Первая часть: https://pikabu.ru/story/iz_stanitsyi_v_more_ch1_mnogo_teksta_5934868#comments

НАЧАЛО КУРСАНТСКОЙ ЖИЗНИ

Дежурного по училищу звали Женя, как и меня, фамилию его я долго помнил, но сейчас благополучно забыл, был он курсантом судоводительского отделения. Он взял у меня мои документы и перво-наперво повел в столовую, находившуюся тут же, в первом экипаже на первом этаже. Уже гораздо позже я узнал, что Женя выполнил этим самое, на мой взгляд, прелестное неписанное правило (или обычай) флота российского: вновь прибывшего на судно, на корабль, в расположение части и т.д. – сначала на-кор-мить человека! Я уже не помню, что мне дали поесть, помню только, что хлеб был очень странный: очень тяжелый на вес и невкусный, скорей всего с добавлением кукурузной муки, тогда вовсю рекламировались кукуруза и горох, как единственно здоровая пища, а также приветствовался отказ от мяса и масла, как исключительно вредных для здоровья. Потом я привык к этому хлебу, а сливочное масло выдавалось каждый день на завтрак, мясо же присутствовало и в супах-борщах, и во вторых блюдах – дома у нас, в основном, в ходу была утятина и курятина, не потому, что на мясо не было денег, а потому, что его элементарно негде было хранить – не было холодильника, холодильники тогда были страшный дефицит, а утки и куры бегали по двору, особого хранения не требовали, только корма, а если нужно было сварить борщ, мама или бабушка просто ловили очередную, оттяпывали голову, общипывали, потрошили – и в кастрюлю! Так жили все. И еще, что в училищной столовой было в ходу, так это гречка, или в виде каши, или в виде гарнира к вторым блюдам. В магазинах же гречку было тогда днем с огнем не найти! Вот такой парадокс.

Ну, я несколько отвлекся. Выйдя из столовой, мы пошли в ближайший санпропускник, где меня заставили принять душ, постригли под ноль, а мои вещи, я подозреваю, обработали пока я был в душе, на предмет разных насекомых, а может и чего-нибудь еще.

По возвращении в экипаж Женя нашел коменданта, с которым мы пошли на склад, расположенный здесь же, в подвале, который, судя по мощным стальным дверям на задрайках, был вообще-то бомбоубежищем, и я получил форму: флотские брюки х/б – 2 шт, форменку флотскую х/б – 2 шт, воротник к форменке – 2 шт, тельняшку матросскую – 2 шт, трусы х/б – 2 шт, носки х/б – 2 пары, ремень с медной бляхой с якорем – 1 шт, фуражку форменную – 1 шт, ботинки рабочие кожаные – 1 пару. Еле выбравшегося из подвала со всем этим добром в охапке, Женя повел меня далее в кладовку, где женщина средних лет, кастелянша, выдала мне постельное белье: две простыни, наволочку и полотенце, а затем - на четвертый этаж этого же первого экипажа, в расположение моей роты. На этаже к нам подошел курсант-дневальный и, увидев на рукаве у Жени повязку дежурного по училищу, доложил по форме, что роты номер один и два находятся на занятиях и что каких-либо происшествий не случилось, а затем показал кубрик, где мне предстояло жить, и удалился на свой пост. Мы с Женей зашли в кубрик: это была комната с четырьмя металлическими кроватями в два яруса, три из которых были аккуратно заправленными, а на четвертой лежал только матрас, простое одеяло и подушка без наволочки, с четырьмя же тумбочками, поставленными попарно одна на другую, столом посередине и четырьмя стульями. Кроме того в кубрике было четыре шкафчика для одежды, расположенные попарно по сторонам от входной двери. В кубрике никого не было – население было на занятиях. На сем Женя посчитал свои обязанности относительно меня законченными, сказав, что народ скоро придет, потому что время подбиралось уже к обеду, а пока я должен переодеться, заправить кровать и разложить и развесить в шкафчике свою одежду, а в тумбочке – личные вещи. Свою гражданскую одежду я должен упаковать в свой чемодан, чтобы сдать потом старшине роты на хранение.

Женя удалился, я остался один, все сделал, как он говорил, вышел из кубрика в коридор и отправился изучать прилегающие пространства.

В начале коридора, сразу за входной дверью, находились двери в общий туалет и общий же умывальник, на 10-12 мест и раковин каждый, все сияло чистотой, медные краны блестели. В коридоре пол был паркетный, тоже начищенный до блеска. В конце коридора возле тумбочки с телефоном сидел на стуле курсант-дневальный. Увидев меня, спросил, чего я так поздно приехал, я объяснил, не вдаваясь в подробности. Он, как оказалось, тоже был из нашей роты и высказал догадку, что вот почему вчера срочно отчислили одного курсанта, и посмотрел на меня уважительно: видимо, в его глазах я выглядел какой-то страшно важной персоной, для которой так вот запросто освобождают место в таком престижном учебном заведении!

Коридор, где были кубрики нашей роты, первого курса судомеханического отделения, от тумбочки дневального поворачивал под прямым углом налево и продолжался на такую же длину – это было расположение роты тоже первого курса, но судоводительского отделения. И у будущих судомехаников, и у будущих судоводителей в ротах было по три учебных группы по тридцать человек в каждой.

Пока общался с дневальным, подошло время, двери распахнулись, коридор наполнился топотом и гомоном, и в него хлынула лавина стриженых мальчишек в одинаковой форме, такой же, в которую сейчас был одет и я. Парни разбегались по кубрикам, я тоже пошел в свой, где и познакомился с его обитателями. Все произошло в дружелюбных тонах, ребята оставили учебники и тетрадки, мы все вышли в коридор на построение к обеду. Перед построением я нашел своего одноклассника, Ваську Зайку, он оказался в соседней группе, 130й, моя же группа была 129я, перекинулись с ним парой слов, он обрадовался, что не один теперь здесь, я тоже был рад, что буду теперь вместе со старым школьным другом, посетовали, что Коля Сергеев и Шурка Воробей пролетели с экзаменами, а то нас было бы больше, но поезд, как говорится, уже ушел; высказали надежду, что может быть на следующий год поступят.

Забегая вперед, скажу: ни на следующий год, ни позже эти парни в мореходку так и не поступили. Коля окончил десять классов, затем Краснодарский политехнический институт, стал инженером-станкостроителем, а Шурка после десятого класса так никуда и не поступил, занимался черт знает чем, начал пить. Последний раз я видел его в 1992 году, когда, будучи в станице, встретил его у магазина, он попросил у меня два рубля – на что-то якобы ему не хватало, я дал, хотя понял, на что ему не хватает. Мы так и не поговорили – он сразу куда-то исчез, но не в магазин, который был закрыт на обеденный перерыв, до открытия оставалось еще минут десять. Часом позже, когда я рассказал об этой встрече брату, тот меня выругал, сказав, что Шурке денег давать не следовало, поскольку он сейчас опять запьет надолго, что все это знают и никто денег ему никогда не дает. Что и где он мог купить на эти несчастные два рубля – скорей всего какой-нибудь самый дрянной самогон, такие люди места знают.

А сейчас построение состоялось, старшина группы представил меня курсантам, и мне было разрешено встать в строй. После этого вся рота пошла в столовую, курсанты расселись за уже накрытыми столами и принялись за еду.

После приема пищи все поднялись на свой этаж, взяли учебники и тетради, а я – только тетради, потому что учебников пока не имел, опять имело место быть построение, и группа отправилась на занятия согласно расписанию. После занятий я заскочил в канцелярию, получил свой курсантский билет, и далее – в библиотеку, где мне выдали полный комплект учебников для первого курса судомеханического отделения. После этого только я почувствовал себя настоящим курсантом и понял, что ЦЕЛЬ достигнута, теперь надо запрягаться в работу. Впереди были четыре года учебы, жизни по новым правилам, предстояло научиться многому, чего дома делать не приходилось никогда. Перво-наперво это дисциплина, следование всем и всяческим правилам и расписаниям, начиная от правильной заправки своей койки, содержания в порядке одежды и обуви, содержания в чистоте кубрика, несения службы в нарядах с выполнением соответствующих работ, как-то: мойка массы грязной посуды и чистка картошки на камбузе, в столовой накрывать столы и убирать их на завтрак, обед и ужин, пришлось научиться мыть полы в умывальнике и туалете, чистить раковины и унитазы, натирать паркет в коридоре, выполнять распоряжения разных над тобой командиров, выполнять распорядок дня.

Распорядок дня был следующий:

07:00 - подъем

07:30 – 08:00 – завтрак

08:30 – 10:05 – первая пара занятий

10:15 – 11:50 – вторая пара занятий

12:00 – 12:30 – обед

13:00 – 14:35 – третья пара занятий

14:45 – 16:20 – четвертая пара занятий

18:00 – 18:30 – ужин

20:00 – 22:00 – самоподготовка

22:30 - вечерняя поверка

23:00 - отбой

Про учебу я как-то беспокоился меньше, она мне в школе давалась без особого напряга, здесь я тоже не ожидал каких-то сюрпризов. Скажу сразу: предположения меня не подвели, процесс был привычный, хотя много предметов было новых, сначала общеобразовательных за девятый и десятый классы, английский язык, прежде мною нелюбимый, пошел неожиданно легко, видимо раньше просто не было стимула, а когда начались специальные предметы, определяющие твою профессию, стало вообще интересно: хотелось получить как можно больше знаний, подсознательно чувствовалось, что это то, чем ты будешь зарабатывать на хлеб свой насущный.

УЧЕБА, УЧЕБА, УЧЕБА

Занятия проходили по кабинетной системе в аудиториях ГУКа и аудиториях на первом и втором этажах второго экипажа, который находился в двух кварталах от ГУКа по адресу ул. Обороны, 8. На третьем, четвертом и пятом этажах второго экипажа находились кубрики для курсантов четвертого, третьего и второго курсов судомеханического отделения соответственно. Судоводители же оставались жить в первом экипаже, переселяясь этажами ниже, согласно своего курса. Учеба – шесть дней в неделю, в воскресенье – три часа строевой подготовки. Так же строем группы перемещались между ГУКом и экипажами. Вообще строевая подготовка – это отдельная часть нашей учебы и жизни, уметь ходить в строю правильно – целая наука, подробно я на ней останавливаться не буду, скажу лишь, что строевая способствует выработке правильной осанки, правильной походки, правильных движений рук и ног. Любой отряд, группа, взвод, рота, батальон, идущие в строю, выглядят красиво и производят впечатление. Человек, прошедший эту школу, всегда выгодно выделяется из толпы своими экономными движениями и статью, даже будучи в гражданской одежде.

Как видите, свободного времени у нас оставалось не так уж много. Увольнения в город в первый месяц первого курса были запрещены – карантин, да и форму для возможности выхода в город, т.е. суконные брюки, форменку и выходные ботинки, а также бушлат, шапку и шинель должны были выдать только в конце сентября. Ну и, кроме того, на увольнение в город ты мог рассчитывать, если у тебя с учебой и дисциплиной все в порядке, а уж если нет – забудь. Что касается учебы, то тут уж от каждого зависело по его способностям, а вот дисциплина, как я уже говорил, включала в свое понятие такой объем правил, что к неукоснительному выполнению которых мы все, кто в большей, кто в меньшей степени, оказались не готовы. Способность человека к самоорганизации изначально у всех разная, процесс ее совершенствования предусматривает, видимо, тоже какие-то врожденные способности, у кого они есть – тем легче, а у некоторых их нет напрочь, это постоянные кандидаты на внеочередные наряды, лишение увольнений в город, а также лишение стипендии, как, кстати, и за плохие отметки по учебным предметам. Да-да, кроме всех вышеперечисленных благ нам еще выплачивалась и стипендия, правда очень небольшая, всего шесть рублей в месяц, но тогда, после денежной реформы 1961 года, это были вообще-то деньги: пачка сигарет «Памир» стоила 10 копеек, «Прима» - 14 копеек, кружка пива – 22 копейки, билет на трамвай – 3 копейки, на троллейбус – 4 копейки, на городской автобус – 5 копеек. Хлеб в магазине стоил 20 копеек, самое дешевое мороженое – 7 копеек и т.д. Я тогда табак не курил, пиво тоже не пил, хлеб покупать тоже не было нужды, но мороженое – а почему бы и нет, в кино – только давай, 20 копеек билет на дневной сеанс! Терять возможность получать какие-то удовольствия из-за плохой учебы или дисциплины я уж никак не собирался, тем более, что с самого начала я вбил себе в голову следующее: поскольку меня сюда приняли таким необычным образом, внимание к моей особе, видимо, будет особо пристальным, и, если что – выгонят, не успеешь оглянуться!

Забегая опять вперед, скажу, что поставленную перед собой задачу я выполнил: учился только на четверки и пятерки, тройка была единственная – по обществоведению, на распределении был пятым в списке, что позволяло самому выбирать место будущей работы, начиная со второго курса был назначен помощником старшины группы. Перед госэкзаменами мне предложили эту тройку по обществоведению пересдать, и тогда бы я окончил училище с красным дипломом, но я отказался, как тогда в школе от перспективы золотой медали. Но до этого еще предстояло дожить, а пока потекла жизнь курсантская со всеми ее прелестями и «прелестями»: учеба, хождение в наряды, лабораторные работы и курсовые проекты, семестровые и курсовые экзамены, выходные и каникулы.

Учили нас многому. На левом берегу Дона, в затоне напротив элеватора, у училища была оборудована водная станция: отгороженное понтонами водное пространство представляло собой отличный открытый пятидесятиметровый бассейн, разделенный, как положено, на дорожки, рядом у причала были пришвартованы полдесятка шестивесельных ялов – шлюпок-шестерок и училищный разъездной катер, на берегу имелся довольно просторный ангар для зимнего хранения шлюпок и разного имущества: весел, мачт, парусов для шлюпок, спасательных кругов и жилетов, кранцев, швартовных концов и т.д., и т.п. Заправлял всем этим хозяйством бывший речник, которого все звали Боцманом, настоящее его имя-фамилию знали, наверное, только в канцелярии училища, лет ему было, на мой взгляд, далеко за пятьдесят. Все добро содержалось в образцовом порядке, хотя помощников каких-то у него я ни разу не видел. Имущество довольно специфическое, человек, не обладающий соответствующими знаниями, с такой работой просто не справится. Единственно, в чем он просил помощи курсантов – это затащить в ангар шлюпки перед наступлением зимы: какой-либо лебедки в ангаре не было.

Так вот, на этой водной станции, в бассейне, нас учили плавать, кого в большей степени, кого в меньшей, в зависимости от уровня умения каждого. Один человек в нашей группе не умел плавать вообще – да и где ему было научиться, он приехал из станицы в ставропольской степи, где ближайшая речка была по колено, да и та в средине лета пересыхала насовсем. Надо сказать, плавать он научился очень быстро. Мои же навыки в этом деле нашему физруку очень понравились, объяснение тут очень простое: я вырос и научился плавать на Кубани, а эта река плохого умения плавать не прощает, быстрое течение, водовороты, резкие перепады глубин очень способствуют повышению мастерства. Человек, не способный к этому, сами понимаете, или тонет, или, если инстинкт самосохранения хорошо работает, бежит от этой речки как можно дальше, в какой-нибудь пруд или ставок. Так вот, физрук сразу положил на меня глаз, сказав, что я буду включен в училищную команду по плаванию и буду отстаивать честь училища на разных соревнованиях. Согласия моего ему не требовалось априори, поскольку курсант-первокурсник – существо безответное, будет делать, что скажут, беспрекословно, я начал ходить на тренировки в бассейн, участвовать в соревнованиях, каких-то дивидендов это мне не приносило, а, наоборот, только мешало учебе. В конце концов, уже будучи на третьем курсе, я это дело бросил к великому неудовольствию физрука, начальство меня поняло и поддержало: ведь действительно, я же сюда учиться приехал, а не спортивную карьеру строить. Все тогда закончилось мирно, но аукнулось десять лет спустя. Я тогда работал в объединении «Атлантика», в городе-герое Севастополе, был уже вторым механиком, ежегодные медкомиссии проходил без проблем. Но, по существующим тогда правилам, до достижения 28-летнего возраста электрокардиограмму ни у кого не снимали, и, когда сняли мою ЭКГ в первый раз, когда мне стукнуло двадцать восемь, местная терапевтша (или терапевтиня) доктор Суворова, чуть не грохнулась в обморок, до такой степени эта кардиограмма была хреновая. Начались почти боевые действия Жукова с Суворовой: одна сторона утверждала, что с такой кардиограммой о море надо забыть, другая сторона уверяла, что никаких признаков какой либо болезни не чувствует, здоров, как бык ( что было истинной правдой), бодяга длилась долго, потом мне было милостиво разрешено ходить в море, в портовой поликлинике я был поставлен на особый контроль с целью отслеживания динамики изменения моей ЭКГ. Динамики в дальнейшем не проявилось никакой, ни в худшую, ни в лучшую сторону, и я был оставлен в покое. Вопрос «почему?» правда остался висеть, и только через несколько лет один опытный врач-кардиолог при разговоре на эту тему спросил меня, не занимался ли я в молодости спортом? После моего ответа: «Да, плаванием» - он сказал, что мне следует благодарить за это моего тогдашнего тренера, который меня постоянно перегружал на тренировках. Такой вот спорт, лучше не связываться! Это хорошо еще, что Господь надоумил меня вовремя бросить это дело, а то погубил бы я себя насовсем. С тех пор один только вид крытых или открытых бассейнов вызывает у меня непередаваемое отвращение.

Опять я забежал далеко вперед. Так вот, плавали мы в этом бассейне на водной станции до тех пор, пока температура воды в нем не опустилась до 16 градусов – нижний предел для такого рода занятий. После этого начали осваивать греблю на шлюпках и занимались этим делом до тех пор, пока по реке пошла шуга, т.е. до начала ледостава. Ну что сказать, моряк должен и хорошо держаться на воде, и уметь управляться со спасательной шлюпкой – и на веслах, и под парусом, все это неотъемлемые части морского дела. Хождение на шлюпке под парусом у нас началось на втором курсе и продолжалось опять же до тех пор, пока по Дону пошла шуга, как сказал Боцман: «Будете ходить, пока штаны к банкам (сидениям в шлюпке) не начнут примерзать – так оно и было! За это время мы освоили постановку паруса, управление им на разных галсах: фордевинд – попутный ветер, галфвинд – ветер в борт, бейдевинд – идешь почти против ветра, бакштаг – ветер сзади-в борт, научились лихо выполнять повороты «оверштаг» и «через фордевинд», наука интересная и полезная, без этих знаний и навыков настоящего моряка-профессионала не бывает. Для нас, будущих судомехаников, парусное дело шлюпками и ограничивалось, а наши судоводы ходили на парусную практику на больших парусных кораблях, а училище им. Седова даже имело свою учебную баркентину «Альфа» - трехмачтовую шхуну-барк: фок-мачта – с прямыми парусами, грот и бизань – с косыми. Если кто видел фильм «Алые паруса», снятый по прелестной новелле Александра Грина, знайте, что «Секрет» капитана Грея – это «Альфа». Мне пришлось как-то работать с одним боцманом, он на этих съемках выполнял на «Секрете» свои обязанности, т.е. был боцманом этого корабля, всю команду переодели соответственно, ну и алые паруса пошили специально для этих съемок, он много рассказывал про этот, по всему чувствовалось, очень значительный эпизод в его жизни. Моряки вообще впечатлениями не обделены, всякие диковинки для них в порядке вещей, как баланс против монотонной работы в море, но кино у тебя на пароходе или корабле снимают уж точно не каждый день! Кроме того, его потом пригласили на съемки другого фильма – «Остров Сокровищ», по Стивенсону, им на шхуну «Испаньола» тоже нужен был хороший парусный боцман, правда кораблик этот был построен на скорую руку, только для съемок фильма, на переходе из Херсона в Севастополь, к месту съемок, чуть не утонул, но фильм сняли, «Испаньола» оказалась не у дел, использовать ее, как плавсредство, было нельзя, потому что построена была без соблюдения правил судового Регистра, она долго стояла у причала судоразделочного завода в Инкермане, там с ней ничего не могли, а скорей всего, не хотели сделать: да и то сказать: какого хрена деревянное судно притащили на завод, специализирующийся на разделке списанных гражданских судов и военных кораблей на металлолом? В конце концов ее отбуксировали в Ялту, подняли из воды и поставили на бетонные кильблоки в конце набережной, переоборудовав в ресторан. Не удивлюсь, если она там стоит и поныне.

Ну вот, а на первом курсе, когда шлюпочные дела закончились, у нас начались дела слесарные. Тоже все правильно: механик должен уметь пользоваться слесарными инструментами, работать с разными металлами, знать их свойства, получить соответствующие практические навыки, быть знакомым с разными способами термообработки – это тоже наука, и мы ее старались постичь, каждый, опять же, в меру своих способностей – руки, как известно, не у всех растут из того места, которое надо. Тогда существовали разряды у рабочих профессий, всего их было шесть, шестой – самый высший, нас учили до уровня 2 – 3 разряда, у кого как получится, я свой третий честно заработал, мне было интересно работать с металлом, потом эти знания и умения мне очень помогали в работе. По окончании курса слесарного дела нас распределили по городским предприятиям для прохождения практики. Я, в составе группы из десяти человек, попал на завод «Южтехмонтажавтоматика», но, к сожалению, нам, практикантам, каких либо серьезных работ не поручали, и ничего нового для себя я из этой полуторамесячной практики не почерпнул, за исключением, разве что, знакомства с гальваническим производством – его я увидел впервые, уроки школьной физики здесь воплощались в реальность, это было здорово! Мы тут же втихаря отхромировали медные бляхи наших ремней – оставили себе память о практике.

На втором курсе, опять же после шлюпок, нас начали учить токарному делу. В училищной мастерской было три токарных станка: тип 1А62, «Bradford» - то ли американский, то ли английский, третьего станка марку не помню, он был меньше первых двух, с высотой центра шпинделя над станиной всего 100 мм, отечественный, новый, современный и очень точный. На нем разрешали работать, только когда ты хорошо научился на первых двух. Было также два фрезерных станка: вертикально-фрезерный и горизонтально-фрезерный, а также строгальный станок, сверлильный и наждачный. После курса обучения работе на всех этих станках нас опять распределили по городским предприятиям на производственную практику.

Я попал на Паровозоремонтный завод и, хотя поначалу не обрадовался, впоследствии был благодарен судьбе за такой подарок. Да, завод ремонтировал именно паровые локомотивы, причем разных типов и назначений, в основном, правда, магистральные, после ремонта они выкатывались из ворот завода как новенькие – и это в эпоху, когда железные дороги в Союзе уже были полностью переведены на тепловозную и электрическую тягу! Заинтересовавшись этим вопросом, я получил объяснение очень простое: почти все эти паровозы перегонялись на специальные станции и ставились на консервацию на случай войны – вот так, ни больше, ни меньше! И тут, как мне кажется, нельзя упрекать кого-то в излишних милитаристских настроениях: последняя война закончилась всего двадцать лет назад, страшные потери и уроки этой войны были свежи в памяти, поэтому теперь все учитывалось наперед. Если тепловозу, скажем, нужно качественное дизельное топливо, а электровозу, как минимум, контактная сеть с соответствующим в ней напряжением, то, чтобы ввести в действие паровоз, достаточно, грубо говоря, налить в котел воды из ближайшей речки, а в топку бросить любые дрова – подойдет даже соседний забор! Вот так!

В связи с этим, не могу удержаться от нескольких хороших слов в пользу двигателя внешнего сгорания, чем и является паровая машина. Это – абсолютная «всеядность», лишь бы это топливо горело, а что это будет – дрова, каменный уголь, нефтепродукты или нефтеостатки, пусть даже обыкновенные коровьи кизяки – да мало ли что можно спалить в паровозной топке, хоть те же кукурузные будылья или обыкновенную солому! Так что привет отцу и сыну Черепановым!

Ну вот, а пока я был направлен в механический цех, довольно обширное помещение под высокой крышей с застекленными вставками для естественного освещения, с полом, покрытым светло-коричневой керамической плиткой и огромными фикусами в кадках и приставлен помощником и учеником к одному из токарей. Назвать его чистым токарем, правда, было бы неправильно, он работал одновременно на нескольких станках: фрезерный и строгальный станки работали у него на автомате, останавливались, когда работа заканчивалась, и нужно было установить новую заготовку, сам он работал на токарном станке, станок этот по тем временам был новейшей марки, 1К62, я такой станок увидел впервые. Мой новый наставник быстро определил уровень моей подготовки, продемонстрировал особенности нового для меня токарного станка, и вскорости я уже самостоятельно работал на нем, выполняя какие-нибудь не очень сложные детали. Такая практика мне нравилась: серьезное отношение ко мне, как к практиканту, никаких сомнительных указаний и распоряжений, показывающих тебе, зеленому, твое истинное место в этом мире, - ничего этого не было. Как и не было чрезмерной загруженности работой, поэтому я был волен в свободное время знакомиться с заводом, ходить по разным цехам, наблюдая какие работы и как выполняются. Мне все было интересно: чистка паровозных котлов и замена в них дымогарных труб в котельном цеху (грохот там стоял невообразимый, а также грязь, пыль, сажа – соответствующие), гудящие вагранки (печи для плавления металла), кучи формовочной смеси, опоки, готовые отливки в литейном цеху – цех тоже не отличался стерильностью, мягкая, какая-то завораживающая работа пневматических молотов в кузнечном цехе – и т.д. и т.п. Кстати, на заводе был еще один молот, паровой, арочного типа, очень мощный, он находился в отдельном помещении, на него работал свой паровой котел. На этом молоте ковали крупные заготовки, такие, как ступицы паровозных и вагонных колес, когда этот молот работал, весь завод подпрыгивал, как при землетрясении.

******

Почему я рассказываю обо всех этих вышеописанных делах? Я не знаю современных программ подготовки морских специалистов, я показываю, как это было в наше время, насколько основательно нас готовили к нашей профессии – так это все было в средней мореходке, а не высшей, потом многие средние мореходки вообще упразднили, наша тоже не стала исключением. Остальные в новые времена громко назвали Морскими академиями, так же стали именоваться и высшие мореходные училища, и я сильно сомневаюсь, что где-нибудь теперь учат правильно держать напильник или заставляют отрабатывать кистевой, локтевой или плечевой удары молотком. В лучшем случае прокрутят видеофильм, какая там практика!

В конечном итоге получается вот что: работая, как старший механик, с смешанными экипажами на разных судах мирового торгового флота, я много раз сталкивался с отсутствием у наших молодых соотечественников этих элементарных знаний и навыков, а вот филиппинцы, индонезы, турки, румыны, индусы, пакистанцы, даже какие-нибудь занзибарцы или нигерийцы этими знаниями и навыками владеют. К чему это приводит? Правильно: к неконкурентноспособности русских специалистов, к понижению имиджа России, только и всего! Особенно запомнился один выпускник из петербургской Макаровки – тот не умел вообще ничего! Он был направлен сразу после окончания училища и сразу третьим механиком и сразу на газовоз, где я был стармехом. Пришлось его списывать. А это уже совсем другая история….

Привет Пикабушники, публикую для вашего внимания рассказы моего отца о том как он захотел и стал моряком в далеком 1964 г. В своих коротких рассказах которые выстроены в хронологическом порядке, мой отец описывает весь путь к поставленной цели, а так же какие интересные ситуации с ним происходили во время морских рейсов. Надеюсь вам понравится! (*текст не редактировался, извиняйте за ошибки)

С ЧЕГО ВСЕ НАЧИНАЛОСЬ, ГОД 1963

А начиналось все, как водится, с начала.

В нашей станице было три школы: две восьмилетки - №13 и №14, и десятилетка - №10. Я учился в школе №14, восьмилетке, и, перейдя в восьмой класс, народ в нашем классе начал задумываться: а что потом? Основных путей было два: первый: продолжить учебу до десятого класса в школе-десятилетке, получить среднее образование и далее – в ВУЗ, второй: поступить техникум или ПТУ, закончить, начать работать, а дальше – видно будет.

В классе у нас было десять парней и двадцать девчонок, парни выбрали первый и второй путь, девчонки – тоже, но были среди них и такие, кто потом ограничился только средним образованием. Причины, конечно, были разные, но главная, как мне кажется, это неуверенность в себе: конкурсы при поступлении в ВУЗы и техникумы были везде приличными. Официальных платных способов поступления тогда не было, а «дать на лапу» могли далеко не все родители.

Как бы то ни было, разговоры о будущем повелись, справочники «Куда пойти учиться» начали штудироваться, плюсы и минусы разных профессий взвешиваться, подготовка к значительным переменам в жизни началась. Я, естественно, не остался от всего этого в стороне, тем более, что поступать после окончания восьмого класса было просто необходимо: в семье нас, детей, было пятеро, и чем быстрее я слезу с родительской шеи, тем будет лучше для всех, а насчет уверенности в себе при сдаче вступительных экзаменов у меня не было и тени сомнений: по всем школьным предметам, кроме английского языка, у меня всегда были круглые пятерки. Осталось только выбрать, куда рвануть, и я выбрал: Ростовское мореходное училище им. Седова Министерства морского флота, или «Седовка», как его и до сих пор называют: по его окончании получаешь полное среднее образование и профессию на уровне техникума. Но наиболее привлекательным для учебы в мореходке было обучение «на полном государственном обеспечении», т.е. бесплатное питание, проживание и обмундирование – полный пансион, как говорили в старину. Кроме всего прочего, окончившие мореходку освобождались от призыва в армию, так как воинская подготовка проводилась во время учебы в училище. Не последнюю роль, конечно, сыграла и красивая морская форма, в которую тогда одевали курсантов морских училищ, как средних, так и высших.

Постепенно среди нас, парней, в результате разговоров и дискуссий, определились еще трое, которые тоже захотели поступить в мореходку, так что я оказался не один такой «умный», да я в этом и не сомневался – ребята у нас в классе были умными без всяких кавычек. Это были Шурка Воробьев, Васька Зайка (именно Зайка, а не Заика) и Коля Сергеев.

Надо сказать, родители в выборе мной места учебы и будущей работы особого участия не принимали. Я не думаю, что им это было безразлично, скорей всего, им мой выбор понравился, но какого-то особого одобрения или, наоборот, неодобрения мне высказано не было, отец только уточнил, на каком отделении я собираюсь учиться, и получив ответ, что на судомеханическом, сказал, что механики всегда нужны не только на море, но и на суше.

Единственная, чьих тайных надежд я не оправдал, была моя любимая бабушка, которая мечтала, что я буду железнодорожником, как ее Ваня, отец моего отца и мой дед, который умер задолго до моего рождения. Видимо, очень она его любила, но я ее ожиданий не оправдал, уж больно я был тогда самостоятелен в свои пятнадцать лет, она это знала лучше кого бы то ни было, потому что сама меня таким воспитала. Да-да, я не оговорился, дети, выросшие в российских деревнях, воспитываются, в основном, бабушками, это не в упрек родителям: когда же им заниматься своими чадами – с утра до вечера на работе. Однако бабушка мне никогда так и не сказала что ее ожидания не сбылись. Святая женщина!

Вот так я определился со своим будущим, и, как впоследствии оказалось, со всей своей жизнью. Сейчас это уже можно сказать определенно, а хорошо это получилось или плохо – сравнивать все равно не с чем, для этого ведь нужно самому прожить какую-то другую жизнь, что практически невозможно, а с чужими жизнями сравнения будут изначально некорректны.

Заранее могу только сказать, что сейчас, когда мне уже под семьдесят, я не могу себя упрекнуть за неправильный выбор своего жизненного пути, хотя он, может быть, и не идеален с точки зрения простого обывателя, но свои плюсы и минусы есть везде, да и неблагодарное это занятие ставить себя в какое-то сослагательное наклонение, типа: «а вот, если бы…».

ПЕРВЫЕ ШАГИ К ПОСТАВЛЕННОЙ ЦЕЛИ, ГОД 1964

Ну вот, восьмой класс окончен, экзамены успешно сданы, вальсы выпускного бала отгремели, вступительные экзамены во всех учебных заведениях, как правило, с первого по двадцатое августа, надо только вовремя подать документы. Документы наши, всех четверых, отвез в училище отец одного из нас, Шурки Воробьева, но сдал их не в «Седовку», а в Ростовское мореходное училище Министерства рыбной промышленности.

В приемной комиссии «Седовки» ему ясно дали понять, что наши шансы на поступление даже с успешно сданными приемными экзаменами – никакие. Официально же ему было сказано, что прием документов давно закончен, конкурс и так получается слишком большой и т.д., хотя документы наши он привез где-то в начале июня. Как я уже потом понял, нужно было заплатить, и заплатить немало: а ну-ка, такое престижное место учебы с последующей работой на судах загранплавания! Только откуда у наших родителей взялись бы такие средства? Ну, хорошо: Шурка у отца с матерью был один, Васька – тоже, но это же станица, родители – колхозники. Колхоз, правда, своих работников не обижал, и заработки были там хорошие, но все это по меркам станицы, но не города, Коля жил вообще с сестрой и матерью, без отца, а про себя я уже говорил. Так что шуркин отец сделал единственно правильный выбор, как сейчас бы сказали, принял компромиссное решение, не лишив нас надежды. То, что училище в результате оказалось менее престижным, нас тогда не очень-то задело, инерция была уже набрана, любое торможение оказалось бы катастрофой. Да и на разницу между Минморфлотом и Минрыбпромом мы тогда вообще не обращали внимания – и те, и другие вроде ходят за границу, а что они там делают – совершенно не важно, потом узнаем.

Осталось теперь дождаться вступительных экзаменов. Я не знаю, чем занимались парни, а я, чтобы не терять зря время, поработал примерно месяц ездовым на колхозной ферме, подвозя на пароконной бричке корм коровам. Нас, ездовых, было трое, естественно, три упряжки, ферма находилась примерно километрах в десяти от станицы, жили мы на ферме, в отдельно стоящем домике-общежитии, рядом располагались конюшня для лошадей, довольно обширный пруд с карасями и линями, водонапорная башня, столовая для персонала и, естественно, коровники с коровами – для чего эта вся, как сейчас модно говорить, «инфраструктура» и предназначалась. Рабочий день наш был с утра до вечера с перерывом на обед для себя любимого и лошадей, после рабочего дня радо было накормить-напоить лошадей, почистить их и помыть, поставить в стойло – обычная крестьянская работа. После этого – свободен до утра. Я обычно брал удочку и шел на пруд, остальные двое, они были гораздо постарше меня, садились на велосипеды и катили на ближайшую, а может и не ближайшую, утиную ферму к девкам. Несколько местных доярок, которые жили тут же, в общежитии, их почему-то не устраивали, а может дела сердечные предполагали обязательно какое-то преодоление пространства для более высоких чувств – кто знает, я тогда еще был далек от этих вопросов. В голове маячила ЦЕЛЬ, мысли были только об этом. Странно, но желания повторять какой-то материал перед предстоящими экзаменами не было вообще, а была уверенность, что все и так сдам.

Так что этот месяц у меня прошел без проблем, я заработал какие-то деньги на будущую поездку в Ростов и купил себе новые ботинки. Один комичный случай, правда, все-таки произошел за это время, как же без него. Время было летнее, жаркое, брички наши рассохлись, болтались и скрипели на каждой кочке - деревянные же, и как-то, по окончании рабочего дня мы их решили загнать в пруд на ночь, чтобы замокли как следует. Сказано – сделано, въехали после работы в пруд, выпрягли лошадей, на следующее утро попытались все проделать в обратном порядке, но не тут-то было! Эти телеги так засосало за ночь в ил, что лошади были не способны сдвинуть их с места, пришлось вытаскивать трактором! Начальство, конечно, поворчало, но все обошлось.

АБИТУРИЕНТ – СТАТУС ВРЕМЕННЫЙ

За несколько дней до начала августа мы все четверо приехали в славный город Ростов-на-Дону и предстали пред светлые очи приемной комиссии Ростовского мореходного училища Минрыбпрома, где нам сообщили, что все мы допущены к экзаменам в качестве абитуриентов (хм, новое слово), нужно будет сдать три экзамена, расписание – на доске расписаний, конкурс на сегодняшний день тринадцать человек на место (ого!). После сдачи экзаменов – медицинская комиссия, затем – мандатная комиссия, где будет объявлено принят или не принят.Также нам дали адрес в городе, где можем остановиться на время сдачи экзаменов. Тут надо сказать, что таких «самостоятельных», как мы, в приемной комиссии толпилось немного, в основном народ был то с папами, то с мамами, а то и с обоими родителями вместе, что для нас, станичных пятнадцатилеток, выглядело странным: нас-то давно уже никто и никуда за ручку не водил. Так что увиденное нас даже несколько позабавило.

Мы вышли на улицу, хотелось есть, из ближайшего газетного киоска гремела песня: «По переулкам бродит лето, солнце льется прямо с крыш!» Все так и было на самом деле – и лето, и солнце, и даже девушка стояла у киоска – прекрасное начало для новой жизни, которая открывалась перед нами.

Зайдя в гастроном напротив киоска с песней и девушкой, мы купили себе нехитрую еду, я, помню, купил кольцо ливерной колбасы и полбуханки серого хлеба, умял почти все за один присест: с поезда – прямо в училище, завтракать было некогда, а время подбиралось уже к обеду. Вкус этой колбасы я помню до сих пор, можете мне не верить – но это так, про серый хлеб я уже не говорю, дома у нас был в ходу только белый, домашней выпечки, и не потому, что мы были такие уж баре, что только белый хлеб и ели, нет, причина заключалась в том, что кубанские колхозы в те времена сеяли пшеницу только озимую и только твердых сортов, эту же пшеницу отец, работая в колхозе, получал и натуроплатой (натуроплата в колхозе – это оплата не вместо денег, а дополнительно к денежной зарплате, и начислялась производимыми в колхозе продуктами на каждый заработанный рубль, например: пшеницы столько-то грамм на рубль, кукурузы – столько-то, подсолнечника – столько-то, сахара – столько-то и т.д.) Мука из этой пшеницы получалась только для белого хлеба высшего сорта. Такую муку в остальной России называют крупчаткой. Другие сорта пшеницы там не сеялись по причине малоурожайности, а рожь так и вообще не растет. Правда в Краснодаре серый хлеб и даже черный купить было можно, но кто же будет ездить специально за хлебом в город, покупали только по случаю.

Ну вот, подкрепились и пошли искать свое жилье. В какую сторону бежать – нам объяснили, так что нашли мы этот адрес довольно быстро: частный одноэтажный старый дом на улице Донской, не доходя до Газетного переулка. Представились хозяевам, не очень пожилой паре, что-то вроде заплатили вперед, нас проводили в комнату с четырьмя кроватями и другой скромной обстановкой, мы там оставили свои вещи и пошли знакомиться с городом, в котором нам предстояло учиться целых долгих (как мы думали) четыре года…

Дойдя до Газетного, спустились вниз на набережную Дона, полюбовались памятником великому писателю М. Горькому, прогулялись до Речного вокзала – все понравилось, новая обстановка как-то воодушевляла. Вернувшись на квартиру, завалились спать – день был довольно суматошным.

Дни до первого экзамена пролетели быстро. Я что-то освежил в своей памяти, почитав прихваченные из дому учебники, про остальной народ ничего сказать не могу – просто не помню, кто чем занимался: ЦЕЛЬ затмевала все. На экзаменах Шурка с Колей срезались, мы с Васькой набрали по двенадцать баллов из возможных пятнадцати и были допущены к медкомиссии. Васька медкомиссию прошел, а у меня возникли проблемы: в моем горле врачи обнаружили воспаленные гланды и вынесли вердикт: «Не годен». Откуда они, эти гланды, у меня появились – я ума не мог приложить, вроде и мороженое не ел, и холодную воду не пил, а просто так простудиться в августе – это еще надо ухитриться! Воспаленные гланды – это ангина, должна быть если не боль, то какое-то неприятное ощущение в горле, это я знал по собственному опыту, уж чем-чем, а ангиной-то болеть приходилось, но никакой боли не было, ничего я не чувствовал, однако надо было что-то делать, и я побежал в приемную комиссию. Там посмотрели мою экзаменационную ведомость, убедились, что экзамены я сдал хорошо, балл получается проходной, и предложили мне все-таки прийти на следующий день на мандатную комиссию: возможно, какое-то решение в мою пользу будет принято.

Мандатная комиссия мой вопрос решила быстро, в стиле царя Соломона: я оставляю все свои документы в училище, еду домой, делаю операцию по удалении этих несчастных гланд, присылаю в приемную комиссию соответствующую справку, и мне высылают вызов на учебу. В противном случае я получу свои документы назад, что будет означать, понятно что…

С тем я и покинул славный город Ростов-на-Дону: надо было срочно решать возникшую проблему, а времени оставалось мало.

ОПЕРАЦИЯ «ОПЕРАЦИЯ»

Дома к моему сообщению о необходимости операции отнеслись в общем с пониманием, но без особого энтузиазма: раз надо – значит, надо, а если не получится – то что ж, пойдешь в девятый класс. Но я-то свой шанс упускать никак не хотел, про девятый класс даже и мыслей не было.

В станичной амбулатории помочь мне не смогли ничем, в больнице – тоже, так что на следующий день покатил я в Краснодар. Можно было еще съездить в районную станицу Динскую, но я решил не рисковать и не терять время зря.

По прежним моим посещениям Краснодара, я помнил, что недалеко от центра там есть какая-то больница, поэтому решил сразу пойти туда. Нашел, больница оказалась №8, да мне было, в общем, все равно, я зашел внутрь, подошел к регистратуре и изложил свою проблему. Девушки за стойкой удивились моей просьбе, в их глазах я, видимо, выглядел полным придурком, спросили про какое-то направление на операцию, я, в свою очередь, тоже удивился, что таковое должно обязательно быть, ситуация возникла патовая. Но, видимо, мой растерянный и несчастный вид тронул женские сердца, и мне было предложено подняться на второй этаж в процедурный кабинет, поговорить там с персоналом – может что и получится. Так я и сделал.

Найдя процедурный кабинет, я вежливо постучался, получив разрешение, вошел, увидел двух теток средних лет в белых халатах и изложил свою просьбу. Изумление имело место и здесь, но я был совершенно серьезен, настойчив и, видимо, достаточно убедителен. Тетки выслушали мою историю молча и лишь переглядываясь друг с другом, про направление не спросили. Затем посадили меня на стул, одна из них попросила меня открыть рот, сказать «А-а-а», осмотрела мое горло, потом взяла в руки какой-то блестящий инструмент, несколько похожий на ножницы, и вставила его мне в рот. Вторая в это время, оказавшись у меня за спиной, прижала мою голову рукой к своему животу. После этого раздалось два щелчка, мое горло произвело отрыгивающее действие, и, на появившийся откуда-то под моим подбородком маленький медицинский тазик в форме человеческой почки, упали два маленьких кровоточащих кусочка – мои гланды! Женщина-хирург вынула инструмент, осмотрела ранки, помазала их чем-то, удовлетворенно кивнула и сказала, что рот можно закрыть. Я, обалдевший от всего этого, так и сидел с открытым ртом, пока до меня наконец дошло. Боли в общем-то не было. Меня попросили посидеть минут десять, понаблюдали надо мной, затем еще раз осмотрели мое горло и отправили восвояси, проинструктировав насчет через какое время и какую пищу можно есть, что можно пить и т.д. Больше всего мне понравилась рекомендация, что мороженое я могу есть сразу, только без вафельных стаканчиков.

И еще сказали прийти на проверку через три дня. С тем я и ушел от добрых медицинских теток, поблагодарив их полушепотом: говорить было трудно.

За три дня в горле поджило, говорить я стал нормально, хотя пока и негромко. Приехав в Краснодар, предстал перед моими спасительницами: они, как и следовало ожидать, попросили открыть рот и сказать «А-а-а», полюбовались результатами своих трудов, сказали: «Все чистенько» - и выписали мне справку о проведенной операции, женщина-хирург заверила ее своей личной печатью и вручила мне с пожеланиями успехов в учебе. Я в ответ на ее пожелания попросил ее написать еще одну точно такую же справку. Оторопевшей женщине на вопрос: «Зачем?» - я объяснил: «На всякий случай, вдруг потеряется!». Получив еще одну справку и сказав «Спасибо», я помчался на Главпочтамт и отправил один экземпляр в Ростов на адрес училища заказным письмом. После этого сел в автобус и поехал домой в станицу. Казалось, гора свалилась с плеч.

НЕОЖИДАННОЕ ПРЕПЯТСТВИЕ

Счастливый, я приехал домой. Душа отдыхала от пережитого, все впереди казалось ясным. Какого-то особого чувства удовлетворения от благополучного выхода из случившегося не было: ну, подумаешь, выполнил поставленное комиссией условие – только и всего. Зато теперь уж точно примут!

Но все-таки молод я еще был и, не то, чтобы глуп, скорее, просто неопытен, потом я только понял, что промежуточный результат – это еще не окончательное решение вопроса. Короче говоря, 22 августа, почтой, пришла мне из Ростовского мореходного училища Минрыбпрома бандероль с моими документами. Сказать, что это был шок – значит не сказать ничего… Душа моя была в полном смятении – ведь такого не могло случиться! Я все сделал, как было условлено! Почему они сделали все наоборот?

Естественный вопрос «почему?». Каких-либо объяснений в пачке документов не было. Ведомость о сданных экзаменах – была, справка о пройденной медкомиссии с отрицательным заключением – тоже, но никаких отметок в ней о проведенной операции не было. Получается, что моя справка, отправленная с краснодарского Главпочтамта не дошла по назначению? А как же тогда уведомление, которое я ведь получил о вручении адресату своего заказного письма? Вопросы – были, ответов только не было. И возник опять главный вопрос: «Что делать?».

Ситуация критическая: до первого сентября, начала учебного года, всего ничего, надо срочно бежать в школу №10, устраиваться в девятый класс, не терять же год, если уж поступить не получилось. Но примут ли, ведь девятые классы уже укомплектованы? Так и получилось – документы у меня не приняли, три девятых класса уже были переполнены, сказали приходить на следующий год, буду первым: тоже мне, шутники! На что я им ответил, что первого сентября все равно приду в школу, в любой из девятых переполненных классов, и пусть только попробуют меня выгнать! С тем и ушел домой.

Поскольку мысли об училище меня не покидали, вспомнил я один разговор, который произошел как-то в нашем классе при обсуждении своих будущих судеб по окончании восьмого класса: поступать – не поступать, а если поступать, то куда, когда и как и т.д. При этом разговоре присутствовала наша «англичанка», Людмила Ивановна, так вот она нам тогда сказала, что при поступлении куда либо иногда случаются разные казусы, надо быть к ним готовыми, и привела пример, когда ее в свое время по каким-то причинам по ошибке не приняли в Ленинградский иняз, и положение удалось исправить только благодаря письму в Москву. Подробностей, типа: куда и кому писать, тогда я не запомнил, но идея использовать последний шанс сейчас возникла.

Сказано – сделано. На листе бумаги были изложены обстоятельства всего произошедшего, письмо было положено в почтовый конверт. Туда же были положены экзаменационная ведомость, справка о медкомиссии и второй экземпляр справки об операции на гландах (вот и кто меня тогда надоумил его попросить!). Адрес на конверте был написан очень простой: «Москва, Кремль, Министерство просвещения». До сих пор сомневаюсь, существовало ли тогда министерство с таким названием, может быть надо было писать «Министерство народного образования», или «Министерство высшего и среднего специального образования», или еще как-то, но как было написано – так и было.

Обратный адрес на конверте был указан мой, конверт был заклеен и опущен в почтовый ящик у почтового отделения.

Последние дни до начала нового учебного года потянулись в поисках учебников для девятого класса, практически безуспешных, потому что все учебники уже были раскуплены, как новые, так и старые, и ничего я не нашел. Ответа на мое письмо тоже не было.

СУДЬБА ИГРАЕТ ЧЕЛОВЕКОМ

Первого сентября пошел я в школу, №10, в девятый класс, куда мне было сказано в этом году не приходить. Никто меня, конечно, не погнал со школьного двора, первого сентября в школах праздник, общий сбор, школьная «линейка»: все классы выстроились по порядку на школьном дворе, поздравления, речи. Я пристроился к одному из девятых классов, где увидел больше знакомых мне ребят, это оказался 9А класс, никто меня ни о чем не спросил и ничего мне не сказал. После торжественной части прозвенел первый звонок нового учебного года, разошлись по классам со своими классными руководителями – до боли знакомая картина по предыдущим школьным годам. Сейчас же боль была реальной, и это была боль утраченной надежды. Конечно, все было не так уж смертельно, и после всех перекличек и знакомств, ознакомления с расписанием и т.д. пошел я опять в учительскую узаконивать свое здесь присутствие, где мне было милостиво разрешено оставаться в выбранном мной классе и принести завтра документы. Наш класс учился, согласно расписанию, во вторую смену. На следующий день я пришел пораньше, с нужными документами, сдал их завучу, которым оказался наш физик из моей предыдущей школы, с очень редким именем Диомид и очень обыкновенным отчеством Петрович – видимо, перевели с повышением в десятилетку.

Первый учебный день, новые учебные предметы, домашние задания – все, как всегда. Жизнь продолжалась, и надо было ее, эту жизнь, жить.

Третьего сентября, с утра, севши на велосипед, поехал я по своим знакомым друзьям- девятиклассникам попросить учебников, чтобы приготовить домашние задания. Что-то нашел, что-то – нет, но деваться было некуда, надо было хоть как-то запрягаться в этот девятый класс, если совсем ничего не делать – не поймут.

Подъезжая к дому, увидел у калитки почтальонку, которая разговаривала с моей матерью. «А вот и он приехал» - сказала мать, и почтальонка протянула мне сложенный листок бумаги, который держала в руке. Развернув его, я увидел, что это была телеграмма. В телеграмме значилось: «Вам предлагается срочно приехать в Ростовское мореходное училище Министерства рыбной промышленности для прохождения учебы». Вот так, без всякого обращения, типа «Ув. тов. Жуков», или как-нибудь еще. И подпись: «Администрация». Сказать, что я обалдел – значит ничего не сказать. Мать с почтовой работницей что-то мне говорили, может поздравляли, а может еще что – я не слышал, торжество восстановленной справедливости оказывается способно потрясти человека так, как ничто другое. Расписался за телеграмму в книге у почтальонки и помчался развозить назад учебники, которые только что взял у своих друзей.

После этого, с телеграммой в руке, на том же велосипеде рванул в школу за документами.

В школе на меня поначалу посмотрели, как на придурка, который толком не знает, чего хочет: то принимай его учиться, то отчисляй его из класса, потому что он передумал. Но телеграмма свое действие все же возимела, и я был отправлен к завучу за своими документами. Дождавшись Диомида Петровича с урока, изложил ему свою просьбу, объяснив, что получил вызов на учебу, и показал телеграмму. Завуч почему-то в восторг от моих слов не пришел. Вместо этого он повел меня в пустой класс, закрыл дверь и сказал: «Давай поговорим».

Говорил-то, в основном, он. Суть его речи сводилась к следующему: раз уж я с таким трудом восстановился в девятом классе, то некрасиво отрабатывать назад, он ведь тоже принимал в этом участие, и что теперь? Тем более, он сказал мне это прямо, я был принят в переполненный класс с перспективой, что, как закончивший восьмилетку с одними пятерками, я прямой кандидат на золотую медаль по окончании десятилетки. Что в этом случае мне вообще будет открыта дорога, о которой я и не мечтал: любой институт, любой университет. Я сидел, молчал, он видел, что я не собираюсь с ним соглашаться, приводил еще какие-то доводы и обещания, в конце даже упомянул, что жизнь у моряков тяжелая, а семейная – вообще никакая, с последним я был согласен, но отступаться от своего не собирался. Убедившись, что меня с места не сдвинешь, он отдал мне мои документы и пожелал успешной учебы на новом месте. Я поблагодарил его, сказал, что высшее образование от меня никуда не уйдет, и распрощался с этим хорошим человеком, одним из многих, из которых и состоит этот мир, что бы там не говорили. Забегая наперед, скажу, что данное Диомиду Петровичу обещание я сдержал, ВУЗ окончил, но это уже совсем другая история.

А сейчас я помчался домой, быстренько собрал свои вещички – много ли их у меня было, сказал маме: «До свидания» и очередным автобусом отбыл в город Краснодар, где успел купить билет на последний, тоже автобус, но до Ростова, куда прибыл после полуночи. Междугородный автовокзал находился тогда в районе Сельмаша (а может и сейчас там находится), до училища оттуда добираться троллейбусом, как мне сказали, около часа, да и троллейбусы уже не ходили. Пришлось дожидаться первого утреннего, на нем я и прикатил в район Старого базара, в квартале от которого и находился главный учебный корпус училища, на улице Обороны, дом 49.

Прогулявшись по утреннему холодку от троллейбусной остановки до главного учебного корпуса (ГУКа, как его сокращенно называли), я обнаружил, что вход с улицы Обороны закрыт, правда, висела табличка «Вход с ул. Станиславского». Последовавши указанию, я очутился на КПП и представился дневальному курсанту-третьекурснику. По времени только начинался шестой час утра, пришлось ждать, когда появится начальство. Первым, помню, через КПП прошел зам начальника по строевой и учебной части, дневальный доложил ему обо мне и получил указание сдать меня командиру роты, в которой мне предстояло жить и учиться ближайшие четыре года. Командир роты появился вскоре, я был представлен, и, по прошествии короткого времени, пока комроты зашел в ГУК и вернулся, я был препровожден им в первый экипаж, на улицу Серафимовича, 37, и сдан на руки дежурному по училищу, курсанту-пятикурснику, с подробными указаниями касательно меня.

11 класс. Урок военной подготовки. Ведёт его физрук. Всё как обычно: конспекты, бросание муляжей гранат, стрельба из пневматики. И всем абсолютно наплевать на урок. Парни ничего не писали и иногда прогуливали, кроме 3 человек. Но вот конец года. Надо же сдавать тетради на проверку. Первым иду я. Отдаю тетрадь, рассказываю, что всё писал, всё учил. В это время ребята шепчутся между собой. Я на это забил, но понял, что что-то готовится. После меня идёт другой, тоже который всё писал и учил. В это время мою тетрадь забирают, тип дописать материал. Мне было всё равно, главное, чтоб вернули. Затем пошли те, кто не готовились. Вот тут и началось веселье, ибо понесли снова мою тетрадку. Все сразу притихли и наблюдали - спалят или нет. Учитель посмотрел, почитал, а затем сказал: "Ну, молодец, 10 баллов. Я то думал уже двойку ставить". Все тихонько посмеялись. Затем пошла тетрадь второго парня, который готовился. Его конспекты также почитали во второй раз и отдали. Так наши тетрадки проверились около 6ти раз. Итог: дикий хохот после каждой проверки и у всех 10 баллов

А теперь тот же урок в мореходке на 2 курсе. Всем так же пофиг. Препод прошареный, говорит тип кто не здаёт тетрадь - выше 3 в итоге не получите. Ребята думают всё по той же схеме устроить, но хитрее - снимали скобы и меняли обложку тетрадей. Тут препод психанул, достал шуруповерт и после проверки делал дырку в углу. А если угол с дыркой срезали, то хитрец покрывался трёхэтажным морским матом

Папа ходит в море более 30 лет. Раньше ходил 3им и 2им механиком на нефтяном танкере, сейчас стармехом. Выкладываю его фото, которые он снимал на обычную мыльницу.

Kandalaksha, Russian Federation 20.04.11

Rotterdam, Netherlands

Rio de Janeiro, Brazil 02.09.10

San Francisco, USA 04.07.10

Fortaleza, Brazil 11.08.10

St. Eustatius, 17.09.10

Gaeta, Italy 21.10.10

St. Croix, Virgin Islands 18.02.11

Seven Islands, Canada 07.03.11

И последняя, где-то на севере...

Во времена моей учебы в мореходке на первом курсе нам устраивали поход в музей нашего учебного заведения. Там помимо различных тематических экспонатов были собраны фото курсантов, выпускников и других людей, решивших связать свою жизнь с морем. Такое вот фото я там нашла, оно показалось мне интересным и в один миг подняло мое расположение духа :)

Это было в начале 90-х. Пусть и лихих, но веселых! Мой свежеиспеченный супруг работал на т/х Улан-Удэ. Был такой замечательный пароход в Сахалинском пароходстве, не раздербаненном тогда еще реформаторами. Экипаж был - просто мечта! Все молодые, амбициозные. Капитан - как положено: седой и мудрый. Юрий Александрович Васильев. И пришел как-то на Улан-Удэ матрос новенький, после окончания Корсаковской "шмоньки". Ему сразу дали прозвище - Джек Восьмеркин-Американец. Помните, кино такое? Так вот, матрос был - просто точная копия главного героя! Он пришел на пароход со своей гармошкой. Сам он был с Кубани, работал там после армии комбайнером. Потом решил мир посмотреть, подзаработать. И подался в моря. Как его зовут - не помню, хоть убей. А вот Джек Восьмеркин - запомнила. Он за границей никогда не был. После вахты сидел на палубе, а зимой где-нибудь в тепле, играл вовсю на своей гармошке и пел песни. Всякие разные. Но особенно любил "Желтоглазая ночь". Короче - персонаж для перчено-соленого моряцкого юмора просто идеальный. И вот пришел наш Улан-Удэ с Джеком Восьмеркинысм на борту в Японию, в славный порт Тояма. Я тоже была на борту в качестве любимой супруги электромеханика, а по судовой роли - матрос-уборщик. О как! После приобретения всех положенных иномарок, пошли мы в город погулять, по магазинам походить. Джек с нами, он впервые в Японию попал. Пришли мы в супермаркет. Классический японский супермаркет - все есть, вежливый ненавязчивый персонал, итд. Но для человека из советского совхоза это был, конечно, шок. Джек немедленно купил себе жвачку, джинсы и (где он его откопал в японском маркете - до сих пор теряюсь в догадках!) - плетеное сомбреро. И в этом сомбреро, в новых джинсах и с полным ртом жвачки, являл собой Джек Восьмеркин ярчайшую рекламу победы капиталистического строя над коммунистической идеологией. Но наповал сразили Джека не джинсы, не жвачка и не прочие товары народного потребления. Его сразили ... ДВЕРИ. Двери , которые сами открывались. Вот только встал на коврик - и двери разъезжаются. Джек - здоровенный кубанский детина-комбайнер - вставал на коврик у дверей супермаркета, с радостной улыбкой наблюдал за дверью, сходил с коврика... Далее действо повторялось. Наконец нашим мужикам, которые в моря ходили уже не первый год и Тояму знали не хуже, чем Ванино, это надоело. И кто-то из экипажа сказал (внимание!): Джек, да вон, блин, купи себе такой коврик, вон их полно в хозяйственном отделе, стоят копейки. Купи и развлекайся на пароходе. А то жрать уже охота, пошли! Джек, счастливый, как космонавт Гагарин, вернувшийся из космоса, ринулся на кассу и купил ДВА (!) коврика. Такие себе коврики - зеленые, "травка", вон их сейчас и у нас давно полно везде. Бережно прижимая коврики к груди, Восьмеркин приволок их на пароход. Наши злыдни шли, еле сдерживая ржание. Далее на судне уже наблюдалась такая картина: всем срочно понадобилось ходить мимо каюты Восьмеркина. И наблюдать, как расстроенный донельзя недавний комбайнер наступал на оба коврика, топал по ним, прыгал на них и, чуть не плача, приговаривал - "Вот, я так и знал, что бракованные подсунут. Вот сволота косоглазая!" Мужики ему пообещали, что помогут обменять некачественный товар в следующий раз, когда судно опять придет в Тояму. Не знаю, чем бы это закончилось, но в рейсе кто-то все же сжалился и рассказал Восьмеркину, что коврики двери не открывают. А открывает их специальный элемент, вмонтированный в пол. А коврики - они коврики и есть. Но Джек был добрый и не обиделся. И продолжал петь песни под гармошку всем на радость. Проработал он года три. купил японский грузовик и микроавтобус, отправил в родное село и следом уехал туда же - жениться. Надеюсь, он живет счастливо. А коврики, наверное, до сих пор где-нибудь на пороге лежат. Коврики-то хорошие, качественные. Японские)))

С форума Bereg in