Рохлина (Коваль) Мария Михайловна
Гвардии старший сержант
Санинструктор 290-го гв. стрелкового полка
22 июня 1941 года объявили – Война! Услышала об этом в школе. Всем классом, а класс у нас был большой, мы пошли в военкомат, но нас отправили домой. На третий день войны, 24 июня получила телефонограмму: "Явиться с ложкой и кружкой на станцию Софиевка, под Киев, на оборонные работы". 25 июня выехала и сразу же попала в водоворот войны.
В Софиевке мы попали под жуткую бомбежку, а затем немцы высадили десант. И всех двинули на борьбу с десантом.
В школе мы обучались санитарному делу. Вообще, в школе нас хорошо готовили к войне: мы изучали винтовку, пулемет. И даже нужно было совершить прыжок с парашютом, чтобы сдать норматив ГТО. Я была комсоргом класса, и для примера совершила два прыжка с парашютной вышки. Были у меня все значки, в том числе и ГСО (Готов к санитарной обороне), что и определило мою судьбу.
Появились первые раненые. Я сразу же подключилась к работе – нужно было помогать перевязывать раненых. Рядом с нами оказались танкисты, с ними мы и стали выходить из окружения. Было это в начале июля 1941 года. 8 июля была ранена в колено осколком мины. Осколок вынула из раны сама. Тяжело выходили из окружения, нога сильно болела.
С танкистами выходила из окружения до реки Дон в районе Калача. На переправе через Дон, в паром попала бомба. Я стояла на пароме возле ограждения и держалась за деревянный столбик. Он-то меня и спас – я крепко вцепилась в него и не утонула, а выловили меня уже гораздо ниже по течению.
Лопнули у меня барабанные перепонки. Оказалась в госпитале в г. Дубовка под Сталинградом. Так получилось, что 23 августа оказалась в Сталинграде. Заведующая аптекой пригласила меня и еще одну девушку, с которой мы лежали в одной палате, Шуру Петрову, посмотреть Сталинград и помочь ей получить бактериофаг.
Днем началась бомбежка, а мы оказались в самом центре города, возле еще целого фонтана с пионерами. Мы заскочили в какой-то двор и до бомбоубежища не добежали, а увидели какую-то щель и бросились в нее. За нами еще бросились другие и мы оказались придавленными в ней. Потом – страшный взрыв! На нас посыпались камни и чувствовался запах серы и гари. Нас оглушило. Когда мы почувствовали, что грохот стал глуше – начали вылезать из щели. Оказалось, что бомба попала в дом, где было бомбоубежище. Дом горел, а бомбоубежище было завалено.
До Дубовки мы шли три дня, в госпитале уже формировались отряды для отправки на передовую – немец уже вышел к Волге. А я отправилась искать свою 45-ю танковую бригаду. Располагалась она в районе тракторозаводского стадиона.
В конце октября 1942 года был тяжело ранен заместитель командира батальона капитан, фамилии его не помню, только знала, что его нужно было срочно переправить через Волгу в районе Ерзовки. Катера уже не ходили, по Волге шло сплошное «сало», ждали сутки, а потом командир полка вызвал добровольцев – санинструкторов переправить капитана на другой берег Волги. Мужчины молчали, а я ведь была комсомолкой — вызвалась, ко мне присоединилась еще одна девушка, Марусей ее звали. Так жалею, что не знаю ее фамилии, а больше никогда мы с ней не встречались, а тогда мы стали собираться.
Волга вроде остановилась, мороз был приличный, положили нам капитана на связанные лыжи, и мы пошли. Совсем не было мысли о том, как это опасно! Когда смотришь на Волгу с высокого берега, кажется, что это не так далеко, а вот когда начинаешь переходить реку – кажется, что это не река, а море – так широко. Кроме того, мы петляли, нужно было перебираться со льдины на льдину и тащить раненого. Какой же он тяжелый оказался! Нет, даже представить невозможно всю тяжесть пострадавшего, да он еще укутан был! Мы шли весь день, казалось, конца дороги нет, казалось крутимся на месте, берегов то мы не видим ни одного, ни другого: небо было хмурое, и вообще казалось, что небо слилось с Волгой и мы затерялись в мире. Вначале храбрились, а потом и плакали, и себя проклинали, что вызвались, мужиков трусами обзывали. И уже когда начало темнеть, услышали крики. К нам подбежали мальчишки с берега, а на берегу люди столпились, ведь еще никто через Волгу не переходил, мы были первыми. А вот, когда сдали капитана в госпиталь, то сил уже не осталось, и мы повалились у печки в какой-то избе и спали, как убитые.
Утром нужно было возвращаться снова в Сталинград, в свою бригаду, а Волга снова двинулась, да еще местные жители страху на нас нагнали. Три дня мы сидели и ждали, немного помогали в госпитале, нам предлагали остаться у них. Но как можно? Нас ведь ждали обратно, нужно было доложить о выполнении задания. Потом Волга вроде снова стала. Деревенские дали нам длинные палки – слеги, показали, как ими пользоваться. И мы с Марусей снова пошли вдвоем через Волгу. До сих пор не могу понять, как же мы тогда шли и тянули раненого, ибо обратный путь был не менее тяжелым, несколько раз мы срывались, перепрыгивая со льдины на льдину. И вот тут мы были безмерно благодарны деревенским жителям за слеги: они нас выручали, хотя идти с ними было непросто.
В части нас уже не ждали, а мы были рады, что вернулись к своим, нас обеих тогда наградили медалями «За боевые заслуги». И когда у меня спрашивают, какая награда самая дорогая, я всегда указываю эту медаль. И мне страшно сейчас, и временами непонятно – как же мы, две девчонки, решились тогда! Ведь я была маленькая, худенькая 18-летняя девчонка, Маруся чуть постарше была и поплотнее.
Я так никогда и не узнала, спасли мы тогда капитана или нет. Как его фамилия? Выжил ли он после ранения? Наперед он этого не знал, а мы? Мы просто выполняли свою работу, свой долг медиков. Нет, мы не давали клятву Гиппократа, но мы принимали присягу и знали, что это наша боевая задача и ее нужно выполнить.
В декабре в Тракторозаводском районе на стадионе завода я замерзла во сне. Начали забирать теплые вещи и обнаружили, что я жива. Только через 30 лет после войны на встрече в Сталинграде узнала, кто же спас меня. После госпиталя, где лечилась почти четыре месяца, меня комиссовали на инвалидность второй группы. Куда идти? Мать в эвакуации не знаю где, отец на фронте. И пошли мы в сторону фронта. Со мной была Шура Петрова, которую выписали из этого же госпиталя.
Так вдвоем мы и пошли за войсками. По пути я встретила лейтенанта Хариса Галяутдинова, с которым мы вместе служили в танковой бригаде. Теперь он был командиром стрелковой роты 2-го стрелкового батальона 290-го гвардейского стрелкового полка 95-й гвардейской стрелковой дивизии. Вот с ним мы и пошли. Уже началась знаменитая Курская битва. Впереди шел бой, дым, гарь и неизвестность.
Мы с Шурой нашли начсандива, он дал нам направление в 287-й гв. полк. Но мы его не нашли, а присоединились к 290-му гв. стрелковому полку. С этим полком я окончила войну и нашла здесь свою любовь.
9 июля ночью нас срочно выдвинули в район высоты 226,6 под Прохоровкой. Дивизия заняла рубежи и начала приводить в порядок окопы. Полки расположились по хуторам: Веселый, Карташевка, Полежаев. Я со своей повозкой и ездовым Мишей-цыганом – в лесопосадке.
Только начало сереть утро 12 июля – началась битва. Танков Ротмистрова еще не было и в помине, лишь пехота-матушка и артиллерия. Особенно тяжелыми были бои за высоту 226,6, в течение дня она десятки раз переходила из рук в руки. Грохот стоял невероятный, горело все: танки, люди, земля, воздух. И такая гарь, смрад, неба было не видно – сплошной угар, и солнце еле-еле просвечивало через эту гарь.
Появилось много убитых и раненых и началась наша с Мишей работа. Мы с ним собирали раненых из укрытий, грузили в повозку и отвозили в наш медсанбат. Дороги совершенно не видно, все горит, пули свистят, снаряды и мины рвутся. Сделали несколько рейсов и, вы знаете, куда делся страх? Только вперед, быстрее, быстрее…
В очередную поездку мы загрузились и ехали, а у дороги лежал наш солдатик – молоденький, маленький, прямо мальчик. И кричит: «Мама! Мама!». Мы остановились, я подбежала к нему, а у него осколком распороло живот. Он кричит и руками зажимает живот, а кишки выползают на землю – в пыль, в грязь. Я наклонилась над ним и стала помогать ему заправлять кишки, а они горячие и белые-белые. Попыталась его перевязать, но он затих, только сильно дернул ногами. А я никак не могу отойти от него, оставить его. Миша сказал, что солдатик мертв, а нужно спасать живых – раненых в повозке. Руки у меня по локоть в крови и грязи были, а я ревела в голос. Теплоту и шевеление кишок я и сейчас, спустя более 70 лет, ощущаю.
После освобождения Полтавы дивизия стала называться Полтавской, там меня приняли кандидатом в члены Коммунистической партии.
Мы переправились через Днепр уже на занятый плацдарм, и я снова вызвалась переправить в медсанбат через Днепр тяжело раненого старшину. Уложили его на плот (связанные бревна), мне дали доску вместо весла, оттолкнули от берега, и мы поплыли. Днепр – река бурная. Нас понесло течением, я гребла доской, недалеко от берега «весло» сломалось, нас закрутило и стало относить от берега. Стала грести руками, вода холодная, руки быстро онемели, в полуобморочном состоянии добралась до берега, где нас подхватили наши солдаты. Раненого отправили в госпиталь, а меня напоили спиртом, растерли, укутали и я проспала, не помню сколько. Когда вернулась в полк, не смогла доложить куда же я сдала раненого и где я была, за что получила выговор.
Прошло 40 лет и накануне Дня Победы моя дочь получает для меня письмо из Новосибирска. Разыскивает меня тот старшина Шептун, которого я переправляла через Днепр. Он жив, здоров и всю послевоенную жизнь разыскивал меня, чтобы поблагодарить. Получив это письмо, я сначала его не вспомнила, а вспомнив, проплакала всю ночь, вместе со мной не спал и мой муж, полковой командир, все вспоминали. С Шептуном мы так и не встретились после войны, он тяжело болел, но до самой его смерти переписывались, обменивались фотографиями. Писал он обо мне в новосибирской газете. Награду за ту переправу я получила – жизнь старшины Николая Григорьевича Шептуна.
В декабре 1943 года под Кировоградом меня тяжело контузило. Взрывной волной отбросило на угол дома, отбило почки, я потеряла слух, зрение, вкус и запах. осколки застряли в челюсти.
И снова медсанбат, только теперь еще и хирургия. Добрым моим спасителем стал хирург Северин Виктор Николаевич. Мне, девчонке, 19 лет, а я глухая и слепая. Все порывалась застрелиться, а все вокруг опекали меня, говорили, что я еще танцевать буду. Доктор Северин говорил мне, что он еще на моей свадьбе погуляет. На свадьбе он не был – свадьбы у нас вообще не было. А вот первые роду у меня он принимал, 11 июня 1946 года.
После Кировограда я догнала свой полк только у Днестра, где он занимал позиции в противотанковом рве. Здесь в одной из контратак я увидела рукопашный бой, где был убит наш командир батальона капитан Целых, похоронили его в поселке Тираспольского района в канун 1 Мая, ему посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза.
Во время большого марша из Молдавии на Висленский плацдарм познакомилась со старшим лейтенантом Иваном Васильевичем Рохлиным, он стал оказывать мне знаки внимания. Но службу мы проходили в разных подразделениях.
За форсирование Вислы наш полк получил почетное наименование Висленский. Расположились мы в польском населенном пункте Добрув. Санвзвод наш стоял в доме пани Ирэны. Мы долго жили у нее. Вначале она сторонилась нас, а потом стала членом нашего санвзвода. Вместе ели, а иногда она готовила для нас польскую еду, и мы все хвалили ее кулинарные способности.
В феврале 1945 года дивизия вела бои уже в Германии. Недалеко от деревни Кляйн-Пескерау мне пришлось с 18 тяжелоранеными остаться в немецком блиндаже на нейтральной полосе. К нам старались подползти и наши, и немцы. Это продолжалось три дня. Когда наши снова пошли в наступление, то первым вошел в блиндаж старший лейтенант Рохлин. Я по локти в крови, грязная, прокопченная, потому что в блиндаже были только сигареты, я прикуривала их и давала раненым вместо лекарства. Еще сгребала лыжной палкой снег, сжимала его в кулаке, выжимала капли на губы раненым вместо воды.
Вот там, в блиндаже, мой муж будущий начал целовать мне руки, признался в любви и предложил выйти за него замуж. В тот же день он написал рапорт на имя командира полка и 5 февраля 1945 года по полку был приказ считать нас мужем и женой. Позже Рохлин приехал к нам в 1-й стрелковый батальон на тачанке и был ужин в Кляйн-Пескерау, в расположении полковой батареи. 5 февраля мы с мужем всю жизнь считали днем нашей свадьбы, хотя официально мы свой брак зарегистрировали 23 февраля 1946 года в консульстве СССР в Австрии, в городе Вена. Консульство размещалось во дворце Франца-Иосифа.
В Кляйн-Пескерау, февраль 1945 года.
