Это моя Дорога. Дорога длиною в жизнь. Я иду медленно, спешить некуда. Мне повезло прожить достаточно долго, чтобы сейчас можно было спокойно собраться с мыслями и в последний раз обернуться вслед всему, что безвозвратно ушло.
Я не помню начало своего пути. Да и никто не помнит. Кто-то позаботился о том, чтобы первые годы нашей жизни безвозвратно ушли из памяти. Говорят, что время разум даёт. Ну что же, ко времени сразу после рождения эта поговорка относится в полной мере.
Я выхожу из тумана младенческого беспамятства и вокруг меня, наконец, начинает проявляться моё детство. На обочине моё первое воспоминание: мама стоит у плиты, а я, совсем ещё кроха, тяну её за юбку. От тёплого запаха домашней выпечки текут слюнки. Сегодня мой день рождения и мама готовит для меня пирог. Он называется «Мишка на севере», потому что мама рисует на нём сахарной пудрой белого медвежонка и подписывает его моим именем: «Руслан». А вместо чёрного носа у него – тёмная вишенка. Вкус пирога я не помню, но от нежного домашнего запаха и предвкушения праздника губы невольно растягиваются в улыбке. Сегодня мой, только мой день и ничей больше.
По моей дороге разбросаны игрушки. Старый красный медвежонок в бумажных штанишках, надёжный стальной самосвал, который выдержал не одно жестокое испытание. Коробка с собираемым деревянным домиком. У него куда-то пропала половина крыши, крыльцо и пара каких-то важных деталей Инструкция тоже исчезла, но я когда-то раз за разом садился и пытался собрать его. У меня это так и не получилось. С обочины на меня печально смотрит еще одна игрушка – огромный плюшевый белый медведь ростом с пятилетнего ребенка. У него нет одного глаза, белая шерсть выцвела и посерела от шерсти, мягкие коготки на лапах обрезаны ножницами, а з-под правой лапы желтеет поролон. Сейчас, стоя на Дороге и глядя на него, я хочу извиниться перед ним. Когда-то я его так любил, а сейчас не помню, что с ним стало, и даже Дорога не может мне этого показать.
Путь мне освещает тёплое летнее солнце. Дорога пересекает берёзовую рощу. Среди красивых, стройных деревьев я вижу нас с мамой. Она учит меня собирать и есть сергибус: как надо его сорвать, чтобы не съесть горький корешок и как оборвать листья, чтобы остался лишь сочный стебель. Вкус у него островатый, очень яркий. Зелёный вкус.
Дорога ведёт меня вперед, и лето остаётся где-то позади, ему на смену в берёзовую рощу приходит зима. Снег ярко блестит на солнце и морозит руки в варежках, привязанных на концы резинки, протянутой через оба рукава. Холод щипает за нос и щеки, залезает под тёплую зимнюю куртку и зелёный свитер со смешной собакой, нарисованной спереди. Но мне ни капельки не холодно, я слишком увлечён своими санками, чтобы отвлекаться на такую ерунду, как мороз. Я затаскиваю их на вершину горки и с довольным «УА-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А!!!» несусь вниз. Шапка сползает набекрень, шарф выбивается из-под воротника, снег набивается в детские сапожки, но я снова и снова иду на горку и упорно тащу за собой санки. Пять минут возни и снова «УА-А-А-А-А-А-А!!!», и только ветер в ушах свистит.
Но и роща, и зима уходят вдаль. Небо немного темнеет, солнце светит тускло, словно электрическая лампочка. И в этом свете справа от меня я вижу ванну, полную пены. В ней сижу всё ещё маленький я, а возле неё – мой отец. Он трёт меня жёсткой мочалкой и приговаривает невпопад:
— Ехали медведи на велосипеде. А за ними кот задом наперёд. А за ним комарики на воздушном шарике…
Он улыбается, и поэтому я тоже улыбаюсь, глядя на него. У него тёмные кудрявые волосы и усы. Тогда мне казалось, что выше и сильнее его нет никого на всём свете.
Но спустя пару шагов небо вдруг ломается яркой молнией, за которой приходит гром. И в нём я слышу голоса. Неразборчивые, невнятные… Диким ветром плачет мать, крики отца словно ломают стены. Маленький, с какой-то игрушкой под мышкой я стою у неплотно закрытой двери на кухню и слышу в этой страшной битве стихий непонятные пока слова: «работа», «деньги», «долги», «алкаш»… И с неба падает хлёсткое, как удар кнута, отцовское:
— Убью дуру!
Я открываю дверь и вижу, как папа обнимает маму. Только обнимает как-то неправильно. Его руки лежат у неё на шее, лица у обоих белые и страшные… У отца – от гнева. У мамы – от страха. В очередной вспышке молнии они, наконец, видят меня. Папа отпускает маму и отходит. Его взгляд бегает от мамы ко мне, потом он смотрит на свои руки и снова на маму. Она тихонько плачет, молча берёт меня за руку и уводит спать. Мама до утра сидит над моей кроватью и молчит. Её тёплые руки гладят меня по волосам.
На Дороге наступают сумерки, конкретные эпизоды растворяются во тьме, мне видны только какие-то отдельные сцены. Пьяный отец спит на полу. Мать нервно открывает мятую пачку сигарет, пока ведёт меня домой из детского сада. Снова ссора, смысла которой я не понимал тогда и не понимаю сейчас. Хоровод пьяных лиц вокруг и усталый голос папы: «Я только сто пятьдесят грамм выпью и пойдём, ладно?». Незнакомый мужчина, приходящий к маме, когда отца нет дома. Затем солнечный день и парк аттракционов, «Мишка на севере», подарки… Мама и папа улыбаются друг другу, и мне кажется, что теперь, после этого дня всё снова будет как раньше. Но всего шаг по Дороге — и снова сумерки, запах алкоголя, сигаретный дым и крики за стеной в ночи.
На обочине стоит моя школа. Через окно первого этажа я вижу себя – десятилетнего парнишку, третьеклассника, сидящего на последней парте в одиночестве. Учительница, Прасковья Фёдоровна, исписывает доску числами – идёт урок математики. Вместо того, чтобы писать и решать задачки, я, положив голову на руки, думаю о том, как бы добраться до дома и не встретиться с Димоном. Димон – здоровый парень, старшеклассник, который постоянно задирает тех, кто слабее него. Он и ещё двое его друзей жили в соседском доме, часто прогуливая школу, так что я регулярно попадался им на глаза, получая тычки, пинки и падая в грязь.
И тут же Дорогу впереди перебегает испуганный маленький мальчик – я сам, а за мной – трое парней, которые вызывают какой-то чуть ли не суеверный ужас слабого перед сильным. Мне они кажутся тиграми и львами, клыкастыми чудовищами, которые разорвут меня на части, если догонят. Лёгкие горят огнём, ног я уже почти не чувствую, они сами несут меня. Перепрыгнуть через канаву, перелезть через забор, петлять по улочкам. Быстрее, быстрее, быстрее! За спиной крики, угрозы и тяжелый топот львиных лап. Но сегодня мне везёт – я добегаю до дома раньше, чем звери настигают меня. Сегодня – спасён. Но звери не прощают и завтра отыграются уж за два дня.
Однако мы тем и отличаемся от животных, что у нас есть выбор: начать бороться и что-то изменить или так до конца жизни и бегать от хищников.
На следующий день я не убегал. Было невыносимо страшно, до дрожи в руках, до тошноты. Но когда я увидел Димона и его дружков, караулящих меня у подъезда, то не развернулся, а пошёл прямо на них. Мне казалось, что выгляжу я очень грозно, но сейчас, с Дороги, я вижу тощего невысокого мальчика, втянувшего голову в плечи и сгорбившегося.
Димон встаёт мне навстречу, ухмыляясь столь ненавистной мне улыбкой. Его дружки ржут, глядя на меня. Обида и злость затуманивают мой взгляд, я крепко сжимаю зубы и кулаки. И когда Димон делает шаг мне навстречу, я бросаюсь вперёд и бью его в скулу. Больше от удивления, чем от боли, он отшатывается, хватаясь за лицо, а я уже замахиваюсь ещё раз, но тут тяжёлый кулак одного из его приятелей сталкивается с моим носом. Всё лицо пронзает жуткая боль. Следующий удар, в живот, сбивает меня с ног. А дальше мне остаётся лишь закрывать руками голову. К счастью, рюкзак на спине защищает спину и почки, по которым меня пытаются колотить ногами. Я сворачиваюсь калачиком и жду, когда это закончится. Надо мной слышна ругань и проклятия, а потом всё заканчивается. Они уходят, а Димон в последний раз потирает скулу, оглядываясь на меня.
Дома я сбрасываю рюкзак, куртку и рубашку и плетусь к зеркалу. Из носа течёт кровь, губы разбиты, на скуле наливается желтизной фингал, худые бока тоже в тёмных пятнах. И всё-таки я улыбаюсь, глядя на своё отражение: смог! Дал отпор. Не испугался. А дальше будь, что будет.
Чувство силы опьяняет, кружит голову. Впервые в жизни я чувствую себя не маленьким испуганным мальчиком, а Мужчиной. Возможность дать кулаком в лицо человеку, который тебе не нравится – вот то, на чём строится мир, кажется мне тогда. Вся вселенная кружится только вокруг сильных.
В тот вечер отец, как всегда чуть пьяный, потрепал меня по голове:
— Мужик растёт!
На что мать сказала, что ещё один «мужик» ей в доме не нужен и она меня не для того растила, чтобы меня ночью зарезали в подворотне.
Дорога, петляя и делясь на тысячи развилок, выводит меня на морское побережье. То самое, где я впервые встретил Аню.
Она появляется внезапно, словно из ниоткуда. Секунду назад я в одиночестве сидел на постаменте памятника какому-то старому поэту, вслушиваясь в живое шипение моря за своей спиной, и вдруг рядом со мной возникает девчонка. Она кажется чуть младше меня, хотя мне самому лишь тринадцать лет. На ней закрытый синий купальник, длинные черные мокрые волосы липнут к ее телу, как водоросли, а в больших карих глазах играет озорное ребячество.
Как ни в чем ни бывало, она садится рядом со мной и смотрит, словно изучая неведомого зверька. Я же понятия не имею, как себя вести, так что просто молча пялюсь в облака.
— И сколько их? – вдруг серьезно спрашивает она.
— Кого? – с усилием выдавливаю я после минутного размышления. Под взглядом её карих глаз мне хочется провалиться под землю от непонятного смущения.
— Ну как кого? – в её голосе ни намека на шутку, но в глазах по-прежнему играют веселые искорки. – Ворон. Ты же их считаешь?
Я просто не нахожусь с ответом и с удивлением смотрю ей в глаза, но тут же ловлю себя на этом и отвожу взгляд снова на облака. А она вдруг весело и от души смеется, словно я только что рассказал отличную шутку.
— Пойдем, искупаемся? – она ув