Город был наполнен самым настоящим смрадом. Приторно-сладкая горечь дыма разливалась по всем улицам, смешивая этот Город с остальными тысячами ему подобных. По улице, многолюдной и пестрой, шел Человек. Нет, он не шел, он продирался сквозь серую толпу Одноликих. Два шага вперед – шаг назад. И повсюду серость, серость, серость…
Все Одноликие были разные. Для себя. Каждый из них пытался стать другим, отличным от всей толпы. Но никто из них не понимал или не хотел понимать, что в гонке за различием они потеряли свое лицо, став одинаковыми.
Человек не был вовлечен в эту безумную гонку среди тех, кто был подобен ему. Он уже не поднимал головы, чтобы не видеть людей с масками, с холодными одинаковыми глазами, из которых вязкими каплями сочились все еще живущие эмоции, способные вернуть Одноликим их первое, настоящее лицо. Капли разбивались о серый асфальт, лишая их обладателей последней человечности, превращая в серо-пестрое нечто, которое шагало около Человека.
Он остановился и схватился за тусклый фонарь. Старая лампа светила не так, как тысячи новомодных ламп, старающихся отличиться одна от другой. Свет ее был мутен, но мягок, как свет Солнца, которое уже давно никто не видел.
Человек оглянулся. Напротив него пестрело серостью окно блочного однотипного здания. Двое Одноликих сидели перед мерцающе-голубым экраном. Те, что были по другую сторону холодного стекла, уже давно запутались в своих лицах и стали Безликими. Их было слишком много – одинаковых и одновременно разных. И из их глаз уже не сочились капли.
Человек знал: быть разным и одинаковым одновременно невозможно. В конце концов, это приведет либо к сумасшествию, либо к потере настоящего лица. Человек вздохнул и посмотрел вверх. Пестро-серое заполоняло небо и этого города. Человек погладил старый фонарь, и вновь пошел против толпы, стараясь найти что-то, что чувствовало его Сердце – единственное стучащее среди всей толпы.
Два шага вперед – шаг назад. Человек остановился у узкой подворотни. Там, в темноте, трое маленьких Одноликих курили. Искры падали на шкуру огромного лежавшего пса. Пес был жив. Бока его тяжело вздымались, а хвост слабо постукивал по асфальту, словно прося прекратить эту пытку. Человек медленно перевел взгляд с пса на Одноликих. Те не шевелились. Они застыли здесь, желая выделиться среди всех остальных. Человек горько усмехнулся. Там, десять шагов назад, он видел то же самое. Только не было этого золотисто-грязного живого создания, с печальным смирившимся взглядом.
Карие, слезящиеся глаза пса с мольбой посмотрели на Человека. Он не выдержал. Руки сами потянулись поднять огромную золотисто-мохнатую тушу зверя. Пес неуклюже встал на ноги.
– Иди, – Человек указал на выход из подворотни.
Пес не сводил с него немых карих глаз. А Человек внезапно понял весь смысл этого взгляда. Преданность за спасение, девственная чистота, душа, не запятнанная чужим мнениям. Пес был таким же, как и сам Человек. Свободным от других.
Человек вышел из подворотни, с некой радостью отмечая, что огромный пес пошел рядом. Человек не боялся сейчас поднять голову. И благодаря этому бесстрашию он увидел то, что искало его сердце. У огромной пестро-серой витрины стояла Она и вертела в руках серую маску. Руки, тонкие, с бледно-синими настоящими, нетронутыми, прожилками вен, все ближе подносили серое полотно к лицу.
– Нет! – голос Человека заставил Ее обернуться. Руки в прожилках вен дрогнули. Человек рвался сквозь толпу, пытаясь прийти быстрей, чем руки опомнятся и наденут маску. Он успел. Пес, сопровождавший Человека, вырвал из рук серое полотно и разорвал его на части, вспоминая, что оно сделало с его старым хозяином. Человек схватил Ее за бледные руки, сжимающие остаток полотна. Повисла тишина. Но никто из Одноликих не повернул головы. Они мерили улицу хаотичными шагами, не останавливая взгляда ни на ком, все глубже замыкаясь в своей одинаковой исключительности.
А Человек смотрел и не мог наглядеться на теплые, заполненные каплями глаза, на чистую белую кожу лица, испорченную черным неровным пятном круглой родинки на самом кончике носа. Черное пятно было таким особенным, что Человек не удержался и поцеловал его.
– Зачем? Зачем порвал? – тихо спросила Она, все еще сжимая в руках обрывки серого полотна.
–Не надо этого брать, – прошептал Человек, не отпуская Ее.
– Они сказали, что это необходимо, – Она кивнула на витрину, где проносились в сером танце Безликие, одинаково прекрасные, со стеклянными глазами.
– Ложь, – короткая реплика переключила Ее внимание на Человека.
– Они сказали, что я серая, а серые всегда одни, – голос Ее звучал горько и надтреснуто. Она не могла оторвать взгляда от сверкающего пустого великолепия.
– Ты уникальна, потому что у тебя есть Это, – произнес Человек и отогнул ворот своей рубахи, обнажая бело-прозрачную кожу, испещренную толстыми шрамами. А под ними билось и металось ярко-красное Сердце.
Она осторожно отогнула воротничок и посмотрела на свою белую кожу, словно пожираемую ядом, в том месте, где бился бледно-красный комочек. Ее Сердце еще стучало, но так тихо, неуверенно…
– У других такого нет. Но если ты им поддашься, то они заберут Его и у тебя, – шепнул Человек. – Они не смогли забрать Сердце у меня, они не возьмут Сердце у него, – Человек кивнул на огромного золотого пса. – И у тебя не заберут, если ты не поддашься им. Если ты останешься Человеком. Такой, какая ты есть на самом деле.
– И что же делать теперь? – глаза, наполненные каплями, обвели толпы Одноликих.
– Пойдем, – Человек развернул Ее против толпы, – туда.
Он указал на серую пеструю дорогу, выводящую из Города.
– Туда… – в глазах заискрилась капля улыбки. Руки с прожилками вен отпустили обрывки серого полотна.
Человек нашел Человека.