noDream11

Первая часть: https://pikabu.ru/story/povest_yuzhnyikh_morey_ch1_6858044

Вторая часть: https://pikabu.ru/story/povest_yuzhnyikh_morey_ch2_6860395

Уважаемые читатели это будет заключительная часть данной повести. Постараюсь автору(отцу) донести, что надо больше. Продолжим...

МОРЕ ЧЕРНОЕ

После Ейска путь наш лежал в Херсон: нужно было менять практикантов – у студентов практика была короткая, всего месяц, и она заканчивалась. По пути зашли в Севастополь за зарплатой, заодно нам заменили радиста.

На входе в Днепро-Бугский лиман по левому борту открылся остров Березань, где расстреляли мятежного лейтенанта Шмидта – стела в виде паруса, установленная на месте его расстрела, хорошо просматривалась с моря. Пошли по Днепровскому каналу, по левому борту остался город Очаков, вошли в Днепр. Правый берег был весь застроен дачами до самой воды, левый – не просматривался, камышовые заросли скрывали перспективу, где они заканчивались – было не видно. Ранее мне рассказывали знакомые херсонцы, что это были знаменитые плавни – рай для местных рыбаков-браконьеров.

Простояли несколько дней в Херсоне. Я здесь не бывал никогда, и мне было интересно познакомиться с городом, о котором был много наслышан. Зашел, конечно, и в мореходку, курсантов из которой нам предстояло забрать на судно. Все в ней было привычным и еще не забытым мной по своей «альма матер», только здесь в главном учебном корпусе курсанты несли вахту с пристегнутыми на поясе широкими шпагами - палашами – у нас этого не было.

Приняв на борт курсантов, вышли из Херсона и пошли в Севастополь: надо было получить зарплату, да и для курсантов была предусмотрена культурная программа – посещение достопримечательностей Города-героя: Панорамы обороны Севастополя 1854-55 годов, диорамы на Сапун-горе, Малахова кургана, других мест героического прошлого – да что там говорить, весь этот город есть сплошная достопримечательность! Все это обеспечило нам несколько дней стоянки в порту, за это время получили продукты, техническое снабжение, пресную воду, топливо. Заменили нам третьего помощника капитана – пришел, как выяснилось позже, бывший штурман с подводной лодки, вышедший на пенсию в 39 лет, а не в 40, как положено, по причине очень простой: его лодка пошла на слом, а дослуживать оставшийся год на другом корабле, командование посчитало нецелесообразным, и его отправили на пенсию, получается, досрочно. Ну и, естественно, какой же мужик будет сидеть на пенсии в таком возрасте – устроился на работу. Нового третьего звали Феликс, а раз Феликс – значит Железный, как сразу его окрестили и команда, и курсанты.

Так получилось, что из Севастополя вышли под вечер – путь наш лежал теперь на Кавказское побережье. Наступило короткое время южных сумерек, проходили траверз Балаклавы. Балаклава в те времена была закрытым городом: там базировался основной состав подплава Черноморского флота. Я в это время находился на мостике, коротая время в разговорах с новым третьим помощником, Феликсом. Вдруг с берега поступил запрос световым семафором: «Кто?». Это балаклавский пограничный пост запрашивал проходящее мимо них судно, т.е. нас. Феликс положил руку на ключ, чтобы отсемафорить клотиком (огнем на верхушке мачты), как положено: «УС Руслан», но именно в это время свет погас на всем судне, потухли даже ходовые огни. Получилось, что мы специально замаскировались! Я рванул в машинное отделение, на вахте в это время был моторист, и уже прибежал третий механик. В машине было тоже темно – третий до сих пор так и не удосужился сделать автомат аварийного освещения! Главный двигатель работал нормально – все насосы, его обслуживающие: охлаждения и смазки – были навешенными и не зависели от электропитания, вспомогательный дизель-генератор работал, но ток на главный распределительный щит не поступал. Выяснилось, что вышла из строя муфта между дизелем и генератором. Запустили другой ДГ, подключили на щит, освещение появилось, все, что обесточилось – заработало. Я опять поднялся на мостик. Феликс уже ответил береговому посту, кто мы есть такие, дополнительных вопросов оттуда не последовало. Между тем южная ночь уже полностью спустилась на землю и на море, накрыла своим звездным куполом – нигде больше, ни в каких других морях, южных или северных, я не видел такой красоты – только на Черном море! На палубе звучала гитара, курсанты пели свои курсантские песни, как и мы когда-то, пароход шел сквозь ночь своим курсом.

Вообще курсанты, конечно, сильно отличались от наших предыдущих практикантов – студентов техникума. В курсантах чувствовалось воспитание, морские училища в те времена были военизированными учебными заведениями, а это ведь не только воинская подготовка, но и своеобразная философия, которая прививается человеку и выделяет его из окружающей толпы. Студенты же были народ разношерстный, что называется, такой, как все, прелести воинской подготовки им предстояло пройти в будущем, когда их призовут в армию, поэтому в них пока не было того объединяющего стержня, который присутствовал у курсантов, и которые, кстати, освобождались от воинской службы по окончании училища. Гитары у студентов почему-то тоже не было, и песен они не пели, хотя, может быть, нам просто такие студенты попались – безгитарные и не поющие. И еще: их руководитель практики как-то раз сказал мне по секрету, что в прошлом году у них были отчислены двое студентов за принадлежность – внимание! – к националистической организации УНА-УНСО. Вот такая публика…

На судне курсанты в первую очередь быстренько познакомились с коком. И дело тут было не в известном принципе «подальше от начальства, поближе к кухне», или в данном случае, к камбузу. Петрович, как звали кока, был человеком общительным, своих детей по причине своей зековской доли так и не заимел, ему было тоже интересно общаться с молодежью. Историй из лагерной жизни он знал немереное количество - и жутких, и смешных. Курсанты, слушая его рассказы, часто переспрашивали его: дело было в том, что Петрович, рассказывая, часто невольно переходил на «феню»: за двадцать лет она въелась в него крепко, да еще он и заикался, поэтому иногда его речь становилась совсем непонятной. За его заикание все на судне звали его «Пе-пе-пе-трович», он не обижался. Кормил он нас, как я уже говорил, великолепно, на камбузе работал виртуозно: курсанты часто приходили на камбуз посмотреть, например, как Петрович жарит котлеты: дождавшись, когда они прожарятся с одной стороны, Петрович надевал рукавицы, вынимал противень с котлетами из духовки, каким-то неуловимым движением его встряхивал – и все котлеты, штук пятьдесят, аккуратно переворачивались на другую сторону. Это выглядело невероятно, курсанты были в восторге!

На следующий день после обесточивания выяснили, что резино-шинная эластичная вставка муфты между дизелем и генератором повреждена и требует замены, а запасной у нас нет. Связались с Управлением и через какое-то время получили распоряжение зайти в Новороссийск и отремонтироваться у плавмастерской местного рыбного порта.

Новороссийский рыбный порт представлял тогда один «ковш» в западном районе Новороссийской (Цемесской) бухты, как раз в районе впадения речки Цемес (откуда и название) в бухту, совсем рядом с городской набережной, да и самим городом. Мы стали к причалу рядом с плавмастерской, вставка для нашей муфты у них нашлась, а может и заранее приготовили, курсанты, между тем, во главе со своим начальником практики и нашим помпоучем рванули по местным местам боевой славы: Малая земля, Шесхарис с простреленным, как решето, остовом товарного вагона, Голубая линия – система укреплений, построенная немцами и считающаяся ими неприступной, но взломанная Красной Армией и т. д. И, конечно, герой и легенда Новороссийска – майор морской пехоты Цезарь Куников, командир первого десанта на Малую землю, о котором мог тогда рассказать каждый новороссиец.

Отремонтировавшись, пошли дальше вдоль кавказского побережья. Виды здесь открывались несколько иные по сравнению с Крымом. Кавказ более зеленый, в Крыму больше скал, здесь их практически не увидишь, горы выше, чем в Крыму. Но все такое же множество прибрежных городков и поселков, летом, как правило, переполненных отдыхающим людом.

Постепенно дошли до Туапсе и легли в дрейф на рейде. Поднявшись на палубу из машинного отделения, я увидел, что боцман с курсантами готовят к спуску «тузик» - рабочую шлюпку. Рядом стоял старший помощник капитана, который на мой вопрос ответил, что шлюпка повезет капитана на берег, а нам приказано ждать потом его дальнейших указаний. Признаться, я ничего не понял. Шлюпку спустили на воду, два курсанта сели на весла, боцман – на руль, капитан сел пассажиром, шлюпка отвалила от борта, развернулась и пошла в сторону берега. Высадив капитана на берег, шлюпка развернулась и пошла к судну. Боцман сказал старпому, что капитан распорядился швартоваться «в-о-о-н к тому причалу». Шлюпку подняли, я пошел в машину, старпом – на мостик, и мы пошли «в-о-о-н к тому причалу».

Позже я узнал, да что там узнал – убедился в этом на собственном опыте, что капитан Василий Алексеевич швартоваться не любил по той простой причине, что напрочь не умел.

Швартовались недолго – старпом, в отличие от капитана, швартоваться умел быстро и точно, с изяществом бывалого моряка. Когда я поднялся из машины на палубу, увидел, что мы стоим кормой к торцу довольно широкого, метров двадцати, пирса, боцман со швартовной командой заводят на кнехты последние концы, прогуливающийся по пирсу отдыхающий народ любуется нашей работой. Посмотреть было на что: белый, ухоженный пароход, расторопная и умелая команда, четкие распоряжения офицеров, золотые нашивки на погонах их белых отутюженных рубашек, - все это производило впечатление, особенно на девушек, да и дам постарше: глаза их горели неподдельным восторгом. Наконец – все концы заведены и обтянуты, с борта судна подан трап, флаг перенесен на кормовой флагшток – представление окончено, у трапа встал вахтенный с бело-красной повязкой на рукаве. Зрители с пирса никуда не исчезли, одни уходили – другие подходили, любопытные девчонки заваливали курсантов ворохом вопросов, те отвечали – никто за словом в карман не лез. Знакомства и назначение свиданий происходили тут же - по всему чувствовалось, что мы появились тут и вовремя, и к месту.

Мы простояли в Туапсе более недели. Капитан за это время не появился на борту ни разу. Мне объяснили причину, я был в очередной раз удивлен, люди каких судеб встречаются на моем пути. Дело в том, что наш Василий Алексеевич, во время войны – маленький мальчик Вася, оставшийся без родителей, был спасен от неминуемой гибели от голода и холода нашими бойцами и прошел с ними до конца войны как сын полка. Так вот, бывший командир того полка, практически названный васин отец, теперь жил здесь, в Туапсе, вместе со своей женой, которая служила тогда в том же полку санитаркой. У пары своих детей не было, поэтому в Васе они души не чаяли, а для Василия Алексеевича это были единственные родные люди.

Курсанты, да и не только курсанты, быстро обзавелись подружками, после рабочего дня на судне оставалась только вахта: молодость, лето, море, - жизнь заставляла следовать своим законам. У меня тоже появилась Зойка, с которой я познакомился на пляже, куда мы ходили в свободное время. Я к тому времени уже был женат, все это воспринималось мной поначалу не более, чем временное приключение. Зойке было восемнадцать лет - черноглазый смешливый чертенок, восторженно смотревший на мир, в ней чувствовалась примесь какой-то южной крови, хотя сама она была из Тулы, а здесь каждое лето отдыхала у своей бабушки. Мы проводили время вдвоем, дальше поцелуев дело не доходило, но нам было и так хорошо, и, как мне казалось, мы просто боялись спугнуть наше вот это маленькое счастье. Оказывается, так бывает, ни до, ни после я не испытывал такого состояния души своей. Каждый вечер я провожал ее до бабушкиного дома на гору Паук и возвращался на пароход с мыслью, что завтра опять увижу ее.

Но все хорошее заканчивается – нам надо было возвращаться в Севастополь, и мы распрощались с Зойкой в надежде встретиться опять, ведь лето еще не кончалось, и мы должны были вернуться сюда снова.

В Севастополе нам выдали задание идти в Ялту, дождаться там прихода военного сторожевого корабля, после чего отрабатывать с ним в море задачи по военно-морской подготовке курсантов. Мы пришли в Ялту и стали кормой к пирсу на городской набережной, с наружной его стороны. Внутренняя сторона этого пирса служила причалом для прогулочных катеров. Швартовались долго, я замучился в машине запускать, останавливать и реверсировать главный двигатель. Оказывается, швартовался непосредственно сам капитан, у него ничего не получалось, толпа на набережной откровенно смеялась, в конечном итоге старпом выгнал его с мостика и пришвартовался сам. Рядом с нами ошвартовались еще два таких же учебных судна – «Седов» и «Метеор».

Ялта являла собой резкий контраст по сравнению с Туапсе: курортников было – масса, набережная в любое время суток – забита народом, пляжи – тоже, создавалось впечатление, что здесь никто никогда не спал, рестораны, кафе, просто какие-то «едальни» были забиты под завязку, женщины были какие-то агрессивные – расхватали наших курсантов вмиг, те, конечно, были совсем не против, но меня все это, признаться, пугало. Нет, не для отдыха сюда стремился народ, совсем не для отдыха, а вволю повеселиться, или, как сейчас говорят, оторваться по-полной! После нескольких попыток захомутать меня на набережной я сидел на пароходе, как мышь, покидая его лишь когда надо было купить сигарет или любимого мною молока, и короткими перебежками преодолевал расстояние до ближайшего гастронома. Зато курсанты возвращались на судно лишь под утро, потом весь день ходили, как сонные мухи, а вечером опять исчезали – откуда только и силы брались!

Мы простояли в Ялте две недели. Никакой сторожевик так и не пришел, ждали мы его, получается, напрасно. Что было делать, пошли в Севастополь. Получили топливо, снабжение, продукты и, неожиданно, нового капитана. Какая в том была причина – не знаю, да мне было как-то все равно. Новый капитан был из «вояк», служил когда-то командиром тральщика. Человек он был добродушный, не солдафон, никого не «строил» - ни нас, ни курсантов.

Выйдя из Севастополя, взяли курс на Сочи, затем зашли в Сухуми и Поти. В Туапсе почему-то не зашли, поэтому в Сочи я даже на берег не ходил – не было никакого настроения, в Сухуми сходил с курсантами в обезьяний питомник – для курсантов вход был бесплатный, ну и для нас, членов команды, заодно – тоже. Кстати, представительница администрации питомника обратилась к нам со следующими словами: «Ребята, если кто-то из вас когда-нибудь привезет из-за границы обезьяну, и она вам в конце концов надоест, - не отдавайте ее кому попало, люди не умеют обращаться с такими животными, и она погибнет, а позвоните нам, мы пришлем своего представителя, он обезьянку заберет, а вам заплатит по государственной цене». Какая госцена на обезьян была в Советском Союзе в те времена – не знаю, цифра озвучена не была.

Сам город Сухуми был живописен, зелен и малоэтажен. Курортников и тут было – пруд пруди!

Постоянное население города состояло из:

- абхазцев,

- грузин,

- армян,

- греков,

- турок,

- русских,

- украинцев.

Были представители и других народов Кавказа, и не только Кавказа, но вышеперечисленные составляли основную часть жителей этого города.

Смешение народов – это и смешение разных традиций. Кофе здесь варили только по-турецки, часто можно было видеть такую картину: несколько солидных мужчин сидели часами в кафе вокруг столика, степенно беседуя и потягивая кофе из маленьких чашечек, а, отнюдь, не водку или вино, которого, кстати, здесь было – море разливанное. Блюда кухонь разных народов мирно уживались рядом друг с другом в меню кафе и ресторанов, язык межнационального общения был русский, и никто против этого не возражал.

Мы пробыли в этом городе всего пару дней и пошли в Поти. Подходя к Поти ранним утром и запросив причал для швартовки, получили взволнованный ответ: «Что у вас случилось, почему так рано возвращаетесь?» Мы ответили, что никуда мы пока не возвращаемся, а просто у нас запланирован заход в порт Поти, стоянка столько-то суток и выход из порта такого-то числа. На том конце связи долго молчали, что-то соображая, потом спросили: «А вы кто?» Мы честно ответили: «Учебное судно «Руслан», порт приписки Севастополь». Ситуация прояснилась: накануне вечером местный траулер с таким же именем «Руслан» вышел из местного судоремонтного завода на ходовые испытания и вернуться должен был только к вечеру, а тут вдруг запросил причал для швартовки – значит у него что-то случилось. Мы еще раз подтвердили, что мы – не их «Руслан», все успокоились, причал нам был обеспечен.

Я был последний раз в Поти в 1968 году в августе, мы проходили здесь военную стажировку по окончании училища, – город с тех пор не изменился никак, мне даже показалось, что вот подойду сейчас к причалу, - а там стоит не УС «Руслан», а сторожевой корабль СКР «Куница», на котором мы тогда стажировались.

После Поти мы пошли прямиком в славный город Херсон. Где-то глубоко в уголке своей души я таил надежду, что мы зайдем все-таки в Туапсе, и я опять увижусь со своей Зоенькой, но чуда не случилось – мы прошли мимо. Душа моя плакала, как не плакала никогда в моей жизни до этого, я даже не знал, что такое возможно вообще. Я долго не находил себе места – весь свет мне был не мил: ведь мы, надеясь на скорую встречу, даже не оставили друг другу никаких координат, способность здраво мыслить была выключена напрочь, наша любовь заслоняла все. А теперь единственное, что я знал о ней, кроме имени, это – где находится дом ее бабушки – и все. Непростительная беспечность!

Мы успели в Херсон к 1 сентября. Наши курсанты покинули судно – новый учебный год начинался, и мы отправились опять в Севастополь, откуда нам надо было идти Новороссийск, куда прибудет очередная группа курсантов, теперь уже из моего родного Ростовского мореходного училища.

Курсанты прибыли вовремя, на следующий день после нашего прихода в Новороссийск. Руководителем практики у них оказался мой бывший преподаватель по эксплуатации судовых дизелей Борис Николаевич. Я был рад его видеть, он, в свою очередь, был удивлен, увидев меня здесь в должности старшего механика – так быстро сделавшего карьеру. «А чья школа?», - возразил я ему. Борис Николаевич расцвел от такого комплимента, а я ведь ничуть не лукавил, учил он нас действительно хорошо. Сам отработав полжизни на промысловых судах и перейдя потом на преподавательскую работу, он очень точно знал, чему нас учить, многое из чего ни в каких учебниках и пособиях даже не упоминалось. Мы долго разговаривали об училище, о преподавателях, о наших бывших командирах рот, о славном городе Ростове-на-Дону. Борис Николаевич тогда мне сказал, что училище собираются закрывать: высшие мореходки уже полностью обеспечивают флот кадрами, и средние становятся не нужны. В итоге так и случилось: через пару лет Ростовское мореходное училище было расформировано и закрыто.

Бориса Николаевича мы, курсанты, между собой звали сокращенно: Боник, - может быть по примеру из «Республики Шкид», не знаю – не от меня пошло. Был у нас еще и Бофер – Борис Федорович. Он преподавал термодинамику и теплотехнику. Вообще во все времена всякого рода студиозусы наделяли своих наставников разными прозвищами, и мы от них не отставали: математичку в параллельных группах, даму бальзаковского возраста, называли почему-то Зажигалкой, мы своего математика – Арсюхой, хотя это был солидный человек преклонного возраста. «Англичанка» Юлия Яковлевна у нас была просто Юлькой – ну тут понятно: она только что закончила свой институт и была не намного нас старше. Наши отцы-командиры тоже не избежали этой участи: один командир роты по фамилии Кислов имел ясно какую кличку, а вот у командира нашей роты кличка была Бандит. Откуда она появилась, не знаю, лично я ничего бандитского в нем не видел. Я подозреваю, что многие из них свои «псевдонимы» знали, потому что, когда я учился уже в институте, преподаватель теоретических основ электротехники, ТОЭ, на первой лекции представился так: «Меня зовут Илья, фамилия – Бохно, студенты зовут меня Махно, я не обижаюсь». А вот друг друга называть какими-нибудь кличками у курсантов принято не было – только по имени или фамилии. Ну, или почти по фамилии, как в этой, например, фразе: «Вышли мы, три амбала, на Брод: я, Рыбак и Пантелей!» Для расшифровки поясню: амбал – человек большого роста и крупного телосложения, Брод – Бродвей (улица Энгельса в Ростове, центральная), Рыбак – Валера Рыбаков, Пантелей – Жорка Пантелеев. Фраза эта была смешная еще и потому, что все эти трое, включая того, от чьего лица она была сказана, Юрки Бадюлина, на амбалов никак не тянули по причине своей щуплости. А вот мою фамилию никто сокращать или как-то изменять не решался, скорее всего потому, что уж слишком она была «маршальская».

Между тем мы продолжали стоять в Новороссийске, новые курсанты обустраивались в своих кубриках и ездили на экскурсии – все шло своим чередом…

В один прекрасный день в мою каюту постучался и вошел человек, которого я никак не ожидал здесь увидеть – это был инспектор Регистра Союза ССР по механической части из Севастополя. Я быстро прокрутил в голове, что же я ему должен предъявить для инспекции, получалось – ничего. Он увидел мое замешательство, улыбнулся и сказал, что приехал сюда не как инспектор Регистра, а как моя смена. Я еще более выпал в осадок, потому что никто меня заранее не предупредил, и потом - почему меня меняет, если уж на то пошло, не какой-нибудь механик, а инспектор Регистра!

Дело оказалось в следующем. Пару месяцев назад Инспектора, назовем его так, прихватил инфаркт. После необходимого в этих случаях лечения ему было разрешено походить на чем-нибудь по Черному морю, дабы убедиться, что с сердцем все в порядке, и можно проходить полноценную морскую медкомиссию. В те времена инспектора Регистра ходили на промыслы, как правило, на транспортных судах, затем их пересаживали или перевозили на рабочих шлюпках на траулеры, где была запланирована какая либо инспекция, поэтому для работы в море им, как и нам, требовалось проходить медкомиссию ежегодно. Это еще хорошо, что ему разрешили вот так выйти в море после инфаркта, обычно инфаркт – это финиш морской карьеры.

Я сдал ему дела и распрощался с командой. Следуя на вокзал на городском автобусе, я стал свидетелем дорожного происшествия: горел какой-то «жигуленок», из-под капота валил белый дым, вокруг бегали люди с огнетушителями. Скорее всего это был какой-то знак для меня, но я не придал этому значения.

Доехав поездом до Крымска, я пересел на поезд Баку-Симферополь, а затем – на поезд до Севастополя. Отнес свои приемо-сдаточные акты в ЧОУС и перешел опять в резерв, как обычный третий механик: мой первый опыт работы в должности старшего механика закончился. Примерно через месяц я ушел третьим механиком на траулере «Евпатория» в северо-западную Атлантику на знаменитую Джоржес-банку в шести-

месячный промысловый рейс.

Первая часть: https://pikabu.ru/story/povest_yuzhnyikh_morey_ch1_6858044

МОРЕ АЗОВСКОЕ

Работа на учебном судне имеет свою специфику, и в первую очередь это касается офицерского состава: все должны быть всегда одеты по форме с соответствующими регалиями, переодеваться в «гражданку» можно было, только сходя на берег. На обыкновенных рабочих траулерах этого конечно нет, а здесь – будь добр! Практикантам надлежало обращаться к офицеру, например, «товарищ старший помощник капитана» или «товарищ боцман», но допускалось обращение по имени-отчеству, что, в основном, и применялось. Титулования по должности как-то не приживались, судно было все-таки гражданское. Столовых на судне было две: для практикантов – отдельная, для постоянной команды столовая именовалась «кают-компанией». Повару во время присутствия практикантов на борту выделялось три камбузных работника в помощь, а в кают-компанию – вестовой, т.е. официант.

Судно между тем шло своим парадным ходом, девять узлов, вдоль крымских берегов. Начиная от бухты Ласпи, открылся Южный берег Крыма или просто сокращенно – ЮБК, как его тогда все звали, мы шли на расстоянии 1-2 миль от берега, виды открывались замечательные, пляжи были полны отдыхающего народа. Было лето, тепло и солнечно, море было спокойным. Механизмы на судне работали исправно – не зря Геннадий отсидел на борту весь ремонт, так что мое вхождение в новую должность не было омрачено какими-нибудь неожиданностями. Помпоуч вместе с начальником практики наших студентов составили расписание лекций, в которые были вовлечены все, кроме матросов, моториста и повара. Кстати, за выполнение учебного плана, всем членам команды доплачивалось 30% к окладу, т.е. в сумме с уже упоминавшимися мной 20% составляло 50%, то бишь общая зарплата у каждого получалась полтора оклада. Ну, хоть что-то…

Спокойно подошли к Керченскому проливу, вошли в судоходный канал, свернули в канал, ведущий в рыбный порт Керчи, где и ошвартовались у свободного причала.

Керчь в те времена был маленьким провинциальным городом, из городского транспорта был только троллейбус, по-моему не было даже такси. Также он не был и курортным городом в общепринятом значении этого слова. Тем не менее это был южный город, приморский, да еще какой – расположенный между двух морей сразу, поэтому отдыхающих было здесь полно, ну, может быть, только наплыв был не такой, как в Ялте или Алуште, например. Сюда, скорей всего, ехали люди, желающие действительно отдохнуть, а не порезвиться, как в упомянутых мной городах. Кстати, в Севастополе была такая же ситуация, да еще история города привлекала очень мощно. Не знаю, как Керчь, но Севастополь в список курортных городов не входил, поэтому дополнительного продовольственного снабжения ему на курортный сезон не полагалось, отдыхающего народу добавлялось много, из магазинов исчезало все более или менее съедобное, городского транспорта не хватало, горожане роптали, но год от года так ничего и не менялось. Был, правда, единственный, и довольно жирный, плюс, но касался он не всех, а, в основном жителей частных домов, которые зарабатывали за курортный сезон о-о-о-чень приличные деньги, сдавая комнаты «понаехавшим».

Мы простояли здесь несколько дней, попили, конечно, местного пива с вялеными бычками и таранькой, погуляли по городу, поднялись на Митридат. Я в Керчи уже бывал, в 1966 году, еще сам будучи курсантом и проходя свою мотористскую практику на этом же «Руслане», - ничего не изменилось в этом городе с тех времен! Забегая вперед, скажу: я посещал Керчь еще несколько раз в 1982-83 годах – все было по-старому в городе Керчи. И вот в этом-то постоянстве, мне кажется, и таилась вся прелесть этого города, создавалось даже впечатление, что он таким был всегда со времен Боспорского царства.

Но пришло время, и УС «Руслан», как истинный джентльмен, не стал далее злоупотреблять гостеприимством добрых хозяев – наш путь теперь лежал в порт Жданов, бывший когда-то Мариуполем и ставший им опять в годы нашей новейшей истории.

В этом городе мы проходили судоремонтную практику на местном Судоремонтном заводе в феврале-марте 1968 года. Город мне тогда показался неприветливым, холодным – была зима, город расположен «на семи ветрах»: с одной стороны – море, с другой – степи, каким-то серым и совершенно бандитским: вечером на улицу было лучше не выходить. Правда на заводе к нам отнеслись очень доброжелательно, особенно инженеры и техники, которые не только организовывали нам участие непосредственно в ремонтных работах в цехах и на стоящих в ремонте судах, но и читали очень содержательные лекции по ремонту корпусов судов, судовых устройств, двигателей и механизмов.

Мы стали у причала торгового порта. Портовый район Жданова находится в паре километров от самого города, между ними, на высоком берегу, – парковая зона, внизу, вдоль берега – городской пляж. Сейчас, летом, все выглядело совершенно по-другому: «все было вокруг голубым и зеленым», пестрым, карусели вращались, дети галдели, пляж внизу был усеян обнаженными телами – на песке и в воде. Да и сам город был более привлекательным, чем тогда, зимой, хотя и чувствовалось, что это город рабочий, индустриальный – трубы двух металлургических гигантов – Запорожстали и завода им. Ильича – просматривались отовсюду.

Вечером народ пошел в город – отдохнуть и поразвлечься. Я не пошел. На следующий день узнал новость: наш радист напился, подрался и попал в милицию. Капитан со старпомом поехали его выручать, но сделать ничего не смогли, радист в итоге получил пятнадцать суток ареста. Зная, что без радиста судно не выпустят из порта, капитан запросил радисту замену. Замену пообещали, но проходил день за днем, а новый радист так и не появлялся. Судно продолжало стоять в порту, жизнь на нем шла, как обычно, практиканты проходили свою практику, вот только деньги у команды начали кончаться, и взять их было негде, даже на сигареты.

Поскольку городской пляж был рядом, мы на него наведывались время от времени – платить за это удовольствие в те времена еще не надо было. И вот как-то, уже возвращаясь на судно и идя по пляжу в сторону порта, мы увидели группу мужиков, играющих в карты, несколько человек стояли вокруг и наблюдали за игрой. Черт дернул и нас подойти и посмотреть: народ играл в карты на деньги! После недолгого наблюдения третий механик Володя отвел нас с Геннадием в сторону и заявил: «Сейчас у нас будет куча денег! У меня на пароходе есть заначка – трояк, я сейчас за ним сбегаю и на этот трояк выиграю! Я понял, как они играют, и выиграть у них – ничего не стоит!» Напрасно мы со вторым пытались его отговорить от этой глупой затеи, просили отдать этот трояк нам на сигареты, объясняли ему, что эти мужики здесь таким образом зарабатывают себе деньги, связываться с ними – заведомо провальное дело, но третьего, что называется «зацепило», мы пытались удержать его силой, но он вырвался от нас, парень здоровый, и побежал на пароход за своим трояком. Мы подождали его, Володя вернулся с трояком, сел играть – и проиграл. Молча пошли домой. Придя на судно, третий сказал, что у него есть еще один трояк, сейчас он пойдет туда и теперь-то уж точно выиграет! Мы уже не стали с ним драться. Он пошел. Проиграл. А пачка сигарет «Прима» стоила тогда 14 коп...

Радиста нам так и не прислали, и нам пришлось простоять в Жданове все 15 суток, пока не выпустили нашего арестанта. Где-то в предпоследний день этой «эпопеи» второй механик Геннадий заявил, что приглашает нас с третьим сегодня вечером в ресторан. Мы обалдели: «Какой ресторан, денег же нет!» «Деньги есть», - сказал второй и в доказательство выдал нам по пачке сигарет! Откуда у него появились деньги, он нам не сказал. Да, вечером мы пошли на ближайшую веранду, второй назаказывал каких-то сладостей, мороженого, молочных коктейлей, - никакого алкоголя, - мы все это съели и выпили, но что Геннадий хотел сказать этим, так и осталось для меня непонятным…

Следующим портом согласно нашего плана был Ейск. Мы простояли в нем недолго, поскольку много времени потеряли в Жданове. Начальник практики со своими подопечными посетили местный рыбопромышленный техникум, пообщались с преподавателями и студентами. Мне Ейск запомнился теплым, тихим городком, каким-то деревенским, напоминающим мою родную станицу. Он также был заполнен отдыхающим народом – да что там Ейск, раз уж я упомянул мою станицу, - даже она летом превращалась в некий курорт, хоть и находилась в 150 км от моря. Люди постарше специально не доезжали до моря, останавливаясь на отдых в кубанских станицах: и жилье, и продукты обходились здесь гораздо дешевле, чем на побережье, а то, что вода в Кубани или в ближайшем водохранилище была не соленая, как в море, - их мало волновало, солнца было столько же, а для любителей рыбалки вообще был рай. К некоторым станичникам приезжали одни и те же отдыхающие из года в год и становились уже чуть ли не родственниками – гостеприимством был тогда никто не обделен!

П.С. далее будет следовать еще одна часть про Азовское море, не могу я закинуть ее сразу следом и в одном посте, т.к. иначе придется ее урезать на 2000 символов. Я бы хотел придерживаться оригинала и ничего не редактировать, пусть будет так как я это получил. Надеюсь на ваше понимание.

Привет всем читателям и дорогим подписчикам, не так давно получил от своего отца повесть о том как он попал стармехом на учебное судно "Руслан".

Дела давно минувших дней…

А. С. Пушкин

ОТ СУДЬБЫ НЕ УЙДЕШЬ

Далекий 1973 год, самое начало апреля, крымская весна в разгаре – все цветет. Мне 24 года, я – третий механик, сижу в резерве в ожидании места на каком-нибудь судне – в то время я работал в Севастопольском объединении «Атлантика», расположенном в бухте Камышовой, которое включало в себя промысловый флот – более ста единиц, рыбный порт с большим складом-холодильником, судоремонтный завод, рыбоконсервный завод с коптильным цехом, плавмастерскую и сетеснастную фабрику, где плели разные невода и тралы для промысловых судов. В объединение также входил Черноморский отряд учебных судов (ЧОУС), состоящий из учебных и учебно-производственных судов. Резерв механиков в те годы использовался на ремонтирующихся судах для несения вахты, чтобы освободить штатных механиков судов для работ именно по ремонту, без отвлечения их на выполнение еще и вахтенных обязанностей. Вот я и нес суточную вахту на таком судне, то ли сутки через двое, то ли через трое.

В один прекрасный день на судно явился какой-то человек и принес мне бумажку – вызов в механико-судовую службу (МСС). Я обрадовался, рассчитывая, что сидение мое в резерве закончилось, и меня направят на какое-то судно. Я не ошибся, но, придя в МСС, сначала обиделся, потом удивился, а потом, деваться было некуда, согласился и пошел в отдел кадров получать направление.

В действительности это происходило следующим образом. Придя в МСС, я подошел к Начальству, и следующий разговор произошел между нами:

- Третий механик Евгений Жуков, - представился я, протягивая бумажку с вызовом

- В море готов? – спросило Начальство

- Готов, - ответил я

- Пойдешь на «Руслан», сказало Начальство

- За что? – искренне обиделся я и чуть не упал перед Начальством на четыре кости

- Что «за что»? – спросило Начальство с некоторым интересом

- За что такое понижение? – опять взмолился я. Дело в том, что учебное судно «Руслан»

было классом ниже тех судов, на которых я ходил ранее

- А кто тут говорит о понижении, старшим механиком пойдешь! – неожиданно выдало

Начальство

Вот тут и пришла очередь моего удивления, да что там – изумления:

- Я – третий механик, стармехом – я не умею, - промямлил я в растерянности, на что

получил ответ, против которого аргументов не нашел:

- Судно учебное – научишься, глядишь и пригодится! Иди в отдел кадров

за направлением!

И я пошел. Тогда я еще не умел спорить с начальством. Да и кто я был такой – никаких влиятельных дядей-тетей за моей спиной не стояло, со мной можно было делать, что угодно, я был совершенно безответной рабочей скотинкой – такими хорошо затыкать возникающие дырки. Вот и тут обнаружилась дырка: стармех на «Руслане» заболел, а может быть «заболел», никто туда добровольно идти не хочет, да и то правда: денег не заработаешь, валюту не платят, на носу лето и т. д. «А-а-а, – подумало начальство, - у нас же есть Жуков! А давайте-ка мы этим Жуковым вот эту дырку и заткнем – не отвертится!»

И заткнуло, Жуков не отвертелся. Не обрадовался, конечно, но успокоился, что без понижения, а вроде как бы даже с повышением. Психология, однако…

Ссылка на источник фото: http://fleetphoto.ru/vessel/88188/

СЕВАСТОПОЛЬСКИЕ СТРАДАНИЯ

Учебное судно (УС) «Руслан», переоборудованный для этих целей средний рыболовный траулер (СРТ) штральзундской постройки 1949 года, мой ровесник, стояло у причала в конце Камышовой бухты, дальше него были только плавмастерская и УС «Успенский», которые у своих причалов стояли вообще постоянно. Плавмастерская – по причине своей несамоходности, а про «Успенский» злые языки говорили, что он стоит на фундаменте из пустых бутылок, так что не только с места сдвинуться, но и утонуть, если что, не сможет! За «Успенским» причалов больше не было, начиналось мелководное пространство, поросшее камышом, откуда и получила свое название бухта Камышовая. «Руслан» был ошвартован к причалу правым бортом, а по древней морской примете, если первый раз заходишь на судно с правого борта, то удачи тебе на нем не видать, но я, не моргнув глазом, смело ступил на его палубу. Дело в том, что это было не первое мое посещение «Руслана». В самый первый раз я на него ступил с «правильного», левого борта, и случилось это в далеком уже теперь 1966 году, когда судно принадлежало Ростовскому мореходному училищу, и мы, курсанты, прибыли на него для прохождения мотористской практики. И так теперь случилось, что судьба вновь свела меня с «Русланом», но сейчас я пришел сюда уже в совершенно ином качестве.

Первое, что бросилось в глаза - палуба была пуста, значит курсантов на судне не было. Кубрики для курсантов здесь были оборудованы в трюмах и рассчитаны на 45 человек, вся эта публика, обычно, одновременно в кубриках не сидит. По прибытии на судно курсантов делят на три группы, по 15 человек каждая: учебная, рабочая и вахтенная, которые в дальнейшем меняются по скользящему графику. С учебной группой занимаются помощник капитана по учебной части – помпоуч, и офицеры, или, как тогда называли, комсостав судна, которые читают им разные лекции по устройству судна, несению вахты, технике безопасности и т. д.. Рабочая группа попадает в лапы боцмана и второго механика, которые им уж точно скучать не дадут, в результате чего пароход всегда сверкает свежей краской, безукоризненной белизны палубой, надраенной до боли в глазах «медяшкой», а в машинное отделение можно смело спускаться хоть в белых брюках. Вахтенная же группа несет судовые вахты в качестве дублеров лиц постоянной судовой команды, но в ней существовало также и дежурство по МОПу (местам общего пользования), которое доставалось, как правило, провинившимся лицам. Ну что ж, гальюны и душевые тоже должны сверкать!

Сейчас на судне было тихо, я спросил вахтенного матроса на борту ли капитан, и, получив утвердительный ответ, проследовал в капитанскую каюту, зайдя, представился. Капитан, человек предпенсионного возраста, увидев мое направление, долго смотрел на меня: вся гамма чувств от совершенной обалделости до откровенной злости сменилась на его лице в течение этого времени. Потом он сунул мое направление в карман, вышел из каюты, я – следом. После этого капитан спустился на причал и скорым шагом двинулся в сторону проходной. «Хорошее начало», - подумал я, «Чем это я ему не понравился?» Вообще-то, увидев этого человека на «Руслане» в должности капитана, я был тоже несколько ошарашен – мы с ним не были знакомы ранее, но я знал его фамилию и знал также, что он был капитаном Севастопольского рыбного порта. Как же он попал сюда? Неужели, чтобы приподнять зарплату перед выходом на пенсию? Неужели зарплата капитана порта ниже зарплаты капитана учебного судна? В конечном счете это меня не касалось, а раз меня направили сюда работать, надо принимать дела, и я отправился искать стармеха.

Каюта стармеха оказалась закрытой на ключ, вообще из всей машинной команды на борту оказался только второй механик, человек, как минимум, вдвое старше меня и представившийся Геннадием, который сказал, что он пока исполняет обязанности старшего механика, а в данное время находится на суточной вахте. Когда я сказал ему, что направлен сюда стармехом, он, не подав вида, открыл мне каюту и отдал ключ от нее. Я зашел, пригласил его войти, сесть и рассказать в двух словах, что тут и как.

Оказалось, что судно несколько дней, как пришло из Измаила, где стояло в ремонте, на переход в Севастополь им дали стармеха, которого отозвали сразу по приходу, пообещав, что дадут нового, постоянного. На мой вопрос, почему он сам не занял освободившееся место, Геннадий ответил, что наказан за аварию и должен год отработать безаварийно, чтобы вернуть свой рабочий диплом, который отобрала Флотинспекция - была у нас тогда такая карательная структура, с которой было лучше не встречаться. Потом я узнал, за что его так наказали – на мой взгляд и вины-то его в том случае не было, просто нашли крайнего, так тогда бывало довольно часто.

Ну да ладно. А сейчас мы с ним перемерили топливо, масло, осмотрели и проверили двигатели и другие механизмы, запчасти и расходные материалы – в общем, сделали все, что обычно делается при приеме-сдаче дел, составили соответствующий акт, расписались в нем и в машинном журнале и стали ждать капитана, чтобы заверить все это безобразие его подписью и поставить в нужных местах судовую печать.

Капитан все не появлялся, Геннадий поведал мне о проблеме, которая имелась на этом судне, и из-за которой нам, наверное, придется долго стоять в Севастополе. Дело в том, что, когда в Измаиле судно проходило очередную инспекцию, морской Регистр Союза ССР «задробил» якорные цепи по причине их предельного износа, а на складах цепей такого калибра, как выяснилось, нет. Теперь ищут по всему Севастополю, в том числе у «вояк», т. е. у военных моряков. Чем все кончится – неизвестно. Регистр Союза ССР был организацией совершенно непререкаемой и неподкупной, все его замечания и постановления выполнялись с предельной точностью, как-то обойти это было совершенно невозможно, отсрочек Регистр не давал, слава Богу хоть до Севастополя разрешил дойти с такими цепями.

Честно говоря, меня эта новость не особо тронула: якорь-цепи – «хозяйство» старшего помощника капитана, пусть у него голова и болит, а для меня стрессов на сегодняшний день было и так уже выше крыши.

Рабочий день приблизился к концу, капитана мы так и не дождались. Я попрощался с Геннадием, который остался нести свою суточную вахту. Он сказал мне, что через пару часов остановит работающий сейчас дизель-генератор и перейдет на питание судна с берега до утра. Я не стал дожидаться этой процедуры и тоже покинул судно.

На следующий день, с утра, капитан был на борту. На судно вскорости также прибыл механик-наставник ЧОУС Евгений Васильевич, который проверил наш с Геннадием составленный акт приема-сдачи дел, запись в машинном журнале, нашел все правильным, задал мне несколько вопросов по сути происходящего. После этого мы все направились в капитанскую каюту.

Сегодня капитан был гораздо приветливее, я с ним познакомился, звали его Юлиан Антонович, по возрасту, он был старше меня, на мой взгляд, раза в два с половиной, что впоследствии подтвердилось: он дорабатывал последний год перед пенсией. После утверждения нашей приемо-сдачи разговор продолжился о делах насущных, в первую очередь о поисках злосчастных якорь-цепей. Евгений Васильевич сказал, что весь отдел снабжения «стоит на ушах», землю роют не только в Севастополе, но и в ближайших рыбколхозах, пока безрезультатно. У «вояк» найти что-нибудь тоже не получается, то, что найдено, не подходит, видимо, у них цепи изготовлены по советским ГОСТам, а судно построено в Германии, и стандарты не совпадают. В общем – глухо.

К девяти часам утра на судно прибыл третий механик сменить Геннадия на вахте. Третьего звали Володя, был он примерно моего возраста, сам из Одессы, окончил там в прошлом году Институт инженеров морского флота, сейчас «зарабатывает» характеристику на визу, чтобы иметь возможность работать на судах загранплавания. Дело в том, что этот институт не готовил плавсостав, и визы, как нам, в течение учебы, никому не открывали, специалистов этот институт готовил, в основном, для морских портов – привет Михаилу Михайловичу Жванецкому, который в свое время получил там профессию инженера-механика по портовому оборудованию.

Володя оказался парнем общительным и легким, как все одесситы, как выяснилось в дальнейшем, знал и, самое главное, умел рассказывать просто невообразимое множество одесских анекдотов! Даже самый простенький анекдот, где вроде и смеяться не с чего, в его исполнении валил всех от смеха! Да уж, Одесса – это диагноз, потом в своей жизни я не раз в этом убеждался.

Далее день за днем потянулось одно и то же: цепей нет, значит судно к исполнению своего предназначения не готово, стоим без курсантов. Правда «стоим» - понятие довольно условное, оказывается мы всем здесь мешаем своим присутствием! Поэтому нас то и дело, чуть ли не каждый день заставляют перешвартовываться – гоняют по всей бухте из угла в угол. Естественно, переходим с места на место своим ходом – никаких буксиров нам не положено – мелочь, СРТ, учебный – вот и пусть учатся! Учимся, куда деваться… Материмся, правда, втихаря.

За это время я перезнакомился со всей командой. Наибольший интерес вызвал кок, который был бывшим политзаключенным, отсидевшим в лагерях все свои двадцать лет и полностью реабилитированный в 1959-м году. Специалистом он был, кстати говоря, классным, готовил великолепно, что на учебном судне очень важно – кормить-то ведь приходится, в сущности, детей. Наш боцман был, вообще-то, боцманом-«парусником», работал на баркентине «Альфа» в бытность ее учебным судном Ростовского мореходного училища им. Седова, рассказывал, как «Альфа» снималась в фильме «Алые паруса» в роли «Секрета» капитана Грея. Моя машинная команда состояла, кроме меня, из второго и третьего механиков, о которых я уже говорил, и моториста. Ни электромеханика, ни даже электрика на судне не было, эти обязанности были возложены на третьего механика. Судовой врач появлялся и исчезал – лечить было некого. Помпоуч вообще не появлялся по причине отсутствия курсантов.

С капитаном отношения наладились, человеком он оказался очень умным, поговорить с ним – было для меня сплошным удовольствием. Во время войны он служил штурманом на судах типа «Либерти», которые перевозили Ленд-лизовские грузы на Дальнем Востоке, и много рассказывал об этом периоде жизни своей. Как-то он сказал мне: «А ты знаешь, ведь я – морж!» Я, по своей наивности, спросил, где же он находит в Крыму проруби для своих купаний, на что он ответил, что «морж» - это в данном случае аббревиатура и означает: морда жидовская. Меня эта демонстрация как-то покоробила – за кого он меня принимает – но я постарался никак не отреагировать, что явно не доставило ему удовольствия.

Нужный калибр якорь-цепей наконец-то нашелся у «вояк». Но тут же возникла новая проблема: поскольку эти цепи были изготовлены для военных кораблей, клеймо на них стояло не Регистра Союза ССР – Серп и Молот и буквы Р и С, а военной приемки (т.е. личное клеймо принимавшего эти цепи военпреда). Регистр «не свои» цепи «отфутболил», но после долгих переговоров, однако, согласился с условием, что цепи будут испытаны на специальной цепепробной машине. Оная имелась в Севастополе на Морском заводе в единственном экземпляре, но была постоянно в работе, и ее график был расписан надолго вперед. Кроме того, якорные цепи нельзя испытывать, как обычные такелажные, т.е. «растягивая» всю цепь за крайние звенья до определенной нагрузки, но только – каждые три звена поочередно. Учитывая, что якорь-цепи изготавливаются т.н. «смычками» по 25 метров, и для судна требуется для каждого из двух якорей по нескольку «смычек», работа растянулась надолго, и мы простояли в Севастополе около двух месяцев.

За это время произошло два события, которые я посчитал вначале моей своеобразной «проверкой на вшивость», но в дальнейшем оказавшихся продолжением просто банальнейшей истории. Как-то раз при разговоре уж не помню, о чем, капитан сказал мне: «А ты знаешь, что твой третий механик – еврей?» «Ну и что, мне-то какая разница?», - ответил я, и на этом тема была вроде бы закрыта. Но это я так думал. Через пару дней у себя в каюте на столе я обнаружил чей-то паспорт, открыл – паспорт оказался третьего механика, где в графе «Национальность» было написано: «Еврей». В старых советских паспортах имелась такая графа. Поскольку все паспорта на судне хранились у капитана, ему я этот паспорт и отнес. Капитан паспорт взял и молча положил его в сейф.

Через несколько дней, утром, подходя к судну, я увидел капитана, прохаживающего по причалу рядом с судном и бурчащему что-то под нос с крайне недовольным видом. После моего приветствия и вопроса, что случилось, капитан выдал примерно следующее, что, когда на пароходах были механики – все всегда работало, а как появились инженеры – не работает ничего! Инженер у нас на судне был один – третий механик. Я поспешил в машинное отделение – там было темно, хотя дизель-генератор работал. Третий механик возился возле него с фонариком. Я спросил его сначала, почему не горит аварийное освещение, третий ответил, что автомат не сработал.

- А почему не включаешь работающий генератор на сеть?

- Не возбуждается, размагнитился.

- Включи подмагничивание от аккумулятора!

- Аккумулятор не заряжен…

Сейчас было, конечно, не время популярно объяснять третьему, кто должен ремонтировать автомат аварийного освещения и вовремя заряжать аккумуляторы – все это было «хозяйство» именно третьего механика. Вместо этого я сказал:

- Запусти другой ДГ!

- Запускал, тоже не возбуждается…

- Ну, тогда запускай большой ДГ!

Дело в том, что на судне два ДГ были по 10 кВт и один 75 кВт – он на рабочем СРТ когда-то работал на траловую лебедку, но его можно было подключать и на судовую сеть, у статора его генератора железа было гораздо больше, чем у десятикиловаттных, и остаточного магнетизма вполне хватало для его возбуждения.

В итоге генератор был запущен и подключен, освещение появилось, заработал компрессор провизионной холодильной камеры. Я вышел на палубу, капитан спросил меня, что случилось. Мне не хотелось подставлять третьего, я чувствовал, что это было бы неправильно, хотя сам себе пока не мог объяснить, почему. Вместо этого я честно сказал, что генераторы размагнитились и не возбуждались, а причина этого – наши частые перешвартовки с таким же частым изменением положения судна относительно магнитного поля Земли, что и вызывает такой эффект. Капитан пробормотал что-то вроде: «Сколько на свете живу – первый раз слышу…», - и пошел в свою каюту, а я – в свою.

Время шло, наши цепи где-то испытывались, нас так и гоняли от причала к причалу – всем мешал этот «Руслан». Несколько раз приходил Евгений Васильевич, и я познакомился с ним поближе. Родом с Волги, в Крым он был заброшен во время войны, когда начали восстанавливать партизанское движение в оккупированном немцами Крыму. Именно восстанавливать, потому что все партизанские отряды и их базы боевого и продовольственного снабжения, оставленные нашими перед отступлением с полуострова, были мгновенно выданы немцам местным населением. Пришлось все это организовывать по новой. Партизанская сеть в Крыму была восстановлена заново, конечно, может быть не в том же объеме, но восстановлена и доставляла оккупантам немало неприятностей. Забрасывалось все в Крым – и люди, и оружие, и продовольствие – самолетами, на парашютах, как правило, в темное время суток или в плохую погоду. Он много рассказывал, как это происходило, как они потом обустраивали новые базы в пещерах горного Крыма, как голодали от недостатка продовольствия, как проводили диверсии в населенных пунктах и на дорогах, как помогали Красной Армии при освобождении Крыма своими ударами в тыл фашистам. Интересный человек с героическим прошлым! И сколько их было, таких людей, в те времена… А народ, виновный в предательстве, был потом наказан, и наказан совершенно справедливо, что бы кто ни говорил, - американцы вон всех своих этнических японцев отправили в лагеря с началом войны, хотя те вроде бы ничего плохого еще и не сделали, вот уж воистину по принципу: лучше перебдеть, чем недобдеть!

Однажды наш капитан исчез с судна, и вместо него появился другой. Как оказалось, прежний капитан ушел на пенсию. Наверняка он сказал кому-то о своем таком намерении, хотя бы тому же старпому, но для меня это было довольно неожиданно – да и команде мог бы сказать свое «до свидания». Но что и как произошло – так и произошло. Нового капитана звали Василий Алексеевич, лет ему, на мой взгляд, было сорок с небольшим, невысокого роста, подвижный, про таких говорят « шустрый, как веник». На учебных судах его знали, мне сразу сказали, что курсанты окрестили его Чебурашкой. А может и не курсанты, но кто ж признается! Пароход продолжал стоять, Чебурашка где-то на второй или третий день своего пребывания на судне забежал ко мне в каюту и сказал: «Слушай, чего мы тут все сидим и сидим? Я недавно новую машину купил, поехали, покатаемся!»

Я согласился, мы вышли за проходную, машина стояла тут же – красный «Жигуль» не помню, какой модели, сели и поехали. Покатавшись с полчаса, вернулись назад на судно. Больше я к капитану в машину не садился, отговариваясь чем попало, хоть тот и предлагал неоднократно. Машину он водил так же, как сам бегал: очень шустро и как Бог на душу положит. Я тогда еще не имел водительских прав, но даже и так видел, что правила дорожного движения писались, видимо, не для таких, как он, поэтому решил, что жизнь мне все-таки дороже, и себя, любимого, надо беречь, судьбу лучше не искушать.

Через несколько дней я узнал причину неприязни старого капитана к третьему механику. Все оказалось просто: тесть Володи «подсидел» нашего Юлиана Антоновича на посту капитана Севастопольского рыбного порта, не дав ему доработать до пенсии каких-то полгода. Мало того, так еще и размер пенсии теперь уменьшился: зарплата капитана порта была гораздо выше зарплаты капитана учебного судна. Жестоко и гнусно, я всегда считал евреев более порядочными по отношению друг к другу. А тут такое…

Как-то посреди рабочего дня в помещениях судна пропал свет, я побежал в машинное отделение – дизель-генератор тарахтел, но ни освещение, ни вентиляция в машине не работали, аварийное освещение опять не включилось, третий так и не удосужился починить автомат. Резко воняло горелым, но огонь нигде в темноте не просматривался, лишь свет карманного фонарика медленно двигался мне навстречу. Третий механик, Володя, пробирался к выходу, но почему-то наощупь, как слепой, хотя и светил себе фонариком. Я помог ему, мы вышли на палубу. Я спросил, что случилось, он был испуган и сказал, что ничего не видит. В его правой руке я увидел ручку от отвертки, стержень отвертки отсутствовал, отгоревший почти заподлицо с ручкой, и сразу все понял. «Ты куда этой отверткой лазил?», - спросил я его. Он ответил, что в пусковой реостат пожарного насоса, но забыл отключить питание на распределительном щите. Да, произошло короткое замыкание, и хоть напряжение судовой сети было всего 110 вольт, но сеть была постоянного тока, и этого хватило, чтобы мощная 6-миллиметровая отвертка сгорела, как спичка. А ослеп он просто от вспышки, ожогов на его лице я не заметил. Постепенно зрение стало возвращаться и к вечеру вернулось совсем, во всяком случае он так сказал. Ругать я его не стал – он сам себе преподал хороший урок.

Наши цепи наконец-то прошли испытания, их привезли на судно, соединили между собой и с якорями, завели на звездочки брашпиля, закрепили жвака-галсы (специальные быстроразъемные скобы внутри цепных ящиков, соединяющие цепи с корпусом судна) и уложили цепи в цепные ящики. После этого предъявили все якорное устройство Регистру, получили соответствующие документы и стали готовы к выходу в море. Осталось взять на борт практикантов. Через пару дней их привезли – сорок пять студентов Белгород-Днестровского рыбопромышленного техникума, будущих тралмастеров, во главе с их начальником практики. Перед их появлением на судне появились помпоуч, а также фельдшер Серега, парень примерно моих лет, - в помощь судовому врачу.

Был также составлен план нашей дальнейшей работы. План составлялся при участии капитана, старпома, стармеха и помпоуча по следующему принципу:

1. Судно должно находиться, где угодно, только не в Севастополе – начальство не

любит.

2. Судно должно приходить в Севастополь только 5-го и 20-го числа каждого

месяца (в дни получки и аванса, соответственно).

3. Предстоящий рейс запланировать в Азовское море с обязательным заходом

в Керчь – там пиво очень хорошее, что объяснялось тем, что готовилось оно на

воде из местных солоноватых источников.

4. Остальные порты захода – по желанию или по необходимости.

План был подписан и утвержден в конторе ЧОУС, за его выполнение обычно доплачивалось 20% к окладу. После приезда практикантов на следующий день судно вышло в море.

Первая часть: https://pikabu.ru/story/iz_stanitsyi_v_more_ch1_mnogo_teksta_5934868#comments

НАЧАЛО КУРСАНТСКОЙ ЖИЗНИ

Дежурного по училищу звали Женя, как и меня, фамилию его я долго помнил, но сейчас благополучно забыл, был он курсантом судоводительского отделения. Он взял у меня мои документы и перво-наперво повел в столовую, находившуюся тут же, в первом экипаже на первом этаже. Уже гораздо позже я узнал, что Женя выполнил этим самое, на мой взгляд, прелестное неписанное правило (или обычай) флота российского: вновь прибывшего на судно, на корабль, в расположение части и т.д. – сначала на-кор-мить человека! Я уже не помню, что мне дали поесть, помню только, что хлеб был очень странный: очень тяжелый на вес и невкусный, скорей всего с добавлением кукурузной муки, тогда вовсю рекламировались кукуруза и горох, как единственно здоровая пища, а также приветствовался отказ от мяса и масла, как исключительно вредных для здоровья. Потом я привык к этому хлебу, а сливочное масло выдавалось каждый день на завтрак, мясо же присутствовало и в супах-борщах, и во вторых блюдах – дома у нас, в основном, в ходу была утятина и курятина, не потому, что на мясо не было денег, а потому, что его элементарно негде было хранить – не было холодильника, холодильники тогда были страшный дефицит, а утки и куры бегали по двору, особого хранения не требовали, только корма, а если нужно было сварить борщ, мама или бабушка просто ловили очередную, оттяпывали голову, общипывали, потрошили – и в кастрюлю! Так жили все. И еще, что в училищной столовой было в ходу, так это гречка, или в виде каши, или в виде гарнира к вторым блюдам. В магазинах же гречку было тогда днем с огнем не найти! Вот такой парадокс.

Ну, я несколько отвлекся. Выйдя из столовой, мы пошли в ближайший санпропускник, где меня заставили принять душ, постригли под ноль, а мои вещи, я подозреваю, обработали пока я был в душе, на предмет разных насекомых, а может и чего-нибудь еще.

По возвращении в экипаж Женя нашел коменданта, с которым мы пошли на склад, расположенный здесь же, в подвале, который, судя по мощным стальным дверям на задрайках, был вообще-то бомбоубежищем, и я получил форму: флотские брюки х/б – 2 шт, форменку флотскую х/б – 2 шт, воротник к форменке – 2 шт, тельняшку матросскую – 2 шт, трусы х/б – 2 шт, носки х/б – 2 пары, ремень с медной бляхой с якорем – 1 шт, фуражку форменную – 1 шт, ботинки рабочие кожаные – 1 пару. Еле выбравшегося из подвала со всем этим добром в охапке, Женя повел меня далее в кладовку, где женщина средних лет, кастелянша, выдала мне постельное белье: две простыни, наволочку и полотенце, а затем - на четвертый этаж этого же первого экипажа, в расположение моей роты. На этаже к нам подошел курсант-дневальный и, увидев на рукаве у Жени повязку дежурного по училищу, доложил по форме, что роты номер один и два находятся на занятиях и что каких-либо происшествий не случилось, а затем показал кубрик, где мне предстояло жить, и удалился на свой пост. Мы с Женей зашли в кубрик: это была комната с четырьмя металлическими кроватями в два яруса, три из которых были аккуратно заправленными, а на четвертой лежал только матрас, простое одеяло и подушка без наволочки, с четырьмя же тумбочками, поставленными попарно одна на другую, столом посередине и четырьмя стульями. Кроме того в кубрике было четыре шкафчика для одежды, расположенные попарно по сторонам от входной двери. В кубрике никого не было – население было на занятиях. На сем Женя посчитал свои обязанности относительно меня законченными, сказав, что народ скоро придет, потому что время подбиралось уже к обеду, а пока я должен переодеться, заправить кровать и разложить и развесить в шкафчике свою одежду, а в тумбочке – личные вещи. Свою гражданскую одежду я должен упаковать в свой чемодан, чтобы сдать потом старшине роты на хранение.

Женя удалился, я остался один, все сделал, как он говорил, вышел из кубрика в коридор и отправился изучать прилегающие пространства.

В начале коридора, сразу за входной дверью, находились двери в общий туалет и общий же умывальник, на 10-12 мест и раковин каждый, все сияло чистотой, медные краны блестели. В коридоре пол был паркетный, тоже начищенный до блеска. В конце коридора возле тумбочки с телефоном сидел на стуле курсант-дневальный. Увидев меня, спросил, чего я так поздно приехал, я объяснил, не вдаваясь в подробности. Он, как оказалось, тоже был из нашей роты и высказал догадку, что вот почему вчера срочно отчислили одного курсанта, и посмотрел на меня уважительно: видимо, в его глазах я выглядел какой-то страшно важной персоной, для которой так вот запросто освобождают место в таком престижном учебном заведении!

Коридор, где были кубрики нашей роты, первого курса судомеханического отделения, от тумбочки дневального поворачивал под прямым углом налево и продолжался на такую же длину – это было расположение роты тоже первого курса, но судоводительского отделения. И у будущих судомехаников, и у будущих судоводителей в ротах было по три учебных группы по тридцать человек в каждой.

Пока общался с дневальным, подошло время, двери распахнулись, коридор наполнился топотом и гомоном, и в него хлынула лавина стриженых мальчишек в одинаковой форме, такой же, в которую сейчас был одет и я. Парни разбегались по кубрикам, я тоже пошел в свой, где и познакомился с его обитателями. Все произошло в дружелюбных тонах, ребята оставили учебники и тетрадки, мы все вышли в коридор на построение к обеду. Перед построением я нашел своего одноклассника, Ваську Зайку, он оказался в соседней группе, 130й, моя же группа была 129я, перекинулись с ним парой слов, он обрадовался, что не один теперь здесь, я тоже был рад, что буду теперь вместе со старым школьным другом, посетовали, что Коля Сергеев и Шурка Воробей пролетели с экзаменами, а то нас было бы больше, но поезд, как говорится, уже ушел; высказали надежду, что может быть на следующий год поступят.

Забегая вперед, скажу: ни на следующий год, ни позже эти парни в мореходку так и не поступили. Коля окончил десять классов, затем Краснодарский политехнический институт, стал инженером-станкостроителем, а Шурка после десятого класса так никуда и не поступил, занимался черт знает чем, начал пить. Последний раз я видел его в 1992 году, когда, будучи в станице, встретил его у магазина, он попросил у меня два рубля – на что-то якобы ему не хватало, я дал, хотя понял, на что ему не хватает. Мы так и не поговорили – он сразу куда-то исчез, но не в магазин, который был закрыт на обеденный перерыв, до открытия оставалось еще минут десять. Часом позже, когда я рассказал об этой встрече брату, тот меня выругал, сказав, что Шурке денег давать не следовало, поскольку он сейчас опять запьет надолго, что все это знают и никто денег ему никогда не дает. Что и где он мог купить на эти несчастные два рубля – скорей всего какой-нибудь самый дрянной самогон, такие люди места знают.

А сейчас построение состоялось, старшина группы представил меня курсантам, и мне было разрешено встать в строй. После этого вся рота пошла в столовую, курсанты расселись за уже накрытыми столами и принялись за еду.

После приема пищи все поднялись на свой этаж, взяли учебники и тетради, а я – только тетради, потому что учебников пока не имел, опять имело место быть построение, и группа отправилась на занятия согласно расписанию. После занятий я заскочил в канцелярию, получил свой курсантский билет, и далее – в библиотеку, где мне выдали полный комплект учебников для первого курса судомеханического отделения. После этого только я почувствовал себя настоящим курсантом и понял, что ЦЕЛЬ достигнута, теперь надо запрягаться в работу. Впереди были четыре года учебы, жизни по новым правилам, предстояло научиться многому, чего дома делать не приходилось никогда. Перво-наперво это дисциплина, следование всем и всяческим правилам и расписаниям, начиная от правильной заправки своей койки, содержания в порядке одежды и обуви, содержания в чистоте кубрика, несения службы в нарядах с выполнением соответствующих работ, как-то: мойка массы грязной посуды и чистка картошки на камбузе, в столовой накрывать столы и убирать их на завтрак, обед и ужин, пришлось научиться мыть полы в умывальнике и туалете, чистить раковины и унитазы, натирать паркет в коридоре, выполнять распоряжения разных над тобой командиров, выполнять распорядок дня.

Распорядок дня был следующий:

07:00 - подъем

07:30 – 08:00 – завтрак

08:30 – 10:05 – первая пара занятий

10:15 – 11:50 – вторая пара занятий

12:00 – 12:30 – обед

13:00 – 14:35 – третья пара занятий

14:45 – 16:20 – четвертая пара занятий

18:00 – 18:30 – ужин

20:00 – 22:00 – самоподготовка

22:30 - вечерняя поверка

23:00 - отбой

Про учебу я как-то беспокоился меньше, она мне в школе давалась без особого напряга, здесь я тоже не ожидал каких-то сюрпризов. Скажу сразу: предположения меня не подвели, процесс был привычный, хотя много предметов было новых, сначала общеобразовательных за девятый и десятый классы, английский язык, прежде мною нелюбимый, пошел неожиданно легко, видимо раньше просто не было стимула, а когда начались специальные предметы, определяющие твою профессию, стало вообще интересно: хотелось получить как можно больше знаний, подсознательно чувствовалось, что это то, чем ты будешь зарабатывать на хлеб свой насущный.

УЧЕБА, УЧЕБА, УЧЕБА

Занятия проходили по кабинетной системе в аудиториях ГУКа и аудиториях на первом и втором этажах второго экипажа, который находился в двух кварталах от ГУКа по адресу ул. Обороны, 8. На третьем, четвертом и пятом этажах второго экипажа находились кубрики для курсантов четвертого, третьего и второго курсов судомеханического отделения соответственно. Судоводители же оставались жить в первом экипаже, переселяясь этажами ниже, согласно своего курса. Учеба – шесть дней в неделю, в воскресенье – три часа строевой подготовки. Так же строем группы перемещались между ГУКом и экипажами. Вообще строевая подготовка – это отдельная часть нашей учебы и жизни, уметь ходить в строю правильно – целая наука, подробно я на ней останавливаться не буду, скажу лишь, что строевая способствует выработке правильной осанки, правильной походки, правильных движений рук и ног. Любой отряд, группа, взвод, рота, батальон, идущие в строю, выглядят красиво и производят впечатление. Человек, прошедший эту школу, всегда выгодно выделяется из толпы своими экономными движениями и статью, даже будучи в гражданской одежде.

Как видите, свободного времени у нас оставалось не так уж много. Увольнения в город в первый месяц первого курса были запрещены – карантин, да и форму для возможности выхода в город, т.е. суконные брюки, форменку и выходные ботинки, а также бушлат, шапку и шинель должны были выдать только в конце сентября. Ну и, кроме того, на увольнение в город ты мог рассчитывать, если у тебя с учебой и дисциплиной все в порядке, а уж если нет – забудь. Что касается учебы, то тут уж от каждого зависело по его способностям, а вот дисциплина, как я уже говорил, включала в свое понятие такой объем правил, что к неукоснительному выполнению которых мы все, кто в большей, кто в меньшей степени, оказались не готовы. Способность человека к самоорганизации изначально у всех разная, процесс ее совершенствования предусматривает, видимо, тоже какие-то врожденные способности, у кого они есть – тем легче, а у некоторых их нет напрочь, это постоянные кандидаты на внеочередные наряды, лишение увольнений в город, а также лишение стипендии, как, кстати, и за плохие отметки по учебным предметам. Да-да, кроме всех вышеперечисленных благ нам еще выплачивалась и стипендия, правда очень небольшая, всего шесть рублей в месяц, но тогда, после денежной реформы 1961 года, это были вообще-то деньги: пачка сигарет «Памир» стоила 10 копеек, «Прима» - 14 копеек, кружка пива – 22 копейки, билет на трамвай – 3 копейки, на троллейбус – 4 копейки, на городской автобус – 5 копеек. Хлеб в магазине стоил 20 копеек, самое дешевое мороженое – 7 копеек и т.д. Я тогда табак не курил, пиво тоже не пил, хлеб покупать тоже не было нужды, но мороженое – а почему бы и нет, в кино – только давай, 20 копеек билет на дневной сеанс! Терять возможность получать какие-то удовольствия из-за плохой учебы или дисциплины я уж никак не собирался, тем более, что с самого начала я вбил себе в голову следующее: поскольку меня сюда приняли таким необычным образом, внимание к моей особе, видимо, будет особо пристальным, и, если что – выгонят, не успеешь оглянуться!

Забегая опять вперед, скажу, что поставленную перед собой задачу я выполнил: учился только на четверки и пятерки, тройка была единственная – по обществоведению, на распределении был пятым в списке, что позволяло самому выбирать место будущей работы, начиная со второго курса был назначен помощником старшины группы. Перед госэкзаменами мне предложили эту тройку по обществоведению пересдать, и тогда бы я окончил училище с красным дипломом, но я отказался, как тогда в школе от перспективы золотой медали. Но до этого еще предстояло дожить, а пока потекла жизнь курсантская со всеми ее прелестями и «прелестями»: учеба, хождение в наряды, лабораторные работы и курсовые проекты, семестровые и курсовые экзамены, выходные и каникулы.

Учили нас многому. На левом берегу Дона, в затоне напротив элеватора, у училища была оборудована водная станция: отгороженное понтонами водное пространство представляло собой отличный открытый пятидесятиметровый бассейн, разделенный, как положено, на дорожки, рядом у причала были пришвартованы полдесятка шестивесельных ялов – шлюпок-шестерок и училищный разъездной катер, на берегу имелся довольно просторный ангар для зимнего хранения шлюпок и разного имущества: весел, мачт, парусов для шлюпок, спасательных кругов и жилетов, кранцев, швартовных концов и т.д., и т.п. Заправлял всем этим хозяйством бывший речник, которого все звали Боцманом, настоящее его имя-фамилию знали, наверное, только в канцелярии училища, лет ему было, на мой взгляд, далеко за пятьдесят. Все добро содержалось в образцовом порядке, хотя помощников каких-то у него я ни разу не видел. Имущество довольно специфическое, человек, не обладающий соответствующими знаниями, с такой работой просто не справится. Единственно, в чем он просил помощи курсантов – это затащить в ангар шлюпки перед наступлением зимы: какой-либо лебедки в ангаре не было.

Так вот, на этой водной станции, в бассейне, нас учили плавать, кого в большей степени, кого в меньшей, в зависимости от уровня умения каждого. Один человек в нашей группе не умел плавать вообще – да и где ему было научиться, он приехал из станицы в ставропольской степи, где ближайшая речка была по колено, да и та в средине лета пересыхала насовсем. Надо сказать, плавать он научился очень быстро. Мои же навыки в этом деле нашему физруку очень понравились, объяснение тут очень простое: я вырос и научился плавать на Кубани, а эта река плохого умения плавать не прощает, быстрое течение, водовороты, резкие перепады глубин очень способствуют повышению мастерства. Человек, не способный к этому, сами понимаете, или тонет, или, если инстинкт самосохранения хорошо работает, бежит от этой речки как можно дальше, в какой-нибудь пруд или ставок. Так вот, физрук сразу положил на меня глаз, сказав, что я буду включен в училищную команду по плаванию и буду отстаивать честь училища на разных соревнованиях. Согласия моего ему не требовалось априори, поскольку курсант-первокурсник – существо безответное, будет делать, что скажут, беспрекословно, я начал ходить на тренировки в бассейн, участвовать в соревнованиях, каких-то дивидендов это мне не приносило, а, наоборот, только мешало учебе. В конце концов, уже будучи на третьем курсе, я это дело бросил к великому неудовольствию физрука, начальство меня поняло и поддержало: ведь действительно, я же сюда учиться приехал, а не спортивную карьеру строить. Все тогда закончилось мирно, но аукнулось десять лет спустя. Я тогда работал в объединении «Атлантика», в городе-герое Севастополе, был уже вторым механиком, ежегодные медкомиссии проходил без проблем. Но, по существующим тогда правилам, до достижения 28-летнего возраста электрокардиограмму ни у кого не снимали, и, когда сняли мою ЭКГ в первый раз, когда мне стукнуло двадцать восемь, местная терапевтша (или терапевтиня) доктор Суворова, чуть не грохнулась в обморок, до такой степени эта кардиограмма была хреновая. Начались почти боевые действия Жукова с Суворовой: одна сторона утверждала, что с такой кардиограммой о море надо забыть, другая сторона уверяла, что никаких признаков какой либо болезни не чувствует, здоров, как бык ( что было истинной правдой), бодяга длилась долго, потом мне было милостиво разрешено ходить в море, в портовой поликлинике я был поставлен на особый контроль с целью отслеживания динамики изменения моей ЭКГ. Динамики в дальнейшем не проявилось никакой, ни в худшую, ни в лучшую сторону, и я был оставлен в покое. Вопрос «почему?» правда остался висеть, и только через несколько лет один опытный врач-кардиолог при разговоре на эту тему спросил меня, не занимался ли я в молодости спортом? После моего ответа: «Да, плаванием» - он сказал, что мне следует благодарить за это моего тогдашнего тренера, который меня постоянно перегружал на тренировках. Такой вот спорт, лучше не связываться! Это хорошо еще, что Господь надоумил меня вовремя бросить это дело, а то погубил бы я себя насовсем. С тех пор один только вид крытых или открытых бассейнов вызывает у меня непередаваемое отвращение.

Опять я забежал далеко вперед. Так вот, плавали мы в этом бассейне на водной станции до тех пор, пока температура воды в нем не опустилась до 16 градусов – нижний предел для такого рода занятий. После этого начали осваивать греблю на шлюпках и занимались этим делом до тех пор, пока по реке пошла шуга, т.е. до начала ледостава. Ну что сказать, моряк должен и хорошо держаться на воде, и уметь управляться со спасательной шлюпкой – и на веслах, и под парусом, все это неотъемлемые части морского дела. Хождение на шлюпке под парусом у нас началось на втором курсе и продолжалось опять же до тех пор, пока по Дону пошла шуга, как сказал Боцман: «Будете ходить, пока штаны к банкам (сидениям в шлюпке) не начнут примерзать – так оно и было! За это время мы освоили постановку паруса, управление им на разных галсах: фордевинд – попутный ветер, галфвинд – ветер в борт, бейдевинд – идешь почти против ветра, бакштаг – ветер сзади-в борт, научились лихо выполнять повороты «оверштаг» и «через фордевинд», наука интересная и полезная, без этих знаний и навыков настоящего моряка-профессионала не бывает. Для нас, будущих судомехаников, парусное дело шлюпками и ограничивалось, а наши судоводы ходили на парусную практику на больших парусных кораблях, а училище им. Седова даже имело свою учебную баркентину «Альфа» - трехмачтовую шхуну-барк: фок-мачта – с прямыми парусами, грот и бизань – с косыми. Если кто видел фильм «Алые паруса», снятый по прелестной новелле Александра Грина, знайте, что «Секрет» капитана Грея – это «Альфа». Мне пришлось как-то работать с одним боцманом, он на этих съемках выполнял на «Секрете» свои обязанности, т.е. был боцманом этого корабля, всю команду переодели соответственно, ну и алые паруса пошили специально для этих съемок, он много рассказывал про этот, по всему чувствовалось, очень значительный эпизод в его жизни. Моряки вообще впечатлениями не обделены, всякие диковинки для них в порядке вещей, как баланс против монотонной работы в море, но кино у тебя на пароходе или корабле снимают уж точно не каждый день! Кроме того, его потом пригласили на съемки другого фильма – «Остров Сокровищ», по Стивенсону, им на шхуну «Испаньола» тоже нужен был хороший парусный боцман, правда кораблик этот был построен на скорую руку, только для съемок фильма, на переходе из Херсона в Севастополь, к месту съемок, чуть не утонул, но фильм сняли, «Испаньола» оказалась не у дел, использовать ее, как плавсредство, было нельзя, потому что построена была без соблюдения правил судового Регистра, она долго стояла у причала судоразделочного завода в Инкермане, там с ней ничего не могли, а скорей всего, не хотели сделать: да и то сказать: какого хрена деревянное судно притащили на завод, специализирующийся на разделке списанных гражданских судов и военных кораблей на металлолом? В конце концов ее отбуксировали в Ялту, подняли из воды и поставили на бетонные кильблоки в конце набережной, переоборудовав в ресторан. Не удивлюсь, если она там стоит и поныне.

Ну вот, а на первом курсе, когда шлюпочные дела закончились, у нас начались дела слесарные. Тоже все правильно: механик должен уметь пользоваться слесарными инструментами, работать с разными металлами, знать их свойства, получить соответствующие практические навыки, быть знакомым с разными способами термообработки – это тоже наука, и мы ее старались постичь, каждый, опять же, в меру своих способностей – руки, как известно, не у всех растут из того места, которое надо. Тогда существовали разряды у рабочих профессий, всего их было шесть, шестой – самый высший, нас учили до уровня 2 – 3 разряда, у кого как получится, я свой третий честно заработал, мне было интересно работать с металлом, потом эти знания и умения мне очень помогали в работе. По окончании курса слесарного дела нас распределили по городским предприятиям для прохождения практики. Я, в составе группы из десяти человек, попал на завод «Южтехмонтажавтоматика», но, к сожалению, нам, практикантам, каких либо серьезных работ не поручали, и ничего нового для себя я из этой полуторамесячной практики не почерпнул, за исключением, разве что, знакомства с гальваническим производством – его я увидел впервые, уроки школьной физики здесь воплощались в реальность, это было здорово! Мы тут же втихаря отхромировали медные бляхи наших ремней – оставили себе память о практике.

На втором курсе, опять же после шлюпок, нас начали учить токарному делу. В училищной мастерской было три токарных станка: тип 1А62, «Bradford» - то ли американский, то ли английский, третьего станка марку не помню, он был меньше первых двух, с высотой центра шпинделя над станиной всего 100 мм, отечественный, новый, современный и очень точный. На нем разрешали работать, только когда ты хорошо научился на первых двух. Было также два фрезерных станка: вертикально-фрезерный и горизонтально-фрезерный, а также строгальный станок, сверлильный и наждачный. После курса обучения работе на всех этих станках нас опять распределили по городским предприятиям на производственную практику.

Я попал на Паровозоремонтный завод и, хотя поначалу не обрадовался, впоследствии был благодарен судьбе за такой подарок. Да, завод ремонтировал именно паровые локомотивы, причем разных типов и назначений, в основном, правда, магистральные, после ремонта они выкатывались из ворот завода как новенькие – и это в эпоху, когда железные дороги в Союзе уже были полностью переведены на тепловозную и электрическую тягу! Заинтересовавшись этим вопросом, я получил объяснение очень простое: почти все эти паровозы перегонялись на специальные станции и ставились на консервацию на случай войны – вот так, ни больше, ни меньше! И тут, как мне кажется, нельзя упрекать кого-то в излишних милитаристских настроениях: последняя война закончилась всего двадцать лет назад, страшные потери и уроки этой войны были свежи в памяти, поэтому теперь все учитывалось наперед. Если тепловозу, скажем, нужно качественное дизельное топливо, а электровозу, как минимум, контактная сеть с соответствующим в ней напряжением, то, чтобы ввести в действие паровоз, достаточно, грубо говоря, налить в котел воды из ближайшей речки, а в топку бросить любые дрова – подойдет даже соседний забор! Вот так!

В связи с этим, не могу удержаться от нескольких хороших слов в пользу двигателя внешнего сгорания, чем и является паровая машина. Это – абсолютная «всеядность», лишь бы это топливо горело, а что это будет – дрова, каменный уголь, нефтепродукты или нефтеостатки, пусть даже обыкновенные коровьи кизяки – да мало ли что можно спалить в паровозной топке, хоть те же кукурузные будылья или обыкновенную солому! Так что привет отцу и сыну Черепановым!

Ну вот, а пока я был направлен в механический цех, довольно обширное помещение под высокой крышей с застекленными вставками для естественного освещения, с полом, покрытым светло-коричневой керамической плиткой и огромными фикусами в кадках и приставлен помощником и учеником к одному из токарей. Назвать его чистым токарем, правда, было бы неправильно, он работал одновременно на нескольких станках: фрезерный и строгальный станки работали у него на автомате, останавливались, когда работа заканчивалась, и нужно было установить новую заготовку, сам он работал на токарном станке, станок этот по тем временам был новейшей марки, 1К62, я такой станок увидел впервые. Мой новый наставник быстро определил уровень моей подготовки, продемонстрировал особенности нового для меня токарного станка, и вскорости я уже самостоятельно работал на нем, выполняя какие-нибудь не очень сложные детали. Такая практика мне нравилась: серьезное отношение ко мне, как к практиканту, никаких сомнительных указаний и распоряжений, показывающих тебе, зеленому, твое истинное место в этом мире, - ничего этого не было. Как и не было чрезмерной загруженности работой, поэтому я был волен в свободное время знакомиться с заводом, ходить по разным цехам, наблюдая какие работы и как выполняются. Мне все было интересно: чистка паровозных котлов и замена в них дымогарных труб в котельном цеху (грохот там стоял невообразимый, а также грязь, пыль, сажа – соответствующие), гудящие вагранки (печи для плавления металла), кучи формовочной смеси, опоки, готовые отливки в литейном цеху – цех тоже не отличался стерильностью, мягкая, какая-то завораживающая работа пневматических молотов в кузнечном цехе – и т.д. и т.п. Кстати, на заводе был еще один молот, паровой, арочного типа, очень мощный, он находился в отдельном помещении, на него работал свой паровой котел. На этом молоте ковали крупные заготовки, такие, как ступицы паровозных и вагонных колес, когда этот молот работал, весь завод подпрыгивал, как при землетрясении.

******

Почему я рассказываю обо всех этих вышеописанных делах? Я не знаю современных программ подготовки морских специалистов, я показываю, как это было в наше время, насколько основательно нас готовили к нашей профессии – так это все было в средней мореходке, а не высшей, потом многие средние мореходки вообще упразднили, наша тоже не стала исключением. Остальные в новые времена громко назвали Морскими академиями, так же стали именоваться и высшие мореходные училища, и я сильно сомневаюсь, что где-нибудь теперь учат правильно держать напильник или заставляют отрабатывать кистевой, локтевой или плечевой удары молотком. В лучшем случае прокрутят видеофильм, какая там практика!

В конечном итоге получается вот что: работая, как старший механик, с смешанными экипажами на разных судах мирового торгового флота, я много раз сталкивался с отсутствием у наших молодых соотечественников этих элементарных знаний и навыков, а вот филиппинцы, индонезы, турки, румыны, индусы, пакистанцы, даже какие-нибудь занзибарцы или нигерийцы этими знаниями и навыками владеют. К чему это приводит? Правильно: к неконкурентноспособности русских специалистов, к понижению имиджа России, только и всего! Особенно запомнился один выпускник из петербургской Макаровки – тот не умел вообще ничего! Он был направлен сразу после окончания училища и сразу третьим механиком и сразу на газовоз, где я был стармехом. Пришлось его списывать. А это уже совсем другая история….

Привет Пикабушники, публикую для вашего внимания рассказы моего отца о том как он захотел и стал моряком в далеком 1964 г. В своих коротких рассказах которые выстроены в хронологическом порядке, мой отец описывает весь путь к поставленной цели, а так же какие интересные ситуации с ним происходили во время морских рейсов. Надеюсь вам понравится! (*текст не редактировался, извиняйте за ошибки)

С ЧЕГО ВСЕ НАЧИНАЛОСЬ, ГОД 1963

А начиналось все, как водится, с начала.

В нашей станице было три школы: две восьмилетки - №13 и №14, и десятилетка - №10. Я учился в школе №14, восьмилетке, и, перейдя в восьмой класс, народ в нашем классе начал задумываться: а что потом? Основных путей было два: первый: продолжить учебу до десятого класса в школе-десятилетке, получить среднее образование и далее – в ВУЗ, второй: поступить техникум или ПТУ, закончить, начать работать, а дальше – видно будет.

В классе у нас было десять парней и двадцать девчонок, парни выбрали первый и второй путь, девчонки – тоже, но были среди них и такие, кто потом ограничился только средним образованием. Причины, конечно, были разные, но главная, как мне кажется, это неуверенность в себе: конкурсы при поступлении в ВУЗы и техникумы были везде приличными. Официальных платных способов поступления тогда не было, а «дать на лапу» могли далеко не все родители.

Как бы то ни было, разговоры о будущем повелись, справочники «Куда пойти учиться» начали штудироваться, плюсы и минусы разных профессий взвешиваться, подготовка к значительным переменам в жизни началась. Я, естественно, не остался от всего этого в стороне, тем более, что поступать после окончания восьмого класса было просто необходимо: в семье нас, детей, было пятеро, и чем быстрее я слезу с родительской шеи, тем будет лучше для всех, а насчет уверенности в себе при сдаче вступительных экзаменов у меня не было и тени сомнений: по всем школьным предметам, кроме английского языка, у меня всегда были круглые пятерки. Осталось только выбрать, куда рвануть, и я выбрал: Ростовское мореходное училище им. Седова Министерства морского флота, или «Седовка», как его и до сих пор называют: по его окончании получаешь полное среднее образование и профессию на уровне техникума. Но наиболее привлекательным для учебы в мореходке было обучение «на полном государственном обеспечении», т.е. бесплатное питание, проживание и обмундирование – полный пансион, как говорили в старину. Кроме всего прочего, окончившие мореходку освобождались от призыва в армию, так как воинская подготовка проводилась во время учебы в училище. Не последнюю роль, конечно, сыграла и красивая морская форма, в которую тогда одевали курсантов морских училищ, как средних, так и высших.

Постепенно среди нас, парней, в результате разговоров и дискуссий, определились еще трое, которые тоже захотели поступить в мореходку, так что я оказался не один такой «умный», да я в этом и не сомневался – ребята у нас в классе были умными без всяких кавычек. Это были Шурка Воробьев, Васька Зайка (именно Зайка, а не Заика) и Коля Сергеев.

Надо сказать, родители в выборе мной места учебы и будущей работы особого участия не принимали. Я не думаю, что им это было безразлично, скорей всего, им мой выбор понравился, но какого-то особого одобрения или, наоборот, неодобрения мне высказано не было, отец только уточнил, на каком отделении я собираюсь учиться, и получив ответ, что на судомеханическом, сказал, что механики всегда нужны не только на море, но и на суше.

Единственная, чьих тайных надежд я не оправдал, была моя любимая бабушка, которая мечтала, что я буду железнодорожником, как ее Ваня, отец моего отца и мой дед, который умер задолго до моего рождения. Видимо, очень она его любила, но я ее ожиданий не оправдал, уж больно я был тогда самостоятелен в свои пятнадцать лет, она это знала лучше кого бы то ни было, потому что сама меня таким воспитала. Да-да, я не оговорился, дети, выросшие в российских деревнях, воспитываются, в основном, бабушками, это не в упрек родителям: когда же им заниматься своими чадами – с утра до вечера на работе. Однако бабушка мне никогда так и не сказала что ее ожидания не сбылись. Святая женщина!

Вот так я определился со своим будущим, и, как впоследствии оказалось, со всей своей жизнью. Сейчас это уже можно сказать определенно, а хорошо это получилось или плохо – сравнивать все равно не с чем, для этого ведь нужно самому прожить какую-то другую жизнь, что практически невозможно, а с чужими жизнями сравнения будут изначально некорректны.

Заранее могу только сказать, что сейчас, когда мне уже под семьдесят, я не могу себя упрекнуть за неправильный выбор своего жизненного пути, хотя он, может быть, и не идеален с точки зрения простого обывателя, но свои плюсы и минусы есть везде, да и неблагодарное это занятие ставить себя в какое-то сослагательное наклонение, типа: «а вот, если бы…».

ПЕРВЫЕ ШАГИ К ПОСТАВЛЕННОЙ ЦЕЛИ, ГОД 1964

Ну вот, восьмой класс окончен, экзамены успешно сданы, вальсы выпускного бала отгремели, вступительные экзамены во всех учебных заведениях, как правило, с первого по двадцатое августа, надо только вовремя подать документы. Документы наши, всех четверых, отвез в училище отец одного из нас, Шурки Воробьева, но сдал их не в «Седовку», а в Ростовское мореходное училище Министерства рыбной промышленности.

В приемной комиссии «Седовки» ему ясно дали понять, что наши шансы на поступление даже с успешно сданными приемными экзаменами – никакие. Официально же ему было сказано, что прием документов давно закончен, конкурс и так получается слишком большой и т.д., хотя документы наши он привез где-то в начале июня. Как я уже потом понял, нужно было заплатить, и заплатить немало: а ну-ка, такое престижное место учебы с последующей работой на судах загранплавания! Только откуда у наших родителей взялись бы такие средства? Ну, хорошо: Шурка у отца с матерью был один, Васька – тоже, но это же станица, родители – колхозники. Колхоз, правда, своих работников не обижал, и заработки были там хорошие, но все это по меркам станицы, но не города, Коля жил вообще с сестрой и матерью, без отца, а про себя я уже говорил. Так что шуркин отец сделал единственно правильный выбор, как сейчас бы сказали, принял компромиссное решение, не лишив нас надежды. То, что училище в результате оказалось менее престижным, нас тогда не очень-то задело, инерция была уже набрана, любое торможение оказалось бы катастрофой. Да и на разницу между Минморфлотом и Минрыбпромом мы тогда вообще не обращали внимания – и те, и другие вроде ходят за границу, а что они там делают – совершенно не важно, потом узнаем.

Осталось теперь дождаться вступительных экзаменов. Я не знаю, чем занимались парни, а я, чтобы не терять зря время, поработал примерно месяц ездовым на колхозной ферме, подвозя на пароконной бричке корм коровам. Нас, ездовых, было трое, естественно, три упряжки, ферма находилась примерно километрах в десяти от станицы, жили мы на ферме, в отдельно стоящем домике-общежитии, рядом располагались конюшня для лошадей, довольно обширный пруд с карасями и линями, водонапорная башня, столовая для персонала и, естественно, коровники с коровами – для чего эта вся, как сейчас модно говорить, «инфраструктура» и предназначалась. Рабочий день наш был с утра до вечера с перерывом на обед для себя любимого и лошадей, после рабочего дня радо было накормить-напоить лошадей, почистить их и помыть, поставить в стойло – обычная крестьянская работа. После этого – свободен до утра. Я обычно брал удочку и шел на пруд, остальные двое, они были гораздо постарше меня, садились на велосипеды и катили на ближайшую, а может и не ближайшую, утиную ферму к девкам. Несколько местных доярок, которые жили тут же, в общежитии, их почему-то не устраивали, а может дела сердечные предполагали обязательно какое-то преодоление пространства для более высоких чувств – кто знает, я тогда еще был далек от этих вопросов. В голове маячила ЦЕЛЬ, мысли были только об этом. Странно, но желания повторять какой-то материал перед предстоящими экзаменами не было вообще, а была уверенность, что все и так сдам.

Так что этот месяц у меня прошел без проблем, я заработал какие-то деньги на будущую поездку в Ростов и купил себе новые ботинки. Один комичный случай, правда, все-таки произошел за это время, как же без него. Время было летнее, жаркое, брички наши рассохлись, болтались и скрипели на каждой кочке - деревянные же, и как-то, по окончании рабочего дня мы их решили загнать в пруд на ночь, чтобы замокли как следует. Сказано – сделано, въехали после работы в пруд, выпрягли лошадей, на следующее утро попытались все проделать в обратном порядке, но не тут-то было! Эти телеги так засосало за ночь в ил, что лошади были не способны сдвинуть их с места, пришлось вытаскивать трактором! Начальство, конечно, поворчало, но все обошлось.

АБИТУРИЕНТ – СТАТУС ВРЕМЕННЫЙ

За несколько дней до начала августа мы все четверо приехали в славный город Ростов-на-Дону и предстали пред светлые очи приемной комиссии Ростовского мореходного училища Минрыбпрома, где нам сообщили, что все мы допущены к экзаменам в качестве абитуриентов (хм, новое слово), нужно будет сдать три экзамена, расписание – на доске расписаний, конкурс на сегодняшний день тринадцать человек на место (ого!). После сдачи экзаменов – медицинская комиссия, затем – мандатная комиссия, где будет объявлено принят или не принят.Также нам дали адрес в городе, где можем остановиться на время сдачи экзаменов. Тут надо сказать, что таких «самостоятельных», как мы, в приемной комиссии толпилось немного, в основном народ был то с папами, то с мамами, а то и с обоими родителями вместе, что для нас, станичных пятнадцатилеток, выглядело странным: нас-то давно уже никто и никуда за ручку не водил. Так что увиденное нас даже несколько позабавило.

Мы вышли на улицу, хотелось есть, из ближайшего газетного киоска гремела песня: «По переулкам бродит лето, солнце льется прямо с крыш!» Все так и было на самом деле – и лето, и солнце, и даже девушка стояла у киоска – прекрасное начало для новой жизни, которая открывалась перед нами.

Зайдя в гастроном напротив киоска с песней и девушкой, мы купили себе нехитрую еду, я, помню, купил кольцо ливерной колбасы и полбуханки серого хлеба, умял почти все за один присест: с поезда – прямо в училище, завтракать было некогда, а время подбиралось уже к обеду. Вкус этой колбасы я помню до сих пор, можете мне не верить – но это так, про серый хлеб я уже не говорю, дома у нас был в ходу только белый, домашней выпечки, и не потому, что мы были такие уж баре, что только белый хлеб и ели, нет, причина заключалась в том, что кубанские колхозы в те времена сеяли пшеницу только озимую и только твердых сортов, эту же пшеницу отец, работая в колхозе, получал и натуроплатой (натуроплата в колхозе – это оплата не вместо денег, а дополнительно к денежной зарплате, и начислялась производимыми в колхозе продуктами на каждый заработанный рубль, например: пшеницы столько-то грамм на рубль, кукурузы – столько-то, подсолнечника – столько-то, сахара – столько-то и т.д.) Мука из этой пшеницы получалась только для белого хлеба высшего сорта. Такую муку в остальной России называют крупчаткой. Другие сорта пшеницы там не сеялись по причине малоурожайности, а рожь так и вообще не растет. Правда в Краснодаре серый хлеб и даже черный купить было можно, но кто же будет ездить специально за хлебом в город, покупали только по случаю.

Ну вот, подкрепились и пошли искать свое жилье. В какую сторону бежать – нам объяснили, так что нашли мы этот адрес довольно быстро: частный одноэтажный старый дом на улице Донской, не доходя до Газетного переулка. Представились хозяевам, не очень пожилой паре, что-то вроде заплатили вперед, нас проводили в комнату с четырьмя кроватями и другой скромной обстановкой, мы там оставили свои вещи и пошли знакомиться с городом, в котором нам предстояло учиться целых долгих (как мы думали) четыре года…

Дойдя до Газетного, спустились вниз на набережную Дона, полюбовались памятником великому писателю М. Горькому, прогулялись до Речного вокзала – все понравилось, новая обстановка как-то воодушевляла. Вернувшись на квартиру, завалились спать – день был довольно суматошным.

Дни до первого экзамена пролетели быстро. Я что-то освежил в своей памяти, почитав прихваченные из дому учебники, про остальной народ ничего сказать не могу – просто не помню, кто чем занимался: ЦЕЛЬ затмевала все. На экзаменах Шурка с Колей срезались, мы с Васькой набрали по двенадцать баллов из возможных пятнадцати и были допущены к медкомиссии. Васька медкомиссию прошел, а у меня возникли проблемы: в моем горле врачи обнаружили воспаленные гланды и вынесли вердикт: «Не годен». Откуда они, эти гланды, у меня появились – я ума не мог приложить, вроде и мороженое не ел, и холодную воду не пил, а просто так простудиться в августе – это еще надо ухитриться! Воспаленные гланды – это ангина, должна быть если не боль, то какое-то неприятное ощущение в горле, это я знал по собственному опыту, уж чем-чем, а ангиной-то болеть приходилось, но никакой боли не было, ничего я не чувствовал, однако надо было что-то делать, и я побежал в приемную комиссию. Там посмотрели мою экзаменационную ведомость, убедились, что экзамены я сдал хорошо, балл получается проходной, и предложили мне все-таки прийти на следующий день на мандатную комиссию: возможно, какое-то решение в мою пользу будет принято.

Мандатная комиссия мой вопрос решила быстро, в стиле царя Соломона: я оставляю все свои документы в училище, еду домой, делаю операцию по удалении этих несчастных гланд, присылаю в приемную комиссию соответствующую справку, и мне высылают вызов на учебу. В противном случае я получу свои документы назад, что будет означать, понятно что…

С тем я и покинул славный город Ростов-на-Дону: надо было срочно решать возникшую проблему, а времени оставалось мало.

ОПЕРАЦИЯ «ОПЕРАЦИЯ»

Дома к моему сообщению о необходимости операции отнеслись в общем с пониманием, но без особого энтузиазма: раз надо – значит, надо, а если не получится – то что ж, пойдешь в девятый класс. Но я-то свой шанс упускать никак не хотел, про девятый класс даже и мыслей не было.

В станичной амбулатории помочь мне не смогли ничем, в больнице – тоже, так что на следующий день покатил я в Краснодар. Можно было еще съездить в районную станицу Динскую, но я решил не рисковать и не терять время зря.

По прежним моим посещениям Краснодара, я помнил, что недалеко от центра там есть какая-то больница, поэтому решил сразу пойти туда. Нашел, больница оказалась №8, да мне было, в общем, все равно, я зашел внутрь, подошел к регистратуре и изложил свою проблему. Девушки за стойкой удивились моей просьбе, в их глазах я, видимо, выглядел полным придурком, спросили про какое-то направление на операцию, я, в свою очередь, тоже удивился, что таковое должно обязательно быть, ситуация возникла патовая. Но, видимо, мой растерянный и несчастный вид тронул женские сердца, и мне было предложено подняться на второй этаж в процедурный кабинет, поговорить там с персоналом – может что и получится. Так я и сделал.

Найдя процедурный кабинет, я вежливо постучался, получив разрешение, вошел, увидел двух теток средних лет в белых халатах и изложил свою просьбу. Изумление имело место и здесь, но я был совершенно серьезен, настойчив и, видимо, достаточно убедителен. Тетки выслушали мою историю молча и лишь переглядываясь друг с другом, про направление не спросили. Затем посадили меня на стул, одна из них попросила меня открыть рот, сказать «А-а-а», осмотрела мое горло, потом взяла в руки какой-то блестящий инструмент, несколько похожий на ножницы, и вставила его мне в рот. Вторая в это время, оказавшись у меня за спиной, прижала мою голову рукой к своему животу. После этого раздалось два щелчка, мое горло произвело отрыгивающее действие, и, на появившийся откуда-то под моим подбородком маленький медицинский тазик в форме человеческой почки, упали два маленьких кровоточащих кусочка – мои гланды! Женщина-хирург вынула инструмент, осмотрела ранки, помазала их чем-то, удовлетворенно кивнула и сказала, что рот можно закрыть. Я, обалдевший от всего этого, так и сидел с открытым ртом, пока до меня наконец дошло. Боли в общем-то не было. Меня попросили посидеть минут десять, понаблюдали надо мной, затем еще раз осмотрели мое горло и отправили восвояси, проинструктировав насчет через какое время и какую пищу можно есть, что можно пить и т.д. Больше всего мне понравилась рекомендация, что мороженое я могу есть сразу, только без вафельных стаканчиков.

И еще сказали прийти на проверку через три дня. С тем я и ушел от добрых медицинских теток, поблагодарив их полушепотом: говорить было трудно.

За три дня в горле поджило, говорить я стал нормально, хотя пока и негромко. Приехав в Краснодар, предстал перед моими спасительницами: они, как и следовало ожидать, попросили открыть рот и сказать «А-а-а», полюбовались результатами своих трудов, сказали: «Все чистенько» - и выписали мне справку о проведенной операции, женщина-хирург заверила ее своей личной печатью и вручила мне с пожеланиями успехов в учебе. Я в ответ на ее пожелания попросил ее написать еще одну точно такую же справку. Оторопевшей женщине на вопрос: «Зачем?» - я объяснил: «На всякий случай, вдруг потеряется!». Получив еще одну справку и сказав «Спасибо», я помчался на Главпочтамт и отправил один экземпляр в Ростов на адрес училища заказным письмом. После этого сел в автобус и поехал домой в станицу. Казалось, гора свалилась с плеч.

НЕОЖИДАННОЕ ПРЕПЯТСТВИЕ

Счастливый, я приехал домой. Душа отдыхала от пережитого, все впереди казалось ясным. Какого-то особого чувства удовлетворения от благополучного выхода из случившегося не было: ну, подумаешь, выполнил поставленное комиссией условие – только и всего. Зато теперь уж точно примут!

Но все-таки молод я еще был и, не то, чтобы глуп, скорее, просто неопытен, потом я только понял, что промежуточный результат – это еще не окончательное решение вопроса. Короче говоря, 22 августа, почтой, пришла мне из Ростовского мореходного училища Минрыбпрома бандероль с моими документами. Сказать, что это был шок – значит не сказать ничего… Душа моя была в полном смятении – ведь такого не могло случиться! Я все сделал, как было условлено! Почему они сделали все наоборот?

Естественный вопрос «почему?». Каких-либо объяснений в пачке документов не было. Ведомость о сданных экзаменах – была, справка о пройденной медкомиссии с отрицательным заключением – тоже, но никаких отметок в ней о проведенной операции не было. Получается, что моя справка, отправленная с краснодарского Главпочтамта не дошла по назначению? А как же тогда уведомление, которое я ведь получил о вручении адресату своего заказного письма? Вопросы – были, ответов только не было. И возник опять главный вопрос: «Что делать?».

Ситуация критическая: до первого сентября, начала учебного года, всего ничего, надо срочно бежать в школу №10, устраиваться в девятый класс, не терять же год, если уж поступить не получилось. Но примут ли, ведь девятые классы уже укомплектованы? Так и получилось – документы у меня не приняли, три девятых класса уже были переполнены, сказали приходить на следующий год, буду первым: тоже мне, шутники! На что я им ответил, что первого сентября все равно приду в школу, в любой из девятых переполненных классов, и пусть только попробуют меня выгнать! С тем и ушел домой.

Поскольку мысли об училище меня не покидали, вспомнил я один разговор, который произошел как-то в нашем классе при обсуждении своих будущих судеб по окончании восьмого класса: поступать – не поступать, а если поступать, то куда, когда и как и т.д. При этом разговоре присутствовала наша «англичанка», Людмила Ивановна, так вот она нам тогда сказала, что при поступлении куда либо иногда случаются разные казусы, надо быть к ним готовыми, и привела пример, когда ее в свое время по каким-то причинам по ошибке не приняли в Ленинградский иняз, и положение удалось исправить только благодаря письму в Москву. Подробностей, типа: куда и кому писать, тогда я не запомнил, но идея использовать последний шанс сейчас возникла.

Сказано – сделано. На листе бумаги были изложены обстоятельства всего произошедшего, письмо было положено в почтовый конверт. Туда же были положены экзаменационная ведомость, справка о медкомиссии и второй экземпляр справки об операции на гландах (вот и кто меня тогда надоумил его попросить!). Адрес на конверте был написан очень простой: «Москва, Кремль, Министерство просвещения». До сих пор сомневаюсь, существовало ли тогда министерство с таким названием, может быть надо было писать «Министерство народного образования», или «Министерство высшего и среднего специального образования», или еще как-то, но как было написано – так и было.

Обратный адрес на конверте был указан мой, конверт был заклеен и опущен в почтовый ящик у почтового отделения.

Последние дни до начала нового учебного года потянулись в поисках учебников для девятого класса, практически безуспешных, потому что все учебники уже были раскуплены, как новые, так и старые, и ничего я не нашел. Ответа на мое письмо тоже не было.

СУДЬБА ИГРАЕТ ЧЕЛОВЕКОМ

Первого сентября пошел я в школу, №10, в девятый класс, куда мне было сказано в этом году не приходить. Никто меня, конечно, не погнал со школьного двора, первого сентября в школах праздник, общий сбор, школьная «линейка»: все классы выстроились по порядку на школьном дворе, поздравления, речи. Я пристроился к одному из девятых классов, где увидел больше знакомых мне ребят, это оказался 9А класс, никто меня ни о чем не спросил и ничего мне не сказал. После торжественной части прозвенел первый звонок нового учебного года, разошлись по классам со своими классными руководителями – до боли знакомая картина по предыдущим школьным годам. Сейчас же боль была реальной, и это была боль утраченной надежды. Конечно, все было не так уж смертельно, и после всех перекличек и знакомств, ознакомления с расписанием и т.д. пошел я опять в учительскую узаконивать свое здесь присутствие, где мне было милостиво разрешено оставаться в выбранном мной классе и принести завтра документы. Наш класс учился, согласно расписанию, во вторую смену. На следующий день я пришел пораньше, с нужными документами, сдал их завучу, которым оказался наш физик из моей предыдущей школы, с очень редким именем Диомид и очень обыкновенным отчеством Петрович – видимо, перевели с повышением в десятилетку.

Первый учебный день, новые учебные предметы, домашние задания – все, как всегда. Жизнь продолжалась, и надо было ее, эту жизнь, жить.

Третьего сентября, с утра, севши на велосипед, поехал я по своим знакомым друзьям- девятиклассникам попросить учебников, чтобы приготовить домашние задания. Что-то нашел, что-то – нет, но деваться было некуда, надо было хоть как-то запрягаться в этот девятый класс, если совсем ничего не делать – не поймут.

Подъезжая к дому, увидел у калитки почтальонку, которая разговаривала с моей матерью. «А вот и он приехал» - сказала мать, и почтальонка протянула мне сложенный листок бумаги, который держала в руке. Развернув его, я увидел, что это была телеграмма. В телеграмме значилось: «Вам предлагается срочно приехать в Ростовское мореходное училище Министерства рыбной промышленности для прохождения учебы». Вот так, без всякого обращения, типа «Ув. тов. Жуков», или как-нибудь еще. И подпись: «Администрация». Сказать, что я обалдел – значит ничего не сказать. Мать с почтовой работницей что-то мне говорили, может поздравляли, а может еще что – я не слышал, торжество восстановленной справедливости оказывается способно потрясти человека так, как ничто другое. Расписался за телеграмму в книге у почтальонки и помчался развозить назад учебники, которые только что взял у своих друзей.

После этого, с телеграммой в руке, на том же велосипеде рванул в школу за документами.

В школе на меня поначалу посмотрели, как на придурка, который толком не знает, чего хочет: то принимай его учиться, то отчисляй его из класса, потому что он передумал. Но телеграмма свое действие все же возимела, и я был отправлен к завучу за своими документами. Дождавшись Диомида Петровича с урока, изложил ему свою просьбу, объяснив, что получил вызов на учебу, и показал телеграмму. Завуч почему-то в восторг от моих слов не пришел. Вместо этого он повел меня в пустой класс, закрыл дверь и сказал: «Давай поговорим».

Говорил-то, в основном, он. Суть его речи сводилась к следующему: раз уж я с таким трудом восстановился в девятом классе, то некрасиво отрабатывать назад, он ведь тоже принимал в этом участие, и что теперь? Тем более, он сказал мне это прямо, я был принят в переполненный класс с перспективой, что, как закончивший восьмилетку с одними пятерками, я прямой кандидат на золотую медаль по окончании десятилетки. Что в этом случае мне вообще будет открыта дорога, о которой я и не мечтал: любой институт, любой университет. Я сидел, молчал, он видел, что я не собираюсь с ним соглашаться, приводил еще какие-то доводы и обещания, в конце даже упомянул, что жизнь у моряков тяжелая, а семейная – вообще никакая, с последним я был согласен, но отступаться от своего не собирался. Убедившись, что меня с места не сдвинешь, он отдал мне мои документы и пожелал успешной учебы на новом месте. Я поблагодарил его, сказал, что высшее образование от меня никуда не уйдет, и распрощался с этим хорошим человеком, одним из многих, из которых и состоит этот мир, что бы там не говорили. Забегая наперед, скажу, что данное Диомиду Петровичу обещание я сдержал, ВУЗ окончил, но это уже совсем другая история.

А сейчас я помчался домой, быстренько собрал свои вещички – много ли их у меня было, сказал маме: «До свидания» и очередным автобусом отбыл в город Краснодар, где успел купить билет на последний, тоже автобус, но до Ростова, куда прибыл после полуночи. Междугородный автовокзал находился тогда в районе Сельмаша (а может и сейчас там находится), до училища оттуда добираться троллейбусом, как мне сказали, около часа, да и троллейбусы уже не ходили. Пришлось дожидаться первого утреннего, на нем я и прикатил в район Старого базара, в квартале от которого и находился главный учебный корпус училища, на улице Обороны, дом 49.

Прогулявшись по утреннему холодку от троллейбусной остановки до главного учебного корпуса (ГУКа, как его сокращенно называли), я обнаружил, что вход с улицы Обороны закрыт, правда, висела табличка «Вход с ул. Станиславского». Последовавши указанию, я очутился на КПП и представился дневальному курсанту-третьекурснику. По времени только начинался шестой час утра, пришлось ждать, когда появится начальство. Первым, помню, через КПП прошел зам начальника по строевой и учебной части, дневальный доложил ему обо мне и получил указание сдать меня командиру роты, в которой мне предстояло жить и учиться ближайшие четыре года. Командир роты появился вскоре, я был представлен, и, по прошествии короткого времени, пока комроты зашел в ГУК и вернулся, я был препровожден им в первый экипаж, на улицу Серафимовича, 37, и сдан на руки дежурному по училищу, курсанту-пятикурснику, с подробными указаниями касательно меня.