я очень счастлив, что попал в лагерь…

- Как?

- Ты что?

- Ну, Зяма…, - раздалось из-за стола.

- …пааапрашу! …не перебивайть!... Я счастлив, - продолжал он, – что мне пришлось играть Интернационал зимой в лесах под Омском, а не дойчетмарши в летних лугах под Краковом. Поэтому я хочу выпить за сто семьдесят шестую, которая мне жизнь спасла!

- Хулиганство… – прокомментировал оперуполномоченный. Выпили.

- Первый раз пью за уголовный кодекс, - проворчал Рубен Лазаревич, его кое-как вытащили из комнаты. Он не любил компании, боялся всегда сказать лишнего. Тем более, здесь был Петров, а это всегда для него было тяжело и подозрительно.

- Зяма, ты там пилил дрова? – спросила Роза Самуиловна.

- Дрова… скажешь… там валили лес, а я был дирижером оркестра лагеря! И каждое утро глядя на восход Солнца, я вскидывал свой флюгельгорн и играл подъём. Благо наш начлаг Ёонас Эвович Ясс любил это дело.

- Восход Солнца?

-Музыку! Розочка! Музыку!

- Ты голодал?

- Нет, иногда я ел даже колбасу за виртуозное выступление.

Дядя Зяма предложил тост за восход Солнца.

Хмыкнули, но выпили.

- Я вспоминаю, как мы вкусно жили при НЭПе,- сказала Роза Самуиловна,- я всегда приносила с работы разные деликатесы и подкармливала свою соседку с завода.

- И где же вы работали? – поинтересовался Петров.

- Дети! Закройте уши! Мама скажет одну вещь! Вы знаете… ну, не то что бы это было богоугодное заведение, но я была там нарасхват… вина, триппера и денег нам хватало всегда. А некоторые комиссары были таки гораздо симпатичней белогвардейской контры. Ой! Что-то я разболталась за повспоминать…

- Рубинчик, дорогой, скажи мне как родному, почему ты до сих пор не в кутузке? С твоими способностями к мелким пакостям в виде поддельных дензнаков.

Рубен Лазаревич густо покраснел и посмотрел вначале на Петрова потом на дядю Зяму и сердито сказал:

- Зяма, скажи, а почему тебя там случайно не расстреляли? Не пришлось бы говорить на приличного человека.

- Рубинчик, дорогой, я тебя знал до НЭПа, при НЭПе, и после НЭПа, и твои дензнаки получались только всё лучше и лучше. Неужели ли ты живёшь на адвокатские гонорары с разводов бедных колхозниц и их забулдыг-мужей?

- А чего-то это они так терпеть друг друга не могут? – шепотом спросил Петров у Розы Самуиловны.

- Таки я вам расскажу эту историю, которая длится уже сорок лет…

- А вот не надо шептаться! Я сам расскажу эту историю, которая длится уже… сорок один год. Только надо вначале хорошенько выпить! Предлагаю тост за Рубинчика –изрядного мастера своего дела и такого же подлеца! –сказал дядя Зяма. Пока все выпивали-закусывали Зиновий Ицхакович достал пачку папирос «Казбек». Побросав вилки-ложки, все оживлённо потянулись к пачке:

- Ого!

- Ну, дядя Зяма!

- Однако!

- Сёма возьми маме папироску!

- И я не откажусь!

- Одну и про запас две!

- Русик, вы не татарин - вы еврей!

- Я тоже возьму!

- А ты куда? Беременным нельзя!

Даже Рубен Лазаревич взял две.

Пачка опустела. Дядя Зяма смял пустую пачку и как фокусник вытащил вторую, но это была уже «Герцеговина Флор». Под общее изумление он ловким щелчком кинул папиросу в рот закурил и пустил кольца. Марик и Сёма засмеялись захлопали в ладоши.

- Ты где такие дорогие папиросы достал, дядя Зяма?

- В лагере. Я там мог достать почти всё, кроме свободы и газет… это ж вам не сельпо…

Все рассмеялись.

- Ну, рассказывай, как ты поссорился с бедным Рубинчиком, - дыхнула дымом в лицо дяде Зяме Роза Самуиловна,

- Отличный табак! Крепкий, как броня Т-34! - просипел Русик и закашлялся.

- Русик, ты бы шлем снял, а спинджак надел, сидишь, как биндюжник на Привозе, - Роза Самуиловна докурила своё и бесцеремонно забрала дымящуюся папиросу у Русика, - тебе вредно, ты контуженный.

- Ох, Роза, сделать бы с тобой вот так, и так, и вот так, чтоб ты злой не была.

И Русик показал всякие неприличные движения, избавляющие Розу Самуиловну от злобы. Она только покачала головой.

- Некому, Русик, я злой останусь.

Зиновий Ицхакович глубоко затянулся и начал рассказывать как он поссорился с Рубеном Лазаревичем сорок лет назад.

….продолжение следует

Старший лейтенант Петров пришёл после дежурства домой, в квартиру, где была его комната и принёс усиленный паёк, и где, также, по комнатам жили Роза Самуиловна с Мариком, отец которого был дядя Зяма из Винницы, напротив - Сара Абрамовна с Сёмой. Ещё в одной комнате жил Рубен Лазаревич Михельсон, человек непонятного возраста, имевший непонятный род занятий – то ли ювелир, то ли антиквар, но всем говорил, что он правовед и почти что адвокат. В судах, он, конечно, бывал, но только по мелкому хулиганству и в качестве обвиняемого. Но с появлением в доме командированного оперуполномоченного уголовного розыска Петрова, Рубен Лазаревич очень редко стал выходить из комнаты, и вообще старался с ним не сталкиваться в узких коридорах дома, туалете, ванной и кухне хотя его и звали попить вместе чаю. В самой большой комнате, по соседству с Рубеном Лазаревичем жила семейная пара из трех человек: татарин Русик Рашидов, грузин Жорик Батурдия по прозвищу Гоша Вангог и молдаванка Рада Бойко. Русик был законным мужем Рады, а от Жорика Рада была на сносях, и понятно, что он был законным будущим отцом. Эту комнату так и звали – дружба народов или третий интернационал или интернационал трёх. Как это всё случилось – отдельная история. Но если коротенько, то Рада вдруг неожиданно получает известие о том, что ейный муж, гвардии капитан Руслан Рашидович Рашидов геройски сгорел в танке со всем экипажем, и пусть доблестная вдова не беспокоится, таких героев много, не ей одной такая честь, и к ордену он, конечно представлен, разумеется посмертно. Ну, а что? Генеральное наступление по всем фронтам! И Берлин на горизонте! Поубивалась, значит с горя Рада неделю, соседки поутешали, как могли, Марк даже Шопена на скрипке выучил и играл под дверями Рады вечерами, чем доводил молодую женщину до исступления. И решила Рада Бойко заказать портрет своего гвардии капитана, геройски погибшего мужа. Вроде как явился он ей во сне и говорит: «Хочу, Рада, портрет я свой геройский, чтоб с орденами и медалями, да на танке!». Ну тут в один голос Роза Самуиловна да Сара Абрамовна – подхватили идею и даже скинулись по рублю. Художника только одного знали–Жорика из кинотеатра, по прозвищу Вангог. Его так прозвали, из-за отсутствия одного уха – на фронте осколком гранаты оторвало. Как-то командир прознал, что Жорик хорошо рисует, а то что он тощий и в кустах не заметен – так это и так видно. И отправили его в тыл к немцам срисовать позиции и другие нужные детали. Жорик так увлёкся своим любимым делом, что не заметил, как фрицы сзади почти по плечу его хлопают. А боец, который должен был его охранять - прикорнул в теньке. В общем, одна, вторая, граната. Ноги- то Жорик унёс и другие части тела, а вот ухо отсекло, а товарищ его бой принял да так не вернулся. В штабе вначале хотели его расстрелять, чтоб уж совсем не мучился без уха, но потом Жорик по памяти нарисовал всё до мельчайших деталей, потому как планшет он посеял по дороге. И ему разрешили медсанбат и спирту, а потом даже комиссовали, потому как Жорик после этого ещё и косить начал одним глазом. А кому косоглазый солдат нужен? Только патроны переводить. Но рисовать не бросил – закроет один глаз, и портрет за полчаса наваяет. Так и работал в кинотеатре – рисовал афиши, да портреты. А тут и войне скоро конец, попёрли фильмы трофейные! Только и успевал Жорик красивых мадам рисовать да джентльменов в шляпах. И приходит к нему Рада, так и так, портрет геройского мужа хочу, славного танкиста, вот только карточка есть свадебная, вы уж как ни будь сообразите военного сделать. Смотрит Жорик на Раду один глазом, а вторым на фотокарточку одновременно, ну а что? Косоглазие, контузия. Сделаем, говорит, по какому адресу занести шедевр? И через два дня Роза Самуиловна открывает двери, а там стоит Жорик с большим портретом в деревянной рамке в одной руке и бутылкой вина в другой. Уж такой она ему устроила допрос прямо на пороге, что он сразу вспомнил спецотдел, где его мучили воросами. Портрет Раде понравился: на фоне танка стоял полковник в орденах и медалях, в общем-то почти похожий на Русика. На вопрос - почему столько медалей и полковник, Жорик ответил, что еле-еле удержался от генерала и Звезды Героя. Ну это слишком! Возразила Рада, он, конечно герой, но не на столько, на том и порешили, пусть будет полковник. Портрет был водружен на комод, бутылка вина была выпита. Жорик начал приходить в гости, нарисовал Марика со скрипкой на сцене консерватории и Сёму на Красной Площади. В общем, расположение Сары Абрамовны и Розы Самуиловны было завоёвано. Таким образом к весне сорок шестого Рада была рада своей беременности, которую было явно заметно, а Жорик довольный переехал к ней в комнату.

Как вдруг.

Апрель.Утро. Воскресенье. Звонок в дверь. Жорик пошел открывать.

Вы помните какая у Жорика фотографическая память? Он был на Красной Площади всего один час, но помнит её до каждого кирпичика и камешка, и может нарисовать хоть сейчас. А зал консерватории? Да он помнит сколько там рядов вдоль и поперёк и какого они цветом! И понятно дело, когда он открыл двери, то он узнал со скоростью летящего снаряда в обожженном лице товарища майора не кого-нибудь, а покойного мужа Рады! И с такой же скоростью он захлопнул дверь! Он знал, что единственный его рабочий инструмент это его руки и некосящий в сторону глаз, и если ему сейчас переломают руки и выбьют глаз, то, пожалуй, он не сможет зарабатывать на жизнь любимым делом.

-Её нет дома! – сказал, что первое пришло на ум.

- Кого нет?

- Никого нет! – ему стало плохо и глаза разошлись по сторонам ещё больше.

Опять позвонили, более долго и настойчиво. Из комнаты вышла Рада в халатике, выпирал маленький животик.

- Ты чего не открываешь, Жорик?

- Там… это.. портрет приехал… живой…

- Кто? Какой портрет?

- Ну, полковник, только он не полковник а майор, морда всмятку, а медалей столько же….

- Кто……..? - Рада кинулась к дверям, но потеряв чувства, повисла на рука Жорика. Уложив её на пол, Жорик и повинуясь судьбе, которая уже стучала в двери сапогом, видимо, сорок седьмого размера, обреченно открыл дверь…

… уже был обед, но из комнаты где жили Жорик с Радой, а до этого Рада с Русиком доносились вопли, плач, стоны, хохот, бьющаяся посуда, глухие удары, двигалась мебель, рвалась материя, два раза из дверей вылетал Жорик, больно ударялся, но опять заходил в комнату. Роза Самуиловна и Сара Абрамовна сидели на кухне тихо и немного боялись. Боялись, как бы этот воскресший танкист не поубивал сгоряча всех. Выйти они не могли, так как Русик им запретил выходить, двигаться, тем более вызывать милицию, пригрозив наградным оружием самого генерала Соломатина, а оно стреляет без осечки!

И вдруг…

Тишина.

Из комнаты на кухню послышались неуверенные шаги. Женщины втянули головы в плечи и зажмурились.

- Дайте десять рублей, - голос Жорика звучал странно и шепеляво: обе губы вздулись, запеклась кровь, синяк, глаза смотрят ровно, косоглазия не было.

- Жорик, зачем тебе деньги?

- За водкой пойду, герой мириться хочет.

И дойдя до дверей радостно сказал:

- А у меня контузия прошла! Майор знает куда бить! Танкист!

До вечера все сидели на кухни пили и решали как быть. Пригласили Рубен Лазаревича, вроде как правовед, адвокат, хоть уголовник мелкий, может посоветует чего. Ни минуты не думая Рубен Лазаревич ответил:

- Вам надо жить втроём…, - как тут же получил кулаком в лицо от совсем не настроенного шутить товарища майора. Брякнувшегося под стол, его, без чувств, отволокли в свою комнату. Жорик ещё раз сбегал за водкой, потом еле сходил, потом его самого унесли. Решили отложить спор до утра. Потом ещё до утра, потом до следующей недели. Потом через месяц. Потом как ребёночек родится.

А портрет майор склеил. Сам. Сильно он ему понравился. Проникновенный.

…старший лейтенант Петров пришёл после дежурства домой, в квартиру, где была его комната, и принёс усиленный паёк. Но все уже спали. В Одессе была ночь.

Иду себе по Староконке, разглядываю товар, выложенный на земле, ищу солонки в коллекцию.
Вдруг:
- Молодой человек, купите дом!
- Ви это мине?
- Да, вам! И только для вас. Причем таки очень недорого!
- А шо, ви кроме носков еще и домами торгуете?
- Не всегда. Изредка. Но когда я вижу вдруг такого приличного мужчину, сразу понимаю, ему нужен дом на Молдаванке!
- Зачем?
- Шоб таки жить!
- Но мине есть, де жить!
- Я же не сказала – жить! Я сказала – таки жить! Вы шо ньюансов не понимаете?
- Пока нет…
- Ойц, скажите, разве в городе это жизнь?
- Ви так думаете?
- Еще как думаю! Человек бэз дома на Молдаванке имеет только цуресы и никаких нахисов! Вот, как ви сюда добирались?
- На маршрутке…
- Ха! Вот видите!
- Шо?
- Если вы имеете свой дом на Молдаванке, вам не нужна эта вонючая маршрутка! Вы идете себе пешком два с половиной квартала, дышите воздух и кушаете – на здоровье! – семечки!
- А на работу?
- А зачем вам на работу, если есть свой дом на Молдаванке?
- А деньги где зарабатывать?
- Оставьте этих глупостей! Шо-то вам принесли, и вы продали. Шо-то от вас забрали и даже заплатили… Будете крутиться. Там копейка, тут копейка… Вот и хлеб с маслом к селедке. Кстати, вот вы шо тут ходите?
- Ищу!
- Кого?
- Бриллианты!
- Какие?
- А какие попадутся. Я начинающий!
- И таки уже попались?
- А почему нет?
- Мне ни разу не попадались!
- Вы плохо смотрели!
- Я вообще не смотрела! Это не мой товар. Мой товар – носки. Я их торгую.
- А на всякий случай?
- Ох, оставьте это тихо. Зачем бедной женщине бриллианты?
- Бедной? А кто домами торгует?
- Не делайте мине такую рекламу! Я жеж- третьи руки!
- И сколько этот дом стоит с третьих рук?
- Сто пятьдесят тысяч!
- А с первых?
- Вам, как родному, сто!
- А шоб взять?
- Восемьдесят!
- Дорого! – я поворачиваюсь, шоб уйти.
- Куда вы, мужчина? Мы жеж таки можем еще поторговаться!
- Не хочу!
- Тогда купите носки!
- Зачем?
- Шоб, у вас, как у любого приличного человека, были носки!
- У меня есть!
- А переодеть?
- У меня есть и переодеть!
- О, так вы окончательно богатый! Тогда купите дом!

Инет

ОДЕССА УЖЕ НЕ ТА

Пришлось недавно работать фотозоной на корпоративе. Корпоратив имел одесскую тематику. Прошарил сеть на предмет одесских фраз. Переработал в следующий монолог.

Заходите, что вы стоите. Не стойте уже так далеко. Вы где? Вы где находиться, я вас спрашивать? Вы находиться в знаменитый черноморский город Одесса.

Идите уже скорее, пока я не умер вас ждать! Что вы тяните кота за фаберже! Идите, я сделаю вам заманухес! Вы шо не знаете Моню Ципермана? Ой, не надо делать меня смеяться! Моня Циперман – це ж я!

Идите, уже, я сделаю вам скандал, и вам, таки станет весело!

Вы хотеть видеть Одесса, так вы должны-таки знать, что Моня Циперман – лучший портной. Они писали на вывеске «Лучший портной города… Лучший портной Одессы… Лучший портной мира». Но это всё не то пальто. А я написал просто «Моня Циперман – лучший портной на этой улице» и пациенты прут косяком.

Ну, давайте уже будем посмотреть, что мы имеем. Таки прямо не фонтан.

Вы не знать, шо это Одесса? Вы шо, не понять, шо это Одесса? Таки вы правы. Одесса уже не та. Их уже всех уехало. Можете мне не верить, но я знаю, что говорю. Я тут давно. Я тут так давно, что мне уже на кладбище прогулы пишут.

Я тут каждый день. С 3-х часов ночи. Я видел всякое. Я видел такое, что вам не дай Бог. Я тут с 3-х часов ночи! Вот вы что делаете в 3 часа ночи? Нет то что вы думаете, надо делать постоянно. По чуть-чуть в течение дня. Это полезно для поддержания общего тонуса организма. А в три часа ночи надо спать. В три часа надо спать, а я уже тут. Поэтому когда меня спрашивают: - Моня ты счастлив? – я всегда отвечаю: - А шо делать?

Я на работе с трох часов ночи. Что я тут делаю?

Я смотрю, вам правда интересно! Ой, оно вам надо?

А может, мы приступим-таки к примэрке? К выбору фасона? Вот смотрите. Какой цвет! Какой фасон! Делайте-таки свой выбор!

Что вы так смотрите. Это вам Одесса или где? Они хотят Одесса… они хотят иметь видеть Одесса… Разве это Одесса? Что тут смотреть? Одесса уже не та! Вы мне верить? Или я вам рассказать? Если вы хотеть – то я вам рассказать. Но это будет вам стоить… Или вам не будет стоить, но вы умрёте в невежество. Вы такой молодой, у вас вся жизнь впереди. Можно пьять минут и послушать. Не хочите? Ну и правильно делаете. Нечего слушать такого старого поца, как я. У меня до вас вопрос: вы уходите слава богу, или остаётесь не дай Бог?

Шо мы стоим и ничего не делаем? Проходим, смотрим, выбираем!

Так я не понял, мы будем мерки снимать, или шо? Если таки да, то проходите за ширмочку. Нет не вы. Ваша дама. А мы с вами, как мужчина мужчине. Я вижу – вы ценитель красоты. Это видно по вашей даме. Я вам скажу, когда рядом с джентльменом такая дама – джентльмен-таки в полном ажуре! Зайдите к Розе Марковне, она сделает вам цветную картинку!

Просю вперёд авансик, а то мене-таки нечем стрелять. Когда я говорю «стрелять», шо вы думаете? Не надо кидать брови на лоб! Це Одесса. Ловите ушами моих слов. Прикиньте семь на восемь, разделите наполам. Ни. Це не таблица умножения, це маланские мансы. Одесские маланские мансы. Так что у нас с авансом? Или вы забыли немного денег? Ой, не морочьте мене бакенбарды! Делайте так, чтобы я вас искал.

Ой, кого я вижу! Ну наконец-то. Давайте будем уже делать заманухес! Ну проходите, будем уже снимать мерочки. Дама, пройдите за ширмочку. Раздеваться по желанию. Можете раздеваться., а можете и не раздеваться. Смотря, на что вы рассчитываете. Давно я не видел такой красоты. Вы конечно дама в моём вкусе… Я как вас увидел, сейчас одел глаза на морду…

Шо вы смеётесь? Шоб я так жил, как он смеётся!

Вам бы мою Розочку увидеть! Но боюсь, это щас не возможно.

Киньте мне маяк, что вас интересует? Вы хочите посмотреть себя в этих интересных костюмов? Или вы захотеть послушать за Одессу? Мерять костюмов? Слушать - ни-ни? А шо, у вас, у к примеру, есть-таки детки? И шо, они вас слушают? Ну так я им понимаю. Ой, не надо мне этих дешёвых прогонов! Шоб вы так жили, как вы прибедняетесь! Тоже мне большой клавиш маленького рояля.

Спросите уже что-нибудь. Что вы всё молчите. Или вы думаете, я понимаю ваших мыслей?

Я вижу, что вы хороший человек. Вы хочите уже пойти, но не можете мене обидеть. Это за вас многое говорит.

Или вам интересно послушать за мою Розочку? Ни? Вы сами всё знаете? А шо вы такое знаете, чего я вам не рассказывал?

Всё равно стоим, так шоб не зря – послушайте. Послушайте, я вам расскажу за мою Розочку и за моего Фимочку. И за мою Сарочку, когда она была замужем, и за Яшу Липкина, который ходил к Сарочке каждый раз, и муж стал уже думать, что Яша – это бесплатный помощник по дому. Но раз вы не уходите, таки слушайте.

Это надо хорошо забыть, чтобы сильно вспомнить.

Когда я подарил Розочке букет, она-таки его продала. И тогда я понял, что это моя женщина.

Мы прожили 30 лет. Мы жили душа в душу. Она была несравненная красавица. Она была так хороша собой, что когда у нас родилась Сарочка и не было денег на колыбельку, мы сделали гамачок из Розочкиного лифчика. Ой, меня так закалила жизнь с Розочкой, что перестал бояться загробную. А когда она сказала мне: «Моня, ты лучший.», я сразу понял, что где-то были-таки соревнования.

Ой, не делайте меня смеяться. По-вашему это смешно? Мине тоже так кажется.

Мы ходили в цирк смотреть слона. Я рассказал ей, какое это умное и сильное животное. Шо слон может один за 20 человек работать. И тут она спросила мене: «Моня, и ты-таки думаешь, что это от большого ума?»

Ну как вам моя Розочка? Не правда ли, она прелесть? Я так рад за неё. Она уже давно живёт за чертой вредности.

А Сарочка… Что за чудо моя Сарочка! Приносит скайп и говорит «папа, смотрите какая вещь этот скайп – и вроде бы гости, и кормить не надо». Когда Сарочка росла, она никогда не просила купить ей игрушки. Она спрашивала: «Папа, а у тебя тоже было грустное и безрадостное детство?»

А? Что я говорил? Как вам нравится этот ребёнок?

Этот ребёнок уже имеет 40 лет, 2 судимости и дом на Кипре.

Когда у человека характер по диагонали, то тут надо очень сильно думать даже если человек – дама.

Я смотрю вы уже немножко спешить. Вы всё ещё хотите смотреть Одесса? Куда вам спешить, вы такой молодой, у вас ещё вся жизнь впереди… И далее по тексту…

Что тут смотреть? Мясоедовская, Греческая, Дерибасовская, Ланжерон, Привоз, Польская, Еврейская, Молдаванка… Вот и вся Одесса. Всё, что осталось.

Одесса – Одесса. Всем надо Одесса. Будто она чего-то особенного.

Я смотрю, вы решили до конца держать фасон? Тогда я просить у вас пардона. И сделайте уже, чтобы я вас долго искал!