Доброго времени суток, мои подписчики и просто читатели! Свой цикл постов про «обаятельных мужчин» я закончила. Но конец, по мнению многих, получился скомканным, осталась ощущение незаконченности, что ли. И, спустя довольно долгий промежуток, я решилась написать, как я жила дальше. Сразу хочу предупредить, чтиво не из веселых, но я чувствую, что должна, что обязана написать про все, ради самой себя, чтобы наконец начать жить дальше.
Итак, мужа я выгнала. Стоило мне это невероятных моральных усилий. Денис плакал, опять пытался вскрыть себе вены, я покупала билет на поезд – а он просто не уезжал, и с вокзала, куда я его с трудом выталкивала, все равно возвращался. В конце-концов мне это надоело, я пригрозила ему, что если он не уедет, я вызову милицию, расскажу им все, и они его посадят. Угроза, конечно, так себе, но на него подействовала. Наконец, он уехал, забрав только часть своих вещей, надеясь, наверное, вернуться. Но я все остальные вещи быстро отправила поездом, и сменила номер телефона. Сожгла мосты. И осталась одна.
Резонанс был, конечно большой. Вся деревня, все родные и знакомые были в шоке, и я в очередной раз стала притчей во языцех, самой обсуждаемой персоной. Звездой неудач, так сказать. Я старалась игнорировать это, но получалось не особо. С мамой мы друг от друга отдалились. Она винила во всем меня, ей было стыдно, что я таким некрасивым образом оказалась в зоне всеобщего внимания.
Слегка отступив назад, хочу заметить, что в семье я всегда считалась слегка паршивой овцой в стаде странной. В детстве я была слегка не от мира сего, по общепринятым нормам. Я очень рано, где-то в 4,5 года, научилась читать, и с головой погружалась в мир книг. Так я и жила в себе, в своих мечтах и фантазиях, никого своими хотелками не напрягала, с учебой и проблемами справлялась сама. Несмотря на то, что в семье меня все равно очень любили (папа так просто души не чаял), все равно я была как бы сама по себе.
В нашей семье душещипательным беседам и разговорам по душам было не место, по некоторым причинам, и я почти никому не рассказывала о своих проблемах и ни с кем не советовалась, боясь осуждения. Поэтому со временем мои поступки зачастую выходили за рамки принятого и правильного, в понимании моей мамы. Ничего особо страшного и предосудительного я никогда не делала, но все равно жила не так, как хотела бы мама. Плюс к этому я была очень похожа на отца, и внешностью, и характером, а он у меня был очень сложным человеком – обольстителем женщин, гулякой и пьяницей, и мама очень боялась, что я повторю его судьбу. Вишенкой на торте было то, что из всей семьи я одна начала курить, хоть и в очень сознательном возрасте (в 28 лет), и это в глазах моей мамы было чудовищным преступлением.
Все это я написала, чтобы Вы, читатели, поняли, какие в тот момент непростые отношения были у меня с моей мамой.
И хотя Дениса я и выгнала, мама не вернулась жить в наш дом, продолжая жить отдельно, в маленьком домишке, доставшемся нам по наследству. Домик был неприглядным и старым, без самых необходимых удобств, и я неоднократно звала маму обратно.
Я просила маму вернуться, приводя разумные доводы, что Денис больше не приедет, замуж я еще долгое время не захочу выходить, так зачем нам продолжать жить разными домами. Постепенно мы помирились, и она пообещала вернуться весной. А до этого мы продолжали жить отдельно.
Я понемногу приходила в себя, много работала, чтобы не оставалось времени на душевные терзания, и жизнь постепенно возвращалась в привычную мне колею.
Пришла весна, наступило очередное одинокое 8 марта. Мама в тот день работала, а после работы ушла к подругам в гости. Я провела этот день одна, убираясь в доме, слушая музыку и совершенно не думая о своих бедах. На следующий день я, как обычно, уехала на работу.
А 9 марта моя жизнь раскололась на «до» и «после».
Не успела я зайти в офис, как позвонила сестра. Срывающимся голосом она спросила, все ли со мной в порядке. На мои вопросы, что случилось, она сказала, что ей позвонили и сказали, что наш дом взорвался. На что я ответила, что этого не может быть, я только уехала, и все было в порядке. Я начала звонить маме. Телефон мамы не отвечал. Сердце ушло в пятки. Я сорвалась домой, но уже по дороге узнала страшную правду. Взрыв был в доме, в котором жила мама. Её в шоковом состоянии увезли в больницу.
Телефон разрывался от звонков соседей, родных и МЧС. Нам даже не сказали, в какую больницу ее увезли. Пока мы узнали, пока доехали в ожоговый центр, потеряли много времени… Наконец, я увидела маму… Господи, шесть лет прошло, но эта картина до сих пор стоит у меня перед глазами. Обожженное до черноты лицо, сгоревшие брови и опаленные волосы, оплавившийся халат… Она шла по коридору больницы босыми обожженными ногами, в шоковом состоянии… Только сознание того, что надо быстро что-то делать, что надо ее спасать, не дало мне упасть в обморок. Мы сразу же поговорили с врачами, ее прооперировали, и отвезли в реанимацию. Ожоги составляли 60% тела, глаза слава богу, не пострадали, основной удар приняли на себя руки и ноги.
Я оставила сестру в больнице, а сама помчалась домой, МЧС и милиция меня ждали, чтобы составить акты.
Увидев дом, в котором жила мама, у меня подкосились ноги. От дома остались одни руины. Взрыв был такой силы, что разметал стены дома толщиной более метра. Вокруг валялись обугленная мебель и мамины вещи… Я думала, что сошла с ума, что все это не со мной происходит. Но мне пришлось взять себя в руки, нужно было общаться с МЧС, задавать вопросы и отвечать на них… Причина взрыва до сих пор осталась нам неизвестна. В доме не было ни газового баллона, ни каких-либо горючих веществ вообще. Пожара тоже не было, только взрыв. И вещи и мебель как-то странно оплавились. Позже, когда мама пришла в себя, она рассказала, что попыталась затопить печь. Но как только поднесла спичку к дровам, рвануло. Что это было, мне так и не пришлось узнать. МЧС в акте написали – «причина взрыва не определена».
Честно говоря, в тот момент я меньше всего думала о причине взрыва. Нужно было спасать маму. Семь недель мы боролись за ее жизнь. Делали и покупали все, что говорили врачи, оплачивали все операции. Мама потихоньку шла на поправку. Лицо зажило, благодаря донорской коже. Даже морщинки все пропали… Ноги и руки тоже зажили. Осталась только огромная глубокая рана на бедре, которая все никак не хотела заживать. Кожа, пересаженная на нее, не приживалась. Но мама потихоньку начала ходить, и мы думали, что выкарабкаемся…
А потом наступило резкое ухудшение. Сначала начала подниматься температура, потом обнаружилось воспаление легких. Потом цистит. Потом начало шалить сердце. Мы ничего не могли понять. А врачи отводили глаза, и предлагали все новые и новые антибиотики и лекарства. Все лекарства были найдены и куплены, но результата не было. А потом, когда маме стало совсем плохо, и ее опять перевели в реанимацию, нас внезапно заставили отвезти в лабораторию бакпосев маминой крови. И оказалось, что у мамы сепсис. И уже стойкая резистентность ко всем антибиотикам… И начальница баклаборатории, увидев мои ощалелые глаза, намекнула мне, что сепсис - приобретен в больнице. Синегнойная палочка и золотистый стафилококк.
Мы пытались выяснить у врача, как так получилось и что с этим делать. На что он мне привел доводы, что это не больничное заражение, а первичное, в момент взрыва.
Я не врач, как и моя сестра, мы в тот момент находились в состоянии прострации и шока. И бесконечной усталости. Потому что днями дежурили в больнице по очереди. Я проводила в больнице часть дня, часов до трех, потом ехала на работу, потом ехала через весь город домой, а ночью готовила маме еду и стирала пеленки и простыни. До сих пор запах бетадина ненавижу… Сестричка меня сменяла, в основном, во второй половине дня, и дежурила до поздней ночи. И так изо дня в день. Мы были потерянными, уставшими, сил ругаться и искать правду у нас не было. Мы просто искали пути, чтобы спасти маму.
Врачами был собран консилиум, нам выписали самые последние антибиотики, резерв, и сказали, что они должны помочь. И сказали, что надо провести еще одну операцию по пересадке кожи на бедро, чтобы закрыть рану. Кожа не прижилась. До последнего нам говорили, что все будет нормально, и мы до последнего верили. А спустя семь недель мама умерла. От полиорганной недостаточности, вызванной сепсисом.
Я помню тот, последний день ее жизни. Она попросила мороженого. Врачи сказали, что можно. Она даже смогла покушать немного, потом уснула. Я сидела рядом с ней, гладила ее руку,плакала и просила прощения за все. Я надеюсь, что хотя бы во сне она услышала меня.
Врачи, конечно, все видели, они понимали, что это ее последний день. Но побыть с ней подольше мне не дали, кто знает, из каких, возможно, и из гуманных соображений. Ближе к вечеру меня стали настойчиво прогонять, мол, мама все равно спит, ей нужно отдыхать, и мне вообще в реанимации делать нечего. А я хотела остаться, переночевать хоть на стуле, лишь бы рядом с ней... Но меня прогнали. Вечером, часов в десять, я позвонила спросить, как мама. Мне ответили, что все в порядке. А утром мне сообщили, что ночью мама умерла.
Мой мир в одночасье рухнул. Я сидела, качалась на стуле, выла, орала, но не верила, что ее больше нет. А дальше было все как в тумане. Я где-то нашла в себе силы, чтобы пройти и похороны, и поминки, и все организационные вопросы, связанные с этим. У мамочки было много друзей, ее любили и уважали. Нам все помогали – и друзья, и односельчане, как деньгами, так и помощью и участием. Спасибо этим людям за все, сами бы мы не справились. Похоронили мамочку мы достойно.
И началась другая веха моей жизни – жизнь без мамы. Жизнь в одиноком пустом доме, где все напоминало о ней. Меня мучили кошмары. Мама приходила во сне каждый день, я просыпалась от звука ее голоса, запаха ее духов. Я засыпала с включенным светом и телевизором, потому что боялась тишины. Черной тенью, с опущенной головой, я ездила на работу, и возвращалась с работы поздней ночью, стараясь, чтобы меня видело как можно меньше людей. Да, за глаза меня винили, что я косвенно стала причиной маминой смерти. Что дескать, если бы я не вышла замуж за такого козла, мама бы не ушла жить в другой дом, и осталась бы жива. Да я и сама это понимала. И винила себя. И ела себя поедом. И не знала, как дальше жить.
Многовато уже написала, простите, что коряво и не всегда понятно. Пишу сквозь слезы. Больше сегодня уже не могу. Продолжу завтра.
Простите, что вывалила на Вас это все, но Пикабу для меня – это как поговорить с психологом. Мне становится легче от того, что пишу. Спасибо за Ваше внимание!