yard01240124

- Наш товар, ваш товар… Не… мы товар, вы - купец… а, не, во как - наш купец, ваш товар, где Катька?…, - двери в открылись шире и Санька и со словами «ну чего стоишь», толкнул Витьку в дом к зоотехнику Газельскому. Тощий Витька, запинаясь, расставив длинные руки, хотел обняться с женой Газельского, видимо, в знак будущих родственных связей. Он вытянул губы трубочкой, закрыл глаза и со словами «мама, мама» полез целоваться. У Антонины Никаноровны от этой сцены вначале наступил ступор, затем расслабление организма, когда Витька уже подошел к ней, у Газельской вначале упала из рук тарелка, которую она ставила на стол, затем упала и Антонина Никаноровна. Но, если под тарелкой оказался только пол кухни, то на счастье Антонины, под ней оказался табурет. Тарелка бзынькнула и разлетелась, Антонина Никаноровна охнула и села. Витька остановился, качаясь, с распростёртыми руками, Санька в дверях потихоньку начал открывать бутылку с вином, оба были изрядно пьяны. Из зала на шум пришел хозяин дома – Георгий Григорьевич.

- Чёй-то в субботу уже нажратые с утра? Какой сегодня праздник у дебилов? – сердито спросил Газельский. Усы его грозно встопорщились. Глядя на худющего Витька, который до сих пор стоял с раскинутыми в сторонами руками:

-Пасха что ли, а, Тонь? Чёй-то этот басурманин тут распятие изображает? И чё ты посуду об пол бьёшь? Об башку им бей! – видно, что главный зоотехник был не в настроении.

- Мы тут по важному делу, а вы на обзываетесь, давай стаканы Григорий Григорич, ща мы Витьку пропивать будем.

- Пить с утра с идиотами?

- Ну, вот, как вам не совестно, мы к вам со всей душой, а вы опять – идиот, - Санька старался говорить медленно, чтобы выговорить все слова без запинок.

- Ну а как не идиот, если ты мои имя-отчество путаешь?

- Да? - он глупо улыбнулся, - прости дорогой Гри…, - он замолчал и развел руками в стороны давая понять, что «ну вы меня поняли, если захотели». Витька уже опустил руки, открыл глаза и взгляд был его устремлён на настенный календарь, находящийся за Газельской. Тут наконец пришла в себя Антонина Никаноровна:

- А ну пошли вон! Какой такой ещё купец-товар?! Пьянь! Ты себя видел?! Женится он надумал!

- Погоди, - Газельский подошел поближе к Витьке. – у Вас что-то было с Катькой?

- На стоящий мужчина не рассказывает о своих женщинах!

- Ну это мужчина и настоящий, а ты рассказывай. И почему во множественном числе?

- Да потому что я в этом посёлке Дон Жуан, мне все дают.

- В этом посёлке все на тебя кладут. Рассказывай.

Тут от порога подал голос Санёк:

- Да вы хоть знаете, как Витьку на дискотеке называют в клубешнике ? Витька-зверь!

- Это ты к чему сейчас приплёл?

- Он резкий парень и ему не стоит отказывать…

- Тем более рассказывай, Витька-зверь. Я зоотехник и должен знать о животных всё. Особенно твой промискуитет.

-Чего?

- Санька тебе объяснит потом. Ты мне скажи серьёзно, зачем тебе Катька?

- Ну… Жениться…

- А ты в курсе, что у ней дочка есть в четыре годика?

- Вот стерва! А сказала три..

Газельский слегка дал под дых Витьке, тот открыл рот, выкатил глаза и присел на корточки. Дышать он не мог.

- Слабак.

- Жора! Ты чего! Убьёшь мальчика! - Антонина Никаноровна вступилась «жениха».

- Не надо моё дочку называть «стервой»!

Он повернулся к Саньке, показал кулак и напряг здоровый рельефный бицепс, под тельняшкой без рукавов были видны мощные грудные мыщцы.

- Витька, нельзя, ты чего, нельзя так называть, ты чего…,- Санька залепетал, стоя с неоткрытой бутылкой.

- Ну, что это такое?

Газельский поднял Витьку за руку двумя пальцами.

- Ручки тонкие, ножки слабенькие, шейка гусиная, пузико жиденькое, поди и пипка не выросла.

Санька в дверях заржал до кашля:

- Пипка!.. Не выросла!..

- Ну а ты чо ржёшь? Деньги собираете на свадьбу?

- Ну да…

- Ну так сразу и на похороны собирайте.

- Зачем?- Санька всё еще ржал

- Я один Витькины похороны оплачивать не буду, максимум треть, а остальное друзья и родственники.

Витька немного продышался:

- А зачем мне похороны? Я же наоборот, женюсь.

- Ну, брат, ты же, наверное знаешь, что Катька у меня кандидат.

- В смысле ученый?

- В смысле спорта. Кандидат в мастера спорта по борьбе.

- Как так? Она же заведующая детским садиком!

- Ну, это не мешает ей быть спортсменкой!

- Чёт я не видел, чтобы она выступала на соревнованиях.

- Когда она выступала, ты ещё в школу ходил. Ну, девка она вспыльчивая, рука тяжелая, чуть что не её – она сразу в висок кулаком рррраз! И нет тебя, а ты парень слабенький, кость тонкая, хрупкая. Ладно покалечит, а то сразу – свет, туннель и …Ну ты понял, вон Санька справа впереди понесет. Санька, понесешь?

- Гроб? – шепотом спросил он.

- Ну, друга же.

- Ну, друга понесу…

- Витя, послушай, ей замуж сам тренер предлагал, а она, дура, говорит, заборишь меня – выйду, нет – ну и нет.

- Ну и как, заборол ?

- Сам то как думаешь? Она же не замужем! Проиграл тренер. Она его!

- Могла бы и поддаться, а теперь вот результат нянькаем, - Антонина Никаноровна вздохнула.

- Да, тренер мужик настоящий был. Помнишь вяз у нас упал на речке?

- Это он уронил?! – Санька аж подвизгнул.

- Сань, я гляжу, ты тоже балбес, ветром его уронило. Так он в гостях у нас с Катькой был как раз, и за ночь на спор пень выкорчевал. Сказал, десять кило сбросил, пока вытаскивал. А ты, Витя, если на десять кило похудеешь, будешь унесённый ветром.

- Такой же красивый, как Рэд Батлер?

Газельский удивленно посмотрел на него:

- Вот ты меня удивил. Кино смотрел, или, не дай Бог, книжку прочитал?

- Да не, у нас на работе постер такой висит. По моему профилю, значит. Я сам принес! – гордо добавил он.

- ... и где же твоя такая работа по профилю? – спросил Газельский.

- Так на метеостанции я. Дворником.

Газельский закрыл лицо руками, и что-то бормотал, проскальзывали матерные и ругательные слова. Затем он подошел к Саньке, взял бутылку, одним движением, открыл налил в три стакана.

- Ну-ка, быстро всё выпили.

Морщась, прерывая, дыша носом в стакан, неумело, глотая воздух, Санька и Витька пили долго. Газельский выпил одним залпом.

- Так, короче, получается я буду тесть,- сказал Газельский, когда парни выпучив глаза поставили стаканы.

- Получается…

- Я, Витя, буду бить тебя каждый день. Два раза. Утром сильно, вечером больно.

- За что? – Витька начинал пьянеть со стакана вина.

- За то, что ты мне сейчас не говоришь всё правду. Сегодня я тебя уже ударил, ну так я бил всего лишь одним пальцем. А что будет, если…

- Это одним пальцем?- перебил Витька.

- Ну. Давай я сразу покажу, как буду тебя лупить. Или говори, зачем пришел.

- Это он жениться захотел, чтобы в армию не идти, его Дора Марковна надоумила, говорит, если возьмешь Катьку в жены с дочкой, то отсрочка тебе будет.

- Ах, значит, Дора Марковна… Вот, видишь Витька, дружок твой ренегат! Сразу всех сдал! Коллаборационист! Всё! Санька, теперь я и тебя буду бить! Больно, но не долго!

Газельский сделал шаг в его сторону.

Санька на заплетающихся ногах вылетел из дома с криком « я ни причем! это не я!». Газельский молча посмотрел на Витьку, и наклонил голову в сторону, хрустнув бычьей шеей.

- Мне кажется надо срочно в магазин, мама послала за хлебом… не бейте, дядя Жора…

- Эх, Витя, Витя… к Катьке не приближайся даже, а вот в армию сходи, там тебя хоть откормят… тоща ты…

Витька вышел шатаясь на улицу, где его, прячась за деревьями, ждал Санька.

- Жора, как ты сними не по человечески, ударил мальчика, напугал… - Антонина Никаноровна начала опять протирать тарелки.

- Эх, Тоня, ты себе хочешь зятя в два раза легче Катьки?...

- Чего это Витька около нашего дома блюёт? – в дом пришла Катька с дочкой.

- Вот! Он ещё и блюёт!

- Меня увидел и побежал, а вчера в клубе говорил, что сюрприз мне сегодня устроит. Романтический.

Георгий Григорьевич обнял дочку с внучкой.

- Так уезжает он, в Антарктиду, на полярную метеостанцию, снег подметать. Больше его мы не увидим.

- Ух, ты! Романтично как! Полярная ночь, звезды, огни…

- Жора! Ну что ты лепишь! Какая Антарктида?

- Молчи, мать! Идите сюда, козочки мои, обниму вас.

И Георгий Григорьевич обнял всех крепкими руками до хруста в костях.

- Ой, дедушка! Больно! – заверещала пухлая внучка.- А это у тебя что? – И ткнула пальчиком в якорь на плече.

- Это потому что дедушка был моряк, - сказала Катька.

- Ты плавала на лодке?

- Ага. На подводной, - Георгий Григорьевич весело расправил усы и взял внучку на руки.

- А где?

- … в Антарктиде…

… продолжение следует…

Все уселись поудобнее, раскурили еще по одной папироске, и дядя Зяма начал свой рассказ.

Было это еще в самом начале Мишки Япончика на Одессе, ну, про него отдельная история, хотя, и не такая уж он легендарная личность этот Миша, как его сподручный Гришка Заноза, который все дела и оптяпывал, а Миша был так, красивая ширма в бакалейной лавке. Так вот, при царе и НЭПе играл я в Гранд Бристоле в оркестре, а при Красных играл только в преферанс. Но преферанс по утрам не выпьешь, и вечером не поешь, вот в это голодное время я ходил с похоронным оркестром и играл где что перепадет. А перепадало, конечно много, но люди не хотели красиво умирать! И тем более платить. Боже! Как же люди умели делать себе поминки при старом режиме! Это ж была такая музыка! Шопен на всю Одессу! Умирай хоть кажен день! Мы придём и отыграем со всей своей душой и скорбью! И ни кто из провожающих не жаловался.

- Хто ж сегодня там помер? - спрашивали любопытные из окон, глядя на процессию.

- Жоржик с Павлодарской, - отвечал гобой.

- И чего же Жоржику не жилось в такую жару? – удивлялись первые этажи.

- Вот именно! В такую жару! – поддакивали верхние этажи.

- Да ты попробуй пожить с евойней женой! – возмущались вторые этажи, - враз скрючишься!

- Да много вы знаете за Жоржика? – подхватывали третье, - Евошная жинка давно уже в Евпаторию тю-тю!

- Да это не Жоржиковская тю-тю, это Мотина!

- Да я Мотину жену вчера видела в аптеке!

- Вот! Видите! В аптеке! Совсем, значит Мотя плохой!

- Да ладно вам за Мотю! У Моти всегда был живот. Жоржик, Жоржик таки от чего помер?

- Под колесо попал, - сказал барабан.

- Авария. Точно, авария, - утвердительно покачала голова с первого этажа.

- Та не. Под колесо фортуны, - уточнили тарелки и отбили такт.

- Жоржик за тысячу рублей решил поспорить с Гришей Занозой в русскую рулетку и не рассчитал с первого раза. И его быстренько одели в деревянный клифт, а Гриша всё оплатил, - пояснила труба.

- Из выигрыша, - уточнила валторна.

- А нам премия если всё красиво и с помпой, - и оркестр дружно дунул в новый такт.

- А жена – то поди убивается? –спросило окно на углу.

- А зачем мне он такой нужен? Дурак да ещё и дохлый!, - сказала молодая в черном, идущая за оркестром.

Вот так красиво провожали в Одессе. Рождались – не знали, а помирали – вся Персыпь с Молдованкой аж до Дюка были в курсе. Вот преставился Хома Белоконь –шибко богатый цыган. И вы думаете себе, что мы прямо прибежали петь на егошных поминках? Ну, в общем да, так оно и было, конечно. И сынок его, посулил нам такие деньжищи, что потом, хоть вся Одесса держись да не помирай – мы сами будем мертвые от вина и женщин неделю- другую. Вот от такой проникновенности и глубокой души нашей сынок евойный рыдал в слёзы, а не от того, что папаня помер. В каждый бемоль мы такую силу духа вкладывали, что аж сами удивлялись своим способностям, ну, конечно, за такие-то деньги… А вот к примеру, сгорел от спирту Додик, который тачал шкеры почти всей Одессе. И отошел Додик в мир иной почти без порток – всё пропивал. Как узнал генерал-губернатор что Додик дух испустил, окручинился сильно, потому как таких хромовых сапог никто больше не мог стачать, и в мозолях ему придется ходить. Да и пол-Одессы в его обувки ходило. И распорядился генерал- губернатор, чтобы одели Додика в лучший спинджак и положили его в лучший красный гроб, и кидали перед ём белые розы. И вызвал лучший оркестр, ну, нас то есть, и всё за счет Управы, понятно. И жинка евошная получила пенсию пожизненную. Как же мы играли! Это ж был чистый марципан с кардамоном! От души да с протяжкой! Да… сейчас так только героев-Челюскинцев да людей из ЦК так хоронят… Эх! Вы меня, конечно, извините, но до Революции мы были немного моложе… Так вот, теперь я вам расскажу за Рубинчика, который тогда был просто студентом академии изящных искусств Рубеном Михельсоном. Мы как раз с ним и познакомились на похоронах: он хоронил своего прадедушку, а я играл на тромбоне, все были при делах. Но во всех следующих бедах будет виновата его соседка Лизонька, будущая сестра-медичка. Как оказалось они познакомились таки опять тут, на похоронах. Рубен наелся винища как последний биндюжник, и мы с Лизонькой тащили этот бесчувственный организм, на второй этаж. Кинув горюющего родственника, дышащего сивухой и скорбью на диван, мы обнаружили в его комнате кучу картин в рамках и без. Оказывается этот типус неплохо рисовал! Но, мне надо было уходить, уже был вечер и у меня был оркестр в Гранд Бристоле, а вот Лизонька осталось. Да девушка была свободных нравов и собственно с тонкой шеей. Сказав, что будет ухаживать за ним, потому что она – сестра милосердия, хоть и будущая, и выходить больного – её обязанность. Но мне было некогда её слушать глицериновый голосок –понятно, хотела остаться с этим жалким красавцем – тогда ещё красавцем – наедине, ну что, мечта любой девицы – поцелуем разбудить принца, или в сказках наоборот? В общем мне было некогда, к нам приезжал кто-то из молодых дарований: то ли Вертинский, то ли Вайсбейн. Она осталась, а я ушел со своим тромбоном. А вот дальше и началось стремительное падение моего слабознакомого Рубена в любовь и уголовщину. Ну и понятное дело! Вот Рубен уже и ходит в чистом, и воротнички свежие, и побрит, и пахнет не кислой капустой, а французской водой, и в лужи не наступает. И до того ему эта Лизонька кружит его курчавую башку, что он не просто с ней под ручку ходит, а и целует ее даже! И вот припёрся он на ейный курсы после лекций, дабы проводить её до дома. Ходят они по лекторию, а там всяческие бинты да повязки, ланцеты да щипцы, ножички да пилочки. Это что, а это что, а это, спрашивает Рубик вполголоса и тихо представляет, как его пилят, режут и вскрывают. Жуть – делает он вывод, и уже выходя:

– А это?

- Да это же мелкоскоп! Можно разглядеть очень мелкие вещи, и даже! Клетку!

- Чего?

- Ну.. клетку…

И тут Лизонька на беду Рубена показывает все прелести мелкоскопа. Что испытал Рубен, глядя в окуляр, трудно представить и еще труднее передать. Потому как его покойный дедушка давно рисовал деньги, и всё они у него не получались как надо, выходило хорошо, да не хорошо. Слишком явно была для него видна фальшивка, Рубен тоже пробовал, у него получалось гораздо лучше, зрение было острее, прадедушка даже хвалил, но все равно было не то – не хватало изящества и мелких деталей. Они применяли и мощную линзу и две мощных линзы – но, фальшивки были на слабую троечку, хотя и сбывались с рук. Вскоре прадед забросил это ремесло - не хотел позорится из-за плохих подделок. И вот, глядя в окуляр, Рубен видел, как в капельки воды плавала живность и дрыгала ножками, и показалась, они дружно помахали ему передними лапками. Глазами, полными, слёз, он посмотрел на каплю воды, нет, ничего не видно, посмотрел через мелкоскоп – черт! да! они там есть! живые! и ему машут! и кричат ему! Рубен! Рубен!

- А можно я посмотрю еще что-нибудь…,- по его щекам текли слезы.

- Конечно…- Лизонька положила монетку - первое, что оказалось под рукой, навела резкость.

- Вот

Рубен посмотрел и…

Вы, наверное, подумали, что Рубен увидел четкие линии чеканки и крупные буквы? А может он увидел мелкие песчинки и зазубринки? Нет! Он увидел перспективу! Рыдая, Рубен достал ассигнацию и положил под объектив микроскопа. Он увидел в мельчайших деталях волоски и полоски, буковки и рисуночки, знаки и завитушки. Лизонька, конечно, ждала эффекта, но, прямо скажем не такого. Бледная, как гипсовая статуя богини здоровья Гигии, она стояла молча и боялась прервать эмоции Рубена.

- Я могу это взять? – спросил наконец Рубен.

- Нет, конечно! Это же казённое! – ужаснулась Лизонька.

- А купить?

- Даже не знаю…Надо у директрисы спросить…, - и боясь стать свидетелем какой-то махинации она быстренько заторопилась домой.

Через три дня два мелкоскопа бесследно исчезли из медицинского училища.

И Рубен пропал. Нет. Не то что бы он исчез, но пропал для приличного общества. Два месяца он не выходил из своей комнаты, он оброс, перестал ходить в институт, он похудел, он не только перестал пускать на порог Лизоньку, но и всех, понимаете? Всех! А потом говорят, что его видели на вокзале с большим чемоданом, и всё, понимаете? Рубен исчез совсем, как снег в апреле, утёк. Прошло два года, даже забыли про него. Лизка замуж собралась. И вы думаете за кого? Правильно! За лучшего тромбона Гранд Бристоля! То есть за меня! И тут появляется этот поц в белом шарфе и черном котелке, пахнет – как Елисейские поля с утра, ни нос ни глаз не оторвать: костюмы заграничные, галстуки модные, перчатки белые, перстни рубиновые, и даже - страшно сказать! – слуга арап! Ходит за ним черной тенью и улыбается, а зубов у него, наверно, штук семьдесят и все блестят аж смотреть больно! Я вам скажу как родному: Миша Япончик такое дело без налёту не оставит - столько добра в Одессу приехало и всё в одном лице! Да вот не угадал маленько Миша, и в результате гешефтмахерства так в ухо получил от арапа, что увезли его еле тепленького в больничку, где мозг ставили на место почти неделю. А вот не надо чужого брать без разрешения! Сильно его шлемазлы за своего Мишу переживали, грозились на ножи поставить арапа, да только тот им ятаган свой показал – те и побросали свои железки. Но этом их дружба только началась, в знак так сказать, выпрямления морального состояния Япончика Рубен принес лично в больничку Мише английский клетчатый костюм и шикарный перстень. Хотя некоторые знающие говорили, что именно в этом костюме Япончика и хоронили, но это всё враньё, он живет со своей Софочкой в Турции, хотя это тоже враньё, шлёпнули их по тихому румыны, которые были чекисты, тёмная история… Так вот, о чем они там беседовали – не понятно, но только беседовали они весь день, и всю ночь. Главврач лично проследил, чтобы у них было хорошо покушать и сладко выпить до утра. Так в Одессе за три месяца до Революции появилась огромная куча фальшивых денег. Их было так много, что они стали национальной валютой Одессы. С ними перестали бороться, потому как на выявленных десять купюр, завтра появлялся чемодан фальшивок. И приняли решение их пустить в оборот до особого распоряжения тайной полиции, которая упорно искала возможность повесить Мишу перед рассветом на фонаре на Приморском Бульваре. Но как-то всё не складывалось. И вот начинает всё сыпаться: Лизка уже хочет отложить свадьбу, Миша с Рубеном регулярно пьют в Гранд Бристоле и заказывают наш оркестр с Лёнькой Вайсбейном, в городе фальшивок стало больше, чем настоящих денег. И я начинаю тихонько ненавидеть этот мелкоскоп, с которого всё началось, ну и Лизку заодно. Нормальная связь, да? Но тут приехала Вера Холодная снимать киноленту, попить в Бристоле чаю и привезла новость: в Питере – Революция, вся власть у комиссаров. И вот представьте, через какое-то время я играю на трубе товарищу Ворошилову и его конармии подъем по утрам, а Лизка бинтует раненные бошки деникинским ребятам, Миша, Гриша шмонают Одессу, Рубен скупает картины. Поженились, называется. В общем всё из-за Рубена, Ну, Миша через полгода новой власти не нужен совсем, и Рубену чуть лоб зеленкой не намазали. Как он от ЧК выкрутился я не знаю, и он никогда не рассказывал, единственное - может Мишку Япончика с Гришкой Занозой сдал, такое бы ему даже комиссары зачли…

- Никого я не сдавал! – Рубен вскочил из-за стола и вышел из кухни.

- Ну, нет, так нет… хотя…, Много чего с тех произошло. Опять же из-за него с Розочкой познакомился. Но это уже, другая история - дядя Зяма затянулся новой папиросой.

… продолжение следует…

Солдат был труслив, но отчаянно лез в атаку без разбору и всё время получал по морде. Иногда, он даже не успевал встать в полный рост, чтобы навести трепет, как противник уходил с поля боя, громко смеясь над неуклюжим новобранцем. После таких неудачных ночных разведвылазок Солдат много спал, не подчинялся приказам, на него махали, но сам себя крепко держал в руках, требуя какой-никакой, а дисциплины. Ко второму году службы он уже стал разборчив в выборе формы перед боем: стал одевать только удобное, а не в модное. Он не раз слышал как Солдаты были ранены в театре военных действий, поэтому он мог поделиться последней шинелью с другом перед боем, но сам ни разу он не шел голым в атаку. С содроганием слушал он байки старых Солдат, бывало такое - собирались обсудить житьё-бытьё, вспомнить старое, друзей, которые уже лежат, так вот, слушал он с содроганием, восхищением, и чувством, которое называлось среди них «не мешки ворочать». Бывалые Солдаты, с шармом, шрамами и шанкрами учили, как обойти минные поля, не схватить пулю-дуру и подойти к врагу с тыла. Солдаты слушали, но к сожалению, война расставляла планы, и опыт старых Солдат не помогал: также были ранения, также бои были отложены даже не начавшись, а несколько, как обычно, не выдержав приказа «Лежать!!!Назад!!!» кидались в атаку на незнакомые участки и были пойманы за мародерства военной полицией. За что были ей же комиссованы, и в локальных атаках участия больше не принимали. Теперь им никаких автоматов, только ручной режим. К этому времени Солдат уже приобрел опыт, он не стрелял из-за угла, как первокурсник филфака, а как настоящий Витязь в тигровой шкуре, мог медленно убивать всё ночь: … успел воткнуть и там раза повернуть… и мы, сплетясь, как пара змей, обнявшись крепче двух друзей, упали разом, и во мгле бой продолжался на земле… Да-да! Товарищ гусар Лермонтов понимал кое-что в сражениях! Он мог уже применять ковровые бомбардировки - поражая несколько целей сразу. «...в весенней наступательной кампании были захвачены три цели и успешно выведены на боевые позиции. В течении суток враг был разбит…». Взматерев, Солдат понял всю глубину второго закона диалектики: всех не победить, пора переходить на новый качественный уровень. Бои стали позиционные, затяжные, открывались фланги и фронт переходил в осаду. Сепарируя и адсорбируя, ища достойнейших, перебирая стремящихся к бесконечно близкому к идеалу противника, Солдат всё глубже погружался в теорию Тождества неразличимых. Когда он понял это, то скорбь и уныние охватили его: каждый следующий твой противник будет лучше твоего предыдущего, а значит, нет смысла искать идеального врага. Как же были правы Самураи в своих исканиях! – у них не было цели, а только дорога! Солдат стал философом, полюбил долго спать и книги. Но иногда Солдат восстаёт, как Феникс, и даёт страшный бой! Огонь и мясо!

Сорокалетие Победы в селе Покровка решили отметить грандиозным народным гулянием на Тихой заимке. Пляски под гармонь, подарки на столбе для молодёжи и прочие забавы. Председатель был молод и горяч и хотел сжечь ещё Масленицу, но отговорили - идеологически не верно, да и сельчане не поймут. Не забыли, понятно, и про ветеранов, их было аж пятнадцать. Всем приготовили подарки – велосипеды. Ветераны должны были принять молодое поколение в пионеры, в комсомольцы и поручится за одного кандидата в партию. Сценарий - как по нотам. Душа председателя пела! Столов было наставлено в пять рядов, по десять метров, председатель любил масштабность, иногда он говорил на собраниях – Наш совхоз – это наш Титаник! И я – ваш капитан, и мы все на нем плывем по океану социализма! И я доведу вас до цели, товарищи!!! Райком, райком - вот моё место, там где поглубже – мечтал он. … Ветеранов посадил на почетное место, воздали словами должное, говорили длинно и трогательно, слезу пускали и тостующие и виновники торжества – все еще крепкие старики. А теперь слово нашим ветеранам, сказал председатель. Звякая медалями выступили ветераны, желая мирного неба и доброго здоровья. Ну, а Виктор Ефимыч чего нам пожелает? И почему без медалей? Все сказали кроме вас. Ефимыч пыхнул трубкой.

- Да уже носить их тяжело, - пробурчал Ефимыч, - да вроде всё сказали…

- Может Виктор Ефимыч знает интересную и весёлую историю про войну? Пусть расскажет, – не унимался председатель.

Все как-то притихли, веселых историй еще никто не рассказывал, в основном наоборот. Но Ефимыч не стал спорить, выбил трубку о каблук ялового сапога – да, была веселая...

– Слушаем! Слушаем! Интересная весёлая история нашего конюха! – председатель захлопал в ладоши.

- Служил я в НКВД…

- … как в НКВД? – пискнул председатель, - …ты же …вы же… в смысле… конюх… у нас….

- Так вот, служил я в НКВД, и довелось мне стоять в первом круге на Ялтинской конференции, в охране товарища…

-… в смысле.. товарища …,- голос председателя задрожали и он сел на стул.

- Да, товарища Сталина, правильно. Сталин всегда с Власиком тогда ходил, с охраной. А Власик, Николай Сидорыч, когда проходил мимо нас, нет-нет да даст кому-нибудь под дых, проверял так, чтоб всегда на стрёме, значит, были. И вот идут они мимо нас на встречу к американцам с англичанами, мы понятно по струнке, и тут товарищ Сталин говорит, чэго это мы так торопэмся, товарыш Власык, а давай-ка покурим с нашэмы товарищэми. И достаёт, понятно, трубку и коробку «Герцеговины Флор». И напротив меня встал, смотрит. Власик мне башкой мотает сзади Сталина, мол типа терпи, солдат, не вздумай мне тут в обморок ещё упасть. А чего, я стою по стойке смирно, о борще думаю, да на Иосифа Виссарионовича тоже поглядываю.

- О борще ? – просипел председатель в полной тишине.

- Ну да, и о котлетах, мы уже восемь часов стоим, пожрать бы не мешало.

Стоим значит, молчим, Сталин трубку набивает, усы топорщит, как зовут спрашивает, сержант Березняк! А имя-отчество у тебя эсть? Виктор Ефимович! А чэго эта ты, Выктор Эфимовыч, такой криволапый, спрашивает. С детства на конях верхом езжу! отвечаю. Потом взял коробку с оставшимися папиросами и отдал мне, товарэщ Власик, прэвэдитэ патом этого наэздника ко мнэ. Власик проходя мимо меня пригрозил мне так кулаком величиной с гирю, и прошептал, смотри, мол не подведи, а что делать надо, спрашиваю, Власик только плечами пожал, и бросил на ходу - что скажут, то и будешь. Разделили мы эти папиросы между бойцами, а на меня ребятки смотрят, как на смертника, ничо, мол, с каждым могло случится, может ещё увидимся, давай Витёк, не подведи. Докурил я подарок Иосифа Виссарионовича, да тут и охрана прибегает. Где тут сержант Березняк? А ну бегом к товарищу Сталину! В общем попал я на обед ко всяческим американским президентам и английским премьерам, во главе с товарищем Сталиным, сидят, значится они, мороженное кушают.

- Ты видел американского президента? – председатель упал со стула.

- Да вот как тебя, и даже за руку с ним здоровался, - председатель был в полуобмороке.

Вот, говорит, Сталин, этот сержант, вашего коня иноходного и объездит, тут эти президенты - ноу, ноу! и по своему что-то гылгылгыл. Тут переводчица, девчонка ещё совсем и говорит, показывая на меня, если этот солдат продержится в седле полминуты мы спишем долг на сумму и называет какие-то цифры. Ну что, спрашивает товарищ Сталин, сможешь? Смогу, говорю, только не понял что надо делать. Вышли мы все на улицу, ну я и спрашиваю у переводчицы, чего делать-то надо, с коня, говорит, не убейся, продержись полминуты. А тебя как зовут, спрашиваю, нашел время, дурак – отвечает. Ну ладно, чего уж, гляжу – коняха стоит, и два здоровых полковника американских держат, и еще десять вокруг стоят, скалятся. Конь красивый, черный – черный, здоровый как комод с антресолями, копытами всю землю вокруг себя вспахал, полканов таскает туда-сюда. Тут ко мне Власик подходит, ну, что, лейтенант Березняк, сможешь? товарищ генерал, ошибаетесь, сержант я, нееее, говорит он, либо ты лейтенант, либо ты рядовой на руднике золото моешь, понятно, родненький? не подведи. Товарищ Сталин еще свою трубку поставил на кон против этих поганых английских папирос, так что ты уж продержишься на этой дикой коняшке, вздохнул Власик тяжело, и говорит, вот так мне никогда страшно ещё не было, и положил мне на плечо руку, я аж присел. Вот - и дает мне нагайку, вдруг пригодится, американская. Делать нечего, снял я портупею да шинель, подошел к жеребцу, а эти американские полковники, которые его держат, улыбаются во всю пасть и только слышно - есесесес, ну есть, так есть. Подошел я сбоку да как хлестну его плеткой по животу, он аж присел от боли и неожиданности, тут я быстренько хвать его за гриву, намотал на руку, да и запрыгнул на спину. Отпускайте! - кричу, есесес – улыбаются, да залез я! залез! замахнулся на них плеткой, тут до них дошло – выпустили они поводья – ну, понятно – конь в дыбы, но я крепко в гриву вцепился двумя руками - не скинет. Тут он брыкаться стал, и начал я его плеточкой охаживать, да с оттягом, да по глазам ещё, чтоб совсем успокоился, счет времени я вскоре совсем потерял. Упал я с него только через пять минут как сказали, да неудачно так - как раз под копыта – чую хрустнули мои ребрышки – ну а что, имеет права, ему тоже досталось - еле на ногах стоит, бока разбиты от моей плётки, а у меня – сломан нос, ребра и сотрясение. В полной тишине меня отнесли в лазарет, помню какой-то американский военный сказал по-русски – рузски золдат не здаится, а я ему неприличный жест показал и послал, тоже по-русски. Но ему это не перевели. К вечеру ко мне в лазарет приехали Черчилль и Рузвельт, хотели посмотреть на «русского, который не сдаётся», а с ними эта переводчица молоденькая, которая имя мне не говорит. Гылгылгыл, говорит Черчилль, вам было не страшно, переводит молоденькая, нет, говорю скажи, страшно в штыковую идти. Тут американец – гылгыл-гылгылгыл, вы держитесь на коне лучше наших ковбоев, где вы этому научились, ты ему переведи, говорю, что мол пока всех баб в деревни объездишь - научишься. Я такое переводить не буду, говорит, вот расскажу товарищу Власику какую вы похабщину несёте! Да ладно, может мы с тобой так покатаемся, спрашиваю. Покраснела она - хлесь мне по мордам! и выбежала. Тут значится эти два президента и расхохотались – догадливые видать, жмут мне руки – рузгие золдат не стаются – ага, говорю, сволочи вы заморские, не сдаются. Есесесес - и скалятся во весь рот, а Черчилль достал портсигар, где сигары с палец толщиной и – на мне, смоки-смоки, говорит, гуд-гуд. И Рузвельт из кармана часы на цепочке достаёт – и тоже – гуд-гуд! клок-тайм! Змелый рузски, гуд-гуд, говорят и оба хлопают по ребрам, по сломанным, собаки. В общем, через десять дней меня выписали. Я бегом в штаб – а там никого из наших, только начштаба - ну брат, ты даёшь - и вручает мне пакет, а там – погоны лейтенантские, орден Красной Звезды и трубка с запиской «Молодец, солдат. И. Сталин». Показал я записку с трубкой штабным, покивали те бошками, поцокали. Ну чего стоишь, лейтенант, беги в магазин, обмывать орден, звание да подарок! Кругом! Бегом арш!

Виктор Ефимыч раскурил трубку, выпустил дым, достал из кармана потертые часы на цепочке и открыл крышку.

- Пятнадцать ноль-ноль, - и затянулся.

- …а это ... те самые… та самая…

- Те, те… та, та...

- …товарищ лейтенант НКВД…

- Майор я уже.... Майор.

- … так а что ж ты...простите... вы… конюхом-то…

- О, брат, это другая история, ещё интересней…

...продолжение следует...

Иван Янгель очень любил свою жену и всячески ей угождал в меру своего здоровья. Вот привезут, например, три куба березовых чурок на зиму, вы себе думаете Иван Моисеич будет сидеть сиднем и горестно смотреть на них через засиженное мухами окошко? Да нет же! Любой Жагуреец вам скажет, что не найдёте вы его дома – он с гармошкой около кучи дров сидит на пресамом расхорошем бревне и раздаёт Рассыпуху налево и Барыню направо с таким чуйством, что замолкали последние безголосые воробьи в посёлке. А Дора Марковна Коных – евойная жена-опускала колун в чурку по шестому и двенадцатому такту музыки с придыханием:

- Ииииииэээээххх! – и аккуратные поленья отлетали к ногам Иван Моисеича.

- Может перекур? – Иван Моисеич остановился на пол-такта, колун застрял в сучковатой чурке на середине.

- Ваня! Вот никогда нормально кончить не можешь! Ну и как вытаскивать? Эх! Говорила мне мама, не выходить за этого ленивого еврея!

- Я не еврей, я русский…

Дора Марковна провела мощной рукой по черным курчавым волосам Ивана Моисеича, подергала кривой длинный нос:

- Русский, русский – глаз узкий… Пойду Федьку позову…

Федька как обычно, после долгих ночных гуляний спал не понять где, наконец, он был найден в дровянике - спящим, с прижатой к груди лопатой, мать не удивилась – и не такое видела.

- Лопату с бабой перепутал ?

-А? нет….. за червями собрался… да чего-то сморило…

- Сморило его… иди колун мне вытащи, а то отец опять начудил…

Федька одной рукой вытащил колун из чурки:

- Мать! А пожрать?

- Вначале дрова переколи !

- Да тут часа два … а я на рыбалку еду….

- Ну дак сделай за полчаса! Мать сказала!

Дора Марковна была по отцу - Коннов, но при выдаче паспорта не знали как будет это в женском роде и прописали Коных, потеряв буквы. Потом в разных ведомостях она проходила под фамилией Коная, что, как казалось, больше походило на женскую фамилию. Временами ее фамилию путали с Конской, и так появилась в поселке ДораКраснаАрмия.

- Мать! Я всё! – Федька зашел в дом босой с колуном в руке, рубаха на нем почти истлела и дымилась.

- Молодец… - холодно ответила Дора Марковна, - вопросы к тебе, когда кончишь блядовать и женишься падлюка?

Отец только грустно руками развел – ну а что, сына, пора, двадцать пять уже, всё-таки…

- Умеешь ты настроение испортить…

- Стоять! Короче, бестолочь степная, слушай мать сюда в оба своих грязных уха - сегодня придет ко мне учительница по русскому, Наталья Григорьевна, там ей надо заполнить бланки, ведомости на жильё, да не важно в общем, не твоё дело! А твоё дело - чтоб был в семь дома! В баню сходи, да босиком перестань ходить – октябрь уже! Маугли! И чтоб завел с ней умный разговор и пригласи её, она девушка городская, образованная, таких дураков, как ты на раз видит, так что больше молчи, её слушай!

- Так говорить или молчать? И куда мне с ней сходить?

- Не перечь матери! Ну куда ты своих баб водишь?

- Нуууууу... в лес… на речку…. на речку… в лес…

- Сходи с ней в библиотеку, ей понравится. Ну а там…

- А там не торопись, сынок, - Иван Моисеич вставил своё слово.

- А там сынок, действуй решительно! – перебила ДораКраснаАрмия

- В библиотеке? – переспросил Федька, подпирая головой косяк

- Ой, дурак…..

А тем временем Наталья Григорьевна, утирая слёзы, бежала в поселковую больничку им. Ф. П. Гааза. Для этого ли она – отличница курса, училась пять лет, чтобы вот так попасть! Её оставляли на кафедре института, через пять лет могла быть кандидатом наук! А что сейчас? Всё! Жизнь сломана навсегда! И угораздило же её уехать за тыщу верст от мамы! Всё завтра же домой! Но жизнь сломана навсегда! Чтобы его смыло! Этот поселок! Чтоб…. Она прокручивала мильён проклятий. Зайдя в помещение она воткнулась в стойкий запах хлорки и грязных стен. Боже! И это больница! нервы были на пределе. ЗОПИСАТСЯ НА ПРИЁМ В КАБ1. Эта табличка была последней каплей, что вывело на новый уровень истерику Натальи Григорьевны – отличницы, почти кандидата наук. Она зарыдала в голос, расталкивая, рыбаков с крючками в губах и прочих людей в грязной одежде с пьяными и не очень травмами - она неслась к главврачу. Почти пинком открыв двери она застала его за чашкой чая и бутербродом.

- ЗОПИСАТСЯ! Б..ть! Без мягкого знака! С..а! Через «О»! Вы же грамотный человек! Ну что за х…я кругом творится!? Ну это же невозможно! – Наталья Григорьевна сама не ожидала от себя такую плотность забористых слов на единицу времени и немного остыла.

Главврач – человек повидавший, и не такое, тем более, признавший молодую учительницу сразу - среагировал моментально:

- Голубушка, Наталья Григорьевна, - он нежно взял ее под локти, - нервы, нервы, нервы… голубушка вы моя. Это такая пакость. Давайте ка я вам микстуры дам, очень знаете-ли хорошо помогает.

Доктор плеснул коньяка в мензурку и дал выпить учительнице.

Поморщившись, Наталья Григорьевна глотнула.

- Я вас уверяю, всё лечится. Рассказывайте.

Наталья Григорьевна зарыдала в плечо доктора, и начала рассказывать, что ей и холодно в этом нелюбимом поселке, и что класс некрасивый, и что дети не учат уроки, и ваш, доктор! ваш сын! тоже не делает домашнее задание! и что Петька Семёнов из восьмого а играл на нее в карты! и что Машка Самойлова из девятого класса имеет уже четвертый! вы понимаете доктор! четвертый! размер груди! а она не уверена, что у неё и второй, и что физрук постоянно на нее пялится, хотя женат четыре раза, и самое главное…

- У меня задержка… - Наталья Григорьевна зарыдала, - я дура, дура, мне было так одиноко… а тут он…

- Ну давайте посмотрим.. а насчет Машки Самойловой не переживайте. Она второй раз второй год сидит…

- Ужас какой…Так я и шла к гинекологу…

- К Эльвире Карловне? Да что эти женщины понимают в гинекологии! Ложитесь на кушетку.

- Прямо на кушетку?

- Ну а как? Знаете ли, я в полевых условиях бывало … а тут – чистота.

Доктор взял две столовые ложки, продезинфицировал. Осмотр прошел быстро.

- У меня к вам один вопрос – а это не Семаков из одиннадцатого а ?

Наталья Григорьевна зарыдала.

- Меня посадят…. за совращение… я не хотела…. так получилось… ему на вид лет двадцать пять… он такой здоровый… а я у них не веду уроки…. я не знала…, - всхлипывала она. – А вы как узнали?

- А он мне сам рассказал. Это ж мой сосед. Да и на учете он у нас…

- Ну всё… теперь вся школа узнает…и мама…, - еще сильней зарыдала учительница.

- Не узнает, я ему сказал, что его посадят за совращение молодых учителей русского языка. Двадцать лет на урановых рудниках.... Ну а вам только от триппера вылечиться надо, даже без анализов говорю, потому как здесь сто процентов попадание есть. А в остальном всё в порядке.

-Ааааа….

-Ааааа - это нервы, голубушка. А давайте еще по сто седативного? Хотя вам нет, теперь нельзя… а табличку сменим… Я вас на уколы запишу, сегодня и начнем.

- Аааааа… я руссичка-венеричка… , - и рыдая упала на кушетку…

Стоя в одних трусах по колено в ледяной воде с удочкой Федька рассуждал о тщетности мира и мудрости матери: всё-таки в библиотеке тепло! Иногда библиотекарша наливала чай и давала пряники особенно читающим гостям. Вот только ради пряников Федька был согласен сидеть в библиотеке и смотреть книги, хотя сама библиотекарша ему не нравилась. В очках она была умная и злая, а без очков – не красивая и старая, ну как старая – всего на год старше. Но Федьке не нравилась ни такая, ни такая. Но пряники и чай…

- Борьба противоречий.. , - вздохнул он, и вытащил ещё одного здоровенного сазана. Ещё он мечтал полежать в больничке. Вокруг светло, ты спишь целый день, ещё и кормят! Три раза ! Эх… он даже думал, что его отвезут в больничку, после того, как он, убегая от Ленкиного мужа, голый выпал с третьего этажа. И уже лёжа на асфальте мечтал, что за ним едет скорая с сиреной и несут санитары на носилках… Но он всего лишь напугал бабок на лавочке, и баба Нюра, глядя на его голое распластанное тело, лишь просипела, закатив глаза:

- Ангел… за мной… пора мне… прощайте… деньги на похороны лежат в…

Её начали тормошить, тереть щёки и уши, Федька понял, что больничка накрылась и потихоньку утёк. Пришедшая в себя баба Нюра, долго охала, спрашивала своих бабушек-подружек не проболталась ли она насчет похоронных, и кто был этот стервец, который выдал себя за Херувима…

И тут у него созрел план: он поведёт учительницу в библиотеку, и там напоит её чаем с пряниками! Ресторан, одним словом! Гениально! А действовать он будет решительно и смело – правда, он еще не решил как, но для начала пусть смотрит библиотекарша на него с учительницей и не думает, что если он не несет четвертый год книгу, то он не обязательно потерял «Робинзон Крузо». Просто… забыл, может, или другу дал почитать…

Наталью Григорьевну встретили в доме Янгеля-Коных чаем и пирогами. И даже не спросили про опухшее лицо от слёз, так и сказала Дора Марковна:

- Дорогая моя, я вас даже спрошу за слёзы которыми вы рыдали, а я вижу, что вы рыдали. Я вас спрошу за пирожки с мясом. Очень цимес?

- Да…как у мамы.

- Ну так а я за шо? Родная моя! Пусть как у мамы! Я вам скажу больше, чем вкусность у этого пирожка, так и зовите меня – мама Дора. Да вы берите ещё и ещё и ещё и с собой ещё два. Наташенька Григорьевна, я вам так скажу – все слёзы от мужиков, вот смотрите на меня, вот смотрите, видите, я не рыдаю, а почему? Да потому что мужик послушный! А Семаков!? Он же последний дэбил на деревни! И он вам сдался!? Вот Федька…

Наталья Григорьевна рванулась из-за стола держа в руках по пирогу и жуя во рту:

- Как?! И вы!? Откуда?! Знаете!? Как!?

Она грохнулась на стул, закрыла лицо пирогами и заплакала.

- Откуда я знаю шо он дэбил? Так у него папа, дай Бог ему здоровья, был бестолочь, трактор утопил в болоте. Вот скажите, нормальный человек поедет за ягодой на тракторе? Конечно нет! А Петр Семаков –старший поехал и утопил! И вы своим умом думаете, что Петр Семаков –младший будет у него Ландау? Или может быть он родился у него Лёней Вайсбейном? Нет! Он тоже балбес! Такой балбес, что отец не мог ему имя придумать больше, чем своё.

- Я своим умом уже ничего не думаю…, - горестно сказала Наталья Григорьевна, размазывая слезы. – Мне хочется уехать домой к маме, а не оформлять у вас документы на бесплатное проживание от сельсовета…

- Вы только посмотрите в окно, нет вы посмотрите! Что видно? Река. А там? Там тайга! Красота! Ну где вы такое себе в городе найдёте? А воздух? А? Сладючий!

- Ну да… за сто километров никого… не зря к вам декабристов ссылали…

- Вот именно! Ихние гены в нас на текут!

- Нет такого слова…, - сказала Наталья Григорьевна глядя в одну точку, меланхолично жуя пирог.

- Слова нет, а благородные гены есть! Федька – чистый Муравьев-Апостол!

- Его повесили, - также меланхолично ответила Наталья Григорьевна.

- Ну тогда… Робеспьер чистой воды, особенно в профиль!

- Это француз, его тоже казнили…

- Эх, Наталья Григорьевна! Умной- то быть тяжко поди! То повесили, то казнили! А прислали тада кого? Чистых благородных кровей дворян и прислали к нам… Да вы кушайте пирожки, Наталья Григорьевна, а может по писят сомогоночка? Я такую слезу гоню, мммммм! На свеклЕ.

- На свёкле! Дора Марковна! Ё! Ударение на Ё! Что же вы все такие здесь безграмотные!? То возвратные глаголы пишут без мягкого знака! То проверочную гласную не знают! Тада! Писят! Деревня! – и Наталья Григорьевна забрала квитанции, позволяющие ей жить в квартире за счет сельсовета как молодому специалисту, положила пирожки в сумку, Дора Марковна так осталась стоять с графином самогона из свЁклы-свеклЫ, открытым ртом и двумя стопками. В дверях Наталья Григорьевна столкнулась с опоздавшим Федькой.

- Вылитый Бестужев-Рюмин! – сказала Наталья Григорьевна.

- А? – и посмотрел на мать.

- Х.. на! – и вышла хлопнув дверью.

С улице они услышала «свеклА» и инфернальный смех Натальи Григорьевны.

- Что это с ней ?

- Сына, если ты на ней не женишься, ты будешь не только дэбил каких мало но, и поц каких нет, - немедленно выпила стопку самогона.

продолжение следует…