26 апреля в 20.20 в город Припять прибыла Правительственная комиссия, назначенная руководством СССР, для выяснения причин аварии и решения задач по ее ликвидации. Комиссия разделилась на группы для решения поставленных задач. Среди членов Комиссии был заместитель директора Института атомной энергии им. Курчатова химик Валерий Легасов. Безусловно, грамотный специалист, он был назначен руководителем группы, задачей которой было разработать мероприятия направленные на локализацию аварии. Но он не был ядерным физиком. К сожалению, почему-то физиков-реакторщиков в тот момент в Правительственной комиссии не оказалось. Случайно ли?
При облете разрушенного энергоблока академик Легасов увидел постоянно истекающий из реактора белый дым – столб продуктов горения. Видны были и отдельные пятна свечения - очаги пожара. Валерий Легасов достоверно не мог знать, что является причиной этого свечения, но решил, что это вероятно горит графит, выделяя при этом характерный белый дым. Однако, для горения графита на воздухе необходимы чудовищные температуры от 1000 градусов по Цельсию. При этом достоверных данных о таких огромных температурах внутри реактора не было, это была лишь гипотеза академика, предположение. Скорость принятых решений была молниеносной. Решения подстегивались суетой и неразберихой, которые в свою очередь подкреплялись определенной некомпетентностью в вопросах и тонкостях физики реакторов, что в свою очередь вело к страхам и желанию перестраховаться.
Замерять температуру в реакторе стали немного позже. А для начала решили забросать из вертолетов реактор смесью сыпучих материалов. Была создана теория «фильтрующего слоя». Предполагалось, что основная часть ядерного топлива находится внутри разрушенного энергоблока. На чем основывалось это предположение сказать сложно, наверное, на желании успокоить граждан СССР и ряда западных стран. Научного экспериментального подтверждения этому, как и горению графита не было.
Логика была в следующем: одним из компонентов засыпки стал карбид бора (бор сильный поглотитель нейтронов) чтобы максимально предотвратить вероятность цепной реакции; далее полетели в реактор доломит и свинец, как стабилизаторы температуры (выделяемое топливом тепло должно было уходить на плавление материалов засыпки, расплав которых в свою очередь должен стать своеобразным экраном); академик Анатолий Александров из Москвы очень советовал сбросить еще глины, как неплохой сорбент радионуклидов; затем в шахту реактора полетели каучук, тринатрийфосфат, песок, цеолиты, мраморная крошка…
После эвакуации населения Припяти, вечером 27 апреля 1986 года первые вертолеты взяли курс на разрушенный энергоблок. 45 вылетов. 28 апреля – 90 вылетов… К началу мая количество заходов над блоком перевалило за 1000.
В течении двух недель с вертолетов было сброшено: 489 тонн каучука, 42 тонны карбида бора, 1167 тонн доломита, 1536 тонн тринатрийфосфата, 1800 тонн песка, 1890 тонн цеолита, 3532 тонны мраморной крошки, 6 720 тонн свинца. Более 17 000 тонн материалов, не считая огромного количества полимеризующей жидкости.
Валерий Легасов писал, что экипажи вертолетов с высокой точностью и эффективностью сбросили засыпку. Только вот не уточнил куда.
Ни один мешок не попал в активную зону реактора!
Пилоты и бортмеханики вертолетов безусловно работали самоотверженно, храбро, с чувством долга. Им нужно отдать честь и сказать спасибо за самопожертвование и готовность прийти на помощь своей стране. Но, к сожалению, их труд был малоэффективен и главной цели не достиг.
Вертолет пролетал над блоком на высоте около 200 метров. Над блоком не зависали из-за опасения получить большую дозу, так как находились над самым развалом. Попасть на ходу и с такой высоты в кратер реактора, диаметром 12 метров было попросту невозможно. При этом, шахта реактора была перекрыта плитой биологической защиты, ставшей в нем ребром. Оставалась щель метров в пять.
Засыпку разбросали по всей промплощадке 4 блока, по разрушенному центральному залу, на машинный зал и блок ВСРО, на площадки вентиляционной трубы, из-за чего в воздух поднималось большое количество радиоактивной пыли и были повреждены многие важные коммуникации и здания АЭС. Да и не было в этом смысла, так как шахта реактора была пуста, топлива в нем не было, а те незначительные остатки, которые остались, были рассредоточены по всем прилегающим помещениям. Большая часть топлива была выброшена наружу. Это показал более грамотный научный подход и исследования реактора, к сожалению, постфактум.
Многие высококвалифицированные специалисты, которые участвовали в ликвидации, не устают повторять, что для начала надо было не бездумно выполнять мероприятия, ориентируясь на гипотезы и предположения, а остановиться и разобраться сначала с тем, что ликвидировать, а уж после начинать работы. Но это было не в привычках нашего менталитета.
В стране отсутствовала научная экспериментальная и исследовательская база процессов протекания масштабных аварии на атомных станциях. Мы не верили в такие аварии и не готовились к ним. Но, когда она случилась, готовы были рвать тельняшки на груди и бросаться в бой, очень часто бездумно.
Шахта реактора пуста. И это очевидный подтвержденный факт. Сверхвысоких температур внутри блока не было, о чем свидетельствует уцелевшее не оплавленное оборудование блока и сохранившаяся краска на стенах.
Константин Чечеров – физик-ядерщик, специалист по ядерному топливу, старший научный сотрудник Института атомной энергии им. Курчатова однажды сказал, что большинство мероприятий выполненных на площадке 4 блока в 1986 году было неэффективным, нецелесообразным и вредным для здоровья людей. Но высокопоставленные чиновники и ученые, которые в свое время подписались под идеологией «горения графита», «проплавления раскаленным кристаллом топлива фундамента АЭС», «повторного ядерного взрыва», «90 % топлива внутри реактора» , распорядившиеся выполнять ненужные и вредные для здоровья людей работы, продолжали и продолжают до своей смерти «тянуть» свои слова. Иначе и не может быть.