Из станицы в море ч.2 Курсантская жизнь⁠⁠

Первая часть: https://pikabu.ru/story/iz_stanitsyi_v_more_ch1_mnogo_teksta_5934868#comments

НАЧАЛО КУРСАНТСКОЙ ЖИЗНИ

Дежурного по училищу звали Женя, как и меня, фамилию его я долго помнил, но сейчас благополучно забыл, был он курсантом судоводительского отделения. Он взял у меня мои документы и перво-наперво повел в столовую, находившуюся тут же, в первом экипаже на первом этаже. Уже гораздо позже я узнал, что Женя выполнил этим самое, на мой взгляд, прелестное неписанное правило (или обычай) флота российского: вновь прибывшего на судно, на корабль, в расположение части и т.д. – сначала на-кор-мить человека! Я уже не помню, что мне дали поесть, помню только, что хлеб был очень странный: очень тяжелый на вес и невкусный, скорей всего с добавлением кукурузной муки, тогда вовсю рекламировались кукуруза и горох, как единственно здоровая пища, а также приветствовался отказ от мяса и масла, как исключительно вредных для здоровья. Потом я привык к этому хлебу, а сливочное масло выдавалось каждый день на завтрак, мясо же присутствовало и в супах-борщах, и во вторых блюдах – дома у нас, в основном, в ходу была утятина и курятина, не потому, что на мясо не было денег, а потому, что его элементарно негде было хранить – не было холодильника, холодильники тогда были страшный дефицит, а утки и куры бегали по двору, особого хранения не требовали, только корма, а если нужно было сварить борщ, мама или бабушка просто ловили очередную, оттяпывали голову, общипывали, потрошили – и в кастрюлю! Так жили все. И еще, что в училищной столовой было в ходу, так это гречка, или в виде каши, или в виде гарнира к вторым блюдам. В магазинах же гречку было тогда днем с огнем не найти! Вот такой парадокс.

Ну, я несколько отвлекся. Выйдя из столовой, мы пошли в ближайший санпропускник, где меня заставили принять душ, постригли под ноль, а мои вещи, я подозреваю, обработали пока я был в душе, на предмет разных насекомых, а может и чего-нибудь еще.

По возвращении в экипаж Женя нашел коменданта, с которым мы пошли на склад, расположенный здесь же, в подвале, который, судя по мощным стальным дверям на задрайках, был вообще-то бомбоубежищем, и я получил форму: флотские брюки х/б – 2 шт, форменку флотскую х/б – 2 шт, воротник к форменке – 2 шт, тельняшку матросскую – 2 шт, трусы х/б – 2 шт, носки х/б – 2 пары, ремень с медной бляхой с якорем – 1 шт, фуражку форменную – 1 шт, ботинки рабочие кожаные – 1 пару. Еле выбравшегося из подвала со всем этим добром в охапке, Женя повел меня далее в кладовку, где женщина средних лет, кастелянша, выдала мне постельное белье: две простыни, наволочку и полотенце, а затем - на четвертый этаж этого же первого экипажа, в расположение моей роты. На этаже к нам подошел курсант-дневальный и, увидев на рукаве у Жени повязку дежурного по училищу, доложил по форме, что роты номер один и два находятся на занятиях и что каких-либо происшествий не случилось, а затем показал кубрик, где мне предстояло жить, и удалился на свой пост. Мы с Женей зашли в кубрик: это была комната с четырьмя металлическими кроватями в два яруса, три из которых были аккуратно заправленными, а на четвертой лежал только матрас, простое одеяло и подушка без наволочки, с четырьмя же тумбочками, поставленными попарно одна на другую, столом посередине и четырьмя стульями. Кроме того в кубрике было четыре шкафчика для одежды, расположенные попарно по сторонам от входной двери. В кубрике никого не было – население было на занятиях. На сем Женя посчитал свои обязанности относительно меня законченными, сказав, что народ скоро придет, потому что время подбиралось уже к обеду, а пока я должен переодеться, заправить кровать и разложить и развесить в шкафчике свою одежду, а в тумбочке – личные вещи. Свою гражданскую одежду я должен упаковать в свой чемодан, чтобы сдать потом старшине роты на хранение.

Женя удалился, я остался один, все сделал, как он говорил, вышел из кубрика в коридор и отправился изучать прилегающие пространства.

В начале коридора, сразу за входной дверью, находились двери в общий туалет и общий же умывальник, на 10-12 мест и раковин каждый, все сияло чистотой, медные краны блестели. В коридоре пол был паркетный, тоже начищенный до блеска. В конце коридора возле тумбочки с телефоном сидел на стуле курсант-дневальный. Увидев меня, спросил, чего я так поздно приехал, я объяснил, не вдаваясь в подробности. Он, как оказалось, тоже был из нашей роты и высказал догадку, что вот почему вчера срочно отчислили одного курсанта, и посмотрел на меня уважительно: видимо, в его глазах я выглядел какой-то страшно важной персоной, для которой так вот запросто освобождают место в таком престижном учебном заведении!

Коридор, где были кубрики нашей роты, первого курса судомеханического отделения, от тумбочки дневального поворачивал под прямым углом налево и продолжался на такую же длину – это было расположение роты тоже первого курса, но судоводительского отделения. И у будущих судомехаников, и у будущих судоводителей в ротах было по три учебных группы по тридцать человек в каждой.

Пока общался с дневальным, подошло время, двери распахнулись, коридор наполнился топотом и гомоном, и в него хлынула лавина стриженых мальчишек в одинаковой форме, такой же, в которую сейчас был одет и я. Парни разбегались по кубрикам, я тоже пошел в свой, где и познакомился с его обитателями. Все произошло в дружелюбных тонах, ребята оставили учебники и тетрадки, мы все вышли в коридор на построение к обеду. Перед построением я нашел своего одноклассника, Ваську Зайку, он оказался в соседней группе, 130й, моя же группа была 129я, перекинулись с ним парой слов, он обрадовался, что не один теперь здесь, я тоже был рад, что буду теперь вместе со старым школьным другом, посетовали, что Коля Сергеев и Шурка Воробей пролетели с экзаменами, а то нас было бы больше, но поезд, как говорится, уже ушел; высказали надежду, что может быть на следующий год поступят.

Забегая вперед, скажу: ни на следующий год, ни позже эти парни в мореходку так и не поступили. Коля окончил десять классов, затем Краснодарский политехнический институт, стал инженером-станкостроителем, а Шурка после десятого класса так никуда и не поступил, занимался черт знает чем, начал пить. Последний раз я видел его в 1992 году, когда, будучи в станице, встретил его у магазина, он попросил у меня два рубля – на что-то якобы ему не хватало, я дал, хотя понял, на что ему не хватает. Мы так и не поговорили – он сразу куда-то исчез, но не в магазин, который был закрыт на обеденный перерыв, до открытия оставалось еще минут десять. Часом позже, когда я рассказал об этой встрече брату, тот меня выругал, сказав, что Шурке денег давать не следовало, поскольку он сейчас опять запьет надолго, что все это знают и никто денег ему никогда не дает. Что и где он мог купить на эти несчастные два рубля – скорей всего какой-нибудь самый дрянной самогон, такие люди места знают.

А сейчас построение состоялось, старшина группы представил меня курсантам, и мне было разрешено встать в строй. После этого вся рота пошла в столовую, курсанты расселись за уже накрытыми столами и принялись за еду.

После приема пищи все поднялись на свой этаж, взяли учебники и тетради, а я – только тетради, потому что учебников пока не имел, опять имело место быть построение, и группа отправилась на занятия согласно расписанию. После занятий я заскочил в канцелярию, получил свой курсантский билет, и далее – в библиотеку, где мне выдали полный комплект учебников для первого курса судомеханического отделения. После этого только я почувствовал себя настоящим курсантом и понял, что ЦЕЛЬ достигнута, теперь надо запрягаться в работу. Впереди были четыре года учебы, жизни по новым правилам, предстояло научиться многому, чего дома делать не приходилось никогда. Перво-наперво это дисциплина, следование всем и всяческим правилам и расписаниям, начиная от правильной заправки своей койки, содержания в порядке одежды и обуви, содержания в чистоте кубрика, несения службы в нарядах с выполнением соответствующих работ, как-то: мойка массы грязной посуды и чистка картошки на камбузе, в столовой накрывать столы и убирать их на завтрак, обед и ужин, пришлось научиться мыть полы в умывальнике и туалете, чистить раковины и унитазы, натирать паркет в коридоре, выполнять распоряжения разных над тобой командиров, выполнять распорядок дня.

Распорядок дня был следующий:

07:00 - подъем

07:30 – 08:00 – завтрак

08:30 – 10:05 – первая пара занятий

10:15 – 11:50 – вторая пара занятий

12:00 – 12:30 – обед

13:00 – 14:35 – третья пара занятий

14:45 – 16:20 – четвертая пара занятий

18:00 – 18:30 – ужин

20:00 – 22:00 – самоподготовка

22:30 - вечерняя поверка

23:00 - отбой

Про учебу я как-то беспокоился меньше, она мне в школе давалась без особого напряга, здесь я тоже не ожидал каких-то сюрпризов. Скажу сразу: предположения меня не подвели, процесс был привычный, хотя много предметов было новых, сначала общеобразовательных за девятый и десятый классы, английский язык, прежде мною нелюбимый, пошел неожиданно легко, видимо раньше просто не было стимула, а когда начались специальные предметы, определяющие твою профессию, стало вообще интересно: хотелось получить как можно больше знаний, подсознательно чувствовалось, что это то, чем ты будешь зарабатывать на хлеб свой насущный.

УЧЕБА, УЧЕБА, УЧЕБА

Занятия проходили по кабинетной системе в аудиториях ГУКа и аудиториях на первом и втором этажах второго экипажа, который находился в двух кварталах от ГУКа по адресу ул. Обороны, 8. На третьем, четвертом и пятом этажах второго экипажа находились кубрики для курсантов четвертого, третьего и второго курсов судомеханического отделения соответственно. Судоводители же оставались жить в первом экипаже, переселяясь этажами ниже, согласно своего курса. Учеба – шесть дней в неделю, в воскресенье – три часа строевой подготовки. Так же строем группы перемещались между ГУКом и экипажами. Вообще строевая подготовка – это отдельная часть нашей учебы и жизни, уметь ходить в строю правильно – целая наука, подробно я на ней останавливаться не буду, скажу лишь, что строевая способствует выработке правильной осанки, правильной походки, правильных движений рук и ног. Любой отряд, группа, взвод, рота, батальон, идущие в строю, выглядят красиво и производят впечатление. Человек, прошедший эту школу, всегда выгодно выделяется из толпы своими экономными движениями и статью, даже будучи в гражданской одежде.

Как видите, свободного времени у нас оставалось не так уж много. Увольнения в город в первый месяц первого курса были запрещены – карантин, да и форму для возможности выхода в город, т.е. суконные брюки, форменку и выходные ботинки, а также бушлат, шапку и шинель должны были выдать только в конце сентября. Ну и, кроме того, на увольнение в город ты мог рассчитывать, если у тебя с учебой и дисциплиной все в порядке, а уж если нет – забудь. Что касается учебы, то тут уж от каждого зависело по его способностям, а вот дисциплина, как я уже говорил, включала в свое понятие такой объем правил, что к неукоснительному выполнению которых мы все, кто в большей, кто в меньшей степени, оказались не готовы. Способность человека к самоорганизации изначально у всех разная, процесс ее совершенствования предусматривает, видимо, тоже какие-то врожденные способности, у кого они есть – тем легче, а у некоторых их нет напрочь, это постоянные кандидаты на внеочередные наряды, лишение увольнений в город, а также лишение стипендии, как, кстати, и за плохие отметки по учебным предметам. Да-да, кроме всех вышеперечисленных благ нам еще выплачивалась и стипендия, правда очень небольшая, всего шесть рублей в месяц, но тогда, после денежной реформы 1961 года, это были вообще-то деньги: пачка сигарет «Памир» стоила 10 копеек, «Прима» - 14 копеек, кружка пива – 22 копейки, билет на трамвай – 3 копейки, на троллейбус – 4 копейки, на городской автобус – 5 копеек. Хлеб в магазине стоил 20 копеек, самое дешевое мороженое – 7 копеек и т.д. Я тогда табак не курил, пиво тоже не пил, хлеб покупать тоже не было нужды, но мороженое – а почему бы и нет, в кино – только давай, 20 копеек билет на дневной сеанс! Терять возможность получать какие-то удовольствия из-за плохой учебы или дисциплины я уж никак не собирался, тем более, что с самого начала я вбил себе в голову следующее: поскольку меня сюда приняли таким необычным образом, внимание к моей особе, видимо, будет особо пристальным, и, если что – выгонят, не успеешь оглянуться!

Забегая опять вперед, скажу, что поставленную перед собой задачу я выполнил: учился только на четверки и пятерки, тройка была единственная – по обществоведению, на распределении был пятым в списке, что позволяло самому выбирать место будущей работы, начиная со второго курса был назначен помощником старшины группы. Перед госэкзаменами мне предложили эту тройку по обществоведению пересдать, и тогда бы я окончил училище с красным дипломом, но я отказался, как тогда в школе от перспективы золотой медали. Но до этого еще предстояло дожить, а пока потекла жизнь курсантская со всеми ее прелестями и «прелестями»: учеба, хождение в наряды, лабораторные работы и курсовые проекты, семестровые и курсовые экзамены, выходные и каникулы.

Учили нас многому. На левом берегу Дона, в затоне напротив элеватора, у училища была оборудована водная станция: отгороженное понтонами водное пространство представляло собой отличный открытый пятидесятиметровый бассейн, разделенный, как положено, на дорожки, рядом у причала были пришвартованы полдесятка шестивесельных ялов – шлюпок-шестерок и училищный разъездной катер, на берегу имелся довольно просторный ангар для зимнего хранения шлюпок и разного имущества: весел, мачт, парусов для шлюпок, спасательных кругов и жилетов, кранцев, швартовных концов и т.д., и т.п. Заправлял всем этим хозяйством бывший речник, которого все звали Боцманом, настоящее его имя-фамилию знали, наверное, только в канцелярии училища, лет ему было, на мой взгляд, далеко за пятьдесят. Все добро содержалось в образцовом порядке, хотя помощников каких-то у него я ни разу не видел. Имущество довольно специфическое, человек, не обладающий соответствующими знаниями, с такой работой просто не справится. Единственно, в чем он просил помощи курсантов – это затащить в ангар шлюпки перед наступлением зимы: какой-либо лебедки в ангаре не было.

Так вот, на этой водной станции, в бассейне, нас учили плавать, кого в большей степени, кого в меньшей, в зависимости от уровня умения каждого. Один человек в нашей группе не умел плавать вообще – да и где ему было научиться, он приехал из станицы в ставропольской степи, где ближайшая речка была по колено, да и та в средине лета пересыхала насовсем. Надо сказать, плавать он научился очень быстро. Мои же навыки в этом деле нашему физруку очень понравились, объяснение тут очень простое: я вырос и научился плавать на Кубани, а эта река плохого умения плавать не прощает, быстрое течение, водовороты, резкие перепады глубин очень способствуют повышению мастерства. Человек, не способный к этому, сами понимаете, или тонет, или, если инстинкт самосохранения хорошо работает, бежит от этой речки как можно дальше, в какой-нибудь пруд или ставок. Так вот, физрук сразу положил на меня глаз, сказав, что я буду включен в училищную команду по плаванию и буду отстаивать честь училища на разных соревнованиях. Согласия моего ему не требовалось априори, поскольку курсант-первокурсник – существо безответное, будет делать, что скажут, беспрекословно, я начал ходить на тренировки в бассейн, участвовать в соревнованиях, каких-то дивидендов это мне не приносило, а, наоборот, только мешало учебе. В конце концов, уже будучи на третьем курсе, я это дело бросил к великому неудовольствию физрука, начальство меня поняло и поддержало: ведь действительно, я же сюда учиться приехал, а не спортивную карьеру строить. Все тогда закончилось мирно, но аукнулось десять лет спустя. Я тогда работал в объединении «Атлантика», в городе-герое Севастополе, был уже вторым механиком, ежегодные медкомиссии проходил без проблем. Но, по существующим тогда правилам, до достижения 28-летнего возраста электрокардиограмму ни у кого не снимали, и, когда сняли мою ЭКГ в первый раз, когда мне стукнуло двадцать восемь, местная терапевтша (или терапевтиня) доктор Суворова, чуть не грохнулась в обморок, до такой степени эта кардиограмма была хреновая. Начались почти боевые действия Жукова с Суворовой: одна сторона утверждала, что с такой кардиограммой о море надо забыть, другая сторона уверяла, что никаких признаков какой либо болезни не чувствует, здоров, как бык ( что было истинной правдой), бодяга длилась долго, потом мне было милостиво разрешено ходить в море, в портовой поликлинике я был поставлен на особый контроль с целью отслеживания динамики изменения моей ЭКГ. Динамики в дальнейшем не проявилось никакой, ни в худшую, ни в лучшую сторону, и я был оставлен в покое. Вопрос «почему?» правда остался висеть, и только через несколько лет один опытный врач-кардиолог при разговоре на эту тему спросил меня, не занимался ли я в молодости спортом? После моего ответа: «Да, плаванием» - он сказал, что мне следует благодарить за это моего тогдашнего тренера, который меня постоянно перегружал на тренировках. Такой вот спорт, лучше не связываться! Это хорошо еще, что Господь надоумил меня вовремя бросить это дело, а то погубил бы я себя насовсем. С тех пор один только вид крытых или открытых бассейнов вызывает у меня непередаваемое отвращение.

Опять я забежал далеко вперед. Так вот, плавали мы в этом бассейне на водной станции до тех пор, пока температура воды в нем не опустилась до 16 градусов – нижний предел для такого рода занятий. После этого начали осваивать греблю на шлюпках и занимались этим делом до тех пор, пока по реке пошла шуга, т.е. до начала ледостава. Ну что сказать, моряк должен и хорошо держаться на воде, и уметь управляться со спасательной шлюпкой – и на веслах, и под парусом, все это неотъемлемые части морского дела. Хождение на шлюпке под парусом у нас началось на втором курсе и продолжалось опять же до тех пор, пока по Дону пошла шуга, как сказал Боцман: «Будете ходить, пока штаны к банкам (сидениям в шлюпке) не начнут примерзать – так оно и было! За это время мы освоили постановку паруса, управление им на разных галсах: фордевинд – попутный ветер, галфвинд – ветер в борт, бейдевинд – идешь почти против ветра, бакштаг – ветер сзади-в борт, научились лихо выполнять повороты «оверштаг» и «через фордевинд», наука интересная и полезная, без этих знаний и навыков настоящего моряка-профессионала не бывает. Для нас, будущих судомехаников, парусное дело шлюпками и ограничивалось, а наши судоводы ходили на парусную практику на больших парусных кораблях, а училище им. Седова даже имело свою учебную баркентину «Альфа» - трехмачтовую шхуну-барк: фок-мачта – с прямыми парусами, грот и бизань – с косыми. Если кто видел фильм «Алые паруса», снятый по прелестной новелле Александра Грина, знайте, что «Секрет» капитана Грея – это «Альфа». Мне пришлось как-то работать с одним боцманом, он на этих съемках выполнял на «Секрете» свои обязанности, т.е. был боцманом этого корабля, всю команду переодели соответственно, ну и алые паруса пошили специально для этих съемок, он много рассказывал про этот, по всему чувствовалось, очень значительный эпизод в его жизни. Моряки вообще впечатлениями не обделены, всякие диковинки для них в порядке вещей, как баланс против монотонной работы в море, но кино у тебя на пароходе или корабле снимают уж точно не каждый день! Кроме того, его потом пригласили на съемки другого фильма – «Остров Сокровищ», по Стивенсону, им на шхуну «Испаньола» тоже нужен был хороший парусный боцман, правда кораблик этот был построен на скорую руку, только для съемок фильма, на переходе из Херсона в Севастополь, к месту съемок, чуть не утонул, но фильм сняли, «Испаньола» оказалась не у дел, использовать ее, как плавсредство, было нельзя, потому что построена была без соблюдения правил судового Регистра, она долго стояла у причала судоразделочного завода в Инкермане, там с ней ничего не могли, а скорей всего, не хотели сделать: да и то сказать: какого хрена деревянное судно притащили на завод, специализирующийся на разделке списанных гражданских судов и военных кораблей на металлолом? В конце концов ее отбуксировали в Ялту, подняли из воды и поставили на бетонные кильблоки в конце набережной, переоборудовав в ресторан. Не удивлюсь, если она там стоит и поныне.

Ну вот, а на первом курсе, когда шлюпочные дела закончились, у нас начались дела слесарные. Тоже все правильно: механик должен уметь пользоваться слесарными инструментами, работать с разными металлами, знать их свойства, получить соответствующие практические навыки, быть знакомым с разными способами термообработки – это тоже наука, и мы ее старались постичь, каждый, опять же, в меру своих способностей – руки, как известно, не у всех растут из того места, которое надо. Тогда существовали разряды у рабочих профессий, всего их было шесть, шестой – самый высший, нас учили до уровня 2 – 3 разряда, у кого как получится, я свой третий честно заработал, мне было интересно работать с металлом, потом эти знания и умения мне очень помогали в работе. По окончании курса слесарного дела нас распределили по городским предприятиям для прохождения практики. Я, в составе группы из десяти человек, попал на завод «Южтехмонтажавтоматика», но, к сожалению, нам, практикантам, каких либо серьезных работ не поручали, и ничего нового для себя я из этой полуторамесячной практики не почерпнул, за исключением, разве что, знакомства с гальваническим производством – его я увидел впервые, уроки школьной физики здесь воплощались в реальность, это было здорово! Мы тут же втихаря отхромировали медные бляхи наших ремней – оставили себе память о практике.

На втором курсе, опять же после шлюпок, нас начали учить токарному делу. В училищной мастерской было три токарных станка: тип 1А62, «Bradford» - то ли американский, то ли английский, третьего станка марку не помню, он был меньше первых двух, с высотой центра шпинделя над станиной всего 100 мм, отечественный, новый, современный и очень точный. На нем разрешали работать, только когда ты хорошо научился на первых двух. Было также два фрезерных станка: вертикально-фрезерный и горизонтально-фрезерный, а также строгальный станок, сверлильный и наждачный. После курса обучения работе на всех этих станках нас опять распределили по городским предприятиям на производственную практику.

Я попал на Паровозоремонтный завод и, хотя поначалу не обрадовался, впоследствии был благодарен судьбе за такой подарок. Да, завод ремонтировал именно паровые локомотивы, причем разных типов и назначений, в основном, правда, магистральные, после ремонта они выкатывались из ворот завода как новенькие – и это в эпоху, когда железные дороги в Союзе уже были полностью переведены на тепловозную и электрическую тягу! Заинтересовавшись этим вопросом, я получил объяснение очень простое: почти все эти паровозы перегонялись на специальные станции и ставились на консервацию на случай войны – вот так, ни больше, ни меньше! И тут, как мне кажется, нельзя упрекать кого-то в излишних милитаристских настроениях: последняя война закончилась всего двадцать лет назад, страшные потери и уроки этой войны были свежи в памяти, поэтому теперь все учитывалось наперед. Если тепловозу, скажем, нужно качественное дизельное топливо, а электровозу, как минимум, контактная сеть с соответствующим в ней напряжением, то, чтобы ввести в действие паровоз, достаточно, грубо говоря, налить в котел воды из ближайшей речки, а в топку бросить любые дрова – подойдет даже соседний забор! Вот так!

В связи с этим, не могу удержаться от нескольких хороших слов в пользу двигателя внешнего сгорания, чем и является паровая машина. Это – абсолютная «всеядность», лишь бы это топливо горело, а что это будет – дрова, каменный уголь, нефтепродукты или нефтеостатки, пусть даже обыкновенные коровьи кизяки – да мало ли что можно спалить в паровозной топке, хоть те же кукурузные будылья или обыкновенную солому! Так что привет отцу и сыну Черепановым!

Ну вот, а пока я был направлен в механический цех, довольно обширное помещение под высокой крышей с застекленными вставками для естественного освещения, с полом, покрытым светло-коричневой керамической плиткой и огромными фикусами в кадках и приставлен помощником и учеником к одному из токарей. Назвать его чистым токарем, правда, было бы неправильно, он работал одновременно на нескольких станках: фрезерный и строгальный станки работали у него на автомате, останавливались, когда работа заканчивалась, и нужно было установить новую заготовку, сам он работал на токарном станке, станок этот по тем временам был новейшей марки, 1К62, я такой станок увидел впервые. Мой новый наставник быстро определил уровень моей подготовки, продемонстрировал особенности нового для меня токарного станка, и вскорости я уже самостоятельно работал на нем, выполняя какие-нибудь не очень сложные детали. Такая практика мне нравилась: серьезное отношение ко мне, как к практиканту, никаких сомнительных указаний и распоряжений, показывающих тебе, зеленому, твое истинное место в этом мире, - ничего этого не было. Как и не было чрезмерной загруженности работой, поэтому я был волен в свободное время знакомиться с заводом, ходить по разным цехам, наблюдая какие работы и как выполняются. Мне все было интересно: чистка паровозных котлов и замена в них дымогарных труб в котельном цеху (грохот там стоял невообразимый, а также грязь, пыль, сажа – соответствующие), гудящие вагранки (печи для плавления металла), кучи формовочной смеси, опоки, готовые отливки в литейном цеху – цех тоже не отличался стерильностью, мягкая, какая-то завораживающая работа пневматических молотов в кузнечном цехе – и т.д. и т.п. Кстати, на заводе был еще один молот, паровой, арочного типа, очень мощный, он находился в отдельном помещении, на него работал свой паровой котел. На этом молоте ковали крупные заготовки, такие, как ступицы паровозных и вагонных колес, когда этот молот работал, весь завод подпрыгивал, как при землетрясении.

******

Почему я рассказываю обо всех этих вышеописанных делах? Я не знаю современных программ подготовки морских специалистов, я показываю, как это было в наше время, насколько основательно нас готовили к нашей профессии – так это все было в средней мореходке, а не высшей, потом многие средние мореходки вообще упразднили, наша тоже не стала исключением. Остальные в новые времена громко назвали Морскими академиями, так же стали именоваться и высшие мореходные училища, и я сильно сомневаюсь, что где-нибудь теперь учат правильно держать напильник или заставляют отрабатывать кистевой, локтевой или плечевой удары молотком. В лучшем случае прокрутят видеофильм, какая там практика!

В конечном итоге получается вот что: работая, как старший механик, с смешанными экипажами на разных судах мирового торгового флота, я много раз сталкивался с отсутствием у наших молодых соотечественников этих элементарных знаний и навыков, а вот филиппинцы, индонезы, турки, румыны, индусы, пакистанцы, даже какие-нибудь занзибарцы или нигерийцы этими знаниями и навыками владеют. К чему это приводит? Правильно: к неконкурентноспособности русских специалистов, к понижению имиджа России, только и всего! Особенно запомнился один выпускник из петербургской Макаровки – тот не умел вообще ничего! Он был направлен сразу после окончания училища и сразу третьим механиком и сразу на газовоз, где я был стармехом. Пришлось его списывать. А это уже совсем другая история….