По полям, по полям...
Желаю всяческого счастья и здоровья всем тем, кто согласовывал рекламу, где играет детская песенка "Синий трактор".
Теперь каждый мой день проходит под эту чудесную песенку, которая играет в моей голове без остановки.
Желаю всяческого счастья и здоровья всем тем, кто согласовывал рекламу, где играет детская песенка "Синий трактор".
Теперь каждый мой день проходит под эту чудесную песенку, которая играет в моей голове без остановки.
© Гектор Шульц
Глава первая. Настя.
Глава вторая. Семья.
Глава третья. Изменения.
Глава четвертая. Боль.
Глава пятая. Взросление.
Девяносто девятый начался не так уж весело, как я хотела. После маминой истерики я почти все каникулы провела дома. Мне запретили гулять, запретили бегать к Катьке и даже на балкон выйти было нельзя, потому что там меня могли увидеть соседи.
Мама перестаралась, когда лупцевала меня скакалкой и ремнем. Проснувшись первого января, я по привычке отправилась в туалет. Посмотрела на себя в зеркало, потрогала синяки, еще не начавшие желтеть и тяжело вздохнула. Последствия порки сходили нехотя, словно старались оставить как можно больше напоминаний о себе, но я не расстраивалась. Конечно, было жаль просидеть все каникулы дома и пушистый новогодний снег видеть только в окно.
Катьке, заходившей за мной, мама говорила, что я заболела гриппом и сейчас лежу в кровати. Я слышала Катькин резкий голос, порывалась выйти в коридор, но понимала, что этим только снова спровоцирую маму, которая и так меня игнорировала.
После порки, когда она с отчимом вернулась с рынка, то не обмолвилась со мной ни словом. Даже в спальню не зашла, чтобы проверить, как я себя чувствую. А я лежала под одеялом и ждала. Ждала, что она хотя бы заглянет, посмотрит, проворчит под нос ругательство и уйдет. Но она так и не зашла.
Сначала я подумала, что про меня забыли. Я слышала, как родные накрывают на стол, звенят тарелками и разговаривают. Слышала телевизор, который смотрел отчим. Галдел в своей комнате Матвей. Только Андрей попытался заглянуть в мою комнату, но мама так на него рявкнула, что брата как ветром сдуло. Он, увидев меня тридцать первого, открыл рот, чтобы задать вопрос, потом нахмурил брови, мотнул головой и ушел в комнату. На миг мне показалось, что в его глазах блеснули слезы.
Семья встречала новый год, а я сидела в комнате, держа в руке тарелку с оливье. На столе стоял стакан воды и лежал кусочек хлеба. Мне не дали присоединиться к столу, поэтому я встречала девяносто девятый в одиночестве, под светом старого ночника. Конечно, в груди ворочалась обида, но такая маленькая, что я без усилий её придушила. Мне было плевать на праздник, который обошел меня стороной. Хоть оливье дали и то хорошо.
В гостиной слышался смех, звучали старые песни из телевизора и хохотали братья, разворачивая подарки. Я подняла голову и посмотрела на часы над кроватью. Десять минут первого. Новый год наступил.
- Не хочу машину! Хочу космонавта! – заорал неожиданно Матвей. Я услышала тихий голос мамы, успокаивающий его, а потом и отчима.
- Дед Мороз тебе завтра принесет, - ответил он. Его язык заплетался, но в голосе был смех и радость.
- А Насте он подарок не принес? – спросил Андрей. Мама вздохнула, а я затаила дыхание, чтобы услышать ответ.
- Плохим детям он подарки не приносит, - ответила мама.
- А Настя плохая? – снова спросил младший. Снова вздох и раздражение в голосе.
- Да, Настя плохая. Иди за стол, пока курочка не остыла. Бегом, бегом.
- «Настя плохая», - подумала я, ковыряясь в салате. Такая плохая, что ей даже жареная курица вместо подарка не положена. Такая плохая, что со сломанной рукой ходила на мясокомбинат, чтобы заработать на праздничный стол и подарки. Настя плохая. Плохая.
Вздохнув, я доела оливье, которого мне положили одну ложку, поставила тарелку на стол и глотнула воды. Затем забралась под одеяло и вытащила из-под матраса «Полые холмы» Мэри Стюарт. Еще раз прислушалась к веселью в гостиной, скривила губы и открыла книгу. Лучше погрузиться в волшебный мир, чем оставаться в этом.
За день до конца каникул синяки наконец-то сошли. О порке напоминал разве что бледный тонкий шрам над верхней губой. Да и то, если хорошенько присмотреться. Мама тоже меня осмотрела утром, удовлетворенно хмыкнула и вручила список покупок.
- Купишь все и сразу домой, - приказала она. – Нечего по морозу шляться.
- Хорошо, мам, - тихо ответила я, натягивая свитер. – Можно я в библиотеку зайду?
- Зачем? – прищурилась она.
- Книги сдать. И новое взять почитать.
- Обойдешься. Сдай и все. Сейчас школа начнется, да и работу никто не отменял, - покачала она головой, делая глоток кофе.
- Хотя бы одну. Вечером-то после работы можно? – попросила я. Мама скривилась и нехотя кивнула.
- Ладно. И сразу домой.
Выйдя на улицу, я вдохнула морозный воздух и улыбнулась, смотря на ярко-голубое небо. С непривычки закружилась голова, да и легкие обожгло свежим воздухом так сильно, что я закашлялась. А потом снова улыбнулась, когда услышала позади голос Катьки.
- Ну, наконец-то. Явилась во плоти, хоть жопу колоти, - фыркнула она, а потом, рассмеявшись, обняла меня. – Привет, родная.
- Привет, - улыбнулась я. Правда тут же ойкнула и показала зажатый в руке список покупок. – Мне в магазин надо.
- Погнали. Мне тоже. Сиги кончились, - кивнула Катька, а потом тихо добавила. – Я уж боялась, что они тебя убили.
- Что? – нахмурилась я.
- Что-что. Убили, говорю, - хмыкнула подруга, беря меня под руку. – Я думала, если ты в школе не появишься, ментов вызвать. Болела?
- Ага.
- Чем? – спросила Катька, заглядывая мне в глаза. Вздохнула, увидев, что я покраснела, и покачала головой. – Так и знала, блядь. Снова били?
- Немного, - соврала я, а потом, остановившись, повернулась к ней. – Не надо, Кать…
- Что не надо? – в её голосе появились металлические нотки, а глаза недобро полыхнули огнем. – Не надо ментов звать?
- Ничего не надо, - кивнула я. – Ни ментов, ни проверок. Это моя семья. Сама разберусь.
- Нахуя я тебя слушаю? – вздохнула Катька, уловив в моем голосе что-то, чего раньше не слышала. – Ладно. Что на Новый год подарили?
- Тарелку салата и стакан воды, - рассмеялась я, когда Катькино лицо вытянулось.
- Гонишь, да?
- Нет.
- Балуют тебя, Настюха, - подыграла Катька. – Аж салат дали.
- А тебе? – спросила я. Катька отмахнулась и сменила тему. Но я поняла почему. Не хотела меня расстраивать. Ей дарили настоящие подарки, как и другим, нормальным детям. Лишь уроды, вроде меня, ничего не получали. «Настя плохая», - снова всплыли в голове слова мамы. Я вздохнула и, ускорив шаг, поравнялась с Катькой.
После магазина мы зашли в библиотеку, которая находилась неподалеку от моего дома. Катька осталась на улице покурить, пока я сдаю книги и выбираю новые. Ольга Васильевна, библиотекарь, знала меня хорошо, поэтому стоило войти, как на её морщинистом лице сразу появилась улыбка.
- Здравствуй, Настенька.
- Здрасьте, теть Оль, - улыбнулась я, подходя к стойке и выкладывая книги. Правда тут же покраснела и добавила. – Простите, я просрочила немного. Заболела просто.
- Да, ладно, - махнула рукой старушка. – А я-то думаю, чего не забегаешь. Обычно ты ж книжки глотаешь за пару дней, а потом за новыми бежишь.
- Не до книг было, - вздохнула я. Ольга Васильевна кивнула и указала рукой на полку с платными книгами.
- Новое приехало. Недавно только. Будешь брать что-то? – я жадно осмотрела книжный шкаф и поджала губы, вспомнив мамины слова. Затем вытащила из кармана пару монет, оставшихся с проезда на работу, и положила на стойку. Старушка улыбнулась и, посторонившись, пропустила меня к полке, чтобы я могла выбрать то, что захочу.
Когда я вышла из библиотеки, Катька, пританцовывая, закуривала третью сигарету. Увидев меня, она фыркнула и покачала головой. Я же, показав ей язык, прижала к груди «Волкодава», которого давно хотела почитать, да его постоянно забирали, опережая меня.
- Нормальные девки деньги на шмот тратят, а ты сказки покупаешь, - пошутила Катька. – Пошли? Чуть манду себе не отморозила.
- Нормальные девки в мороз не юбки носят, а штаны, - парировала я и, взяв Катьку под руку, медленно пошла домой.
Возле подъезда Катька остановилась и снова смерила меня внимательным взглядом. На секунду её глаза расширились и в них появился холодок.
- Шрама у тебя не было, - тихо сказала она, прикасаясь к нему пальцем. Я дернулась в сторону и пожала плечами. – Прости, родная.
- Все нормально, - ответила я, крепче сжимая книгу.
- Нет, Насть. Не нормально, - помотала головой Катька. Я вздохнула, но на подругу мой демонстративный вздох не подействовал. – Нечего вздыхать. Сначала синяки… теперь шрамы. Дальше что? Табуретки у подъезда, еловые ветки и оркестр?
- Нет, - покраснела я, поняв, куда клонит Катька. Та поджала губы и изогнула бровь, готовясь к очередному моральному втыку.
- Да. К этому все и идет. Бабки рассказывали у подъезда, как ты орала… - ответила она, заставив меня вздрогнуть. – Мамка твоя потом пизданула, что ты себе на ноги кипяток вылила случайно. А мне сказала, что ты гриппом болеешь.
- Кать…
- Что «Кать»? – буркнула она, а потом махнула рукой. – Я ж вижу, что ты сама на себя не похожа. Тебя пиздят все сильнее и сильнее. Долго это продолжаться будет?
- Больше меня не будут бить, - тихо ответила я. Катька, открыв рот, тут же его захлопнула и недоверчиво на меня посмотрела.
- Точно?
- Точно, - кивнула я и робко ей улыбнулась. Катька покачала головой, ругнулась и, вытащив пачку, закурила. Её родители были не против, что дочь курит. Катька сама однажды зашла на кухню, бросила на стол сигареты и сказала, что с этого дня курит. А на все возмущения парировала так, что я потом долго хохотала, когда она мне рассказала. «Вот когда станете белыми и пушистыми, тогда и будете мне говорить, что делать. Я курю и чо?».
- Ох, родная, - вздохнула подруга, чиркая зажигалкой. – Нездоровая это все хуйня. Нездоровая.
Сплюнув, Катька выбросила зажженную сигарету в урну и, пихнув меня в спину, вошла в подъезд. А я, идя за ней, улыбалась. Хоть кому-то на меня не плевать. Катька правда волновалась. Врать она не умела, да и не стала бы. Тем более, мне.
На удивление, оставшиеся полгода до конца девятого класса, да и половину десятого мама меня не била. Могла изредка отвесить подзатыльник, но и то, будто бы сдерживалась. Даже Матвея стала гонять, если тот ко мне лез. Я не знала причин такой неожиданной смены настроения, но в душе лишь порадовалась. Впервые за все время я смогла прийти весной в школу в блузке с коротким рукавом и буквально светилась от счастья.
На работе тоже было спокойно. Лида постепенно начала меня ставить с собой в пару на пельменный автомат и даже пару раз дала постоять за пультом. Изначально мне казалось, что это самая легкая работа в цеху, но после того, как сама попробовала, мнение поменялось. Лида, стоя на возвышении, контролировала всю линию и, как мне думалось, весь цех. После того, как предыдущего мастера уволили за инцидент с Верой, Лиду, ожидаемо, поставили на его место, но она и тогда не отказалась от простой работы, частенько занимая место оператора.
Лида не кричала на меня, когда я случайно жала не ту кнопку, не обзывалась и не швырялась в меня замороженными пельменями. Вместо этого она ставила линию на отдых и еще раз подробно объясняла, что и как надо делать, пока у меня не стало получаться. Остальные работницы посмеивались, наблюдая за нами, да и я сама стала улыбаться куда чаще.
- Дочка у неё была, - улыбнулась Таечка, рослая, тучная женщина, которая встала после Веры на фаршемешалку. В ночную смену мы сидели в подсобке и гоняли чаи, пока Лида побежала к кладовщикам за заказом на сборку. Новенькая Наташа поинтересовалась у остальных о причинах любви Лиды ко мне, но все почему-то сразу замолчали. Только Тая решила ответить. Она работала в цеху давно и знала все о тех, с кем работала.
- Дочка? – удивилась Наташа, отхлебывая горячий чай из кружки. Таечка кивнула.
- Настина ровесница. Лидка тогда только в цех устроилась, ученицей. Работала, как коняга, за десятерых, а после смены домой еле ползла. А дома у нее не только дочка-школьница, но и мужик-раздолбай. Синячил, руки распускал, лодырничал, а Лидка его любила. Все ему прощала. Он дома сидит, пузо нажирает, а она здесь – рохли тягает и жопу морозит. Так вот. Летом Лидка на работе в ночь осталась, а утром, как обычно, домой. А там…
- Что там? – испуганно спросила Наташа, когда Тая замолчала.
- Что-что, - фыркнула Анька, вытирая лоб косынкой. – Белку её долбоёб поймал, да дочку Лидкину того... Наглухо.
Я побледнела, услышав это, да и Наташке стало неловко за заданный вопрос. Но Тая похлопала девушку по плечу и улыбнулась.
- Не хлопай глазами. Лидка нам сама потом рассказала. Когда в цеху дневала и ночевала. После того… ну… квартиру она продала, да в Блевотню съехала. Все думали, что она следом уйдет. Высохла вся, бедная. Одни глаза остались. Но нет. Выкарабкалась, оклемалась. А тут Настёна в цех пришла. Вот и накрыло Лидку.
- Чего лясы точим? – весело крикнула Лида, открыв дверь. В руке была зажата накладная, а значит, пора за работу. – Пошли, бабоньки. Пошли. Дома чаи гонять будем.
- Ты чего тихая такая? – спросила Лида, когда я стояла на пульте и следила за линией. Я робко улыбнулась и пожала плечами. – Вон, что. Рассказали, значит? Ну, сучки. Нашли, чем дитя пугать.
- Это правда, Лид? - вопрос был задан осторожно, но Лида все равно дернулась. Почти незаметно, но я заметила.
- Правда, - вздохнула она и, погладив меня по голове, улыбнулась. – Ну, дело это давнее, да ничего уже не попишешь. Ты лучше за лентой следи. А то вон Анька халявничает…
- Ничо не халявничаю! – возмутилась Анька, услышав, что сказала Лида. Правда, увидев, что та улыбается, махнула рукой и тоже рассмеялась. – Ну вас. Дурынды две.
Вернувшись домой, я не успела раздеться, как мама позвала меня на кухню. Когда я вошла, там была не только она, но и отчим. Он сидел за столом, листал журнал и смеялся над анекдотами. За полгода дядя Игорь округлился, появился живот, да и на щеках играл румянец.
- Зарплату не дали? – спросила мама, не успела я зайти на кухню.
- Нет, - помотала я головой, наливая воды из-под крана. – Завтра или послезавтра дадут.
- Ладно, - хмыкнула мама. Я же, вспомнив о том, что хотела спросить, повернулась к ней, чем снова вызвала недовольство.
- Мам, а можно мне с зарплаты две кассеты на плеер купить? – тихо спросила я. Мама вылупила глаза и приоткрыла рот, став похожей на лягушку. Отчим, услышав мой вопрос, прыснул в кулак и покачал головой.
- Какие кассеты? – недовольно процедила она.
- У нас в магазине продаются, - улыбнулась я. – «Blackmore’s night» и «Акустический альбом».
Я сознательно умолчала о «Короле и Шуте», зная, что мама это не одобрит. Первый альбом, который мне подарила Катька, я прятала в тайнике рядом с дневником и слушала только тогда, когда семья засыпала. «Акустический альбом» я услышала у Катьки и буквально в него влюбилась, но подруга редко давала его мне, поэтому ближайшей мечтой было заиметь собственную кассету.
- Опять бесовские твои песни, - вздохнула мама, заставив меня нахмуриться. – Братья в лагерь поедут летом, деньги нужно копить. Да и остальное… не знаю, куда все распихать, чтобы хватило. Ты еще с кассетами своими.
- Ты же говорила, мам, что с зарплаты будешь мне деньги давать, - губы задрожали, а от обиды слезы выступили на глазах.
- Да, ладно, Валь. Пусть купит, чо ты, - вмешался неожиданно отчим. Не успела я осознать сказанное, как он добавил. – Работает же. Пусть купит. Кассеты копейки стоят.
- Ладно. Как получишь деньги, сходим за кассетами твоими, - буркнула мама и махнула рукой. – Помойся иди. Воняет, ужас просто. Тухлятину пакуете, что ли?
Радость от того, что мама согласилась купить мне кассеты, быстро исчезла. Каждый раз она говорила, что от меня воняет, стоило только переступить порог. Несмотря на то, что я мылась после смены в общем душе, мне приходилось еще раз купаться, когда я возвращалась домой. И ладно, если Лида меня ставила в колбасный цех. Но в полуфабрикатах нечему было вонять. Пот я смывала в душе, однако все равно воняла, по словам мамы.
Когда я вернулась из душа, мама и отчим собрались в магазин. Мне выдали список дел, не забыв напомнить о том, что надо забрать братьев у соседей, куда они отправились на день рождения. Я вздохнула и, кивнув, закрыла за ними дверь. Маме было плевать, что у меня экзамены на носу, к которым надо готовиться. Плевать, что я устала после смены и просто хочу отдохнуть. Домашние дела не терпели отлагательств.
Заварив чай, я быстро перекусила хлебом с маслом, потом поставила на огонь кастрюлю и сунула туда два жирных окорочка, которые размораживались в раковине. Пока кастрюля закипала, я быстро пропылесосила, затем открыла форточки, чтобы проветрить квартиру. Осталось вымыть полы и с этим было сложнее всего. Спина и так болела из-за тяжелой смены, а после мытья полов вообще отваливалась. Если мамы не было дома, я чуть-чуть отдыхала, сидя на диване, а потом занималась оставшимися делами. Но и это еще не все.
Дождавшись её из магазина, я забирала пакеты, тащила на кухню и разбирала их. После этого, если было нужно, чистила картошку, морковку и лук. Расщепляла на волокна вареное мясо для второго, пока мама делала с Матвеем уроки. И только после этого мне разрешалось заняться своими делами.
Обычно я делала уроки, пока мама не звала ужинать. Приходила на кухню, забирала свою тарелку и хлеб, после чего шла обратно в комнату, где в одиночестве ела. Места за кухонным столом всем не хватало, поэтому после рождения Андрейки, я ела в комнате или дожидалась, пока поест семья.
Поужинав, я снова шла на кухню и мыла посуду. Если к тому моменту корзина для грязного белья наполнялась, приходилось идти стирать. Грязную одежду Матвея и отчима нужно было замачивать перед стиркой, остальные вещи я стирала сразу, если они были не сильно грязными. Стиральная машина у нас была. Старенькая, с крышкой сверху, но была. Однако мама всегда заставляла меня стирать руками. «Девочка должна уметь стирать руками», говорила она. А я с ней соглашалась, не смея спорить.
Но даже несмотря на усталость, я засыпала с улыбкой на лице. Вдруг завтра правда дадут зарплату, и я пойду в магазин за кассетами.
Зарплату мне и правда дали. Как обычно, пятьсот пятьдесят рублей. После смены я летела домой, как на крыльях. Прохожие, смотря мне вслед, крутили пальцем у виска. Один мужик ругнулся, когда я случайно в него врезалась, но меня ничто не могло остановить. Магазин закрывался в десять, а значит, можно успеть купить кассеты и даже послушать их перед сном. Надо только успеть.
- Мам, зарплату дали! – радостно воскликнула я, влетая на кухню. Мама смерила меня равнодушным взглядом и сделала глоток кофе из любимой чашки.
- И? – спросила она. – Мы сходили с отцом в магазин уже. Оставь на столе, я уберу.
- Но, ты же говорила, что мы в магазин пойдем, - удивленно ответила я, вытаскивая деньги и кладя их на стол, как сказала мама. – За кассетами.
- Шило в жопе колется? Уймись! – рявкнула мама, а потом снисходительно добавила. – Ладно. Сейчас оденусь и сходим.
- Я сама могу сходить, - улыбнулась я, протягивая руку к деньгам. Но мама была быстрее и накрыла их своей ладонью.
- Ты сама посрать не можешь, чтобы не изгваздаться, - буркнула она. – Впарят тебе говно, будешь потом ныть, что обманули. Оденусь и пойдем.
- Хорошо, мам, - кивнула я. Радость от предстоящей покупки кружила голову.
В магазин я влетела первой, а мама, качая головой, шла за мной. Даже продавец, худощавый паренек с кольцом в ухе, удивившись, не сдержал улыбку. Мое сердце бешено застучало, когда глаза нашли нужные мне кассеты.
- Здравствуйте. Можно «Акустический альбом» и… - я не договорила, потому что мама положила руку на плечо.
- Подожди, - поморщилась она и, взяв с прилавка кассету, внимательно её осмотрела. – Что это за хуйня?
- «Король и Шут», - улыбаясь, ответил продавец, подумав, что вопрос задали ему. – Хороший альбом. До сих пор раскупают быстро, еще и друзьям советуют.
- Оно и видно. Черт зубастый на обложке, - хмыкнула мама, бросая кассету на прилавок. С лица продавца медленно сползла улыбка. Он пожал плечами и убрал кассету обратно на стенд. Я еще не понимала, что произошло, поэтому повернулась к маме.
- Ты же обещала… - мама снова меня перебила и ткнула пальцем за спину продавца.
- Вот! Это хорошая музыка, а не твое дерьмо, - ответила она, когда передо мной положили кассету «Modern Talking. The best». – Тебе же нравилось в детстве. Вон и песни все классные. Включите, а?
- Хорошо, - кивнул паренек, снисходительно улыбнувшись, и через пару мгновений по магазину разлилась слащавая песенка «Cheri, cheri lady».
- Вот, - повторила мама и улыбнулась. – Не то, что ваши нехристи с рожами ублюдскими. «Арабесок» ей дайте еще…
Паренек хмыкнул, смотря на меня, а потом положил перед мамой нужную кассету. Она повертела кассету в руках, а потом кивнула. Правда перед этим злобно зыркнула в мою сторону, увидев слезы в глазах.
- Эти берем, - сказала она, двигая к продавцу кассеты. Мое сердце замерло на секунду, а потом ухнуло вниз, заставив голову закружиться.
- Нечего дерьмо всякое слушать, - говорила мама, пока мы шли домой. Я плелась позади нее. Настроение было напрочь испорчено, в глазах слезы, а губы дрожат. Лишь мама этого старательно не замечает. Она идет вперед, разговаривает со мной, но я несу в руках кассеты, которых не хотела, и не слушаю её.
Дома кассеты у меня забрали. Мама сразу же поставила «Арабесок» на музыкальном центре и принялась подпевать дебильной песне «Midnight dancer». Отчим тоже хлопал ладонью по колену, улыбался и качал головой в такт музыке.
- Эх, ностальгия… - протянул он, затягиваясь папиросой. – Умели раньше музыку делать, а, Настюха?
- Ага, - пробормотала я, наливая в стакан воды. – Умели…
В груди бурлила злость. Я злилась на маму за обман. Злилась на себя, за то, что промолчала. Злилась на ебанутых «Арабесок», которые заставляли маму улыбаться. А потом внутри что-то лопнуло. Снова. Так уже было.
Злость исчезла и на смену ей пришло равнодушие. Я не хотела, чтобы мама видела мои слезы. Не хотела, чтобы Матвей, угукая, носился рядом, щипая за жопу. Не хотела, чтобы они радовались, смотря на мои муки.
- Мам, можно я к Катьке спущусь? – тихо спросила я. Мама удивленно подняла бровь, и я поспешила добавить. – Мне у неё книгу по литературе взять надо. Заодно мусор выброшу.
- Ага, знаю. Будете потом час лясы точить, - фыркнула мама, но в итоге сдалась. – Ладно, иди. Через пятнадцать минут, чтобы дома была.
- Хорошо, - кивнула я. Затем накинула куртку, схватила ведро с мусором и выскочила за дверь.
Катька, открыв дверь, вылупила глаза, увидев меня, но быстро сориентировалась, крикнула, что это к ней, и вышла на площадку, прикрыв за собой дверь. Она удивленно посмотрела мусорное ведро, которое я поставила рядом с собой, потом перевела взгляд на меня и кивнула.
- Выгнали? Даже еды дали? – спросила она. Я, поперхнувшись, рассмеялась, как и Катька, которая расслабилась и хлопнула меня по плечу ладонью. – Ты чего так поздно?
- Кать, у тебя деньги есть?
- Чего? – нахмурилась Катька, но потом мотнула головой и добавила. – В смысле, сколько надо?
- Десять рублей, - подруга вздохнула, покачала головой и улыбнулась.
- Блядь, Настя. Хули ты так пугаешь-то? Я-то думала.
- Я отдам, Кать. Правда.
- Хуйню не неси. Отдашь, когда отдашь, - буркнула она и, скрывшись в квартире, вышла через минуту, протянув мне два пятака. – Точно хватит?
- Ага, - улыбнулась я. – Спасибо.
- Не за что, - рассмеялась Катька, а потом крикнула, когда я весело поскакала вниз по лестнице. – Ведро забери, дурная!
Через десять минут, я вернулась домой, а в кармане куртки лежал «Акустический альбом» Короля и Шута, который я слезно выпросила у паренька, который закрывал точку и собирался домой. Ну а дома я поняла, что чуть не спалилась. Мусор-то я выкинула, но вернулась без книжки, за которой якобы ходила. Хорошо, что мама мыла Матвея в ванной в этот момент.
Скинув куртку в коридоре, я переложила кассету в карман и, пройдя мимо отчима, вошла в комнату. А там, включив ночник, осторожно сняла с кассеты пленку и позволила себе минуту, чтобы полюбоваться обложкой.
Где-то внутри бурлил холодок, что я поступила неправильно. Обманула маму. Обманула семью. Но холодок быстро сгинул, потому что радость была сильнее. Я получила то, что хотела, и эта мысль грела мне сердце. Даже мой внутренний искалеченный ребенок улыбнулся. Я почувствовала это. Не его радость. Я чувствовала, что он гордится мной.
Когда семья легла спать, я дождалась храпа отчима, потом сходила на кухню за водой и, удостоверившись, что мама спит, вернулась в комнату, чтобы послушать кассету. Приподняла матрас и вытащила плеер, который прятала от Матвея, потом достала кассету и, включив, улыбнулась, услышав любимую мелодию.
«…И ты попала!
К настоящему колдуну,
Он загубил таких, как ты, не одну!
Словно куклой и в час ночной,
Теперь он может управлять тобой!
Всё происходит, как в страшном сне.
И находиться здесь опасно мне»! – подпевала я, шевеля одними губами. А потом замолчала, осознав, о чем пою.
Это же песня о моей жизни, в которой есть и темный, мрачный коридор, по которому я вынуждена красться. И колдун, управляющий мной, как безвольной куклой.
Губы задрожали, а следом заколотилось и сердце. Я выключила плеер, подтянула к груди ноги и беззвучно расплакалась. Я держалась, сколько могла, и теперь сорвалась. Ругала себя последними словами и плакала. Я обманула маму, чтобы пойти и купить себе эту кассету. Обманула. Я не купила её, а фактически украла, заняв у Катьки деньги, которые были нужны моей семье.
- «Нет»! – возмутился мой внутренний голос. Он был зол и буквально кричал. – «Ты заработала на эту кассету. Не смей себя принижать. Не смей».
- Я обманула… - прошептала я, но легче от сказанного не стало.
- «Нет», - снова ответил голос. Теперь он был мягким и нежным. – «Обманули тебя».
- Меня… - вздохнула я и, вытащив кассету из плеера, убрала её в подкассетник, а потом и в тайник, где её никто не найдет. Ни злой колдун, ни мама, которая этим колдуном и была.
*****
Летом братьев отправили в лагерь. Мама мотивировала это тем, что Матвей устал после школы и ему нужен свежий воздух. Ради этого она даже залезла в долги, набрав недостающую сумму. Андрей, естественно, поехал с ним, а меня отправили на неделю к бабушке Лене. Причем мама и отчим обменивались такими красноречивыми взглядами, что даже тупой бы понял, зачем они это делают. Денег на море не было, поэтому они быстро раскидали детей, чтобы устроить себе хотя бы одну неделю отдыха.
В день отъезда я собрала вещи в рюкзак, но он все равно остался полупустым. В него я сложила плеер, свои кассеты, белье на смену и дневник. На работе мне тоже дали отпуск, а деньги, положенные за него, мама забрала себе, выделив мне десять рублей. Она не знала, что два месяца назад меня поставили на пельменный автомат и прибавили сто рублей к зарплате. Эти деньги я старательно прятала в тайнике. Только в другом. В коридоре висела моя старая куртка, из которой я давно выросла. Она висела в углу, укрытая телогрейкой отчима, и шансов, что мама найдет её и решит обыскать карманы, было мало.
Я долго собиралась с духом, чтобы сделать это – утаить часть зарплаты от мамы. Я боялась многого: что она найдет мой тайник, что бабушке расскажет Лида, что она сама придет в отдел кадров, чтобы уточнить, почему дочери платят так мало. Но давняя обида победила.
Только получив зарплату, я забрала из неё сто рублей и, свернув, спрятала во внутреннем кармане старой куртки. Сейчас там лежало уже двести рублей – бешеные деньги, которые я, однако, не могла потратить, боясь, что мама спросит, откуда у меня обновки. А она обязательно спросит.
Неделя у бабушки пролетела так быстро, что я глазом моргнуть не успела. Ванька и Наташка, прикатившие на велосипедах провожать меня, тоже грустили. А бабушка, смахнув слезу с щеки, улыбнулась и обняла меня. Я же шла на остановку, будто автобус оттуда повезет меня не домой, а на каторгу. Впрочем, так оно и было.
Я зашла в подъезд, поднялась на четвертый этаж и нажала на кнопку звонка, несмотря на то, что у меня был ключ. Не хотела повторять прошлых ошибок, когда сразу вошла в квартиру и увидела, что мама трахается с отчимом, забыв о том, что я должна вернуться от бабушки. Тогда мама снова отлупила меня ремнем, пока дядя Игорь гадко смеялся на кухне, заправляя майку в штаны. В этот раз я лишь мысленно поблагодарила собственную внимательность, когда растрепанная мама в халате открыла дверь.
Продолжение главы в комментариях.
© Гектор Шульц
Глава первая. Настя.
Глава вторая. Семья.
Глава третья. Изменения.
Глава четвертая. Боль.
Боли было много. Физической и душевной. До одиннадцатого класса ни один день не обходился без боли. В какой-то момент я к ней привыкла. Как к молчаливому врагу, который по привычке шпыняет тебя кулаком в спину. Больно, но не смертельно.
До девятого класса мама частенько меня била. За помарки в тетради, за забытую посуду в раковине, за «тупость», как она сама говорила. Сначала это были просто удары рукой, а рука у мамы тяжелая. От этих ударов на коже оставались синяки, которые сходили мучительно долго. Из-за этого я практически не носила футболки с коротким рукавом, предпочитая длинный. Или водолазку, которая скрывала еще и синяки на шее. Чтобы я не вырывалась, мама хватала меня одной рукой за шею, а другой лупила. Ладонью, кулаком, ремнем, проводом от утюга и всем, что попадется на глаза. Однажды даже Андрейкиной пластмассовой лопаткой, разбив мне пальцы на руках, которыми я пыталась прикрыть лицо.
Но чем старше я становилась, тем более изощренными становились наказания. Полчаса на балконе в мороз – это мелочь. А вот простоять четыре часа в углу на горохе, куда страшнее. Поначалу кажется, что все не так и страшно. Стоишь на коленях. Да, больно, но терпимо. Однако через десять минут становится больно. Еще через десять – мучительно больно. А потом ты просто сходишь с ума, отсчитывая каждую секунду. Только вот стоять надо еще три часа, как минимум. Нельзя шевелиться, нельзя стонать, ничего нельзя. Ты должна осознать свой проступок. Хреново правда получалось, потому что все мысли занимала тупая, ноющая боль от впившихся в кожу и кости сухих горошин.
Матвей любил смотреть, как меня наказывают. Он чаще всего ошивался рядом, скалился, когда мама меня била и странно угукал, если я стонала от боли. Ну а если меня ставили на горох, то гаденыш садился рядом и буквально пожирал глазами мое лицо. Мама на эти звоночки внимания не обращала, а зря. Нормальный ребенок никогда не будет упиваться страданиями других. Тем более страданиями родных.
Андрей, когда меня наказывали, сразу замыкался в себе. Хмурил брови, поджимал губы и уходил в спальню с книжкой в руке. Однажды я закричала, когда мама перетянула меня ремнем по спине за то, что я рассыпала сахар. Андрейка поморщился и закрыл уши ладонями, а Матвей радостно угукнул. Его глаза заблестели. Но не от жалости, а от удовольствия. Андрей же хмурился и молчал. Словно хотел что-то сказать, но не мог. Младшенький был неплохим ребенком, но слишком уж замкнутым. Правда один раз он меня удивил, когда я стояла на горохе в углу. Андрей дождался, когда в гостиной никого не останется, подошел ко мне и ладошками осторожно разровнял горох так, чтобы он не впивался мне в колени. Затем отошел в сторонку, внимательно осмотрел дело рук своих и, удовлетворенно хмыкнув, отправился в комнату с книгой. Потом я слышала, как он плакал, когда мама, увидев, что я стою не на горохе, ударила меня кулаком по спине. Я должна была по полной отработать наказание.
Ночью Андрейка прокрался в мою комнату и оставил на столе конфету-долгоиграйку. Я спала и не слышала, как он вошел, но догадаться было несложно. Кто еще мог положить конфету, как не младшенький? Утром он внимательно за мной наблюдал, а когда я, одеваясь в школу, развернула хрустящий фантик и сунула конфету за щеку, улыбнулся. Улыбнулся и вновь превратился в замкнутого мальчишку, которого не трогают чужие страдания.
Но помимо физической боли, была и другая боль. Порой мама, устав меня лупцевать, принималась промывать мне мозги. Она была хорошим оратором, всегда умела найти и подчеркнуть минусы. Да так, что я после этой промывки чувствовала себя последним говном, недостойным жить с ней под одной крышей. Со временем она перестала меня бить, срываясь лишь изредка, зато копания в моей голове удвоились.
- Как с тобой еще поступать-то? – устало спросила она. Я сидела за кухонным столом, в глазах были слезы, а рука болела сильнее обычного. Войдя в раж, мама ударила меня скалкой, которой я раскатывала тесто. А все из-за того, что заготовки для пирожков получались слишком тонкими. То, что я первый раз этим занималась, ей было плевать. Как и на многое другое.
- Не знаю, - тихо ответила я, стараясь её лишний раз не злить.
- Не знаю, - передразнила мама, самостоятельно раскатывая тесто. – Вот как надо. А ты? Лишь время потеряла, гадина. Кому ты такая криворукая нужна-то будешь? Картошку чистишь абы как, квадраты получаются. Так и не напасешься на тебя продуктов. Стираешь через жопу. Да, да. Кто отцу одежу рабочую засрал? Я что ли? Чего сидишь, глазками хлопаешь? Сказать нечего?
Мне было что сказать, но я бы этого никогда не сделала. Стоит сказать хоть слово против, как боль вернется. По мнению мамы, я должна была слушать и запоминать. Да только что бы я ни делала, все было не так. А уж добрых слов я почти не слышала. Даже когда решила сделать сюрприз маме на день рождения и приготовила торт. Этот торт она выбросила в помойку, сказав, что я положила слишком много крема, а от крема жиреют и сердце болит. Я тогда проплакала полночи, а когда пошла в туалет умыться, то увидела, как Матвей пожирает торт прямо из мусорного ведра и ехидно скалится, увидев, что я на него смотрю. Ну, хоть кому-то он понравился.
- Ты думаешь, я тебя просто так наказываю? Что мне нравится, да? – продолжала мама. Она на миг замолчала и мотнула головой в сторону сковородки. – Масло разогрей.
- Хорошо, мам, - кивнула я и, взяв сковороду, налила туда масло.
- Куда ты столько льешь?! – рявкнула она, отвешивая мне очередной подзатыльник. – Меньше надо. Господи, ну что за ребенок. Мало того бестолочь, еще и вредит, будто нарочно.
- Я же не нарочно, мам, - всхлипнув, ответила я. Но ей было все равно.
- Ага. Суп кто пересолил вчера так, что жрать без слез невозможно? Убить тебя мало, да разве ж полегчает. Не дочь, а пидорасина какая-то. Ладно тесто, его перекатать можно, а суп? На кастрюлю сколько продуктов ушло. Про мясо молчу, дорогущее. Чего смотришь? Сама его жрать и будешь теперь.
- Можно же новый сварить, - тихо предложила я, на что получила скалкой по пальцам и, ойкнув, замолчала.
- Заработай сначала на новый, - крикнула мама. – Новый сварить, ишь чего удумала. Новый я сама сварю, а этот сожрешь весь до последней капли.
Вот только не я пересолила суп, а Матвей бухнул в кастрюлю половину солонки и, смеясь, убежал. Я попробовала водой разбавить, да только хуже стало. За это мама меня отругала, а потом заставила съесть две тарелки супа, не запивая водой. И я ела, боясь отказаться. Потому что знала, что меня снова изобьют и накажут.
Со временем у мамы появился новый способ «мотивировать» меня. Нет, она не хвалила и не благодарила. Она фыркала и в щепы разносила то, что я делала. Будь это торт, пирожки, вымытый пол, убранная комната или рисунок.
Однажды я снова захотела сделать ей сюрприз на день рождения. Специально для этого заходила к Катьке после уроков, и она час в день учила меня играть на гитаре одну песню. Мамину любимую. «Эти глаза напротив» Ободзинского.
Катька помогла мне с аранжировкой, мы долго разучивали аккорды, а потом я потихоньку начала учиться играть. И успела как раз ко дню рождения. Специально нарядилась, взяла у Катьки гитару и спрятала у себя в комнате. А потом, когда семья уселась за праздничный стол, вышла и спела. Вот только вместо слез радости, благодарностей и аплодисментов, меня наградили молчанием.
Мама, прищурившись, покусывала губы. Отчим наливал себе водки в стакан и не обращал на меня внимания. Андрейку больше занимала книжка, а Матвей пытался засунуть в нос горошину. Я покраснела от смущения и тихо ушла в комнату, чтобы убрать гитару, а когда вернулась за стол, то мама наконец-то соизволила открыть рот.
- И что это было? – спросила она, усмехнувшись. Я покраснела и опустила голову.
- Подарок.
- Можно было и получше, - фыркнула мама, наклоняясь к Матвею и вытаскивая у того из носа горошину. – Сына, а если задохнешься? Дурной совсем?
- Не, - хрюкнул тот и неожиданно чихнул. Я скривилась, увидев, что сопля из его носа улетела в мою тарелку с пюре и котлетой, к которой я так и не притронулась. Мама увидела, что я скривилась, но истолковала по-своему.
- Чего рожу-то кривишь? Бренчать ума много не надо, а вот с выражением спеть – потрудиться придется. Да и какая из тебя певица. Мычишь там что-то и как овца блеешь.
- Во, во, - буркнул отчим, цепляя на вилку хрустящий огурчик. – Нет бы что хорошее спела. Душевное, из шансона.
- Это же подарок, - прошептала я. На глаза навернулись слезы и стало как-то гадко на душе. – Я месяц училась, мам.
- Хуево училась, - отрезала она. – Говорила, что медведь тебе на ухо наступил, так не верила. Второй раз говорю.
- Настя – блядь. Настя – блядь, - завыл Матвей. Он сидел с Катькиной гитарой на диване и лупил, что есть мочи по струнам.
- Отдай, Моть. Это не моя гитара, - побледнела я и бросилась к нему. – Катька меня убьет, если поломаешь.
- Ничего не поломает. Пусть играет… - буркнула мама, правда гитару забрала, когда одна из струн лопнула и секанула Матвея по руке, из-за чего тот заревел и умчался в комнату. – Одни проблемы из-за тебя, сука. Унеси это нахуй из дома! Слышишь?
- Струна…
- Унеси, блядь! – рявкнула она так громко, что Андрейка, сидящий за столом, снова поморщился и закрыл уши ладонями. – Еще раз увижу тебя с гитарой, неделю синей ходить будешь. Певица хуева.
Я отнесла гитару Катьке и та, открыв дверь, все поняла, стоило ей заглянуть мне в глаза. Катька перебила меня, когда я попыталась объяснить, что струна порвалась, отложила гитару в сторону, а потом обняла. Крепко, но нежно.
- Забей, родная. Это просто струна, - криво улыбнулась Катька. – Да и менять их пора уже.
- Просто струна, - повторила я и, пожав плечами, отправилась домой. Не из-за порванной струны я плакала, а из-за слов, которые мне сказала мама.
Можно было и получше. До сих пор меня клинит от этих слов. Может, мама и правда пыталась меня так мотивировать, да только наоборот отбивала всю охоту что-то делать. Она придирчиво проверяла мои поделки, а потом выносила вердикт, который разбивал мне сердце. Раз за разом.
- Это, блядь, что? – устало спросила она, когда я принесла ей поделку, которую мы делали с классом на уроке ИЗО – грибную полянку. На зеленом кусочке пластилина жались друг к другу три маленьких грибка. Два с коричневыми шляпками и один мухомор.
- Мы на уроке делали, мам, - улыбаясь, ответила я. Поделка мне нравилась. Мало того, что я за нее пятерку получила, так еще и учительница похвалила перед всем классом. – Мне пять поставили…
- Ага. А мухомор зачем? Он же ядовитый, портит все. И кто так грибы лепит, а? Второй класс, а лепишь на уровне детсада для дебилов, - вздохнула мама и, повертев поделку перед глазами, смяла её в уродливый ком. – Могла бы и получше постараться.
Ей было плевать, что я потом полночи рыдала в спальне и не могла уснуть. Перед глазами то и дело появлялась грибная полянка в маминой руке, которая через секунду превращалась в некрасивый пластилиновый ком. Но плакала я тихо, чтобы мама не услышала. Как начала в детстве, так и привыкла. А потом научилась плакать с абсолютно сухими глазами. Вместо меня плакал от боли мой внутренний искалеченный ребенок.
Со временем я привыкла не показывать маме то, чем занимаюсь. Она не знала, а значит не было истерик, ругани и боли. Катька очень удивилась, когда я подошла к ней через неделю после дня рождения мамы и попросила продолжить заниматься со мной гитарой. Потом понимающе кивнула и улыбнулась.
- В принципе, ничего сложного, - сказала она, когда мы сидели в её комнате. Я завидовала тому, как выглядит Катькина комната. На стенах висели постеры из журналов, вырезки и большие плакаты. В уголке стоял магнитофон, на котором можно слушать диски. Об этом я могла только мечтать. Мама и отчим не подпускали меня к музыкальному центру, объясняя тем, что я обязательно что-нибудь сломаю. Вот и приходилось слушать музыку на стареньком кассетном плеере. Хорошо хоть Катька подкидывала что-нибудь новенькое. Сама она любила злой панк – грязный, быстрый и яростный. Я же предпочитала мягкий фолк, под который любила дремать, представляя, как гуляю по сказочным мирам. Катька быстро ухватила мое настроение и стабильно поставляла кассеты, ничего не требуя взамен.
- Это тебе не сложно, - улыбнулась я, глядя, как Катька ловко перебирает пальцами, играя «Зеленые рукава».
- Ну, да. Я ж в музыкалке с детства, - хохотнула она. – Но не бзди. Научишься.
Катька не соврала. Мы начали с азов, нотной грамоты и теории музыки. Учителем Катька была отменным, правда морщилась, когда я лажала, но не ругала и предпочитала хохотать. Потом пошли легкие песенки: «Антошка» и «В траве сидел кузнечик». Затем классические пьесы и классика рока, адаптированная под акустическую гитару.
Мама иногда спрашивала, где я шляюсь, а я говорила, что мы гуляли с Катькой по парку или сидели у пруда. Она не догадывалась, что я учусь играть на гитаре, а если бы узнала, то был бы очередной скандал. Скандалов мне и так хватало.
*****
Перед новогодними праздниками я сломала на мясокомбинате руку. Катила чебурашку в морозилку, а мне навстречу ехал Коля, таща на рохле тяжелый поддон с заморозкой. Он врезался в меня, а когда я упала, то сверху на меня посыпались коробки с замороженными котлетами, пельменями и другими полуфабрикатами. Как итог: на лбу две лиловые шишки, спина в ссадинах и левая рука с закрытым переломом.
Когда я пришла домой, мама на меня наорала. Мне было так плохо, что я пропустила её крики мимо ушей и, шатаясь, пошла в комнату. Взяла паспорт из стола и, пытаясь не блевануть, отправилась в больницу. Мама пошла со мной, не забывая орать на всю улицу, какая я бестолочь.
- Специально сломала, - рычала она, не обращая внимания на удивленных людей, которые оборачивались нам вслед.
- Мам, мне плохо… - простонала я, придерживая сломанную руку здоровой. Мама не обратила на мои слова внимания. Как обычно.
- Устала, да? Спина болит? А у отца не болела, когда он на хлебзаводе вкалывал, чтоб ты, пизда, ни в чем не нуждалась? Гипс наложат и завтра попиздуешь обратно! – фыркнула она, грубо меня встряхивая. Боль прострелила от руки в голову, наполнив рот привкусом блевотины. Меня начало знобить, еще и мама кричала, изредка дергая за плечо, если я сбивалась с курса. – Бабка завтра соседке позвонит. И если она скажет, что ты сама виновата, ты, сука, у меня кровью ссать будешь.
- Я не специально! – неожиданно заорала я. Внутри снова что-то лопнуло. Будто мое безграничное терпение, похожее на шарик, наткнулось наконец-то на холодную иглу ненависти. Мама испуганно шарахнулась в сторону, а я заплакала, не обращая внимания на прохожих и боль.
- Ладно, пошли, - неожиданно стушевалась мама, беря меня под руку. Более бережно, чем раньше. – И не ори. Дома поговорим.
Я закусила губу и прокляла свой поступок. Мало мне сломанной руки…
В больнице мне сделали рентген, дали обезболивающее, а потом наложили гипс. Все это время я просидела, как овощ, буравя усталым взглядом стену. Доктору приходилось несколько раз задавать мне вопросы, чтобы получить ответ. Хорошо, что мама сидела в коридоре, а то и к этому бы прицепилась.
После осмотра мне выдали больничный на две недели, когда я сказала, что хожу в школу и подрабатываю на мясокомбинате. Доктор кивнул и сказал, что я должна прийти на новый осмотр, когда больничный закончится и там будет видно, продлять его или нет. Я не стала ему говорить, что этим больничным могу себе только жопу подтереть. Мама все равно меня отправит завтра в школу, а после школы надо будет ехать на мясокомбинат. Так и получилось.
Правда, когда мы пришли домой, мама сказала мне лечь в кровать, а сама сделала мне чай и даже расщедрилась на два бутерброда с вареной колбасой. Я, открыв рот, смотрела, как она заносит бутерброды с чаем в комнату и ставит их на стол.
Меня не заставили мыть полы, вытирать пыль и идти за братьями в садик и школу. Мне дали отдохнуть. Впервые в жизни. Но я, лишь только голова коснулась подушки, моментально отключилась. Рука болела, но плевать. Бывало и больнее.
Утром я естественно отправилась в школу. Рука рукой, а напряженные глаза мамы и отчима, которые буравили меня, пока я неуклюже ставила чайник на огонь, говорили о многом. Если я вдруг решусь взбрыкнуть, меня попросту разорвут, да и вчерашний адреналин давно уже испарился, превратив в прежнюю послушную собачку. На миг на лице отчима даже мелькнуло разочарование. Мама наверняка ему рассказала о моем вчерашнем крике, и он готовился прочесть мне очередную нудную проповедь.
Когда я вышла из квартиры, то по привычке проверила почту и очень обрадовалась, увидев на конверте Ванькину фамилию. Он редко мне писал, но опять же по моей просьбе. Письмо могла найти мама и устроить концерт, обозвав меня шалавой и потаскухой, хотя в письмах ничего такого не было.
Мы с Ванькой просто обменивались впечатлениями о прочитанных книгах, советовали друг другу музыку, да строили планы на лето, когда мама с отчимом отправится на море, а меня отвезут к бабушке. С Ванькой мне было спокойно. Он был моим другом. Таким же, как и Катька. И его, и меня это полностью устраивало. Сам Ванька давно встречался с соседской девчонкой, которая на меня смотрела волком, но потом обвыклась и даже ходила с нами на речку, где мы, хохоча, резвились в мутной воде. Когда я перешла из восьмого класса в девятый, у нас с Ванькой случился один серьезный разговор.
- А папка твой так и не объявился? – тихо спросил он, мусоля во рту сорванную травинку. Наташка, его подружка, отправилась за лимонадом, и мы смогли немного поболтать о личном. Правда я не думала, что Ванька поднимет эту тему. Я рассказала ему о многом. О том, что мама меня не любит и иногда бьет. О том, что ей на меня плевать, как и на мои успехи. И до кучи пожаловалась, что отца так больше и не видела, хоть и надеялась частенько, что он вернется и заберет меня с собой из этого Ада.
- Нет, - ответила я. – Он, как ушел от мамы, когда я была маленькой, так больше и не приходил. Не звонил и не писал.
- Странно это все, - Ванька почесал мокрый от пота лоб и, достав сигарету из штанов, лежащих рядом, закурил.
- Почему?
- Ну, у меня ж оказывается тоже братка есть, - глупо улыбнулся он, заставив меня удивиться. – Ага. Я тоже охренел, когда папка нам с мамкой об этом рассказал. Гулял он на Окурке бабу одну, ну, до мамки еще, а потом они расстались, с бабой этой. Родила она пацана, значит. На два года меня старше. Пацан вырос и мамку свою спросил, мол, «а где папка»? Та и рассказала ему все, что знала. А дальше пацан пошукал, да моего папку нашел.
- И что? – осторожно спросила я, когда Ванька замолчал. – Отказался от него?
- Не, ты чо, - рассмеялся он. – Наоборот, принял. Сели они с ним, выпили, да поговорили, как мужики. Папка-то сам ни сном, ни духом, что у него еще один сын есть. Так что без обидок обошлось.
- Повезло, - кисло улыбнулась я и легла на мокрое полотенце. – Я о своем ничего не знаю.
- А если мамку спросить?
- Спрашивала. Орёт только. Еще ударить может, если часто спрашиваю.
- И ты вообще ничего не знаешь?
- Имя только, - хмыкнула я. – Отчество-то в свидетельстве о рождении записано. Вот это и знаю. Михаилом его зовут.
- А фамилия у тебя разве не его? – нахмурился Ванька. Я помотала головой в ответ. – Мамкина?
- Ага. Она, как только он ушел, сразу на развод подала и старую фамилию себе вернула. Ну и мне переписала тоже.
- Хреново, - вздохнул он и пояснил. – У мамки сестра в паспортном столе работала. Коны остались. Была б фамилия, можно и поискать. Сможешь дома в документах полазить? Наверняка мамка твоя не все выбросила.
Я побледнела, услышав его предложение. У мамы была отличная память. Она помнила все, включая сущие мелочи вроде того, как стояли бутылки с алкоголем в баре, и как лежали в шкафу школьные принадлежности.
- Не знаю, надо ли это, - пожала я плечами. – Папа ушел, значит, были причины. Если бы хотел, то нашел бы меня.
- Ну, смотри, - хмыкнул Ванька. – Если найдешь чего, то можно и попробовать. Не обещаю, что получится, но так хоть спокойнее будет.
- «Будет ли»? – подумала я, но вслух не сказала. Ванька правда хотел помочь. Он не хитрил, не пытался разбередить старые раны.
Но Ванькины слова все равно заставили меня задуматься и принесли боль. Не физическую, душевную.
Я не знала отца, да и воспоминание о нем было только одно. Однако, каждый раз засыпая после маминой взбучки, давясь слезами и беззвучно крича в подушку, я раз за разом задавала себе один и тот же вопрос: почему отец не вернулся, чтобы спасти меня.
Вряд ли мама стала такой после его ухода. Вряд ли он просто так бы исчез. Значит, были причины и как же я хотела их узнать. Конечно, никто не давал гарантий, что мой папа не такой, как мама. Но в душе теплилась надежда на лучшее. Я видела другие семьи. Видела, как в них относятся к детям. Видела и завидовала тому, что дети получают ласку, а не подзатыльник или ремень. Я пыталась несколько раз узнать у мамы об отце, но всегда нарывалась только на зуботычину.
- Не угомонишься никак, да? – спросила мама, отвесив мне подзатыльник. Голова дернулась так сильно, что аж зубы лязгнули, но её это только повеселило. – Чего он тебе дался, козёл этот?
- Просто интересно, - тихо ответила я, присаживаясь рядом. Но на достаточном расстоянии, чтобы мамина рука меня не достала. – Ты не рассказывала о папе…
- И не собираюсь. Есть у тебя отец уже. Вон, Игорь. А в следующий раз спросишь, ремня дам, - предупредила она, беря с тарелки зефир. Я жадно сглотнула слюну и нехотя отвела взгляд. Зефир мне тоже было нельзя. От него портились зубы и росла жопа, как говорила мама. Матвей с Андреем почему-то сладости лопали без проблем. Мама мой вздох поняла по-другому. – Ну, что еще? Ушел он, что говорить. Может тебя увидел, пересрался и ушел. Ребенок – это же не игрушка. За ним глаз да глаз нужен. А он только и делал, что игрался. Поиграет и на работу свалит, а я с тобой сиди. Сиськи, каши, пеленки, говны выгребай. А оно мне надо было, это все?
- Не знаю, - осторожно ответила я, когда мама замолчала. Она бросила в мою сторону недовольный взгляд и вздохнула.
- Тебе-то откуда знать, балда. Соплёй была, когда он убёг. А я говорила, нахрена мне… - мама осеклась и посмотрела на меня. Потом замахнулась, а когда я отпрянула, вжав голову в плечи, ехидно рассмеялась. – Уроки сделала?
- Да.
- Пошли, проверю. Хватит мне тут душу наизнанку выворачивать. Без тебя тошно.
Больше я не пыталась выведать у нее хоть что-нибудь об папе. Но Ванькины слова о том, что дома могут быть документы, не давали мне покоя. Настолько сильно, что у меня отключился инстинкт самосохранения. Даже Катька покачала головой, когда я рассказала ей об этом, пока мы прогуливались вокруг пруда после школы.
- Дурная ты, Насть, - фыркнула Катька, выслушав мои бредовые идеи залезть в ящик с документами. – А если она тебя поймает за этим делом? Пизды даст, или убьет, что тоже невесело. Оно тебе надо?
- Да, - тихо, как и всегда ответила я, когда кто-то повышал на меня голос. Катька знала об этом, но порой забывалась.
- И нахуя? – коротко спросила она.
- А вдруг есть возможность к нему переехать, Кать? – вздохнула я и резко вытерла ладонью глаза. Катька снова вздохнула, а потом обняла меня.
- А если нет, ты себе снова сердце разобьешь, родная, - шепнула она мне на ухо.
- Я люблю маму, - кивнула я. – Но не понимаю, почему она меня не любит…
- Не любит? – удивилась Катька, на миг отпрянув. – Да она тебя, блядь, ненавидит, Насть. Я ни одной такой суки в жизни не видела, чтобы ребенка своего до синевы пиздила. А видела я всякое.
- Ей одной тяжело было, - пробормотала я. – Да я маленькая на руках.
- Ты себя-то слышишь? – осторожно спросила Катька, заглядывая мне в глаза. – Насть, ау! Проснись! Вылези из сказки. Хватит искать ей оправдания. Почему мои родаки меня не лупят, хотя регулярно косячу, а?
- Потому что любят, - виновато улыбнулась я. Катька поджала губы и помотала головой.
- Нет. Просто они отдают отчет в том, что делают. У Наташки Лялиной из третьего подъезда тоже отца нет. Мамка с отчимом живет и что? Есть, конечно, свои тараканы, но её никто пальцем не трогает, потому что ребенок еще. Ребенок может накосячить, может отчудить, но пиздить его за это проводом от утюга бред, Насть. Нездоровая эта тема, отвечаю.
- Поэтому я и хочу папу попробовать найти, - вздохнула я. – У меня есть надежда, Кать. И если я не найду, то эта надежда так и останется надеждой. Я устала. Устала от боли, криков и наказаний. Слышишь?
- Слышу, родная, слышу, - кивнула Катька, снова обнимая меня. – Ты только не плачь, а то я тоже зареву.
- Не буду, - шмыгнув носом, ответила я, потом отстранилась и посмотрела на подругу. В её жестких черных глазах я всегда видела доброту и жалость. В маминых глазах была только ненависть.
У меня появился шанс залезть в шкаф, где хранились документы. И пусть я внутри отчаянно трусила, но желание найти отца перевесило. Случилось это в мой выходной, когда я пришла со школы, придерживая руку в гипсе здоровой рукой. На днях мне дали зарплату, из-за чего мама и дядя Игорь ночью весело звенели стаканами, попутно составляя список покупок на Новый год.
Открыв дверь, я вздрогнула, столкнувшись в коридоре с отчимом. Позади него одевалась мама, а на полу лежали свернутые челночные сумки. Я осторожно протиснулась вперед и снова вздрогнула, когда мама рявкнула:
- Куда ломишься, дура? Дай одеться сначала.
- Прости, мам.
- Не мамкай. Мы с отцом на рынок, - перебила она меня, застегивая сапоги. – А ты пропылесось, пока нас не будет. Оценки выставили?
- Да, - кивнула я и покраснела. От внимания мамы это не укрылось. Она вздохнула и тихо спросила:
- Сколько? – речь шла о тройках и за каждую мама устраивала мне разнос.
- Две. По физике и геометрии, - поморщилась я, ожидая удара. Но удар не последовал. Наоборот, мама хмыкнула, а потом заставила меня открыть рот от удивления.
- Ладно. Можно было и лучше. Хоть ты и та еще бестолочь, да в том году хуже было, - ответила она. В прошлом году я получила три тройки, поэтому не понимала, как на это реагировать. – Братьев забрать не забудь.
- Хорошо, мам, - я закрыла за ними дверь и, морщась, с трудом сняла с себя ботинки. Я всегда донашивала мамину обувь, потому что у нас был одинаковый размер ноги. Матвею и Андрею покупали новую, а я, сидя ночью, вырезала острыми ножницами стельки, чтобы заменить стоптанные мамой. Но как только мама и отчим ушли, в голове вспыхнула шальная мысль. Я поняла, что вот он – мой шанс залезть в шкаф с документами и поискать что-нибудь, связанное с отцом.
Продолжение главы в комментариях.
© Гектор Шульц
Глава первая. Настя
Глава вторая. Семья
Многие семьи на районе были странными. Даже Катькину можно было назвать странной, однако мне всегда казалось, что моя семья – особенная. В плохом смысле этого слова.
Я жила одна с мамой до семи лет, пока в нашей семье не появился мужчина. Впервые я увидела его при странных обстоятельствах. В тот день у нас отменили последний урок, и я радостная помчалась домой. Правда наткнулась по пути на извращенца, который, не стесняясь, дрочил на меня из кустов. Радость улетучилась быстро, и на смену ей пришел страх. Остаток пути до дома я одолела за пять минут, ни разу не остановившись, чтобы перевести дух. Влетела в квартиру и увидела в коридоре большие черные ботинки, которых раньше не было. Всю обувь папы, которую тот не забрал, мама давно выбросила. Но страшнее всего были звуки, доносившиеся из гостиной. Я слышала, как мама стонет, а потом побледнела, когда к её стонам добавились и мужские.
Войдя в гостиную, я увидела, что голая мама скачет на тощем мужике, а тот мнет её сиськи и плотоядно скалится. Прошло немного времени, прежде чем меня заметили. А когда заметили, мама заорала. Мужик испуганно юркнул под одеяло, я бросилась на кухню и охнула, когда в спину прилетел мамин тапок, больно ударив между лопаток.
Затем мама, закутавшись в халат, оттащила меня за руку в комнату, а когда вернулась, то ударила кулаком по скуле и сильно избила ремнем. Так сильно, что мне три дня было больно сидеть. На жопе до сих пор остались шрамы, которых я всегда жутко стеснялась.
Этот мужик вернулся через неделю. Он пришел в гости нарядным, пахнущим одеколоном и даже принес торт. Мама к его приходу тоже нарядилась. Она была красивой женщиной, неудивительно, что мужики слюни глотали, когда мы шли в магазин и из магазина, а тут сама себя переплюнула. Но я наотрез отказывалась понимать, что она нашла в дяде Игоре. Пока не повзрослела, чтобы понять.
Его звали Игорь. Игорь Романович Степанцов. Он был старше мамы на четыре года, но выглядел так, будто старше лет на десять, а то и больше. Худой, нескладный, с длинными руками и кривыми ногами, он словно сошел с карикатуры в газете. Серые глаза, тонкие потрескавшиеся губы и нос с горбинкой. Волосы у него были черными, но в них поблескивали белые нити. Когда я перешла в восьмой класс, он полностью поседел.
Дядя Игорь работал на хлебзаводе, которым владели коммерсы, благодаря чему и зарплата была хорошей, и её никогда не задерживали, чего нельзя сказать о других соседях. Катькин отец порой зарплату не получал по полгода, и её мама частенько прибегала к нам, чтобы перезанять немного денег.
Да, деньги у нашей семьи были, но я их почти не видела. Мне не давали на карманные расходы, а список покупок составляла мама и она же решала, что, когда и зачем нужно покупать. Тем не менее мама всегда носила золото, да и дядя Игорь частенько радовал её приятными подарками, а потом стал жить с нами и из дяди Игоря превратился в отчима.
Поначалу он был неплохим человеком. Порой мог напиться после получки, если мама ему разрешала. Но напившись, никогда не буянил. Только глаза у него странно блестели, когда он смотрел на меня. Потом он вздыхал, улыбался и отправлялся спать в «темную». Мой папа, до того, как уйти, расширил кладовку и сделал там полноценную комнату, где мама любила дремать днем.
Была одна черта в его характере, которую я не любила. Он молчал. Молчал, когда мама начинала меня бить. Молчал, когда она орала на меня из-за помарок в тетрадях. Молчал, когда она хлестала меня ремнем, потому что я вышла ночью попить воды и увидела, как она сосет ему хер. Понятно, что мама тоже держала его в ежовых рукавицах, но я порой надеялась, что он однажды сломается и заступится за меня. Однако этого так и не произошло. Дядя Игорь молчал, а то и вовсе уходил на балкон или на улицу, пока мама не уставала «учить меня жизни».
До восьмого класса мама раз в год уезжала в санаторий, который ей оплачивал отчим. И эти две недели становились раем для меня. Нет, работу по дому никто не отменял, но я, по крайней мере, могла спокойно заниматься своими делами, не боясь, что в комнату влетит мама с очередной претензией, что её «сука-дочь» сделала что-то не так.
В течение этих двух недель уроки мне помогал делать дядя Игорь, если я вдруг с чем-то не справлялась. Первый раз это ввергло меня в ступор. Не потому, что он меня избил. А потому, что объяснил, как и что делать простым человеческим языком. Но со временем я привыкла не расслабляться. Ведь мама все равно вернется, а значит вернется и все остальное: побои, ругань и боль. Правда и отчим в итоге изменился, превратившись в того, кого я возненавижу.
Через год, после того, как дядя Игорь стал жить с нами, родился Матвей. Мой брат. Поначалу я этому только порадовалась. Думала, наивная, что мама переключит свою «любовь» на него. Кто ж знал, что любовь и правда в ней проснется. Только не ко мне, а к Матвею. Тогда я не представляла, какого гондона исторгла на свет мамина манда. Тощий, как отец, с такими же кривыми ногами. Только голова была большой и неровной, а глаза мамины – черные, блестящие и злые.
Матвей всегда был странным. Он постоянно капризничал и плакал, а когда подрос, то начал удивлять странными заскоками. Однако маму это не смущало. Она в сыне души не чаяла, сюсюкалась с ним, читала ему сказки на ночь. Когда Матвей болел, она не отходила от его кровати ни на шаг. Когда болела я, ей было плевать. Хорошо хоть таблетки давала. Лишь утром спросит невзначай, даже не смотря в мою сторону:
- Не сдохла? Иди посуду мой. И брату не забудь молоко погреть.
Ей было насрать на меня. Но не на Матвея.
Когда Матвею стукнуло семь лет, и он отправился в школу, я перешла в восьмой класс. Мы часто пересекались на переменах, да только радости от этого я не испытывала. То он одноклассника ногой по яйцам лупит, то над девчонкой издевается. А однажды Матвей домой жабу притащил. Поймал в пруду у дома, посадил в пакет и притащил домой.
Я тогда уроки в своей комнате делала и не обратила внимания на беготню брата по квартире. То, что его лучше не трогать, я давно уяснила и лишь один раз нарушила правила, когда Матвей залез в мой стол и, вытащив кассету с любимой музыкой, раздолбал её молотком на моих глазах. Я шлепнула его по жопе, но он поднял такой вой, что влетевшая в комнату мама подумала, будто сына убивают. За это я получила половником по рукам и простояла всю ночь в углу на коленях, а утром еле доковыляла до школы и путанно объяснила медсестре, что сломала два пальца, упав с лестницы. То, что пальцы мне сломала мама, я не стала говорить. Даже Катьке.
Тогда Матвей поймал в пруду жабу, принес её домой и разделал в ванной кухонным ножом, после чего, влетев в мою комнату, вывалил останки и кишки на меня и мою кровать. Когда мама вернулась из магазина, я рассказала ей об этом и как же неожиданно было увидеть на её лице улыбку гордости.
- Ученый мой, - потрепала она Матвея за щеку, не обращая внимания на потроха. – Врачом станет.
- Хочу космонавтом! – рявкнул тот и, отпихнув руку матери, убежал в гостиную. Я, глотая слезы, сидела на стуле и с ужасом смотрела на испачканную кровать, убирать которую, естественно, предстояло мне.
Со временем проделки Матвея начали меня пугать. Только мама все посмеивалась и продолжала сюсюкаться с братом, не замечая, что тот превращается в ебаного психа.
Матвей часто закатывал истерики. Ругался, лез драться. Мог разорвать мою книгу или, взяв фломастеры, изрисовать учебник. Наказание за это получала, естественно, я. Потому что не убрала свои вещи и поэтому сама виновата.
Но однажды ночью, когда Матвею было девять, я проснулась от странного шуршания возле моего стола. Нащупав ночник и нажав на кнопку, чтобы включить свет, я еле сдержала крик, когда свет наконец-то загорелся. Матвей, с дебильной улыбкой на лице и безумным взглядом, стоял у кровати. В его руке были зажаты мои трусы, которые он периодически подносил к носу и шумно нюхал.
- Настя – блядь! – прошептал он, пока я с ужасом думала, что делать: звать маму или вырвать трусы и выгнать брата из комнаты. Несмотря на то, что я теперь спала в «темной», Матвею никто не запрещал заходить в неё, когда ему захочется. Тогда я об этом никому не рассказала. Только записала в дневник, вот только легче от этого не стало.
У Матвея вообще была нездоровая тяга ко мне. Он любил хватать меня за грудь и сдавливал так больно, что аж слезы из глаз лились. Подглядывал, как я купаюсь, и ловил настоящий кайф от того, что мама меня лупит. Но для мамы он все равно оставался «сыночкой». Ему прощались любые истерики, исполнялись любые капризы и, если я вдруг повышала на него голос, наказание следовало моментально.
Когда он родился, меня переселили в «темную» спальню. «Сыне нужно солнышко», - как сказала тогда мама. Я была этому только рада. Бессонные ночи выматывали, а орал Матвей часто. Но все же мама иногда выгоняла меня из кровати посреди ночи, чтобы я понянчилась с братом, который не мог уснуть. Ей было плевать, что завтра у меня контрольная или что я плохо себя чувствую. Матвей был всегда на первом месте. Даже когда родился Андрей, ничего не изменилось.
Андрей – мой младший брат. Он родился через три года после Матвея, но я сразу же поняла, какие они разные. Если Матвей орал, как резанный, то Андрейка был на удивление тихим и мирно посапывал в кроватке. Даже когда у него начали резаться зубки, он хоть и плакал, но делал это нехотя. Словно так надо, а не потому что ему больно.
Младшенький был копией мамы. Внешне, конечно. Это подмечали все знакомые, заставляя маму гордо улыбаться. Характером же Андрей был похож на отца – такой же тихий, неконфликтный. Правда он мог иногда взбрыкнуть, запустить в стену стакан с чаем или наорать на того, кто стоял рядом. Мама на его поведение тоже закрывала глаза, а когда братья ссорились, заставляла меня разнимать их. В одну из таких ссор Андрей воткнул мне вилку в бедро. Он разозлился на Матвея, который втихаря разукрасил его раскраску и испортил фломастеры, и поэтому кинулся в драку. Старший просто отпихнул его, но Андрей не успокоился. Он схватил вилку со стола и, если бы я не вмешалась, воткнул бы её брату в глаз. Однако успокоить его не удалось и вилка, ожидаемо, воткнулась в мою ногу. Тогда мама, наверное, в единственный раз, отлупила обоих братьев. Сначала дала по жопе Андрею, а потом досталось и Матвею, который бился в припадке, пока мама лупцевала его ремнем по жопе. Чуть позже, когда я вернулась в свою комнату и забралась в кровать, то впервые за долгое время засыпала с улыбкой. Этому не могла помешать даже ноющая от боли перебинтованная нога.
В остальном Андрейка был куда спокойнее Матвея. Он не потрошил лягушек, не нюхал мои трусы, спокойно обедал и даже иногда помогал мне с домашними делами. Мы с ним вместе мыли посуду. Вернее, мыла я, а он, стоя на маленькой табуретке, вытирал все чистым полотенцем, прежде, чем убрать посуду в шкаф.
Мама не могла на него нарадоваться, однако же Матвея почему-то любила больше. К счастью, Андрейка на этом не зацикливался. Он всегда ко всему относился спокойно, лишь изредка позволяя себе взорваться, да и то, если Матвей принимался его доводить. Но больше всего на свете он любил, когда я читала ему сказки на ночь. Он усаживался в кровати, скрестив ноги, подпирал подбородок кулачком и с таким серьезным лицом слушал истории, что я порой не могла сдержать улыбки. Иногда он задавал вопросы, на удивление умные и здравые, а я с удовольствием ему отвечала. Даже несмотря на проказы Матвея, который хулиганил до тех пор, пока я не уходила. Только при маме старший елейно улыбался и лежал спокойно под одеялом, пока я читала сказки.
- Насть, а Колобок, он что – дурак? – спросил Андрей меня однажды, когда я в сотый раз перечитывала ему любимую сказку.
- Почему? – удивилась я, закрывая книгу.
- Ну, - замялся он. Затем вздохнул и пожал плечами. – От бабы с дедом ушел. Зачем он ушел?
- Баба с дедом его бы съели.
- Не, - поморщился Андрейка, чуть подумав. – Он же говорящий. Кто ж хлеб говорящий есть будет? Может баба с дедом его били, Насть? Как мама тебя…
- Потому что Настя – блядь, - оскалился Матвей. Он прыгал на кровати, но, когда увидел, что на его выкрик никто не обратил внимания, надул губы и залез под одеяло.
- Не знаю. Может и так, - хмыкнула я и, наклонив голову, посмотрела на слишком уж серьезного брата.
- А почему он зайке, волку и медведю не дался? Они же тоже его съесть хотели. А он убежал от них. Только лиса его слопала.
- Боялся их, наверное, - ответила я. – Думал, что умнее. А лиса оказалась хитрее.
- Не, - снова махнул рукой Андрей, заставив меня улыбнуться. – Баба с дедом его съесть хотели, как ты сказала. И медведь, и волк, и зайка, и лиса.
- А ты как думаешь? – тихо спросила я. Андрейка посмотрел на меня и поджал губы. – Мне правда интересно. Расскажи.
- Его все съесть хотели, Насть. А он убегал. Да устал убегать. Вот и сдался, - серьезно ответил он, по привычке подпирая кулачком подбородок. Затем Андрей вдруг посмотрел на меня и, встав с кровати, подошел ближе. А потом, не успела я удивиться, обнял. Осторожно, словно боялся причинить боль.
- Насть, а ты не убежишь? Ну, чтобы тебя тоже не съели? – спросил он. Даже Матвей замер, приоткрыв рот и ковыряясь пальцем в носу.
- Нет, Андрейка. Не убегу, - тихо ответила я, поглаживая его по спине. Андрей кивнул, шмыгнул носом и забрался под одеяло.
- Хорошо, - пробубнил он и, повернувшись к стене, зевнул. – Спокойной ночи, Насть.
- Спокойной ночи, - вздохнула я и, убрав книгу сказок на полку, выключила свет. А потом, дойдя до своей комнаты, легла в кровать и расплакалась в подушку. Как и всегда тихо, чтобы никто не услышал.
Но чем старше становился Андрей, тем более замкнутым он становился. Его эмпатию словно высосали досуха. Он равнодушно смотрел, как мама меня отчитывает, уходил в свою комнату, если крики становились громче и дело доходило до избиений, и равнодушно хмыкал, если заставал меня плачущую в ванной комнате.
Я бы соврала, если бы сказала, что ненавидела каждого члена моей семьи. Была еще бабушка Лена, мать дяди Игоря. Пусть она была мне неродной, но зато я искренне её любила и радовалась, когда мама отправляла меня к ней.
Жила баба Лена в Блевотне – частном секторе, который давно оккупировали наркоманы, цыгане и прочий сброд. Порой я удивлялась, идя по раскисшей от дождя дороге к её домику и рассматривая другие дома: грязные, неряшливые, страшные. Домик бабы Лены был другим. Чистеньким и ухоженным. От него так и веяло теплом и уютом. Даже отмороженные блевотнинские уроды обходили его стороной, словно боялись запачкать своей скверной. К тому же бабу Лену любили.
Однажды к ней на участок залез вмазанный ублюдок и, схватив лопату у сарайчика, принялся бить стекла, орать и безумно смеяться, пугая нас с бабушкой. Через пару дней к домику бабы Лены подъехала красная шестерка, откуда выбрался пузатый мужик с черной, колючей бородой. Он обошел машину, открыл багажник и вытащил из него ночного гостя, изрядно побитого. Я тогда ночевала у бабушки и хорошо помню его лицо, хоть это и сложно было назвать лицом. Вместо него была жуткая восковая маска: глаза заплыли, кожа бурая, в страшных гематомах, а половины зубов нет. Баба Лена лишь головой покачала, когда бородатый мужик отвесил нарику поджопник и тот улетел в кусты крыжовника.
- Рома, ну что ты? – вздохнула она, подходя ближе.
- Этот к тебе ломился, мать? – вопросом на вопрос ответил мужик. У него были колючие, злые глазки, а еще от него пахло потом и чем-то тошнотворно сладким.
- Этот, этот. Что ж ты его так отделал-то, милок? – снова посетовала баба Лена, на что мужик рассмеялся и махнул рукой.
- Это разве отделал? Бурый немного, но в дверь пролазит.
- Чай будешь, Ром?
- Давай, мать, - кивнул мужик, а потом повернулся к избитому, который с трудом выбрался из кустов. – Слышь, уёба? Вставай и пиздуй к машине. В салоне стекла лежат. Приступай к работе.
- Так я же… - нарик не договорил, потому что мужик вдруг скрежетнул зубами и похлопал себя по груди. Я понятия не имела, почему избитый так перепугался, но он рысью кинулся к машине, а уже через секунду тащил в наш двор стекла и инструмент. Позже бабушка рассказала, что это за таинственный Рома посетил нас тогда. Им оказался местный торгаш «хмурым», а избитый был его клиентом, пусть и залетным.
Да, бабушку любили. Это я сразу поняла, потому что и меня в Блевотне никто и никогда не трогал. Может виной всему дядя Рома, который частенько заезжал к бабушке, а может и сама бабушка, которой никто не мог отказать. Да и как ей отказать?
Баба Лена была милой старушкой, которая словно сошла со страниц книги со сказками. Маленькое лицо, покрытое сеточкой морщин. Добрые голубые глаза и теплая, обезоруживающая улыбка. Не знаю, почему, но даже Матвей при ней переставал беситься и худо-бедно вел себя, как нормальный ребенок.
Порой мама уезжала с дядей Игорем на море, а нас отдавала бабушке. Ну а если с собой на море забирали моих братьев, то счастью моему не было предела.
- Настёна, вставай, - мягкое прикосновение к плечу. Бабушкина рука теплая и шершавая. Но я, открывая глаза, улыбаюсь. С кухни пахнет жареными пирожками, заливается соловьем на плите чайник, а на улице щебечут птицы и солнце заполняет спальню ярким, теплым светом. Первые дни самые радостные. Потому что знаешь, что не нужно нестись на кухню и мыть посуду. Не надо собирать братьев в школу и сад. Не надо бояться, что тяжелая рука мамы опустится на голову, наполняя её звоном и болью. Будет только бабушкина маленькая ладошка, которая погладит волосы. Будет улыбка, добрая и понимающая. Будет прекрасный день, потому что по-другому быть не может.
Я улыбалась, сладко потягивалась и вставала безо всякого сожаления. Нужно насладиться этими днями, пока они не закончились.
Днем я помогала бабушке в огороде. Мы пропалывали грядки, вырывали сорняки, а потом бабушка доверяла мне поливку. Надо было достать из сарая зеленый шланг, размотать его и подключить к крану, а потом можно и поливать, зажимая дырку на конце шланга пальцем, чтобы струя долетела до самого края грядок. И так пока бабушка не позовет обедать.
Борщ она варила наивкуснейший. К нему обязательно сало из морозилки и теплый хлеб, за которым бабушка ходила рано утром на пекарню у входа в Блевотню. Когда я заканчивала и собирала остатки борща со дна тарелки хлебом, бабушка всегда заваривала чай с душистыми травами. Волшебный чай, согревающий душу и сердце. Ну а после обеда она отпускала меня на речку, которая находилась недалеко от её домика. Отпускала спокойно, потому что знала, что со мной ничего не случится. А если и пристанет какой-нибудь залетный, так соседи сразу же отобьют у него все желание.
Речка на Блевотне странная. Узкая, неглубокая и грязноватая. Но я любила её. Любила уйти подальше от пляжа, где купались местные, расстилала полотенце и бежала купаться. Купалась долго, пока губы не синели, а потом грелась на солнышке и, улыбаясь, мечтала, чтобы этот день не заканчивался. Забавно, но именно на речке я нашла еще одного друга.
Мне было десять, когда мама с дядей Игорем решили поехать на море. Они взяли Матвея с собой, а меня сплавили бабушке, чему я была только рада. Мама была беременна Андреем и её настроение постоянно менялась, что чаще всего сказывалось на мне. Поэтому, когда мне сообщили, что я три недели проведу у бабушки, я постаралась скрыть эмоции. Однажды уже обожглась, за что получила ушат говна на свою голову и привычный подзатыльник.
- Чего лыбишься? – недовольно спросила мама, собирая чемодан. – Дома говном намазано?
- Нет, мам, - тихо ответила я, надеясь, что она успокоится. – Просто по бабушке соскучилась.
- Ага, как же. Соскучилась. Ссы в глаза – божья роса, - фыркнула мама, но быстро вернулась к сборам, не забывая ворчать себе под нос. – Лишь бы лентяйничать…
После того, как мама собрала чемодан, она выдала мне список книг на лето, велев прочитать первую десятку. Хорошо, что у бабушки большая библиотека была, но мама не знала, что эти книги я уже прочитала. За неимением других развлечений приходилось только читать, а если на мамин окрик ответить, что читаешь заданное в школе, то можно получить лишние два часа спокойной жизни. Поэтому я не спешила радоваться, состроив максимально равнодушное лицо. Ну а когда меня наконец-то отправили к бабушке, дав денег на автобус, я помчалась на остановку быстрее ветра.
Провозившись до обеда в огороде, я отпросилась у бабушки на речку и, переодевшись в купальник, взяла с собой полотенце, два пирожка с картошкой и бутылку воды.
- Ой, торопыга, - рассмеялась бабушка, когда я случайно выронила пирожок и, побелев от страха, вжала голову в плечи. – Иди, одевайся. Я соберу все.
- Спасибо, ба, - улыбнулась я. Как же сложно было привыкнуть к тому, что тебя не били, если ты что-то роняла. Но и привыкать к этому я не собиралась, зная, что все рано или поздно вернется на круги своя.
Однако, придя на речку и найдя свой укромный уголок, я удивилась, увидев там незнакомого белобрысого пацана, на вид моего ровесника. Тот лежал на зеленой травке, закрыв глаза, а мокрая кожа наглядно говорила о том, что он недавно вылез из воды.
Закусив губу, я вздохнула и, развернувшись, осмотрела берег. Но всюду, куда ни кинь взгляд, на траве загорали местные. Поэтому я плюнула и, достав из пакета полотенце, расстелила его, после чего спрятала под ним пирожки и воду.
- Привет, - я вздрогнула, услышав чуть хрипловатый, но веселый голос, и, повернувшись, увидела, что пацан сидит на травке и смотрит на меня с улыбкой.
- Привет, - осторожно ответила я, готовая схватить полотенце, пакет и убежать, если понадобится. Но мальчишка, подмигнув, отвернулся и снова лег на траву. Я немного расслабилась и, пожав плечами, скинула с себя шорты и майку, после чего с разбегу вбежала в воду. Вода была прохладной, еще не успела окончательно прогреться, но мне было все равно. Нырнув, я через мгновение всплыла и, повернувшись к берегу, увидела, что пацан снова уселся и теперь смотрит на меня. Почему-то мне стало неловко, поэтому я еще раз нырнула, а потом поплыла к берегу.
- Ты бабы Лены внучка? – спросил он, когда я уселась на полотенце и достала бутылку воды.
- Ага. А ты откуда знаешь? – поинтересовалась я. Мальчишка рассмеялся, чисто и беззаботно, и я неожиданно рассмеялась в ответ.
- Так я через три дома от неё живу, - ответил он. Я, пользуясь моментом, внимательно его рассмотрела. Высокий, коренастый, загорелый. Руки длинные, а лицо детское и наивное. Глаза зеленые, как трава, на которой он лежал. Но куда сильнее меня поразила его улыбка. Она была доброй, в отличие от улыбок остальных жителей Блевотни. Те улыбались скупо, пряча зубы, а глаза настороженно следили за каждым твоим движением. Мальчишка же улыбался просто так. Потому что ему хотелось улыбаться.
- Как тебя зовут? – спросила я.
- Ваня. А тебя?
- Настя.
- Будем знакомы, - улыбнулся он и я улыбнулась в ответ.
Ну а через полчаса мы уже болтали, как давние друзья. Ванька рассказал, что живет в Блевотне с рождения, папка его металл грузит на вокзале, а мама полы моет в школе. Я, неожиданно для себя, тоже рассказала ему о своей семье. За исключением самого сокровенного.
- Получается, что у тебя уже братка есть и еще один на подходе? – спросил он. Я кивнула в ответ. – Круто. Я бы тоже хотел братку, а мамка против. Говорит, что меня хрен прокормишь, куда еще один рот.
- Веселого мало, - вздохнула я, вспомнив истерики Матвея. – Никогда не знаешь, кого мама родит.
- Это да, - согласился Ванька, а потом замолчал, когда я достала из пакета пирожок. Мне хватило взгляда, чтобы увидеть, КАК Ванька смотрит на мой пирожок. Казалось, что он вообще его впервые видит.
- Держи, - улыбнулась я, протягивая ему пирожок. Ванька мотнул головой и демонстративно сморщил нос, но тут же сдался, когда я вытащила из пакета второй.
- Спасибо, - ответил он и не успела я моргнуть, как он проглотил пирожок, не жуя, и погладил себя по животу. – Ох, баба Лена вкусные пирожки делает. На Пасху всегда к ней ходим, да на колядки тоже. Хорошая она.
- Очень, - кивнула я. – Ты обсох?
- Ага, а что?
- Погнали купаться.
- Погнали, - рассмеялся Ванька и мы, хохоча, бросились к речке.
Теперь, если меня отправляли к бабушке, я радовалась вдвойне, потому что в Блевотне меня ждал Ванька. Так же, как и меня, он принял и моих братьев. Его не смущали ни проделки Матвея, ни закрытость Андрейки. Ванька никогда не позволял себе лишнего, даже если Матвей начинал кидать в него говном или грязью. Усмехнется, погрозит пальцем, вытрет грязную майку и забудет через секунду. А вот маму мою он побаивался.
Когда Ванька впервые с ней столкнулся, то сразу же получил в лицо поток говна, потому что не справился с велосипедом и нечаянно влетел в забор бабушки. К его несчастью, у калитки стояла мама. Она как раз приехала к бабушке за закрутками и заодно меня забрать, а Ванька спешил попрощаться.
- Долбоеб что ли? – ругнулась она, выронив пакет с моими вещами. Мне предстояло тащить две сумки с закрутками, которые были куда тяжелее пакета, но маму это, как обычно, не волновало.
- Простите, - стушевался Ванька, слезая с велосипеда. – Колесо в яму попало.
- Носиться не надо, как угорелый. Шмель-чи в жопу ужалил? - буркнула мама, поднимая пакет с земли. Ванька кивнул и робко улыбнулся.
- А Настя дома?
- А тебе чего от неё надо? – окрысилась мама и прищурила глаза.
- Просто попрощаться. Она же уезжает сегодня, - вздохнул Ванька, от волнения пощипывая седушку велосипеда пальцами.
- Ой, попрощаться, - рассмеялась она. – Жених что ли?
- Нет, - покраснел мальчишка. – Просто друг.
- Ага. Просто друг. Знаем таких друзей. Лыбятся, а потом херой своей в лицо тычут…
Я видела и слышала их разговор. Как раз стояла у окна, дожидаясь, пока бабушка вытащит из погреба банки с соленьями. Стояла и давилась слезами, потому что видела, как Ванька вжимает голову в плечи, как садится на велосипед и медленно катит в сторону речки. Вздохнув, я покачала головой и, вытерев мокрые глаза, помогла бабушке вылезти из погреба. Мама еще долго припоминала мне Ваньку.
- Узнаю, что ебешься с кем, удавлю! – мрачно сказала она мне вечером, когда мы приехали домой. Откуда десятилетней девчонке знать, что такое «ебешься»? Но я знала. С мамой быстро всему учишься. Даже если не хочешь.
*****
Как только я пошла в школу, то мама, как она всегда говорила, «начала готовить меня к жизни». Расшифровывалось это просто: я должна была носиться по дому, как Золушка. Поначалу список домашних обязанностей был небольшим, но с каждым днем он разрастался все больше и больше. Если же я что-то делала не так, сразу же следовало наказание. С этим было строго.
- Через пиздюлину всегда быстрее доходит, - сказала мама, когда я, заливаясь слезами, смотрела на прожжённую утюгом дыру в своей школьной блузке. Только плакала я не из-за блузки, а из-за того, что мама отхлестала меня шнуром от утюга. Кожа на спине вспучилась и горела, но маме, как обычно, было плевать. На этом она не успокоилась и положила на гладильную доску мою юбку. – Вперед и с песней. Пока не научишься.
Ну а когда родился Матвей, а потом и Андрей, список обязанностей увеличился. Теперь мне необходимо было учитывать и братьев. Уроки начинались в восемь утра, но я вставала в шесть. Неважно, болела или нет. Исключений не было. Сначала я шла на кухню и ставила чайник, потом шла в туалет и умывалась. К тому моменту чайник закипал, и я отправлялась будить мелких. Андрей вставал без проблем, только потормоши за плечо, а вот Матвей скулил, отбрыкивался, мог резко выбросить кулак и ударить в глаз, но услышав, как ворочается в кровати мама, тут же поднимался с гаденькой ухмылкой и шел в туалет.
Пока братья умывались, я наливала им чай, не забывая о том, чтобы разбавить кипяток холодной водой. Делала два бутерброда с колбасой и сыром, а себе намазывала на хлеб масло. Мама считала, что девочке нельзя есть колбасу и сыр, иначе она вырастет жирной. Поэтому я и завтракала куда скромнее братьев. Конечно, мысли о том, чтобы сделать себе нормальный бутерброд, были, однако я до одури боялась, что мама заметит. Поэтому с тоской смотрела, как братья уминают бутерброды с колбасой и сыром, а потом приступала к своему куску хлеба с маслом, иногда посыпая его сахаром, пока никто не видит.
После завтрака я одевала братьев, собирала рюкзак, и мы выходили из дома. Первым делом заводили Андрея в садик, а потом шли в школу. Иногда я опаздывала, если Матвей начинал беситься. Он мог упасть на асфальт, а потом ревел белугой, отказываясь идти в школу. Отчим смеялся и называл это «асфальтной болезнью». Со временем я приноровилась закидывать брата на плечо и, под смешки прохожих, тащила в школу.
Продолжение в комментариях к посту.
©Гектор Шульц
Глава первая. Настя.
- Насть! Братьев покорми!
Громкий крик мамы заставил меня вздрогнуть и поспешно убрать тетрадь в стол. Я давно научилась понимать по интонациям её голоса, что произойдет в ближайшее время. А если она найдет тетрадку, то мне конец. Однако годы, прожитые вместе с ней в одних стенах, научили хитрости и осторожности.
У моего ящика было двойное дно. Сделала, пока мама с отчимом были на рынке, а мелкие в школе. Помимо моей тетрадки с мыслями там лежало немного денег, накопленных за время подработок, пара писем от Ваньки из деревни и мои кассеты с музыкой. Музыку тоже приходилось прятать, как и все, что маме «не нравилось»…
- Настя, блядь! – на этот раз крик куда громче. Визгливее. Страшнее.
- Настя - блядь. Настя - блядь, - ехидно повторил влетевший в комнату Матвей. А следом за ним в дверном проеме появился и Андрей. Мои братья.
- Насть, кушать хочется, - тихо буркнул Андрей, а Матвей, подойдя ко мне, гадко улыбнулся и резко схватил за грудь, сдавив так сильно, что в глазах набухли слезы. Я сдержала и крик, и удар. Стоит поднять на него руку и мне придется простоять в углу на коленях пару часов, а то и больше, если мама не в настроении.
- Пошли, - поморщилась я и, помассировав грудь, подтолкнула Андрея в сторону выхода из комнаты. Матвей уже умчался на кухню, чему я была только рада.
Ну а на кухне меня ждала мама. Она сидела за столом, разгадывала кроссворд и пила кофе. Когда я вошла, она даже не подняла на меня взгляд, зато улыбнулась и ласково потрепала по голове Матвея, который прильнул к её бедру.
- Кушать хочешь, сына? – спросила она. Брат кивнул, и мама наконец-то на меня посмотрела. – Ну! И чего стоишь? Забыла, где суп лежит?
- Помню, мам, - тихо ответила я, подходя к холодильнику. Открыв его, я с трудом вытащила огромную кастрюлю горохового супа, которую водрузила на плиту. Механизм кормления братьев был отработан годами, и я могла бы проделать все это с закрытыми глазами, не разлив ни капли супа. Зажечь конфорку, поставить на нее большую металлическую тарелку с холодным супом, через пять минут помешать, еще через три минуты попробовать и снять с огня. Потом нарезать хлеб, разлить суп по тарелкам и усадить братьев за стол. Младшенький всегда обедал без капризов, а вот с Матвеем приходилось возиться. Гаденыш, казалось, только и ждал, чтобы устроить мне очередную пакость. То швырнет в меня подмоченным хлебом, то тайком плеснет суп на пол, а пока я вытираю лужу, стукнет ложкой по голове. Стоит огрызнуться, как он сразу начинал ныть, а дальше по классике: мама размахивается, моя голова трещит от удара, во рту металлический привкус, а в глазах блестят слезы.
- Чайник поставь, - добавила мама, когда я усадила братьев за стол. Матвей скорчил мне рожу, но я равнодушно хмыкнула и повернулась к плите, услышав, как она уговаривает брата скушать ложечку. Со мной так не нянчились. – Давай, Мотя. Кушай. Будешь большой и сильный космонавт.
- «Психопатом он будет», - подумала я, ставя чайник на огонь. Затем повернулась к маме и спросила: - Что-то еще надо, мам?
- Уроки сделала?
- Да.
- Полы помыла?
- Да.
- Отец придет, одежу его постирать не забудь, - чуть подумав, сказала она. Я кивнула и ушла из кухни, пока еще чем-нибудь не озадачили. Отчим придет с работы в семь вечера, а значит можно доделать алгебру. Маме нельзя говорить «нет» - это я уяснила давно, поэтому на все вопросы отвечала «да». Но так было не всегда.
Вернувшись в комнату, я снова вытащила тетрадку из тайника. У многих в детстве был дневник, и я не исключение. Правда мой дневник разросся до трех тетрадей, каждая по девяносто шесть листов, зато полностью вмещал всю мою жизнь. Почти всю, конечно. В первом воспоминании, которое я записала в тетрадку, мне было семь лет. Первый раз, когда мама подняла на меня руку.
*****
- Сука! – рявкнула она и, размахнувшись, влепила мне подзатыльник. Рисунок, лежащий на столе, расплылся и на бумагу упали слезы. – Это что?
- Паровозик… - жалобно протянула я, пытаясь вытереть слезы с листа бумаги. Получилось плохо, поэтому следом прилетел второй подзатыльник. Рука у мамы была тяжелой.
- Вот рисунок в книжке! – слюни летят мне в ухо, но я, не замечая их, сгорбилась, ожидая еще одного удара. – Это паровозик! А у тебя, прости Господи, хуйня какая-то! Дебилы рисуют лучше!
Подзатыльник. Слезы. Рисунок, превращающийся в мокрое, размазанное месиво. Утром учительница спросит, почему рисунок такой мятый. Я совру и отвечу, что пролила воду. Врать я буду часто. Учителям, друзьям и себе. Себе врать больнее всего, но и эта боль со временем притупляется.
Я нарисовала еще пять паровозиков, но маме ни один из них не понравился. Голова гудела от ударов, глаза чесались и покраснели, а рисунки, все как один: мятые, влажные и некрасивые. В итоге решено было оставить первый паровозик, которому досталось сильнее всего: сопли, слюни, слезы. Еще и безуспешные попытки от всего этого избавиться.
Но мама не успокоилась. Она заставила меня два часа писать имя и фамилию в черновике, пока буквы не стали ровными и красивыми. Затем я подписала рисунок, пусть и вздрагивая изредка, ожидая еще одного подзатыльника и крика «сука». Но так тоже было не всегда.
Когда мама была в настроении, она рассказывала мне о детстве. Моём детстве. Порой улыбалась, когда вспоминала, как папа приезжал забирать её и меня из роддома. Но её голос грубел сразу же, стоило перейти к моей нелюбимой части. Когда ушел отец.
Нет, он не умер. Просто ушел. Одним январским утром собрал вещи, покидал их в чемодан и, оставив на кухонном столе клочок бумаги с запиской, исчез из моей жизни. В Грязи много таких: брошенных, одиноких и озлобленных.
Мама поменялась не сразу, а может я просто ищу ей оправдание. Сначала были попытки осознать, подстроиться и начать жить дальше, но они в итоге сошлись к тому, что мама до утра сидела с тетей Таней, нашей соседкой, на кухне. Они звенели стаканами, иногда смеялись, а утром маме всегда было плохо. Тогда я не понимала, что происходит. Понимание пришло гораздо позже.
Сначала мама просто огрызалась на мои вопросы. Могла обругать, но никогда не била. Не знаю, чем её так взбесил мой паровозик, но она словно с катушек слетела. А я плакала и не понимала, что сделала не так.
- Можно и лучше сделать, - фыркнула мама, когда я подписала рисунок и убрала его в портфель. Я ничего не ответила. Просто кивнула и пошла умываться. Ну а увидев себя в зеркале в ванной, снова разревелась. На этот раз тихо. Мне еще не раз придется плакать тихо, чтобы мама не услышала. Потому что, если живешь в Грязи, то должен быть сильным. Не важно, пацан ты, или девчонка.
Грязь – это не город, хотя я бы поспорила с этим утверждением. Грязь – это район города, в котором я живу. Не самый плохой, есть еще Речка и Окурок, куда даже днем забредать не рекомендуется. Во времена Советского Союза туда ссылали химиков, дебоширов, хулиганов и прочую шпану. В Грязи этого добра тоже хватало, но, по крайней мере, днем можно было гулять относительно спокойно. За исключением весны. В это время года Грязь словно с ума сходила. Отовсюду вылезали онанисты, наркоманы, буйнопомешанные и им подобный сброд. Однажды я шла со школы через парк и увидела, как в кустах стоит странный мужик. Он, не мигая, смотрел на меня и дрочил. Я испугалась, помчалась домой со всех ног, а когда влетела в квартиру, то увидела, что мама трясется на кровати, сидя на тощем мужике. Вместо сочувствия и помощи я получила кулаком по скуле, а потом еще три дня не могла нормально сидеть, потому что жопу неплохо так исполосовали ремнем, когда мужик ушел и мама сорвала свою злость на мне.
Со временем я привыкла к странным обитателям Грязи. Извращенцы в парках больше не пугали, местные наркоманы обходили стороной, стоило схватить с земли камень и злобно на них рявкнуть. Конечно, были и исключения, но в целом Грязь не самое плохое место для жизни, если смотреть на другие районы.
Мы жили в неплохом месте, как мне казалось. Рядом с домом был парк, а через сто метров от него небольшой пруд, в котором когда-то водились утки. Уток в начале девяностых сожрали бомжи. Мы с Катькой, моей подружкой, жившей по соседству, видели, как они ловят пернатых, потом ловким движением сворачивают им шею и суют в мешок.
- Хочешь жить – умей вертеться, - философски ответила тогда Катька. У неё всегда была наготове какая-нибудь умная мысль, чем Катька постоянно пользовалась. Такая мелочь, как утки, её не волновали, что она успешно доказала, вернувшись к игре в «классики».
Я любила гулять по нашему парку, любила сидеть под покосившейся ивой на берегу пруда. Не смущал меня даже каркающий мужик, бегающий голым на другом берегу. На районе и не такое бывает, да и пруда куда спокойнее, чем дома.
Папа получил квартиру, как только переехал из Сибири на юг. Он знать не знал, во что превратится красивый район, поэтому, как и все остальные счастливчики, просто радовался. Хрущевка по адресу: улица Ленинцев, дом восемнадцать, была копией других хрущевок, но выгодно выделялась тем, что окна одной стороны дома выходили на парк и на далекий пруд. Папе достался один из лучших вариантов. Угловая двушка, где кухня и гостиная с балконом выходят в парк, а комната во двор. Ну а когда я родилась, то комната, ожидаемо, стала моей. Правда, ненадолго.
Меня назвали Настей, в честь отцовской мамы, которую я никогда не видела. Об отце у меня осталось только одно воспоминание. Он берет меня на руки, подкидывает вверх и заразительно смеется. От него пахнет сигаретами, железом и чем-то сладким. Приятный запах. Я помню его до сих пор.
От отца мне достались глаза – большие и голубые, а также нос и губы. Мама частенько упоминала это, когда была не в настроении. Когда я была маленькой, то её слова меня расстраивали, а потом стало плевать. Как и на многое другое.
- Сучьи глаза, - ворчала она, смотря на меня сверху вниз. Я молчала, потому что знала – скажу слово и последует удар. Иногда молчать было легко, а порой невыносимо. Слезы застилали глаза, но слезы лучше боли. Да, рука у мамы была тяжелой. – Нос жидовский. Моего ничего нет…
Поначалу меня это оскорбляло, а потом я стала этому радоваться. Больше всего на свете я боялась стать похожей на мать. Как внешне, так и внутренне.
- Да, Настюх, мамка у тебя та еще гнида, - качала головой Катька, если попадала на концерты, которые устраивала мама, а их она устраивала постоянно. Я, конечно, вскидывалась, оскорблялась, но Катька махала рукой, ехидно улыбалась и добавляла. – Скоро в подвал тебя посадит. На цепь, как псину безродную.
- Ничего не посадит, - тихо отвечала я, однако в душе такой уверенности не было. Кто знает, что придет маме в голову в следующий раз.
Катька Сухова – моя лучшая подруга. И единственная. Мы жили в одном доме, только я на четвертом этаже, а Катька на втором. Это не помешало нам протянуть нитку, по которой мы обменивались записками, когда родители ложились спать.
С Катькой я познакомилась в семь лет, когда ко мне на улице пристал странный мужик. Он постоянно щурился, тер нос и предлагал мне конфету, если я ему кое-что покажу в подъезде. Лицо у него было серым, словно всю кровь откачали, а губы – мокрые и мерзкие, паскудно улыбались. Тогда я была наивной и верила людям, поэтому с радостью согласилась, не испугавшись откровенно ублюдской рожи. Мама меня конфетами не баловала, а тут дядька предлагал целую горсть долгоиграек. Настоящее богатство для девчонки моего возраста.
Понятно, что конфет я не получила. Дядька зажал меня в углу, у спуска в подвал, а потом расстегнул штаны. Хорошо хоть трусы спустить не успел. А все из-за соседской девчонки, которая в этот момент спускалась по лестнице с пакетом черешни. Она на миг замерла, перехватила мой испуганный взгляд, а затем нахмурила брови. Не испугалась, не заорала, не заплакала. Просто нахмурилась и сжала кулачки.
- Мой папка тебе пизды ща даст, - дерзко сказала она, без страха смотря на мужика. – Вчера он одного такого поймал, а потом палкой ноги сломал.
- Что? – переспросил мужик, ничего не понимая. Я боялась лишний раз двинуться, поэтому с мольбой уставилась на девчонку. Та сделала шаг в нашу сторону и изогнула бровь.
- Я ща заору, и он выскочит. Вон из-за той двери. Выскочит и отпиздит тебя до кровавых ссак, - девчонка указала пальцем на обитую дерматином дверь. Я знала, что она врет. Там жил не её отец, а полупарализованная бабка, которую я жутко боялась. Бабка частенько стояла в дверном проеме, когда я возвращалась с улицы и, страшно завывая, пыталась что-то сказать. Мама говорила, что она когда-то была учительницей. Хотя, если бы она выскочила, дядька точно бы пересрался.
- Я… это… - мужик судорожно застегнул штаны на пуговицу и попятился к выходу из подъезда. Девчонка гадко усмехнулась, а потом набрала в грудь воздуха, словно и правда собралась орать. Мужик побледнел и, выбив плечом дверь, выскочил на улицу.
- Ссыкло, - буркнула девчонка и подошла ко мне. – Пойдем на улицу?
- Пойдем, - кивнула я, а потом виновато посмотрела под ноги. На полу расплылась лужа. – Я описалась.
- Высохнешь. Меня Катя зовут. А тебя?
- Настя.
- Ты же с четвертого, да? – спросила она. Я кивнула. – Понятно. Черешню будешь?
Худенькая, смуглая, белобрысая, с длинным носом и маленькими черными глазками, Катька тем не менее излучала такую силу, какой у меня никогда не было. Порой мне казалось, что это не я её встретила, а Катька сама решила появиться в моей жизни. Но я была не против. Дети нашего двора меня избегали. Из-за моей мамы. Та могла выйти на улицу, позвать меня, а потом на глазах у всех наорать, обозвать блядью и шалавой, и уйти домой, как ни в чем не бывало. Только Катька, впервые столкнувшись с моей матерью, смерила её внимательным взглядом, поджала тонкие губы и покачала головой. Она думала я не услышу, что она скажет, но я услышала. Короткое и грубое слово, которое я произнести никогда бы не решилась. «Сука».
Вместе с Катькой в моей жизни появились новые краски. Назвать Катьку неугомонной мало. Это был кролик из рекламы батареек, только вместо батареек у неё был портативный ядерный реактор. В восемь лет она избила девчонку из соседнего двора, когда та, проходя мимо, попыталась отобрать резиновый мяч. К Катьке тогда участковый приходил, да только не особо-то и помогло. В обиду себя Катька никому не давала. Мне порой казалось, что она ничего не боится. Ни наркоманов, ни извращенцев, ни наших старшаков, которые пытались на неё залупнуться. К тому же Катька никогда не мыслила, как ребенок. Она говорила по-взрослому, думала по-взрослому, вот только любила иногда подурачиться.
Именно Катька в восьмом классе посоветовала мне записывать свои переживания в дневник, а когда я попыталась отказаться, стукнула кулаком в плечо. Кулаки у нее были маленькие, жесткие и до одури болючие.
- Пиши, Настька, - сказала она мне как-то раз, когда мы сидели у пруда после школы. Катька курила, а я задумчиво смотрела на зеленоватую, пахнущую болотом воду. – Пиши о всей хуйне, что у тебя в жизни творится.
- Зачем? – попыталась отмахнуться я, бросая камушек в пруд, но Катька так просто не сдавалась.
- Блядь, Насть, - устало вздохнула она. – Серьезно? Зачем? Ты себя давно в зеркало видела? У тебя ж круги под глазами, как у нарика. Синяки на руках. Ты, как тень, по школе ходишь, а после школы домой особо и не спешишь. Чо ты думаешь, я не знаю?
- Так заметно? – с тоской спросил я. Катька, затянувшись сигаретой, кивнула.
- Я хоть и давно у тебя дома не была, но что-то подсказывает, там все еще хуже стало. Отвечаю, если б твоя мамка меня не выгнала, я бы ей втащила.
- Ты Матвея ударила, - робко улыбнулась я, вспомнив, за что мама запретила Катьке появляться у нас дома.
- Ой, блядь. Ударила, - фыркнула она. – Этот гондон меня за сиську ущипнул, еще и ржать начал. Да и не ударила, а леща прописала. От леща никто не сдыхал еще. Тебя, либо, сильнее лупят.
Я промолчала, потому что Катька была права. Она прищурилась и посмотрела вдаль. На другом берегу пруда скандалили незнакомые нам алкаши. Один свалился в воду, заставив подругу сухо рассмеяться.
- Ты не думай, Насть, что я дура. Я все вижу и слышу, - тихо сказала Катька. – Бабки на лавке вашей семейке кости моют будь здоров. Мне-то со второго этажа все слышно. Еще и пидор этот мелкий, Мотя ваш. Поднимаюсь вчера домой, а он в ящики почтовые ссыт. Меня увидел и писькой вертеть начал. Ему сколько лет? Или он просто ебанашка?
- Наверное, - кисло улыбнулась я. – Только что мне твой дневник даст? Думаешь, от меня так просто отстанут?
- Не, - поморщилась Катька. – Но полегчает точно. Когда все говно на бумагу изливаешь, сразу на душе хорошеет. Помнишь, меня Сидорчук в том году попытался бросить? К Локтевой клеиться решил.
- Ага.
- Тяжко мне было. Ну я по наводке мамкиной подруги и начала дневник вести.
- Помогло? – спросила я. Катька чуть подумала и кивнула.
- Помогло. Но потом я Лёшке все равно пизды дала после школы. Ишь, блядь, удумал бросать меня. Вот тогда полегчало основательно. Но это я. У тебя другая ситуация.
- Если мама найдет дневник… - я не договорила и, побледнев, отвернулась. Катька все поняла, вздохнула и, сев на корточки, обняла меня.
- Родная, - прошептала она. – Чем я тебе помочь-то могу? Ну, хочешь мамке твоей бревном по башке дам, когда она вечерком с магазина возвращаться будет?
- Нет, - рассмеялась я. Катька всегда могла поднять настроение. Грубыми шутками или простой нежностью, которой мне так не хватало.
- Нычку сделай, - хмыкнула она, закуривая еще одну сигарету. – Где дневник никто не найдет. Так и тебе спокойнее будет, и мамке твоей. И пиши, пиши, пиши. Может, потом в суд на них подашь. За это… как его… плохое отношение.
- Ты же знаешь, что не подам, - пожала я плечами. Катька снова кивнула.
- Ага. Знаю. Слишком уж сильно тебя поломали, родная. Вот и говорю – пиши. Пока не доломали окончательно.
- Попробую, - вздохнула я и, поднявшись с корня дерева, торчащего из земли, отряхнула джинсы. – Кать?
- Чего?
- Спасибо, - Катька скривила губы, потом обняла меня и легонько похлопала по спине. А я еле сдерживалась, чтобы не зареветь. Не получилось. Катька лишь кашлянула и обняла покрепче. Подруга, ближе которой у меня никого нет.
Вечером мама меня отпиздила. Не ударила. Не избила. Отпиздила. Как собаку, которая своровала кусок мяса. А виной всему порванные колготки.
Я сидела в своей комнате, читала «Ревизора» Гоголя, заданного по литературе, и не догадывалась, что тихий вечер обернется кошмаром. Два дня назад в школе была дискотека, куда я с трудом отпросилась и то, только на три часа. Мама запретила мне надевать юбку и колготки, обозвала «шалавой» и швырнула в меня джинсы. Я их ненавидела всей душой, потому что в джинсах приходилось ходить всюду. Школа, дни рождения родственников, магазин. И все время в одних и тех же джинсах. Катька уболтала меня спрятать в рюкзак юбку и колготки, чтобы переодеться в туалете, а я согласилась. Как оказалось, зря.
- Настя, блядь! Это что такое? – крик мамы заставил желудок болезненно сжаться, а сердце пустилось в галоп. Как и всегда, стоило ей повысить тон хоть немного. За дверью послышались её шаги и гаденький смешок Матвея, который от нее не отставал, если дело доходило до того, чтобы устроить мне взбучку.
- Мам… - я не договорила, потому что дверь распахнулась от сильного удара и в мою комнату влетела мама с перекошенным от ярости лицом. В руке она сжимала мои колготки и стоило увидеть их, как меня затрясло.
- Где ты порвала колготки? – тихо спросила мама, нависая надо мной. Я облизнула сухие губы и попыталась хоть что-нибудь ответить. Не получилось. Изо рта вырвалось только малопонятное сипение. – Еще раз спрашиваю. Где ты порвала колготки?
- Я не знаю… - ответила я. Мама кивнула, потом растянула колготки и показала мне небольшую дырку. Закусив губу, я вспомнила, как ударилась ногой о парту на школьной дискотеке.
- Сука! – прошептала мама и схватилась за сердце. Она часто так делала. Из-за её спины выглянул Матвей. На лице брата застыла ехидная улыбка, а глаза горели от радости. – Отец, значит, деньги тратит, покупает ей шмотки, а она вон что. Где шлялась?
- Нигде, мам. Правда, - я заплакала, но мои слезы её лишь сильнее раззадорили. Она зашипела и, схватив меня свободной рукой за волосы, потянула на себя.
- Шляешься, значит? Пиздой светишь? Шалава! – первый удар был неожиданным и неболезненным.
- Мам, не надо. Больно.
- Надо! Где ты шлялась, сука? Отвечай!
- На дискотеке была, - выдавила я из себя. Мама вздохнула, а потом принялась меня хлестать колготками. По лицу, по спине, по рукам. Не обращая внимания на стук соседей по батарее, на смех Матвея, который радостно гоготал позади нее, на мой крик. Отчаянный и жалкий.
- Шалава! Тварь! Сука! – приговаривала она после каждого удара. – Вся в папку своего. Кобелину! Гнида!
Она била сильно, широко замахиваясь, но удары колготками выходили не такими болезненными, потому что колготки были тонкими и почти невесомыми. Тогда мама стала бить ладонью и тут пришла боль. Жгучая и тяжелая. Я пыталась закрыться от ударов, вырывалась, просила перестать, но удары становились сильнее.
Когда же мама прекратила, то я еще какое-то время пролежала на кровати, свернувшись калачиком. Горели щеки, горели руки, горела спина. Я знала, что завтра выскочат синяки и придется снова идти в школу в водолазке с высоким горлом, чтобы их скрыть. Все это было уже не раз.
- Никаких тебе новых вещей, сука, - шумно дыша, сказала мама, швыряя в меня колготки. – Будешь в этих ходить. Хочешь штопай, хочешь выкинь. Но новых ты не получишь. Ишь, удумала. Дискотеки, сиськи-письки. Учиться надо, а не пиздой своей светить. Вон у Шиковых дочка… той еще блядью оказалась. Десятый класс, а дитя в пузе принесла. Какой теперь институт.
Я молчала, надеясь, что она успокоится и уйдет.
- Уроки сделала? – жестко спросила она. Я коротко кивнула, но маму мой ответ не удовлетворил. – Бегом в ванную. Умойся и назад. Проверю, что ты там сделала. Послали же мне шалаву, прости Господи.
- Хорошо, - тихо ответила я и, скользнув ужом, бросилась в туалет. Матвей помчался было за мной, но я успела закрыть дверь перед его носом и, упершись ногой в косяк, заплакала.
Спать я легла далеко за полночь. Мама не успокоилась, пока не проверила всю домашку. Дважды отвесила мне подзатыльник, заметив помарки в тетради по физике. И в качестве наказания заставила учить стихотворение. Правда, когда я его выучила и подошла к ней, то последовало стандартное:
- Выучила?
- Да, мам.
- Спать иди.
Я никогда не рисковала. Если она говорила учить стихотворение или отрывок из текста, то я старательно учила. Иногда могла учить всю ночь, а утром получала все тот же ответ. И пусть она никогда это не проверяла, я почему-то знала, что стоит мне раз схитрить и не выучить, как она обязательно проверит. И тогда снова боль, слезы и беззвучный крик в подушку, которого никто не услышит.
В школе я Катьке и словом не обмолвилась о колготках и ночной проверке домашки. Но что-то мне подсказывало, что Катька знает. Она молчала, а когда смотрела на меня, то всегда закусывала нижнюю губу, словно раздумывая – лезть или не лезть. Лишь взглядом скользнула по водолазке и, стащив тетрадь по физике, принялась скатывать домашку.
- Как ты здесь хоть что-то понимаешь? – фыркнула она, возвращая тетрадь. – Все эти формулы, цифры… Еще и Шептун так говорит, что хуй поймешь, что он вообще сказать пытается.
- У меня выбора нет. Я должна понимать, - тихо ответила я, убирая тетрадь в сторону. Катька кивнула и, посмотрев на Шептуна, нашего учителя физики, помотала головой.
- Херово, что выбора нет. Выбор он у каждого должен быть. Особенно у тебя, родная.
- Соловей! Сухова! Закончили разговоры, - перебил её учитель. Катька льстиво улыбнулась, но, когда Шептун отвернулся, показала ему средний палец, вызвав смешки у соседних парт.
На большой перемене мы с Катькой пошли на улицу. Катька, чтобы покурить, а я, чтобы просто подышать свежим воздухом. Правда, завернув за угол, мы столкнулись со старшаками из нашего класса – Кислым, Лимоном и Митяем.
Они, не обращая на нас внимания, прессовали школьного изгоя – Стасика Белоусова. Стасик – тихий и неконфликтный – частенько становился их жертвой, да и параллельные классы тоже порой подключались.
- Ты, таракан ебучий, - грубо рявкнул Митяй, хватая Белоусова за грудки. Катька говорила, что Стас и правда похож на таракана – рыжий, тощий, с длинными руками и ногами. Я же видела всего лишь забитого мальчишку, в глазах которого плескался ужас. – Хули ты мне калькулятор не дал? Если я парашу словлю, я тебя отхуярю, отвечаю.
- Батарейка села, - тихо попытался оправдаться Стасик, но старшаки его не слышали. Вернее, не захотели услышать. – Правда села.
- Пиздит, - заявил Кислый, двинув Стасу в плечо кулаком. – Я видел, как он щелкал по кнопкам.
- Я правду говорю, - голос у Белоусова дрожал, а я, на миг остановившись, вдруг увидела в нем себя. От внимания Катьки это тоже не укрылось. Она вздохнула и, подойдя к Митяю, положила тому руку на плечо.
- Чо доебались до него?
- Тебе не похуй, Сухова? – не оборачиваясь, спросил Митяй. Крупный, короткостриженый, с прокуренным голосом, он пугал меня. Грубостью, силой и злобой, которая бурлила в нём.
- Не похуй, раз спросила, - в голосе Катьки прорезался металл и Митяй, ехидно улыбнувшись, отпустил Белоусова, после чего повернулся к нам. Он возвышался над Катькой, как настоящий великан, но её это не пугало. Её вообще ничего не пугало.
- Калькулятор, сука, зажал, - рассмеялся Митяй. Кислый и Лимон синхронно кивнули, подтверждая слова вожака. Но Катька хмыкнула и повернулась к Стасу.
- Дай, - тот понял все без лишних слов и, покопавшись в пакете, вытащил оттуда старенький калькулятор. Катька нажала пару кнопок, поджала губы и с вызовом посмотрела на Митяя. – Ну? Не пашет он.
- Блядь, Сухова, - дернул плечами Митяй. Он, как и многие, почему-то тушевался перед Катькой, а я откровенно завидовала её храбрости и наглости. – Тебе реально объяснять надо?
- Отвали от него, Мить. Ну, правда. Заебали пацана, - тихо бросила Катька. Митяй вздохнул, посмотрел ей в глаза и махнул рукой. Затем повернулся к белому, как мел, Белоусову и сказал:
- Чеши, баклан. Бабам за тебя заступаться приходится.
Стас кивнул и, схватив дрожащей рукой калькулятор, вприпрыжку помчался ко входу в школу. Митяй правда быстро потерял к нему интерес и снова повернулся к Катьке.
- Чо, Сухова. Может погуляем как-нибудь?
- Может и погуляем, - задумчиво ответила та и взяла меня за руку. – Пойдем.
Тогда я еще не знала, что Митяй к десятому классу превратится в настоящего урода, а бедному Белоусову придется прятаться от него по всей школе. Не знала и Катька, но, как и всегда, быстро свела все воедино. И Стаса, и мой испуганный вид, и черную водолазку.
- Чо случилось? – коротко спросила она, когда мы зашли в укромный уголок за школой, где можно было курить без риска запалиться.
- Ты о чем?
- Насть. Я серьезно. Чо случилось? – вздохнула Катька, закуривая сигарету. Чуть подумав, я осторожно оголила предплечье и показала ей внушительный синяк. Катька в ответ присвистнула, выпустила дым в небо и покачала головой. – Пиздец.
- Ага, - согласилась я.
- А я думаю, чего тебя так повело при виде Белоусова. За что?
- Колготки порвала.
- Ты или она?
- Я. На дискотеке, - устало ответила я.
- Сука, - буркнула Катька. – Из-за колготок так отхуярить… Насть, это нездоровая хуйня. Ты же понимаешь?
- Да, - робко улыбнулась я, но Катьку это неожиданно выбесило.
- Ну и хули ты смеешься? – рявкнула она, а потом выругалась, заметив, как я вздрогнула. – Блин. Прости, родная... Слушай, может в ментовку заяву написать?
- Участковый приходил уже, - отмахнулась я. – Соседи вызывали. Да я сама виновата, Кать. Не уследила, колготки порвала, отчим деньги потратил…
- Насть! - раздраженно перебила меня Катька. – Ты себя слышишь? Это колготки три копейки стоят. Хули тут такую ценность разводить, будто ты трусы золотые порвала? Нахера ты оправдываешь эту суку?
- Это моя семья, - пожала я плечами и, выдержав тяжелый взгляд подруги, добавила. – Все равно ничего не поделать уже. Надо просто меньше косячить.
- В жопу тебя! Я сама ментов вызову тогда. Настя, это не дело. Тебя пиздят, как сидорову козу, за такую мелочь, что аж смех и слезы, - воскликнула Катька. Я снова покачала головой, и подруга выругалась.
- Не надо никого вызывать, - я поежилась, сглотнула тягучую слюну и с мольбой посмотрела на Катьку. – Что, если… что, если, она узнает, кто вызвал. Ты представляешь, что со мной будет?
- Догадываюсь, - кивнула Катька. Она затушила сигарету об стену и, повернувшись ко мне, вздохнула. – Обещай мне одно. Нет, две вещи.
- Какие?
- Если у тебя появится шанс свалить, то ты свалишь. И еще. Если эта тварь снова тебя изобьет, ты мне скажешь об этом, идет? – спросила она и, поджав губы, уставилась на меня в ожидании ответа. – Обещай, Насть. Обещай!
- Хорошо, - ответила я. – Обещаю.
- Ты ж моя хорошая, - проворчала Катька и, обняв меня, погладила по голове. Она не знала, что я совру ей. Совру обязательно. Потому что до одури боюсь маму.
Продолжение в комментариях.
Автор, вы молодец, что затронули эту тему. Может быть, этот пост поможет кому то принять самое главное решение в жизни- уйти от тирана.
12 августа будет ровно 12 лет, как я сама прошла через этот ад.
После второго раза как меня ударил мой уже бывший муж, я приняла решение- бежать и не возвращаться .
Ребёнка под мышку. Носки, трусы, майки в пакет и бегом. Первую неделю была тишина, мне не звонили, не писали, не тревожили. На второй неделе был один звонок с вопросом собираюсь ли я домой. А потом снова тишина на две недели.
А дальше, дальше пошла в прямом смысле атака. Он искал меня у родителей, подруг, на даче, даже съездил к дедушке в деревню. Моя главная ошибка, что я никому не говорила, что он с первых дней мой беременности начал унижать меня, а потом и ударил. Вот тут дам совет- как бы не было стыдно, говорите своим близким о том, что с вами делают. Говорите, не молчите. Первый раз он ударил меня в глаз в тот день, когда мне позвонила мама и сказала, что моя любимая бабушка умерла. Его выбесило, что я ною хожу. На похоронах сказала, что упала в обморок и ударилась лицом о детскую кроватку. И мне поверили, так как знали как я любила бабулю, а мой бывший для всех был ангелом, на него и подумать такое не могли. Когда он начал активно меня искать, моё окружение было на его стороне. Для всех я стала сумасшедшей бабой с поехавшей крышей после родов. И только коллега, у которой я жила в тот момент и которая видела какая "красивая " я приехала после второго рукоприкладства, поддерживала и помогала.
Так я прожила пол года скрываясь от него и регулярно получая угрозы, что он найдёт и убьёт меня. Потом я решилась подать на развод. Подала заявление, стала ждать суда.
12 августа 2010 года я вышла из квартиры с ребёнком на прогулку, повернулась к двери чтобы закрыть её и тут же получила удар ногой в спину. Пролетела по коридору ещё не понимая, что происходит. Попыталась встать- удар в живот, пинок по почкам. Он бил меня головой о стены и пол, пинал, таскал по квартире за волосы. А потом вытащил на балкон и перевесил через перила, держа за ногу и шею, и спросил- Ты всё ещё хочешь со мной развестись? Я сказала, что нет. Он затащил обратно в квартиру, посадил меня на пол , сел на диван и начал выкручивать мне шею. Помню, что тогда я мысленно молила бога, чтобы он не тронул ребёнка. Дальше я отключилась. Пришла в себя от звука телефона, открыла глаза, телефон лежал на полу, недалеко от меня, бывший схватил меня за волосы и заорал, чтобы даже не думала. А я поняла, что это мой единственный шанс. Рванулась к телефону что было сил, нажала кнопку ответа и закричала ОН МЕНЯ УБИВАЕТ, Я ДОМА, ПОМОГИТЕ. На моё счастье это была та самая коллега, она знала где я живу и на что он способен. Но самое главное, что её муж работал следователем, она тут же позвонила ему и он направил наряд. Сколько времени прошло с того момента, как я ответила и до приезда полиции, я не знаю. Вика сказала 7-8 минут, но для меня это была вечность.
Побои сняла, заявление написала. Фиксировать нужно всё. И правильно автор говорит, помимо судмедэкспертизы идите в травму. Мне никто не дал этот ценный совет. Если бы я тогда это знала, может его бы и посадили.
У меня ,скорее всего, был шок, так как первые три дня болело всё одинаково, ощущение, что проехал трактор по всему телу. А на четвёртый я не смогла повернуть головой и сделать глубокий вздох. В травму обратилась, но это не приобщили к делу, так как не факт, что за это время я ещё где нибудь не опиз...сь. Три месяца проходила в специальном ошейнике и тугой повязке на рёбра.
На суде мой б/у муж говорил, что я гулящая, ушла от него и он решил меня повоспитывать и видимо чуть переборщил( мои 46кг против его 120кг). Он старался ради семьи, ради светлого будущего. Даже слезу пустил. Приговор- административка и 8000 штраф. Когда вышли из здания, он сказал, что всё равно меня убьёт, но в этот раз будет умнее -вывезет в лес.
Было страшно ходить по улице, я просыпалась ещё 4 года с криками в ночи. Почти 5 лет лечилась от панических атак, до сих пор мучаюсь с шеей. Но ни разу, ни на одну секунду не пожалела, что решилась уйти. Рано или поздно он бы убил меня или сделал инвалидом.
Я никогда и никому не пожелаю испытать даже толики того, что пришлось пережить мне. Милые женщины, если вас унижают, если вас бьют- бегите и не сдавайтесь. Не терпите, просите помощи.
После таких отношений нужно время, чтобы снова научиться жить. Поверьте мне, всё забудется, боль и обида утихнет. И вы увидите как жизнь прекрасна и что есть человек, который сможет вас полюбить по настоящему.
Пост хороший, посыл правильный. Вспомнилось, ещё со скорой.
Вызов, травма. Девушку сожитель ударил. По голове, по торсу, на руке рваная рана. Убеждаю мадам ехать в травму, минут 30 объясняла что ей не безопасно оставаться дома и необходимо обратиться в полицию. Согласилась ехать. Доехали до травмпункта, у нее на крыльце начинается истерика, что он хороший, просто выпил, ничего не надо, пойдет домой. Разумных доводов она в упор не слышала. Ушла без обращения в травмпункт. Это законное право, никто не может её насильно заставить идти к врачу.
Через 2 часа бригада реанимации её увезла с многочисленными колотыми ранами. Ударил несколько раз в живот вилкой. Мораль? Ударил, оскорбил один раз - сделает это снова. Берегите своё здоровье.
Я хочу написать для тех женщин которые этому подвергаются. Которые читают втихаря и удаляют в истории поиска. А ещё для тех, кто ищет пруфов как через 2 недели после побоев быть на суде с обидчиком (кои были в моем прошлом посте).
Я также читала инфу в интернете, но там скажем всё усложнённо, расскажу на простом языке. Говорить пока не готова про эмоциональную составляющую, сама ещё работаю над этим, тут советов никаких не дам, сама на терапии.
Бьёт без синяков, оскорбляет. Всё, что дома - забудь. Свидетелей нет, дети не в счёт (ну да, с 10 лет можно, но мало какая мать потащит своего ребёнка на показания в таком возрасте, тут итак психика сломана). У меня было 4 вызова полиции, когда уже ситуация начала выходить из-под контроля. Если нет следов побоев вызывать бессмысленно вообще. Ну, как бы ты там его может усмиришь на какое-то время, но потом будешь слушать какая ты тварь, что вызвала полицию на собственного мужа.
Даже если ты и вызвала, а ты вызовешь, потому что ты не оцениваешь в страхе свои телесные повреждения, то будь готова к тому, что полиция будет говорить не только с ним жёстко, но и с тобой. Он всегда будет стоять белой цыпой, из центнерного мужика превратится в мышь и будет стоять говорить, что вообще тебя не трогал. Тебе скажут, что закон таков, что если он муж, пока он вас бьёт - ему ничего не будет. А могут сказать - вот как убьют, тогда звони. Могут почитать нотации обоим, что тебе надо уходить, пока не отрубили руки, а его пожурить. Всегда, когда вы понимаете, что на вас нет следов побоев - считайте вы проиграли. Всегда вам будет отказано в возбуждении дела. Я это прошла 4 раза.
Сейчас отступлю, это не значит, что нужно ждать побоев. Уходить, разрывать нужно сразу, кто ушёл сразу - не жертвы домашнего насилия (морального и физического), эта инфа именно для тех, кто в скобках.
Дальше. Случилось так, что вас муж побил и у вас кровь, синяки, припухлости, ну, в-общем, всяко, что вы видите, что есть реально, что зафиксировать, то сразу вызывайте полицию. У меня не было возможности вызвать самой, в голове от страха начинаешь просто продумывать как призывать на помощь. Не суть. Когда приезжает наряд, сразу говорите, что нанесены телесные повреждения, буду писать заявление и снимать побои. В квартире вас вообще допрашивать не будут, сразу повезут в отдел, посадив между вами дядьку с автоматом (так было у меня))). Там каждого допросит дознаватель, каждый даст свои показания (не важно что он напишет), вам дадут направление на суд.мед.экспертизу (ещё раз повторяю когда именно вы их наглядно сами видите). Опускаем моменты удары предметами, переломы и пр., там, как правило, всё идёт по-другому сценарию, либо труп, либо муж вызвал скорую, это всё другая статья и не дай Бог ни одной женщине дойти такого.
Так вот, снимите побои в первые сутки!!! Дальше у вас и отёк может спасть и рана зарубцеваться, всё ДЛЯ ВАС будет сложнее. Мне дали направление в 3 часа ночи, я поехала снимать в 9 утра, то есть сразу. Если есть боль от удара, ну, например, он вас толкнул или в ходе избиения вы ударились спиной об угол стола - видимых нет побоев, но вам больно, вы не можете ходить, сидеть, лежать - неважно. Описываете все действия у суд.мед. Будьте готовы, что нужно говорить все, вплоть до того, какой рукой бил, тыльной стороной ладони или нет, кулаком или предметом и пр. Пиздеть не советую, говорите как есть. Суд.мед.фиксирует все видимые повреждения, жалуйтесь на боли где есть (но нет синяка, ссадины и пр.), говорите, что после них пойдёте в больницу (это важно). Всё фиксируется дословно с ваших слов. Идёте к травматологу, ещё раз говорите, что была избита жалобы там-то (травматолог сообщает в полицию снова, это будет приобщено к делу), после этого обязательно берете снимки и заключение травматолога с печатью (дальше расскажу зачем). Допустим, у вас растяжение, ушиб и прочее (я не говорю, опять же, про переломы и пр.сильные повреждения, это всё другая статья, я с этим не сталкивалась), по суд.мед.только синяки, ссадины. Если что-то тревожит в дальнейшем (например, через день), то обращаетесь к профильному врачу и опять берете заключение на руки!!!
Вскоре вам позвонит участковый и скажет, ну че вы там помирились или даём делу ход. Семейные дела в России никто не хочет вообще рассматривать! Участковый будет говорить вам - "Не, ну вы ж семья! Это вы сегодня злая, а завтра помиритесь, а я тут начну материал собирать". А ещё сложность в том, что ваш обидчик на 99.99% будет рядом в этот момент и уже на след. день после побоев будет вам вешать очередную лапшу на уши. Самый идеальный вариант уехать и заблочить везде. НО.... Я знаю, что реально у многих некуда идти. Вот просто нет. Потому что у нас нет никого, ни друзей, ни подруг, ни родителей, например. Либо элементарно денег. Начните тогда играть в игру, что, мол, ок, посмотрю как ты будешь исправляться (а он будет именно это говорить), но давай разойдемся на месяц хотя бы, пытайтесь, чтобы он сам съехал, держите его на расстоянии, спит в другой комнате, к себе не подпускайте. И, самое главное, никаких выяснений отношений. Хладнокровное "да/нет", есть сам грей, гладь футболку сам. Он будет вас просить забрать заявление, этого сделать, конечно, нельзя (так и говорите), но участковый был бы рад получить от вас показания, что вы помирились и закрыть дело. Этот период самый сложный. Вы не будете пускать его в квартиру, он будет ломиться. Он будет караулить вас у подъезда. Сидеть в машине под окном. Возможно один раз даже ему удастся попасть в квартиру, подговорив соседку, чтобы она постучала и сказала своим голосом, что это она, а дальше он с ноги выбьет дверь и войдёт. Атаку на него вообще не пускайте, он скажет - Я просто хочу побыть с тобой рядом, даже пусть и в разных комнатах. Отвечаете - Если хоть один разговор на повышенных тонах, я вызываю полицию. Он согласится. Но через час он вам скажет - Сука, если я из-за тебя сяду, я тебя убью. Вообще не реагируете, тихонько куря на балконе одна вызываете полицию за угрозу убийством (приобщат к делу). В моем первом заявлении о побоях также была угроза убийством, а это УК РФ, но без свидетелей доказать это очень сложно. Никто не будет допрашивать соседей (да и кто из соседей даст показания, что слышал угрозы), это просто семейная ссора и все. Такое у нас законодательство. После второго вызова он осадится. Будет следить за речью. В этот момент собираете справки в суд на развод (нужна справка о составе семьи). Делать это тоже вам будет очень сложно, потому что он всегда будет рядом. Хладнокровие, здравый мозг, ищите все способы, чтобы он ничего не понял.
Так вот, когда вы ответили участковому, что даёте делу ход, всячески содействуйте в том, чтобы все ускорить. Так как вы сказали в суд.мед.,что будете обращаться в больницу, они запросят все заключения у полиции. И тут вы такая на готове уже со всеми заключениями, отдаёте их участковому, это сократит вам время до суда. Если у вас будут силы, то можно двигаться в направлении посадить его по УК, а не по административке. У меня было такое желание первые три дня, я могла бы его посадить. Но я решила свои моральные силы бросить именно на то, чтобы этот человек ушёл. Началось самокопание и самоонализ, чтение литературы, то есть я вкладывалась в себя, чтобы выгнать его, морально, а не в его наказание. УК тут добиться очень сложно (если статья побои без вреда или лёгкий вред здоровью).
Постоянно спрашивайте у него когда он сьедет, давите на него этим вопросом. Без истерик, слез. Вы должна быть стена. Он поймёт, что что-то не так через время. То вы прощали его через день-два, а тут неделю на морозе. Будут речи, что ты шмара уже нашла ёбыря. Хладнокровно ему говорите опять - ну вот видишь, ты не меняешься, опять оскорбляешь. Никаких ссор!!! Ничего не выясняйте с ним. Никаких ночных бесед. Никакого траха. Ничего. Он будет думать, что вы вот-вот дадите заднюю и в душе усмехаться.
Далее вас вызовет обоих участковый, по сути будет ему жути нагонять, что может быть уголовка (хотя я уже знаю, что он идёт по административке), спросит будет ли он менять показания (в первых он напишет, что не бил - это 100%), у участкового напишет, что вину признает (для него легче будет в плане наказания тогда). Мой обидчик переписал все показания на мои, описал все удары, что совершал. И признал вину.
Далее назначили дату суда по побоям. От момента побоев до суда прошло 14 дней.
Подаете в суд на развод. В один из вечеров, когда он уже дал признательные показания, говорите ему что подали на развод. Я сказала вечером перед датой суда по побоям. Его загложет обида и он будет думать, что вы уже себе кого-то нашли, но ничего делать вам уже не будет, дабы не усугублять себе. На суд вы приедете молча. Его будет телепать. А вам будет пох. В суде говорите, что подали на развод и что далее проживать больше вместе не будете. А там дальше по желанию, что хотите, то и говорите. Не советую рыдать, это все херня. Максимум слеза. Я была хладнокровна, обозначила, что мне все равно, что с ним будет дальше, для меня этого человека не существует (судья спросит какого наказания вы хотите для него, но по этой статье только 10-15 суток, штраф от 5 до 30 тысяч или исправительные работы, от чего вам ни горячо, ни холодно). После оглашения приговора говорите ему, что он больше с вами не живёт и уезжаете домой сама. Дальше начнётся другой этап, о котором я писать пока не могу. Это атака! Да и советов дальше я дать не могу, мое моральное состояние сейчас не такое. Но я справлюсь. Я выстою и напишу через месяц как преодолеть период после суда. Я смогу! И вы сможете, все молчуньи незареганные на пикабу, я была такой же на протяжении двух лет....