Марина, простая российская парикмахерша, натоптавшаяся за день вокруг кресла с клиентами, устало возвращается домой, не миновав, как обычно, магазина на углу. Выйдя потом из его искусственной прохлады в июньское пекло улицы, Марина натыкается у входа на людей, которые с ласковым любопытством рассматривают что-то на асфальте… Ой, а там в обувной коробке маленький пятнистый щенок…
– Пацан бросил, – кто-то кому-то объясняет в стороне. – Бросил и убежал. Весь в слезах. Видно, жалко было…
Марине нужно идти, варить на ужин куриный суп, а её, как привязало. Подходит ближе, присаживается к коробке, забыв о подоле сарафана, широким кругом, упавшим в пыль асфальта. Щенок с влажным, блестящим носом попискивает, боясь покинуть коробку, смотрит умными глазками. Марина хочет погладить его, и щенок вдруг лижет её ладонь цепким язычком. И всё! У Марины перехватывает и сердце, и дыхание. Это безобидное существо уже её… Надо просто взять и отнести его домой. Марина смотрит снизу на незнакомых людей – не будет ли кто против? Берёт коробку, поднимается. Взгляды одобрительные, лица тёплые. Люди даже рады и за неё, и за щенка, так быстро нашедшего хозяйку.
С сумкой в одной руке и с коробкой в другой Марина быстро уходит от магазина, сама не понимая, как это вышло, что она взяла щенка. Даже толком и не подумать не успела, всё как-то на одном порыве. Хотя, конечно, и порыв не бывает просто так…
С Аркадием они живут десятый год. Сошлись уже зрелыми людьми, когда дети того и другого встали на крыло. Им уже и помогать особо не надо. Так что жизнь могла бы быть и вовсе замечательной, если бы не погружённость мужа в какие-то постоянные, но для Марины несколько туманные, проблемы. Аркадий – бывший десантник, ростом за сто восемьдесят, с широкими ладонями, работает в охранной фирме и дежурит в ювелирном магазине. В охранники с его фактурой и биографией взяли без всяких проблем, не подозревая даже, что в девяностые годы он и сам владел магазином. Многие в те годы шли в предприниматели. Многие и разорились. Правда, теперь почти все они воспринимают свой крах не горше ошибок бурной молодости на личном фронте, а вот для Аркадия это осталось травмой навсегда. Посмеиваясь, он и сам называется себя моральным инвалидом эпохи предпринимательства. В те бурные угловатые годы у людей шёл коренной пересмотр отношений с деньгами, и ох, сколько неожиданного вывернул из людей этот пересмотр... Один из неразрешённых вопросов Аркадия: почему тогда кто-то смог, а он нет? Тупой что ли совсем? Да по мозгам-то с богатыми, которых знает теперь, вроде бы наравне. Только им почему-то доставались деньги-липучки, а ему деньги-песок… Действовал всегда расчётливо и верно, а потом выяснялось, что кто-то обманул, другой (друг, между прочим) испарился с большим долгом, а сослуживец, такой же десантник (!), своровал... Почему мир таков, что друзья предают, а жёны подставляют (было и такое, не зря же один потом остался)? Эти-то депрессивные вопросы, считай, уже почти два десятка лет (десять лет из них уже при Марине) как обручи на его мозгах.
– Не пойму, – говорит ему как-то Марина, – ты, что же думаешь, вот наступит какой-то прекрасный момент, тюкнет тебя в макушку, и ты сразу всё поймёшь?
– Скорей всего, так оно и будет, – отвечает он. – Тут одной какой-то мысли и не хватает…
– Что ж, – соглашается Марина, – думай, только кепку не носи, а то тюкнет, да не пробьёт…
Смех смехом, но кто знает, сколько ещё Аркадию в своей мрачности пребывать? Так что такой «смягчитель» домашней атмосферы, как кошка или собака им уже просто необходим. Только опять же, как посмотрит на это Аркадий, приверженец почти армейского порядка? Про кошку она ему уже как-то намекала, и Аркадий так скислился, что про собаку было лучше и не намекать... А теперь вот, пожалуйста… Ну, что ж, может, и не надо ему всегда во всём уступать? Сначала-то она, конечно, похитрит, но если что, так придётся, наконец, и ноготки выпустить. Заодно и по его морщинистой угрюмости, как на паровом утюге прокатиться…
На Аркадия ей вообще жаловаться грех. Он не курит и не выпивает. Совсем! Близкие подруги Марины к этому чуду уже привыкшие, а не близким лучше не рассказывать – хорошо ещё, если не поверят, а то и ненавидеть начнут. Вообще из всех грехов, свойственных мужикам, Аркадий в совершенстве владеет лишь одним. Если бы в России существовала академия мата, то его приняли бы туда директором на повышенную зарплату и без всякого конкурса. Выражается он так, что святых и выносить не надо – они сами вместе с подсвечниками убегут. Оправдывает Аркадия в этом лишь то, что в его обиходной речи матов не бывает, всё в ней культурно, а местами даже литературно. Но если его что-то цепляет, так он, как баян, сразу перепрыгивает на другой регистр и понеслось!
– Ты бы уж как-то про себя что ли попробовал…, – просит его однажды Марина.
– Хм… про себя… А вот когда мы с тобой под одеялом, ты можешь все свои звуки про себя?
М-да.., посоветовала, называется, на свою голову, а точнее, на свои красные уши… Хотя, надо признать, что сравнение Аркадия, даже помогает его понять…
В последнее время поводов для повышенных регистров у Аркадия только увеличилось. Скажи ему лишь одно слово «Украина», и у него уже, что называется, шерсть дыбом. Там-то, на Украине, он в своём десанте и служил. Армия для него вообще, как особая, праздничная страница жизни; воспоминаний столько, что Украина вроде второй родины. Так что святое – не тронь!
Аркадий, правда, насколько возможно, щадит уши своей жены. Бывает, увидит что-нибудь по телевизору и как подавится. Едва рот не зажимает, чтобы успеть из кухни выскочить. А уж там несё-ёт его на всю катушку и с одного на другое. По весне, когда оттеплело, Аркадий стал и вовсе на балкон убегать. Беда только, что балкон у них не застеклённый, а открытый, как трибуна. Марина его там почти не слышит, зато соседям, случайно вышедшим на свой балкон, можно потом целый год документальные репортажи не смотреть. Тем более что Аркадий не портит маты всяким там телевизионным пиканьем, а произносит их честно, такими, как они есть, и даже ясней обычных слов.
Буквально на днях Марина, спускаясь по лестнице, догоняет соседку Татьяну Ивановну, а та смотрит на неё с какой-то непонятной жалостливостью и сочувствием. Соседка – учитель русского языка и литературы на пенсии, и можно представить каково ей от декламаций соседа сверху. Спускаясь, Татьяна Ивановна на каждом повороте лестницы норовит оглянуться, чтобы что-то спросить, да не успевает – всякий раз надо уже дальше шагать и под ноги смотреть. Спрашивает только во дворе на ровном месте:
– У вас, Мариночка, видно, не всё ладно. Ругаетесь, слышу…
– Да что вы, – покраснев, лепечет Марина, представив, что могла слышать Татьяна Ивановна, поклонница поэтов серебряного века. – Вы, думаете, это ко мне относится?
– А к кому же?
– Нет, это к Юле Тимошенко. Ну, и к остальным, которые в Киеве. К этим… Как их там: Яценюку, Турчинову, Кличко...
– А-а-а... – даже останавливается Татьяна Ивановна. – Ну… Ну, тут-то он, пожалуй, даже прав... А я ведь, признаться, в догадках терялась. Знаете, прислушаюсь к его речи, а он, судя по стилю, не к женщине обращается, а к мужчине. Причём, чаще к нескольким сразу, во множественном числе…
– То есть, как это конкретно? – теперь уже невольно улыбаясь, спрашивает Марина.
– Понимаете, он произносит... То есть, называет их… Как бы это мягче выразиться… Ну, в общем, на букву «пи…». И следующая буква «д»…
– А-а-а, – легко догадывается Марина. – Ну, это у него любимое…
…Войдя в квартиру, Марина ставит коробку у порога, потом перекладывает продукты в холодильник, определяет блюдце для щенка. Сегодня она накормит его уж чем придётся, а завтра в магазине надо будет заглянуть в отдел кормов для кошек и собак. Никогда не обращала внимания на эти корма, а теперь придётся вникнуть… Правда, эта новая забота даже приятна.
Марина почти до минут знает, когда приходит Аркадий. Доваривая суп, сидит, любуется щенком, и, убедившись, что это кобелёк, пытается придумать ему кличку. Хорошо бы придумать её до прихода Аркадия, притом такую, чтобы мужу она понравилась. «Ну, значит так, – рассуждает Марина. – Лучше всего придумать, что-то на тему Украины. Ну, например… О! – тут же вскидывается она. – А что, если «Крым»? Здорово! Правда, Крым – это уже не Украина, но когда служил Аркадий, Крым был Украиной. И тогда щенку с такой кличкой можно говорить, например: «Наш верный друг – Крым!» Символично. Или можно будет сказать: «Крым, иди сюда!» Нет, что-то не очень… Хотя Аркадию может понравиться. К тому же, есть тут и хороший тайный крючок. Ведь если Аркадию не понравится щенок, то не скажет же он: «Давай откажется от этого Крыма» или «Отдай его кому-нибудь…» У него просто язык не повернётся. Вот уж верно говорят англичане: «Дай собаке плохое имя и можешь спокойно её пристрелить». А это значит, что хорошее имя, наоборот, может спасти. Хотя с другой стороны… Что же получается? Ведь дрессируя его, Аркадию придётся кричать: «Крым, служить!», «Крым, стоять!», «Крым, лежать!» М-да… Не то… Ну, и как же тогда? Не назовёшь же такого симпатичного щенка Яценюком. Зачем собаку портить?»
В общем, решение пока нет…
Буквально за какие-то минуты до прихода Аркадия, Марина уходит на кухню, включает телевизор.
Аркадий щёлкает замочком двери, но сегодня Марина не встречает его, как обычно. Пусть сначала со щенком познакомится. Слышно, как муж скидывает туфли, уходит в комнату, переодевается, идёт в ванную, моет руки. Понятно, что щенок попал ему на глаза уже не раз. Наконец, Аркадий, уже в домашнем, появляется на кухне, молча целует Марину в щёку. Кажется, играет – делает вид, что не заметил ничего нового. Или вправду не заметил? Скованный своей обычной хронической задумчивостью, он садится за стол. Марина наливает ему суп, но забывает про ложку. Аркадий поднимается, по