«Кранк-кранк!». Меня снова разбудило мерное поскрипывание старой черепицы. Значит, сегодня ветрено, и мама не отпустит гулять без тёплого шерстяного шарфа. Из груди вырвался тяжелый вздох. Ну не люблю я его, он кусачий и мешает бегать! Кроме того, я всё равно не чувствую холода, так что могу обойтись и без шарфа.
Откинув ватное одеяло, слегка тяжелое от царившей в доме сырости, я спустила ноги на пол и огляделась. В нашем доме всё было точно таким же, каким бывает каждое утро. Тихим и спокойным, как порой говорит папа, у-ми-ро-тво-рён-ным. Но для меня это слово еще слишком сложное...
Старый очаг (в нашем доме абсолютно всё – старое) не был заполнен пляшущим огнём, и во чреве его было пусто и черно от золы. На столе стояли пустые тарелки, покрытые льняной тканью – это чтобы на чистую посуду не садились насекомые. Хотя мошек сейчас осталось не так уж и много – всё-таки на дворе октябрь. Я прислушалась и поняла, что старые ходики, висящие на стене, не тикают. Там когда-то жила кукушка, а потом она улетела. Это было давно, я тогда была еще совсем маленькой. Мама говорит, что кукушка улетела потому, что я себя плохо вела. Не знаю, правда это или нет. Спрыгнув с кровати, я прошлёпала босыми ногами по полу прямо к ходикам, подставила стул, чтобы добраться до них, и попробовала завести. Бесполезно. Наверное, что-то внутри сломалось. Скажу папе, когда он вернётся – он обязательно починит.
Наверное, родители ушли в лес еще засветло. Мой папа – лесник, он заботится о деревьях, травах и живущих в лесу зверях. Наш дом стоит на опушке, и на самом деле это не просто дом, а сторожка лесника. Иногда папа говорит, что на самом деле у него два ребёнка – я и лес. А мама во всём ему помогает. Когда я вырасту, я тоже буду ходить с ними в лес, а пока я еще слишком мала для этого.
Зато у меня есть другие обязанности. Например, пока нет родителей, присматривать и ухаживать за нашим старым домом. Папа рассказывал, что нашему дому столько же лет, сколько могло бы быть моему прапрадедушке – это он его построил. Я стараюсь заботиться о доме так же, как заботилась бы о прадедушке, если бы он жил вместе с нами.
Первым делом я проверила посуду под льняными полотенцами – чистая. Значит, буду мыть окна, вон они какие грязные, снизу доверху затянуты паутиной. Я подошла к окну и пальчиком тронула белую липкую ниточку. Натянутая как струна, она затрепыхалась и оборвалась. Сначала я испугалась, а потом присмотрелась и поняла, что ни одного паука на окне нет. Наверное, они уже ушли зимовать. Завернулись где-нибудь в свои паутинные коконы и спят-почивают... Я люблю паучков – они такие чудные.
Воды в кадке не было – значит, надо сбегать, набрать в ручье. Схватив кадку за железную ручку, я распахнула дверь и выскочила на крыльцо. Только тут сообразила, что на мне лишь моя старенькая детская сорочка для сна, вся латанная-перелатанная, а на ногах так и вовсе ничего нет. А ну и что же! Мама всё равно не видит, наругаться на меня некому. А я... Я уже говорила, что не чувствую холода?
Под ногами пёстрым ковром стелились зеленый мох и разноцветная опавшая листва. Я подняла голову и посмотрела на небо. Затянутое тонкой пеленой молочно-белых туч, оно было похоже на мутное стёклышко. Где-то за пеленой пряталось едва тлеющее осеннее солнышко, но его совсем не было видно.
Когда я набирала в кадку воды, рядом со мной приземлился ворон. Большой, чёрный, он важно сказал «Кар!» и начал пить из ручья. Я заворожено глядела на него, борясь с желанием вытянуть руку и провести по его блестящим, будто маслянистым, гладким пёрышкам. Наконец он напился и улетел. А я, обхватив тяжёлую кадку двумя руками, вернулась домой.
Что ж, пора браться за работу... Вот вернутся мама и папа, спросят, чем я занималась в их отсутствие, а я молча покажу на чистые окна, и сразу станет ясно, какая я взрослая. Может, тогда папа и меня возьмет с собой в лес.
Правда, спустя несколько часов стало понятно, что в лес меня возьмут еще нескоро. Старые окна отмывались плохо, зато хорошо грязнилась я. Каким-то образом вся паутина с них перешла на мою почерневшую от грязи сорочку (которую я, кстати, умудрилась порвать в нескольких местах о торчащие гвозди), и теперь я стала похожа на маленького паучонка, готовящегося завернуться в кокон и уснуть на зиму. Бесполезное дело! Лучше подмету полы, может, толку будет больше...
Старая растрёпанная метла обнаружилась за печкой. Если поставить её рядом со мной, она оказывалась больше меня примерно в полтора раза. Ну как тут удержаться и не поиграть? Конечно, я немедля оседлала её и принялась скакать по сторожке как самая что ни на есть заправская ведьма. Старый пол натужно заскрипел под моими прыжками – прапрадедушкиному дому явно пришлись не по нраву ведьминские пляски, но куда там! Остановилась я только тогда, когда засадила в ногу занозу из шероховатого древка метлы. Ух и больно было! Со слезами на глазах, закусив губу, выковыривала я её из-под кожи битых полчаса. Так тебе и надо, непослушная праправнучка, будешь знать, как тревожить старый дом своими свистоплясками...
Хлюпая носом, я взяла метлу как положено и принялась подметать. И только сейчас увидела, что весь пол покрыт тонким слоем золы. Наверное, нанесло из очага ветром, когда я выскочила за водой да оставила дверь настежь распахнутой. Я махала метлой налево и направо, но всё бесполезно – зола только размазывалась по полу, делая его чёрным, словно ночное зимнее небо без единой звезды. Я выронила метлу, огляделась кругом и расплакалась. Что же теперь скажет мама? Как посмотрит расстроенный папа? Скажут – никакого леса тебе, маленькая негодница, погляди, что натворила!
Слёзы капали и капали, расплывались мокрыми серыми пятнами на грязном платьишке, делая его еще грязнее. Не помню, сколько я плакала. Наверное, до тех пор, пока в животе не заурчало, и я не почувствовала, что голодна. Пришлось перестать плакать и вытереть слёзы со щёк чёрной от золы ладошкой. Как хочется кушать... А ведь давно уже прошло и время завтрака, и обеда. А мамы с папой всё нет и нет...
Я подошла к столу, откинула льняное полотенчико и уставилась на пустые тарелки. Со вздохом опустила его обратно. Надо чего-нибудь покушать, а то в животе уже будто варёная жаба ворочается... Я прошлась по дому, раскрывая дверцы шкафов и полок. Ничего... ничего... ничего... Наверное, все запасы кончились, а папа еще не успел съездить в город, чтобы закупиться. Но что же мне теперь делать?.. Конечно, есть еще погреб, уж там-то отыщутся всякие соленья и варенья, но туда даже папа спускается очень редко, да и то – осторожно и с керосиновой лампой. А в одиночку у меня не хватит сил даже крышку погреба приподнять.
Я подошла к двери, открыла её и выглянула наружу. Молочная пелена подёрнулась синеватой дымкой – на землю спускались сумерки. Сколько же сейчас времени? Я посмотрела на ходики, но они по-прежнему молчали. Никогда раньше мама и папа не отсутствовали так долго, всегда возвращались еще до обеда; а сейчас уже почти вечер... По спине пробежали мурашки, не от холода – от страха. Наверное, что-то случилось. Да, что-то случилось с ними там, в лесу. И они не могут вернуться домой. Не могут позвать на помощь. Не могут справиться сами. Значит... Надо мне идти в лес! Да. Я должна им помочь, спасти их. Пойду по той тропинке, по которой всегда ходит папа – не заблужусь. Он уже водил меня по ней в лес – не на работу, а так, по грибы да по ягоды.
Охваченная внезапной решимостью, я мечусь по сторожке, думая, что лучше взять с собой. Метла? Полотенчико? Кадка? Керосиновая лампа, с которой папа лазает в погреб! Я рыскаю по углам, пытаясь отыскать её. Нигде нет... Зато я нашла бидончик из-под керосина – пустой. Значит, и лампа не пригодится...
В распахнутую настежь дверь дует ветер, но я понимаю это лишь по тому, как колышутся занавески на окнах и полотенчико на столе. А самой мне совсем не холодно. Я его и не чувствую, ветра-то.
Внезапно острое, словно игла, чувство страха пронзает меня насквозь. Я выбегаю из сторожки, словно ошпаренная, и несусь вперёд, по протоптанной большими папиными сапогами тропинке. Страх гонит меня вперёд, словно сумасшедшую. Я боюсь того, что осталась одна в сторожке так надолго, боюсь того, что, быть может, случилось в лесу с мамой и папой... и несусь вперед, словно лёгкий порыв ветра.
В чувство меня приводит тысяча маленьких игл, злобными осами впившиеся в руки, ноги и лицо. Это на повороте я не успеваю затормозить и со всего размаху влетаю в колючий кустарник. К счастью, иголки у него были короткие, а то бы я непременно выколола себе глаза... На то, чтобы разрыдаться, уже не хватает сил. Кое-как я выбираюсь из кустарника, оглядываю себя – всё тело в мелких кровоточащих царапинах: руки, ноги, щёки и лоб... А ведь я даже позабыла переодеться, и теперь моя ночная сорочка больше похожа на изгрызенную мышами старую половую тряпку, несколько лет валявшуюся в самом дальнем и тёмном углу. Босые ноги покрыты коркой чёрной грязи по щиколотки – обуться я тоже позабыла. А еще не помню, захлопнула ли я дверь в сторожку или нет. По щекам текут розовые слёзы – это солёная вода смешивается с кровью. У меня уже нет сил судорожно всхлипывать – я лишь тихонько хнычу.
В голове мелькает мысль вернуться обратно, вытереть кровь, смыть грязь и переодеться. Но я вспоминаю пустую сторожку, чёрный от золы пол, мёртво молчащие ходики на стене – и меня передергивает от вновь накатившего страха. Одна я туда ни за что не вернусь!
... Слепо бреду я вперед по дороге, перемешивая босыми ногами тяжелую осеннюю грязь. Часов у меня нет, и сколько прошло времени, я не знаю. О том, что, кажется, заблудилась, я даже не думаю – иначе моё маленькое детское сердечко просто разорвётся от страха.
Небо из синеватого стало серым, цвета засохшей грязи на моих расцарапанных коленках.
Наверное, скоро пойдёт дождь. Я бреду вперёд. Мне нужно найти маму и папу.
... В воздухе запахло чем-то странным. Я вдохнула изо всех сил и закашлялась – в нос мне влетела снежинка. Туча оказалась снежной, а не дождевой. Как рано в этом году пошёл снег... Хорошо