Из-за ограничения количества символов в посте пришлось разбить историю на логические части.

День не задался с самого утра.

Всю ночь Ялике пришлось отмахиваться от назойливого комарья, судя по всему и давшего название небольшому селу, на которое ворожее уже глубокой ночью посчастливилось набрести после многочасовых скитаний по лесам да болотам. На ее счастье, в Комарищах оказался постоялый двор, и ей не пришлось стучаться в хаты с робкой надеждой найти место для ночлега. Лишь незадолго до рассвета юной ведунье удалось наконец-то задремать, когда духота прошедшего дня, казалось, только усилившаяся после захода солнца, сменилась долгожданной утренней свежестью, все-таки разогнавшей надоедливых насекомых.

В довершение ко всему, хмурая и не выспавшаяся Ялика, умываясь, случайно зацепилась подолом сарафана за лавку, на которой стояли глиняные чаша и кувшин для умывания. Утвари не повезло. Упав на пол, она, конечно же, разбилась, разлетевшись по всей комнате множеством осколков. Чертыхаясь и поминая всю нечисть, которую только могла припомнить, Ялика принялась собирать черепки, один из которых самым наиковарнейшим образом умудрился порезать ей ладонь левой руки. Хорошо еще, что в дорожной котомке нашлись заблаговременно припасенный отвар шиповника и тряпицы для перевязки. Вспомнив добрым словом нравоучения своей наставницы, старушки Яги, о том, что у любой уважающей себя ворожеи всегда должны быть наготове средства для первой помощи, Ялика, морщась и шипя, перевязала кровоточащий порез смоченной в отваре тряпицей.

Кое-как собрав разлитую воду, удачно подвернувшимся под руки полотенцем, ворожея осознала, что проголодалась, о чем тут же возвестил ее желудок, издав требовательное урчание. Ялика, несмотря на то, что была в комнате одна, украдкой оглянулась, не услышал ли кто.

Спустившись со второго этажа корчмы, где располагались гостевые комнаты, в обеденный зал ворожея растерянно оглянулась в поисках хозяина постоялого двора, которого, впрочем, не оказалось в пределах видимости.

Устроившись за столом около раскрытого окна, Ялика позвала:

— Корчмарь!

Тот не замедлил явиться, широко позевывая и лениво почесывая необъятное пузо, свесившееся через пояс.

— Я кувшин умывальный разбила, — смущенно заявила ворожея, рассеянно стряхивая со стола крошки.

Мужчина равнодушно пожал плечами и меланхолично заявил гулким раскатистым басом:

— Эка невидаль. Бывает. Заменим.

Попытавшись пригладить широкой ладонью взлохмаченные соломенные волосы и с трудом подавив зевок, он добавил, уставившись на ворожею отсутствующим взглядом:

— Трапезничать, пресветлая, будешь?

— Да, — коротко кивнула ворожея, и нетерпеливо поерзав на лавке в неловких попытках скрыть настойчивое урчание оголодавшего желудка, смущенно спросила. — А что имеется?

— Бобовая похлебка, грибная похлебка, каша ячневая, каша перловая, капуста кислая, капуста моченая, рулька запеченная, творог, пироги ягодные… — начал занудно перечислять корчмарь, зачем-то уставившись в потолок и поочередно загибая пальцы на руках.

— Неси-ка грибную похлебку, — перебила ворожея грозившее затянуться до вечера перечисление снеди, имеющейся в корчме.

 — Как скажешь, пресветлая, — все так же меланхолично пробасил мужчина в ответ.

— Подскажи, мил человек, будь любезен, — задержала ведунья собравшегося было удалиться на кухню владельца постоялого двора.

— Горыня я, — отозвался корчмарь, и немного помявшись, смущенно проронил. — Сельчане меня Пузом прозвали.

— Горыня, — спрятав улыбку, продолжила, как ни в чем не бывало, Ялика. — А не найдется ли у Вас в селе работенка какая для человека знающего, отвары приготовить, настои да зелья лечебные?

— Эх, пресветлая, — корчмарь Пузо растерянно почесал затылок. — Травница в селе есть уже. А нечисти всякой, сколько себя помню, в округе-то и не водилось никогда. Разве что леший иногда тропы путает, так на то он и леший!

Ворожея печально вздохнула. Денег, что выдала ей Яга на первое время, считай, что и не осталось совсем.

— Ступай, — грустно улыбнулась Ялика растерявшемуся Горыне.

Мужчина поторопился скрыться за дверью кухни, откуда донесся его раскатистый бас:

— Радмила, ну и где тебя леший носит? Гостья есть хочет, а ты опять запропастилась незнамо куда!

Послышался тихий неразборчивый женский голос, и в обеденный зал из кухни тихо прошмыгнула невысокая худенькая девица в простом домотканом сарафане. Подойдя к столу, за которым сидела Ялика, она принялась протирать с него полотенцем многочисленные крошки и пятна, оставшиеся от прошлых трапез.

Ворожея приветливо улыбнулась. Девушка с растерянностью посмотрела на ведунью и робко улыбнулась в ответ.

— Сейчас, я мигом, пресветлая, — тихим, похожим на журчание ручейка, голосом проговорила девушка.

В этот момент через распахнутое окно послышался дробный перестук копыт, тревожное лошадиное ржание и заполошный женский визг, сменившийся неразборчивыми причитаниями.

Ялика встрепенулась и с удивлением воззрилась на Радмилу.

— Пойду, узнаю, что стряслось-то, — не без растерянности в голосе ответила девушка на невысказанный вопрос ворожеи и смущенно улыбнулась.

— Бабку Ведану зовите! Травницу! — донеслись со двора встревоженные крики.

Дверь корчмы распахнулась с неожиданно громким стуком, и двое сельчан торопливо внесли на руках тихо стонущего мужчину. Запахло гарью и паленой плотью.

Ялика стремительно вскочила, решительно оттолкнув остолбеневшую Радмилу, и кинулась на помощь.

— На стол его! — решительно скомандовала ворожея, заметив, что за вошедшими тянется тонкий кровавый след, и уверенно засучила рукава.

Весь правый бок мужчины представлял собой обугленные сочащиеся кровью лохмотья плоти, сплавившиеся с тканью рубахи. Раненый протяжно стонал от боли, скрежеща от боли зубами. Его глаза то и дело закатывались. Ялика нежно положила ему ладонь на лоб, беззвучно шевеля губами. Пальцы ворожеи стали полупрозрачными от идущего сквозь них призрачного сияния. Мужчина судорожно вздохнул и обмяк. Дыхание сделалось ровным, а искаженные невыносимой мукой черты лица разгладились.

— Нож. Чистые полотенца. Воды. Много воды — отрывисто велела ворожея, бросив быстрый взгляд в сторону растерянно хлопавшей глазами Радмилы.

Та, кивнув, кинулась выполнять распоряжение ворожеи.

— Это что здесь… — начал было вышедший из кухни Горыня, расталкивая столпившихся в зале селян, но, встретившись с серьезным взглядом Ялики, осекся и, быстро оценив ситуацию, зычно гаркнул. — А ну, пошли все вон!

Мужики и бабы возмущенно зароптали. Видимо, подобные происшествия не часто происходили в забытых всеми богами Комарищах, и никому не хотелось пропустить ни минуты из потревожившего сонное благополучие села происшествия, о котором еще долго будут судачить местные, встретившись в корчме или у колодца. Пузо, не особо церемонясь, отвесил пару звонких оплеух, что помогло быстро выпроводить селян взашей.

Притащившая ворох тонких льняных полотенец Радмила, сгрузила их на соседний стол и стремглав убежала на кухню за ножом.

— Так это же, Могута! — неожиданно воскликнул корчмарь, узнав безвольно лежащего на столе раненого. — Он у Огнеяры в имении старшой по охране. И как его угораздило-то?

— Потом все разговоры, — оборвала его Ялика, забирая у запыхавшейся Радмилы принесенный кухонный нож. — Подсоби-ка лучше. Подними его.

С помощью Горыни, приподнявшего бесчувственного Могуту, ворожее удалось аккуратно распороть рубаху вокруг кровоточащей раны, стараясь не повредить неаккуратными движениями слипшиеся с тканью обгоревшие кожу и мышцы, сквозь которые кое-где проступали ребра, казавшиеся ослепительно белыми на фоне кровоточащего месива раны.

Едва ворожея закончила, Могута резко открыл замутненные глаза, попытался привстать, но, скорчившись от боли, смог только вцепиться левой рукой в край стола.

— Пить… — едва слышно прошептал раненый.

Ловко оттеснив Горыню, Радмила, только что с трудом притащившая огромную кадку, зачерпнула ковшиком воду и поднесла его к губам Могуты. Тот, сделав пару жадных глотков, бессильно откинул голову назад. Его прояснившийся взгляд на мгновение задержался на ворожее.

— Дети… С-спас… Помоги… — взгляд раненого снова затуманился и он, протяжно застонав, обмяк, задышав часто и отрывисто.

— Радмила, — засуетилась Ялика, раздавая поручения. — Бегом ко мне в комнату. Принеси мою котомку. Горыня, рану промыть надо.

Корчмарь беспрекословно повиновался, принявшись аккуратно лить воду из оставленного Радмилой ковшика на обгоревший бок Могуты.

— Погоди, руки вначале мне ополосни, — прервала его ворожея, протянув сложенные лодочкой ладони.

Тоненькая серебристая струйка воды наполнила подставленную пригоршню и, повинуясь неслышному приказу, обволокла пальца и ладони ведуньи тонкой призрачно светящейся пеленой, медленно истаявшей под удивленным взглядом корчмаря, словно впитавшись в побледневшую, лишившуюся всякой кровинки, кожу.

Закусив губу, Ялика распростерла руки над раненным мужчиной так, чтобы ее побелевшие ладони зависли в паре сантиметров от его раны и, решительно кивнув Горыне, медленно прикрыла глаза.

Струящиеся потоки воды, стекая с пальцев, приобретали бледно-голубой оттенок, а попав на обожженную плоть, тут же впитывались в нее. Кожа рядом с раной вдруг стала полупрозрачной, обнажая сеть капилляров и сосудов, по которым побежали синеватые всполохи. Ялика, побледнев, натужно засопела.

Горыня растерянно хмыкнул и с тревогой посмотрел на Ялику.

— Все в порядке, — коротко ответила та, словно почувствовав его взгляд сквозь плотно прикрытые веки.

Обожженное мясо на боку Могуты вдруг запульсировало, разрастаясь, и в следующую секунду скрыло под собой обнаженные ребра. Прекратившая кровоточить плоть в одно мгновение покрылась темной коркой, которую мягко обволакивало исходящее от рук ворожеи свечение.

Мертвенно-бледная Ялика глубоко вздохнула и медленно убрала руки. В туже секунду истаяло и свечение, словно впитавшись во все еще страшную, но уже начавшую рубцеваться, рану.

Ворожея тяжело опустилась на стоявшую рядом лавку и медленно прикрыла руками глаза, под которыми залегли глубокие темные круги.

Ошеломленный Горыня с удивлением обратил внимание на почерневшие, словно обуглившиеся пальцы Ялики.

— С тобой все хорошо, пресветлая? — неуверенно поинтересовался он.

Ведунья устало мотнула головой, как будто прогоняя морок, и коротко кивнула, резко взмахнув руками. С кончиков пальцев сорвались язычки темного пламени, медленно осевшие на пол темным пеплом.

Подоспевшая Радмила, бросив встревоженный взгляд в сторону распростертого на столе Могуты, задышавшего ровно и размеренно, протянула Ялике котомку. Суетливо покопавшись в ней, ворожея извлекла на свет два пузырька из темного стекла.

— Это, — она протянула Радмиле первый — Дубовый отвар, раствори в воде и смочи ей полотенца, а потом перевяжи рану Могуты. А в этом, — ворожея передала девушке второй пузырек — Зверобойное масло, при каждой перевязке делай компресс с ним.

— Да по что это все Радмиле-то? — удивился оживившийся Горыня. — Отнесем Могуту к травнице, она уж точно все сделает, как требуется.

Ялика устало пожала плечами, и, поднявшись, нетвердой походкой направилась к лестнице, ведущий на второй этаж.

— Хорошо, — бросила она через плечо. — Дело ваше. А мне поспать надобно…

— Благодарю тебя, пресветлая, — донесся ей во вслед раскатистый бас хозяина корчмы. — Жизнь Могутину спасла…

— Не спасла, помогла — коротко ответила поднимающаяся по лестнице Ялика и, обернувшись, добавила под удивленные взгляды Горыни и Радмилы — Теперь от него самого все зависит. Ежели жить хочет — выкарабкается. Тело излечить, не велика наука, а вот душу, по своей воле на просторы Нави устремившуюся, не в моей власти вернуть…

Поднявшись к себе в комнату, ворожея без сил рухнула на кровать, тут же забывшись тяжелым сном.

Снилась ей стена ревущего огня, окружившая ее кольцом и, то ли ограждавшая ворожею от гигантской фигуры, чьи очертания с трудом угадывались за ярящимся пламенем, то ли, наоборот, не дававшая Ялике убежать прочь. От сумрачного образа веяло древним, первородным злом и изначальной тьмой, выворачивающей наизнанку и душу, и разум. Ворожея ощутила себя маленькой и беззащитной. Сознание затопила волна всепоглощающего страха, заставившего оцепенеть. Вокруг ведуньи заплясали серебристые огоньки, закручиваясь в светящуюся искрящуюся спираль. От нестерпимого блеска заслезились глаза, заставив Ялику часто заморгать в попытках прогнать наворачивающиеся слезы. В следующее мгновение напротив нее уже стояла знакомая фигура в кожаном плаще до пят и широкополой шляпе, из-под которой в отсветах огня таинственно поблескивали стеклянные окуляры птичьей маски с длинным изогнутым клювом.

— Мортус, — одними губами прошептала ворожея.

Тот, ничего не говоря, неожиданно схватил ворожею за руку и вложил что-то в ее раскрытую ладонь. От прикосновения призрака кожу Ялики обожгло ледяным холодом.

Ворожея отпрянула назад. Мортус коротко кивнул, сверкнув окулярами, и неторопливо растаял в воздухе, так и не сказав ни слова.

Ялика медленно подняла руку к глазам. К своему удивлению она увидела, что сжимает рукоять того самого клинка, которым совсем недавно положила конец страданиям Мортуса, отправив его в ледяное царство Мары. По лезвию пробежали ослепительно белые искры. Наблюдая за их танцем, становившимся все быстрее и быстрее, ворожея вдруг осознала, что ей необходимо сделать.

Широко размахнувшись, она резко опустила покрытый белым пламенем и неожиданно удлинившийся клинок, словно вспарывая им саму ткань реальности сна.

Огненная стена замерла. Недвижимые языки пламени вдруг покрылась сетью трещин и с тихим мелодичным звоном осыпались кусочками битого янтарного стекла. Скрывавшаяся во тьме фигура вздрогнула, как от удара, и, испустив оглушающий рев, превратилась в черный невесомый дым, клубы которого тут же подхватил налетевший неведомо откуда порыв пронизывающего ветра.

Ялика открыла глаза и подскочила на кровати, ловя ртом ставший вдруг нестерпимо густым воздух.

Длинный багряный луч клонившегося к закату солнца, прорвавшись сквозь неплотно занавешенное окно, словно разделил сумрачную, окутанную тенями и полумраком комнату на две части. Пытаясь припомнить, были ли занавески прикрыты в тот, момент, когда она совершенно измотанная вернулась в комнату, Ялика неторопливо обвела помещение взглядом. Взор ее неожиданно наткнулся на совершенно целый умывальный кувшин, все также стоящий на низкой лавчонке в дальнем углу помещения.

«Должно быть, Радмила, кувшин меняла, вот и прикрыла занавески», — успокоившись, решила Ялика.

Только в это мгновение она неожиданно осознала, что продолжает что-то сжимать в руке. Этот был тот самый клинок. Клинок, вложенный в ее ладонь призраком Мортуса.

«Неожиданный подарок», — чуть заметно улыбнулась ворожея.

Приступ безумного голода, грозившего свести с ума, заставил Ялику, наскоро умывшись, спуститься в обеденный зал.

Корчма оказалась заполнена местными жителями, видимо обсуждавшими за кружкой холодного пива или медовухи, утреннее происшествие. Едва ворожея сделала последний шаг с лестницы, как тут же десяток пар любопытных глаз с интересом уставился на нее. Появившаяся словно из ниоткуда Радмила, аккуратно взяла ворожею за руку и настойчиво потянув куда-то, тихо бросила:

— Пойдем, пресветлая, для тебя Горыня место отдельно приготовил. Там спокойнее будет.

Небольшой стол, за который девушка усадила Ялику, оказался в дальнем углу корчмы, несколько в стороне от всех остальных, так что возобновившийся гул болтовни местных завсегдатаев долетал сюда сильно приглушенным.

— Проголодалась? — то ли спрашивая, то ли утверждая, заявила Радмила, рассеяно протерев стол.

Ялика добродушно улыбнулась.

— Целого порося съесть готова!

Радмила с удивлением округлила глаза, смущенно уставившись на продолжающую улыбаться ворожею.

— Да нет, что ты! — ответила она на невысказанный вопрос. — Запеченной рульки с грибами достаточно будет.

Быстро расправившись со снедью, ворожея, вспомнив о неожиданном подарке Мортуса, спросила убирающую со стола Радмилу.

— А кузнец у вас в селе имеется?

— А то, как же! — не без гордости заявила девушка. — Тихомиром звать. Дом его в конце улицы, если от корчмы направо идти. Чуть на отшибе стоит. Там увидишь, пресветлая. Как же нынче без кузнеца-то? Он и плуг починит, и инструмент какой в порядок приведет, сбрую для лошадей смастерит, коли нужда будет.

Ялика, отстраненно улыбнувшись, задумалась, перебирая в мыслях подробности приснившегося ей кошмара и продолжая вполуха слушать жизнерадостное щебетание девушки, продолжившей нахваливать работу сельского кузнеца.

— Ой, — осеклась вдруг Радмила, всплеснув руками. — И как я запамятовать-то могла? — затараторила она, смущенно теребя подол сарафана. — Ведана-травница, тебя, пресветлая, ее проведать просила.

— С Могутой что? — уточнила Ялика, с усилием прогоняя нахлынувшие чувство отчаяния и страха, сопровождавшее давешний сон.

— Не ведаю, — мотнула головой Радмила. — Заходила, когда ты, пресветлая, спала беспробудно. Узнала, что ты отдыхаешь, беспокоить не стала. Просила только тебе передать, чтобы ты ее проведала, сразу, как сможешь. Я провожу. А то стемнело совсем, заблудишься еще неровен час, пресветлая.

Ялика, согласно кивнув, поднялась из-за стола и уверенно направилась к выходу.

— Я мигом, только Горыне скажу, что отлучусь, — бросила Радмила вдогонку ворожеи.

— Добро, я снаружи обожду, — отозвалась ведунья, открывая дверь на улицу.

После жара согретой постоянной готовкой и дыханием посетителей корчмы, ночная прохлада показалась Ялике обжигающе холодной. Зябко поежившись и вздохнув полной грудью, ворожея запрокинула голову, уставившись на безоблачное удивительно глубокое небо, яркая темнота которого разгонялась колючим и холодным светом частых звезд, рассыпанных по небосводу искрящимся ковром и ласковым призрачным сиянием народившегося полумесяца. Злой порыв стылого ветра, налетевший со стороны сумрачной громады леса, чьи вершины угрожающе возвышались над крышами потонувших в ночной мгле окрестных домов, донес до ушей ворожеи едва слышный голодный вой то ли волка, то ли еще какого обитателя чащобы.

Ялика вздрогнула, заметив, что от тени соседнего дома судорожным, равным, движением отделилась призрачная фигура, напоминающая своими очертаниями изломанного покореженного человека. Высоко в небе взлетел злобный вороний грай, от леденящего звука которого, казалось, враз померкли звезды, застыв неподвижными потусторонними огнями.

— Отступись! — расслышала вдруг ворожея недоброе ядовитое шипение.

Темный силуэт сделал ломаный конвульсивный шаг навстречу окаменевшей ведунье. Сердце Ялики судорожно забилось, словно стараясь выскочить из груди, убежать, скрыться от надвигающейся фигуры, распространяющей вокруг волны страха и неприкрытой угрозы.

— Ты не изменишь того, что предначертано, — безучастный свистящий шепот, ворвавшись в оцепеневшее сознание Ялики, достиг сердца, заставив его замереть в предчувствии неминуемой гибели.

За спиной тревожно скрипнула дверь и узкая полоска света, вырвавшись из корчмы, словно остро заточенный, нож вспорола сгустившийся плотный сумрак, медленно отвоевывая пространство у зловещей мглы и оживляющим теплым потоком, смывая плотную завесу чувства обреченности и смерти.

Ялика медленно обернулась. На пороге застыла Радмила, с тревогой вглядываясь в посеревшее лицо ворожеи.

— Что с тобой, пресветлая? — обеспокоено спросила девушка.

— Все… Все хорошо, — бросив быстрый взгляд туда, где еще секунду назад возвышалась угрожающая сумрачная тень, ответила ворожея, с трудом разлепив пересохшие губы. — Наверное, от воздуха голова кругом пошла, в корчме натоплено сильно.

Видимо, удовлетворившись ответом, Радмила протиснулась мимо Ялики и жизнерадостно произнесла:

— Чудесная ночь.

Ворожея смогла только утвердительно кивнуть и медленно побрела следом за девушкой, поминутно оглядываясь назад, на то место, где ей привиделся кошмарный фантом. Скрывшаяся в тени сумрачная фигура проводила удаляющихся девушек внимательным взглядом, и едва они растворились в ночной мгле, тут же расплылась пятном тьмы, из которой выпорхнул огромный черный ворон, стремительно взмывший в ночное небо.

Проводив ворожею до старого, слегка покосившегося и будто наполовину вросшего в землю дома сельской травницы, Радмила, простившись, поторопилась вернуться обратно, на постоялый двор, оставив Ялику в одиночестве, на которую тут же накатила волна неконтролируемого страха перед тем неведомым, что встретило ее за порогом корчмы.

Немалых усилий стоило ворожее прогнать начинающуюся панику, медленно сковывающую и тело, и душу в своих ледяных объятиях.

Ялика робко постучала. В следующую секунду распахнувшаяся дверь обдала ведунью мягким обволакивающим потоком тепла, пахнущим пряными травами, выпечкой и еще чем-то неуловимо знакомым. Именно таким запомнился Ялике запах, царивший в избушке Яги Егоровны, затерянной среди вековечной чащобы.

За порогом в тусклом, пляшущем по стенам, свете застыла маленькая сухонькая старушка с милым улыбчивым лицом, на котором, словно два игривых огонька, сверкали поблекшие, но все еще полные силы и непреклонной воли, внимательные серые глаза.

— Входи, ворожея, — пригласила травница, бросив настороженный взгляд куда-то за спину почему-то смутившейся ворожеи.

— Что там? — нервно спросила Ялика, оборачиваясь.

— Ничего, дочка, ничего, — ответила бабка Ведана, успокаивающе улыбнувшись. — Ничего не вижу, да, вот токмо чую, что зло какое-то за тобой по пятам ходит, неровен час схарчит да не подавится.

— Какое зло? — непонимающе переспросила Ялика, входя в сени, скупо освещенные горящей в светце лучиной.

Травница, подслеповато щурясь, опасливо посмотрела в ночную тьму и захлопнула дверь.

— Не ведаю, дочка, — вновь ласково улыбнувшись, отозвалась травница. — Токмо чую. Я, может, и не так сильна в волшбе да ведовстве, как ты, да, вот куда как опытнее. Годы научили смотреть так, как другие не умеют. Не в свое ты дело влезла, пресветлая, будет время, ответ нести придется.

Протянув сморщенную ладонь, старушка зачем-то робко коснулась плеча растерянной Ялики и тут же, нахмурившись, опасливо, как от огня, отдернула руку.

— Ты не слушай меня, старую, мало ли что мне на склоне лет привидится, — ласково обронила она. — Пойдем, я пироги напекла, молочком свежим угощу. Опосля и потолкуем.

К вечеру извилистая тропинка неожиданно вынырнула из темного леса и змеёй устремилась через заросшее невысокой ярко-зеленой травой поле к виднеющемуся чуть вдалеке пригорку. Пузатый мохнатый шмель басовито зажужжал над плечом ворожеи, норовя усесться на яркий цветок, вышитый на ее сарафане.
— Вот глупый, — усмехнулась Ялика, прогоняя того взмахом руки.
Шмель досадливо загудел и, сделав размашистый круг над головой молодой ведуньи, скрылся в небесном мареве. 
Из глубины леса раздался довольный смех, похожий на уханье потревоженного филина. Ялика обернулась к чащобе и беззлобно погрозила кулаком.
— Леший, проказник, — добродушно произнесла она. — Смотри у меня! И на тебя управа найдется, ежели добрых путников промеж трех елей водить будешь. 
В ответ донесся все тот же ухающий смех, с готовностью подхваченный раскатистым эхом. Молодая ворожея негодующе покачала головой и, подставив лицо ласковым лучам заходящего солнца, торопливо зашагала по извилистой тропинке.
За невысоким пригорком притаился крохотный хутор. Добротный бревёнчатый дом, просторный хлев, каменный колодец, с любовью возделанный огород да ухоженный яблоневый сад - вот и все нехитрое хозяйство, окруженное деревянным забором с резными воротами. Вокруг повисла гнетущая тишина. Лишь стая ворон, кружащая высоко в небе, оглашала окрестности тревожным карканьем. Ялика проводила воронье обеспокоенным взглядом и нервно поёжилась.
Цветущий хутор не производил впечатления покинутого, но отсутствие мало-мальски заметных признаков жизни и распахнутые настежь створки ворот наводили на тяжелые размышления о судьбе его обитателей.
— Есть кто? — громко спросила ворожея, с опаской входя на пустынный двор и тревожно оглядываясь.
Слюдяные окна молчаливо блеснули в ответ лучами багровеющего солнца, окрашивая все вокруг в алеющие цвета крови, да налетевший порыв показавшегося ледяным ветра коварно звякнул подвешенным над колодцем жестяным ведром, заставив молодую ворожею трусливо вздрогнуть. 
— Жуть какая, — едва слышно пробормотала Ялика в неловкой попытке разогнать скребущую разум тишину.
С трудом переборов настойчивое желание покинуть зловещий хутор, ведунья поднялась на крыльцо жилого дома. На секунду застыв в нерешительности, она аккуратно толкнула незапертую дверь и вошла в горницу.
Дыханье перехватило от приторного зловония разлагающейся плоти. С округлившимися от отвращения глазами Ялика уставилась на мерзкое, почти безволосое создание, отдаленно похожее на крысу-переростка, копошащееся в груде гниющего мяса, некогда бывшей живыми людьми. Вырвав очередной кусок истекающей кровью плоти, чудовище повело заостренной мордой и резко повернулось к окаменевшей ворожее, выронив на пол свою добычу. Буравя Ялику налитыми потусторонним огнем буркалами, чудовище угрожающе зарычало, оскалившись жуткой ухмылкой изогнутых, покрытых кровью и тягучей слюной клыков и, ощетинившись редкой шерстью на загривке, напружинилось, готовясь к прыжку.
— На пол, дуреха! — вырвал ворожею из оцепенения сиплый мужской голос.
Чудовище распрямилось, взмывая высоко в воздух. Черные изогнутые когти устремились к горлу растерянно застывшей ведуньи. Вскинув руки в отчаянной попытке защититься, она инстинктивно отшатнулась назад и поскользнувшись на кровавом следе, безвольно рухнула на пол.
Стремительное падение и уберегло ее от неминуемой смерти в сомкнувшихся на горле окровавленных челюстях.
Кошмарный зверь отлетел в сторону, снесённый точным попаданием беззвучно мелькнувшей серебром молнии, и забился в конвульсиях у стены, разбрызгивая черную дымящуюся кровь и едкую слюну. Из его горла торчало оперение глубоко увязшего в гноящейся плоти арбалетного болта.
Словно материализовавшись из тени, высокая мужская фигура в длинном до пят кожаном плаще и широкополой шляпе подлетела к вздрагивающему чудовищу, отбрасывая в сторону бесполезный арбалет, и, широко замахнувшись, всадило зазубренный, сверкнувший серебром, кинжал в безволосую, покрытую слизью и гноем грудь создания. Оно вздрогнув, испустило протяжный хрип, и, наконец, затихло.
— Ты как? Жива? — спросил незнакомец поднимающуюся на ноги ворожею и, облегченно вздохнув, снял маску с изогнутым птичьим носом и стеклянными окулярами глаз.
Труп чудовища задымился, наполняя помещение удушливой вонью, и осыпался черным пеплом.
— Ты кто? — нервно спросила Ялика, настороженно рассматривая своего неожиданного спасителя.
На вид тому было около сорока лет. Худое изможденное лицо покрывала многодневная щетина. Коротко стриженные волосы казались снежно белыми от преждевременной седины. Несгибаемая воля билась в серо-стальных глазах, печальный взгляд которых скрывал давнюю, но все ещё не забытую боль.
— Потом вопросы, — коротко бросил мужчина, носком ботинка разворошив груду черного пепла, оставшегося от убитого зверя. Подняв серебряный арбалетный болт, он устало добавил:
— Здесь всё нужно сжечь.

***

Порывы ветра уносили искры полыхающего пожарища высоко в сумеречное небо. Ярость бушующего огня, жадно пожирающего следы недавнего побоища, чувствовалась даже на пригорке, опаляя жаром две замершие на вершине молчаливые фигуры.
— Ты ворожея, — вдруг невпопад заключил мужчина, не отрывая взгляда от языков пламени, жадно тянущихся к небу.
Ялика промолчала.
— Я знаю, — согласно кивнул незнакомец и, отвернувшись, неторопливо пошел прочь в сторону темнеющей вдали громады леса.
— Подожди, — закричала ему вслед ворожея, раздраженно взмахнув волной пшеничных волос. — Может, ты хоть объяснишь, что здесь произошло? 
Мужчина замер на полушаге, задумчиво посмотрел на искрящееся первыми звездами небо и коротко бросил:
— Идем.
До самой опушки леса странный попутчик ворожеи не проронил больше ни слова. Лишь когда они достигли того места, где тропа терялась среди лесного частокола, он неожиданно заявил:
— Заночуем здесь.
Под недоумевающие взгляды удивленной ворожеи, незнакомец собрал сухой хворост и неспешно развел костер.
— Умойся иди, — изрек он, оценив долгим взглядом замызганный вид Ялики. — Чуть дальше в лесу ручей есть.
— Знаю, была уже тут, — недовольно огрызнулась ведунья и горделиво удалилась, скрывшись среди древесных стволов и кустарников, что-то презрительно бормоча себе под нос.
Вернувшись, она застала мужчину сидящим перед костром на расстеленном плаще и меланхолично жующим кусок вяленого мяса. Услышав ее тихие шаги, незнакомец резко обернулся.
— Есть хочешь? — отрывисто спросил он.
— Нет, — ворожея наморщила нос. — До сих пор во рту отвратительный вкус стоит.
— Ну, как знаешь, — равнодушно согласился седовласый и, отведя взгляд, принялся безучастно наблюдать за игрой огненных всполохов костра.
— Тебя звать-то как? — поинтересовалась Ялика, присаживаясь рядом.
— Мортус, — буркнул тот, не переставая жевать.
— Странное имя, — удивилась ведунья. — Не похоже на настоящее.
— К чему тебе мое имя? — ответил мужчина, вскидывая брови. — По-хорошему, тебе и со мной встречаться-то не стоило. Зачем в дом полезла?
Ялика недоуменно пожала плечами.
— Думала помощь какая нужна. А там это… зверь этот, — прошептала она неуверенно.
— Демон, — поправил Мортус.
— Какой? — не поняла ворожея, нахмурившись.
— Древний, — уточнил седовласый, заглянув в глаза смутившейся под его пристальным взглядом ведуньи. — Древний, чуть ли не древнее самой земли.
— Но ты ведь его убил, — то ли спросила, то ли констатировала Ялика, зябко поведя плечами.
— Эх, кабы все так просто было, дочка, — горестно вздохнул Мортус.
— Ялика, — чуть кивнув головой поправила ведунья, которой такое обращение совсем не пришлось по нраву.
— Это не имеет никакого значения, — ухмыльнулся мужчина.
— Ты можешь все складно объяснить? — с трудом сдерживая нахлынувшую волну раздражения, процедила сквозь зубы ведунья, которую странная обрывистая речь собеседника начала выводить из себя. 
— Могу, — кивнул Мортус. — Только ты сначала скажи, та тварь тебя не зацепила?
— Нет, — растерянно произнесла ошарашенная совершенно неожиданным вопросом Ялика.
— Славно, а то пришлось бы и тебя убить,  - заключил седовласый. — Зверь, что напал на тебя в доме, хм... - Он замолчал на мгновение, словно подбирая слова, и чуть погодя неспешно продолжил:
— Тот зверь — вестник гораздо более древней и опасной силы, зародившейся чуть ли не с началом времен. Через него она питается, поглощая плоть и души умерщвлённых им.
— Откуда ты это знаешь? — потребовала объяснений Ялика, разглядывая собеседника со смесью недоверия и любопытства.
— Да потому что, я был одной из жертв этого демона, — с яростью, чуть ли не переходя на крик, заявил Мортус, уставившись на ворожею безумными глазами. — И я могу его видеть. Вернее, его...хм… проекцию в нашем мире. Вижу, как он насылает болезнь, которую все принимают за чуму; вижу, как он медленно высасывает из заболевшего силы; вижу, как приходят в наш мир его звери; вижу как они пожирают плоть умирающих, насыщая своего хозяина…
— Как же ты можешь это видеть? — нетерпеливо перебила его Ялика.
— Таково мое проклятье, — печально вздохнул Мортус, успокаиваясь и отводя взгляд.
— Ты лжешь, — упрямо мотнула головой ведунья, скептически пождав губы. — Или не говоришь всей правды.
Мужчина раздосадованно вскочил со своего места и принялся нервно мерить шагами пространство в круге света. Ялика молча наблюдала за ним, готовясь в любой момент вскочить. Мало ли что взбредет в голову этому чудаковатому человеку.
— Разве это так важно? — наконец нарушил затянувшееся молчание Мортус, остановившись в паре шагов от ведуньи, нависая над ней угрожающей тенью.
— Да, — коротко кивнула ворожея, чуть помедлив. — От этого зависит помогу ли я тебе или нет.
Мортус расхохотался раскатисто и совершенно не стесняясь. Неожиданно его смех оборвался. Тень догадки промелькнула по лицу мужчины. Он уставился на опешившую ворожею, растерянно и непонимающе хлопающую глазами, пристальным взглядом, в котором читалась смесь надежды и любопытства.
— Ты же видела зверя? — вдруг вкрадчиво спросил Мортус.
— Видела, — Ялика занервничала, сама не отдавая себе в этом отчет.
Отблески костра заиграли в сделавшихся непроницаемо-черными зрачках мужчины, от чего тот приобрел потусторонний демонический вид.
— Может, дитя, ты и сможешь мне помочь, — задумчиво протянул он, проводя ладонью по щетинистому подбородку. — Дело в том, что зверя дано увидеть не каждому. Если верить древним легендам и сказаниям, то вестника демона может узреть только тот, кто его призвал в наш мир…  Или те, немногие, кто способен узреть  изнанку мироздания, кто волшбой повелевает. Ты, видимо, одна их них. Так я и догадался о твоем ремесле...
— Значит, ты был тем, кто призвал этого древнего демона, — заключила ворожея, перебивая неспешную речь Мортуса.
— Догадливая, — удовлетворенно кивнул тот. — Да, его призвал я, и это моя вина и проклятие. Но, клянусь, небесами, я не хотел таких последствий.
— Когда-то давно, — печально и отстраненно продолжил Мортус, как-то разом сгорбившись, бессильно опуская плечи. — Жил в небольшом селе паренек, кузнецом был, всё как и у всех вокруг: дом, небольшое хозяйство, красавица жена, на сносях... Да вот только в тех краях боярин лютый очень был - кровь любил проливать почём зря, насильничал, словом, зло творил страшное. Приглянулась боярину тому жена кузнеца, не посмотрел, что та скоро разродиться должна…Выкрал он ее, когда кузнеца дома не было.
Мортус тяжело вздохнул. В уголках его глаз заблестели слезы. Он сжал кулаки в бессильной злобе.
— Насытив похоть свою, отдал он деваху на поруганье своим холопам. Вернулась та домой, кровью истекая, а утром умерла, так и не явив дитя на этот свет, — голос мужчины задрожал, переходя на сбивчивый шёпот. — Уж сколько паренек не взывал к Богам, возмездия требуя, те глухи к его мольбам оставались. Взял тогда он топор в отчаянии, да пошел к барину - убить хотел. Только вот, холопы боярские высекли его так, что кожа лоскутами висела, да выкинули в канаву придорожную, подыхать. Тогда-то к нему при смерти демон и явился. Пообещал тело исцелить в обмен на душу. Месть его осуществить обещал. 
— И он согласился, — сухо констатировала Ялика, разворошив затухающий костер хворостиной. 
— Согласился, — печально кивнул Мортус и опустился рядом с ворожеей, уставившись невидящим взглядом на радостно заплясавшие языки пламени. — Свершил месть демон, мор наслав на боярина и его холопов, следом и село вымерло… Не ведал я тогда, что моя душа ему нужна была только за тем, чтобы его в наш мир впустить. Я держу врата между мирами, тело с одной стороны, плененная душа с другой.
— Душа мне твоя не доступна, — медленно произнесла Ялика, вскакивая. — Но тело-то здесь.
По ее рукам заплясали зеленые огоньки, окутывая ладони бледно-зеленой дрожащей и извивающейся пеленой.
— Попробуй, — горько усмехнулся Мортус. 
— Думаешь я не пытался, когда все осознал?
 Он выхватил из ножен серебряный кинжал и отрывисто полоснул себя по ладони. Вместо крови из свежей раны устремился к небу черный вьющийся дымок.
— Ты еще не поняла, пресветлая? — ухмыльнулся мужчина, переворачивая ладонь, из которой на землю посыпался темный пепел.
 Мортус сжал руку в кулак и, раскрыв, протянул навстречу ошеломленной Ялике, не поверившей своим глазам. От раны не осталось и следа.
— Я давно не человек, — пояснил он. — Пока моя душа в плену у демона, мое тело бессмертно. Так врата между мирами остаются открытыми. А мне только и остается, что бродить по свету, уничтожая, где могу, зверей демона, иначе его зараза расползется по всему миру. Может, хоть так, я смогу хотя бы частично искупить свою вину. Знаешь, зачем мне этот маскарад?
Мужчина повертел в руках странную птичью маску и нацепил ее на лицо, уставившись на ворожею стеклянными глазами-окулярами. Ялика взмахнула руками, рассеивая в воздухе окутывающее их свечение, и отрицательно мотнула головой.
— Чтобы звери не узнали меня, и их хозяин не отобрал у меня последнее, что осталось для меня ценным, — голос мужчины стал сиплым и  приглушенным. — Мой разум и мою волю.
Он с раздражением сдернул с лица маску и резким взмахом руки отшвырнул ее в сторону.
— Рано или поздно ты ошибешься, — прошептала ворожея. — И тогда демона уже ничего не остановит.
— Я страшусь этого момента, — Мортус обреченно опустил голову.
— Ты знаешь, как его уничтожить? — спросила Ялика, помедлив.
— Его нельзя уничтожить, он часть мироздания, всегда был и всегда будет, до конца времен, — отстраненно произнес мужчина, не поднимая головы. — Можно лишь закрыть врата, связывающие наши миры.
— Как? — нетерпеливо вцепившись в его плечи, поинтересовалась ворожея. 
Отстранившись тот, поднял взгляд на ворожею и хрипло произнес:
— Моя душа стала частью сущности демона. Если призвать мою душу, то следом в наш мир и он сам явится, воплотясь в моем теле. 
Он замолчал, собираясь с мыслями.
— Ну же! — поторопила его ведунья.
Мужчина меланхолично повертел в руках кинжал, которым недавно разрезал себе ладонь.
— Если его вонзить мне в сердце в тот момент, когда мои душа с телом вновь воссоединяться, то связь будет разрушена, а врата будут закрыты, утянув демона в его реальность, где он и будет поджидать следующего глупца, согласившегося принять его злокозненную помощь.
Он замолчал, а потом тихо, на грани слышимости, прошептал:
— Знаешь, ворожея, я очень устал скитаться ни живым ни мертвым, и уже давно мечтаю обрести покой… 
— Откуда у тебя это клинок? — с интересом разглядывая оружие, поинтересовалась Ялика.
— Из небесного огня выковал, ты же помнишь, я был кузнецом, — тихо пробормотал Мортус. — Я долго бродил по свету пока не встретил одного очень старого волхва, который мне и рассказал, что небесный огонь - это искры, что летят из кузницы Сварога. В них заключена часть силы Праотца. А его силе ни одно зло противостоять не может ибо он творец всего сущего. Вот тогда-то я и сделал этот клинок. Сердечник из небесного огня выковал, а снаружи серебром покрыл. Серебро любая нечисть не любит. Больно ей от него делается. А загвоздка в том, что я не знаю, как свою душу призвать.
Мортус мрачно улыбнулся. Ворожея задумалась, угрюмо теребя сарафаний подол.
Угнетающая молчание плотной пеленой окутало собеседников. Лишь иногда со стороны леса доносилось тревожное уханье филина и тоскливый волчий вой, да в костре то и дело потрескивали поленья, выстреливая огненные искры, подхватываемые легкими дуновениями ветерка.
— Я знаю, — вдруг очнулась от задумчивого размышления Ялика. — Зову Мары ни одна душа, из когда-либо рожденных на этой земле, не сможет противостоять. И твоя на её зов обязательно явиться.
В глазах Мортуса заблестела призрачная надежда.
— Может, и не зря я тебя, Ялика, повстречал.
Он, чуть помедлив, протянул ворожее свой кинжал и мечтательно посмотрел на перемигивающееся искрящими звездами глубокое ночное небо.
— Не подведи, пресветлая, прошу, - сказал он, глубоко вздохнув. — Пусть Боги направят твою руку в нужный момент.
— Ты точно готов? — серьезно спросила ведунья, собираясь с духом.
Мортус только утвердительно кивнул.
Ялика, набрав в легкие воздуха, широко развела в стороны руки и тихонько запела:

Я тебя закручу-заморожу,
Меня Марой зови белокожей.
Прихожу я с зимою искристой,
За снежинкой лечу я лучистой.

С каждым произнесенным словом ее вкрадчивое пение наливалось силой, становясь все громче и громче.

В зимнем царстве тебя приголублю,
Хладом стылым ты будешь загублен.
Я тебя обниму лютой стужей,
Спи, мой сокол, снегами закружен.

Голос ворожеи задрожал, срываясь, и откуда-то донеслось отдаленной пение, от которого повеяло замогильным холодом:

Я тебя провожу в царство хлада,
Там тебя в белоснежных палатах
За деянья твои по заслугам 
Награжу или будешь поруган.

Вокруг стихли все обычные ночные звуки. Поднявшийся ледяной ветер, бесшумно закачал вершины деревьев. Языки пламени, бушующего и ярящегося в костре, постепенно замедлили свой бег, застыв извилистыми огненными сталактитами.
И вот уже пению Ялики вторит другой женский голос, мертвенный и отстраненный:

Не старайся сбежать или скрыться,
Я за всеми повинна явиться.
На исходе с моим поцелуем
Позабудешь судьбу ты земную.

За спиной ворожеи, от силуэта которой исходило бледное призрачное свечение, прямо из воздуха проявились слепяще-белые извивающиеся линии, складывающиеся в высокий и статный, мерцающий в ночной темноте, женский образ, сжимающий в руках посох с длинным изогнутым навершием, напоминающим лезвие косы.

Ты меня не растопишь весною,
Я змеёю ползу за тобою.
На дороге, на смертной тропинке
Соберу твою жизнь по крупинке.

Завораживающее, леденящее душу, пение неожиданно оборвалось на высокой ноте.
Призрачная фигура явившейся богини величественно и отчужденно смотрела на посмевших призвавать ее людей. 
— Теперь проси, — с трудом выталкивая слова прокричала Ялика.
Мортус кивнул.
— Смерть-Дева! — плохо повинующимися губами прошептал Мортус. — Взываю к твоей силе, помоги… Молю…
По белеющему в сумраке лику богини промелькнула тень понимания. Она величаво кивнула и, запрокинув голову в беззвучном крике, подняла к небу свой устрашающий посох.
Налетевший порыв стылого беззвучного ветра чуть не сбил Мортуса с ног, разметав лежавшие вокруг прошлогодние листья с хвоей и сухие ветви. Пламя костра мигнуло и вновь застыло в неподвижном танце. Мужчина проследил за взглядом величественно застывшей Мары.
Небо заволакивало низкими клубящимися тучами, закручивающимися гигантской спиралью, из которой к земле устремились длинные извилистые языки тьмы.
Один из них потянулся было к застывшей Ялике. Лицо Мары исказила гримаса гнева и презрительного недовольства. Короткий взмах её посоха разрубил извивающееся щупальце мрака, заставив того осыпаться на землю дождем черного пепла. Богиня выжидательно посмотрела на с трудом удерживавшегося на ногах под порывами пронизывающего ветра Мортуса, пригвоздив того к земле мертвенным взором стылых глаз.
— Не медли, пресветлая, — надрывно проорал он Ялике и, воздев к небу руки, закричал. — Демон, я принимаю твою силу!
Мара удовлетворённо повела головой. Призрак легкой улыбки на секунду озарил ее неземной лик.
Черная облачная спираль ускорила свой бег. Клубы мрака устремились к застывшему в молитвенной позе Мортусу, закручиваясь вокруг него и окутывая того непроницаемой сумрачной пеленой. Ноги мужчины подломились и он, качнувшись назад, распростерся на земле, широко раскинув руки. Его тело забилось в конвульсиях, впитывая в себя дымчатую вуаль.
— Иди, —Ялика скорее почувствовал, чем услышала, леденящий душу приказ богини.
Не теряя времени и крепко сжав в руке рукоять мерцающего серебром клинка, ворожея кинулась к извивающемуся на земле в болезненной агонии телу.
— Давай, пресветлая! — скозь зубы натужно процедил Мортус, которого колотила крупная дрожь, едва Ялика склонилась над ним. — Давай! Не медли.
Ворожея широко размахнулась и с видимым усилие вонзила кинжал в грудь мужчины, преодолевая оказавшимся неожиданно сильным сопротивление плоти. Тело Мортуса выгнулось дугой. Свист яростного ветра заложил уши. Яркая вспышка, бьющая из раны на груди мужчины, слепящим столбом белого холодного огня ударила в небо, прямо в центр бешено вращающейся спирали. Ялику отбросило назад волной невидимого ветра.
Изогнутое тело Мортуса медленно оторвалось от земли, покрывшись сетью извилистых трещин, сквозь которые во все стороны сочилось слепящее призрачное пламя, вырывавшее куски плоти мужчины.
Ялика, зажмурившись и прикрыв глаза ладонью, отвернулась в попытке защититься.
Неожиданно ярящееся буйство обезумевших стихий прекратилось.
Воцарилась оглушающая тишина.
Ворожея медленно открыла глаза.
Мара величественно протянула руку навстречу поднимающемуся с земли Мортусу. Мужчина неуверенно сделал шаг к неподвижно застывшей богине.
— Благодарю, пресветлая, - услышала ворожея тихий шепот, когда Мортус проходил мимо неё. — Наконец-то я свободен.
Он вложил свою ладонь в протянутую руку Мары. Та неожиданно тепло улыбнулась.
Две фигуры покрылись призрачным свечением и медленно истаяли в воздухе.
Обычные звуки ночного леса ворвались в плотную пелену тишины, оглушая шелестом листвы, уханьем и перекличкой ночных животных и птиц. Застывшее пламя костра растерянно мигнуло. Языки пламени медленно, словно нехотя, возобновили свой ярящийся танец.
Ялика подобралась поближе к костру, поджав колени к груди, в попытке совладать с пробравшей ее зябкой дрожью и согреться.
До рассвета оставалось ещё полночи.
Ворожея подняла голову, окинув взглядом бескрайний простор бездонного небосвода.
Одна из звезд радостно подмигнула ей.
Ялика в ответ добродушно улыбнулась.

А вот и новая страница нашего бестиария. Долго дума, к какому классу отнести Ворожеев, но они не подходят ни под один. Пишите, что думаете.

Источник - В мире фэнтези

В селе, где жила моя бабушка Шура, Агриппину Алексеевну практически никто по имени не звал – больно уж заковыристое. Всё Алексеевна да Алексеевна. А тут соседский малец Мишка с ней подружился – добрая бабушка его то пряником, то конфеткой угостит. Ну и он в долгу не остаётся: мамка блинов напечёт, а он уже блюдце протягивает и торопится за порог.

– Се-ен-на-а!– кричит Мишка под окнами бабушки Алексеевны, на свой лад переиначивая её отчество. – Я бины несу! Се-ен-на-а!

– Иду, иду, мой золотой! – открывает калитку старая. – Спасибо тебе, батюшко! Добрая ты душа! Вот и тебе гостинчик маленький, – суёт мальчишке в руку яблочко.

Вот так, с лёгкой руки Мишки, и стали все звать Агриппину Алексеевну Сеенной. А она и не обижалась – Сеенна так Сеенна.

Мы с двоюродной сестрёнкой Машей жили у бабы Шуры каждое лето и считали Сеенну волшебницей. А как ещё про неё думать, если все люди вокруг говорили, будто Сеенна лечит от разных болезней и может рассказать, что с человеком случится в будущем. А тут ещё баба Шура, вернувшаяся как-то вечером от Сеенны, на наши расспросы, что они там делали, ответила загадочно:

– Ворожили.

– Как это? Как? – мы с Машкой просто сгорали от любопытства.

– Ну, колдовали, значит, – хитро улыбнулась бабушка.

– Зелье, что ли, варили? – выдвинула версию Машка.

Ага! – бросила баба Шура и удалилась по своим делам.

Боже мой, как нам это запало в душу, что только мы не напридумали с Машкой! Выходит, Сеенна – колдунья? Да разве же такие добренькие колдуньи бывают? Она ведь всем детям с нашей улицы даёт разные сладости, по головке гладит и приговаривает так смешно: «Маковка моя золочёная! Счастьице-здоровьице пусть тебя ждёт!» А зелье-то как варится? Из чего? Ну хоть бы одним глазком взглянуть!

И вот однажды у нас появился шанс всё увидеть собственными глазами. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Во дворе у бабы Шуры на цепи сидел пёс Матрос. По нашим детским меркам, существо странное – который год мы приезжаем к бабушке, а он всё лает на нас, как на чужих. Нам с Машей строго-настрого запрещалось подходить к нему близко – может укусить. Но мы с сестрёнкой заигрались, она поскользнулась на траве и чуть ли не въехала в собачью конуру. Матрос, конечно, обозлился на такую наглость, укусить не укусил, но громко залаял. К вечеру выяснилось, что Маша заикается.

Бабушка решила, что испуг надо «заговорить», выстригла клок шерсти у Матроса, завернула в газетку, взяла зачем-то яркие лоскутки ткани, и мы втроём отправились к Сеенне. Собственно, меня туда брать не хотели, но я так умоляла, так плакала, что баба Шура махнула рукой: айда с нами! Ну как пропустить такой случай – побывать в доме у Сеенны. Страсть как хотелось увидеть котёл с зельем!

– Пришли, мои золотиночки, – ворковала Сеенна, ставя на пол чугунную сковороду. – Шура, шерсть принесла? Давай сюда.

Она положила на сковороду поданную бабой Шурой бумажку, подожгла её и велела Маше обойти вокруг сковороды с тлеющей собачьей шерстью несколько раз. Что было дальше, я совершенно не запомнила, но какие-то слова говорила Машка, что-то шептала Сеенна, а мы с бабой Шурой заворожённо смотрели на всё это действо.

Наконец ритуал завершился. Баба Шура протянула Сеенне ситцевые лоскутки.

– Гляди, какие яркие! Девкам сшила сарафаны.

– В самом деле хороши! Спасибо, Шура.

Только тут я обратила внимание на пучки сухой травы и цветов, развешанные по стенам, и на множество самотканых ковриков и половичков, которые лежали на полу и на лавках у стен. Обычные вроде коврики – ну, может, чуть ярче тех, что ткала и вязала моя бабушка. Сеенна взяла 2 круглых весёленьких коврика и протянула нам с Машкой.

– Это тебе, Олюшка. Это тебе, Машенька. Храните их у себя. Они вам силу дадут. Так вот ручкой погладите – и всё будет хорошо.

На следующий день от Машкиного заикания не осталось и следа. Мы с ней, конечно, сожалели, что никакого котла у Сеенны не оказалось и зелье на наших глазах не варили. Но осталась какая-то радость в сердце – словно мягкой варежкой провели, приласкали и обогрели.

Мы взрослели и всё больше понимали, что бабка Сеенна – из серии непознанных явлений. Всё село ходило к ней лечиться от разных недугов, да что там село – к ней приезжали из самого Ижевска. Говорят, порой наведывались на машинах очень важные особы с вопросами едва ли не государственной важности, и Сеенна якобы вразумляла высоких гостей, и её предсказания сбывались удивительным образом. При этом Сеенна денег ни с кого не брала. Из уст в уста передавалось: бабке можно привозить сладости и очень желательно – яркие лоскутки ткани.

Сеенна раздавала сладости деревенским ребятишкам, неизменно поглаживая их по головкам: «Маковка моя золочёная!» – а из лоскутков ткала коврики и дарила их тем, кто приезжал к ней за помощью. И очень многие из тех, в чьей городской квартире хранился такой коврик, были убеждены: он истинно бережёт их дом от бед и болезней. Мой-то коврик, которому почти полвека, точно играет эту роль.

А ещё мне всегда хотелось с помощью Сеенны «заглянуть за свой горизонт». И мы с Машкой даже однажды пошли к бабке с этой целью. Но в последний момент как-то стушевались обе. Та улыбнулась с пониманием и произнесла всего одну фразу: «Всё у вас, миленькие, будет хорошо, у Машеньки две дочки, а у Олюшкиного мужа имя будет, как у царя».

Бог мой, с каким пристрастием я всю юность присматривалась к знакомым Петрам, Николаям и Александрам! И когда выходила замуж, удивлялась – ошиблась, видимо, Сеенна, на сей раз. А потом в России появился «царь» с именем-отчеством, как у моего мужа. И я подумала: чтобы Сеенна, да ошиблась! Никогда!


Честно стырено из Интернета.

Дело было лет 20 и чуть-чуть назад, когда мы с подружкой, назовём её Олькой, благополучно повыскакивали замуж и родили замечательных дочек. К тому Колька выяснилось, что муж Ольки, Колька - малый, мировой во всех отношениях, страдает одним изрядным недостатком - частенько пьёт. Устав бороться с этим научными, психологическими и прочими методами, Олька решила обратиться к силам потусторонним - съездить к ворожее, после чего, при деятельном участии мамы, разжилась заветной бумажкой с адресом " той самой бабули". Ехать на такое мероприятие одной Олька  очковала, поэтому в качестве сопровождения выбрала меня. Отдав на попечение моему мужу наших дочек, под предлогом поездки к ещё одной подружке,  мы отбыли  на встречу с непознанным.  Добрались до указанного в бумажке посёлка, нашли заветный дом, квартиру, долго стучались, потом долго ждали. Наконец, дверь приоткрылась, высунулась голова довольно древней, но деятельной старушки. Не теряя времени, обрисовали вкратце ситуацию, после чего были посланы за водкой. Когда бутылка была принесена, бабка с Олькой скрылись в соседней комнатухе минут на 40, а я осталась терпеливо ждать, тихонько матеря себя за то, что вписалась в эту авантюру. Телевизора у бабули не было, электричества, походу, тоже, за окном сильно смеркалось. Наконец, бабуля с Олькой вышли из комнаты, моё бурчание Олька игнорировала напрочь, а бабуля в качестве компенсации наскоро погадала на мою немудрящую судьбу, после чего мы распрощались. Возвращаясь домой, Олька не произнесла ни звука, несмотря на все мои попытки узнать, в чём там была, собссно, суть процесса. Ну так...на всякий пожарный.. Молча забрала дочку и ушла, оставив меня в некотором недоумении.

Прошло дня 3 - 4, когда утром она зашла ко мне, всем своим лицом выражая, скажем так, смешанные чувства - было решительно непонятно, не то она сейчас будет хохотать, не то расплачется навзрыд.

Далее со слов Ольки: " Бабуля эта долго водила свечой над пузырём, приговаривая какие то непонятные слова, после чего строго настрого наказала мне в тот день ни с кем не разговаривать, а на следующий день приготовить ужин из любимых блюд мужа, самой приодеться/накраситься/причесаться как на праздник, и ждать его с работы. Каким бы не пришёл, встретить приветливо, с улыбкой, усадить за стол и выпить с ним эту бутылку строго(!) на двоих. Весь следующий день я произощрялась на кухне, потом привела себя в порядок и стала ждать Кольку. Тот явился как обычно, " на бровях" и чуть было не протрезвел, увидев меня при полном параде и шикарную поляну с бутылкой в центре. Сели за стол, только разлили по первой - стук в дверь. Твёрдо решаю игнорить визитёра. Стук повторяется ещё и ещё, поминая неизвестного нехристианскими словами, иду открывать. на пороге кум с бутылкой Шампанского и тортом наперевес. Пытаюсь как то отмазаться от незваного гостя, бормочу про " вечер на двоих" - бестолку. Пришлось приглашать. Колька моментом наполнил третью рюмаху. Понимаю, что план старушки летит к чертям и мысленно машу ему вслед рукой, " будь что будет". Выпили по рюмке - другой, Колька мой сполз под стол, так как и до этого был уже сильно "устаМши". Увели его спать. Теперь мне уже стыдно признаться, почему нельзя пить "из копытца". Пришлось допивать с кумом - всё равно бабкина инструкция была нарушена непоправимо. Допили, кум ушёл, а я убрала со  стола и легла спать. Наутро мой Колька встал с бодуна конечно, но, в общем, как обычно, и упёхал на работу, а я занялась домашними делами, мысленно катая вчерашние события. Звонок в дверь. Открываю - на пороге стоит кум с лицом приятного сине - зелёного оттенка и явно норовит свалиться без сознания. Мечусь по квартире, нахожу какие-то таблетки от отравления, развожу марганцовку, отпаиваю его чаем...провозилась полдня короче, но вроде полегчало ( а кум её, надо сказать, человек весьма малоупотребляющий ). Теперь мне уже страшно признаться, что пузырь заговорённый был, кум - товариСч простой - и  по уху съездить может, да и Колька тогда узнает, как пить дать. В общем, теперь не знаю, что и делать, буду молчать ...;

Взяв и с меня слово не заикаться даже об этой истории с бабкой, подруга побрела домой, твёрдо решив с ворожеями  больше не связываться, с пьянством не бороться, а с Колькой развестись.

Пы.Сы.  С Колькой они действительно развелись и тот окончательно спился, кум до сих пор при взгляде на алкоголь бледнеет с лица, а то, что нагадала эта старушка мне, так или иначе сбылось практически  полностью. Так что всамделишняя бабка была, однако.)