Ольф
22
Вопрос на засыпку: чем эта идиллия аукнется мне? Не сбежать ли, пока осталась возможность? Если б кто сказал еще вчера, что буду прятаться под кроватью парочки психов и ждать, чтоб меня преподнесли в качестве дара…
А если б сказали, что однажды стану капитаном летающей тарелки – поверил бы?
Вчера казалось, что жизнь неузнаваемо изменилась, что случилось невероятное, невозможное, что такого с людьми не бывает.
Дежа вю. Снова думаю так же. Только с другими эмоциями.
Что-то подсказывает, что изменения в моей жизни еще не закончились.
В небе зажигались звезды. По-прежнему спрятанный под кроватью, я любовался природным великолепием в щель из глубины своего подземелья, где велено дожидаться. Душа жаждала встречи с Полиной, но до этого еще далеко. И… не совсем возможно. Обстоятельства, блин им в печень. Что делать, когда подойдет время, пока непонятно. Пришлось в очередной раз успокаивать себя надежным доводом «авось».
Я едва не задремал. Теперь хозяева вместе принимали ванну – слышны смех, брызги, шаловливый флирт. Первым вышел Владлен Олегович.
– Готов? – прошептал он тревожно.
Я выставил большой палец. Готов. Хотя не знал, к чему. Предварительные объяснения оказались краткими и особой ясности не внесли. И вот, когда Нина, свежая и благоухающая, появилась на пороге, Владлен Олегович поднес палец к губам и быстро перегородил собой прямую видимость. Поняв это как требование убраться на место, я закрылся, но «мимолетное виденье» намертво засело в подкорке. «Гений чистой красоты». Именно. Ни лица, ни фигуры, ни прочих подробностей – просто маленькая женщина с полотенцем в руках, которая сияет от любви и светится неизмеримым счастьем.
Владлен Олегович зашторил окна – наглухо, чтоб не проник ни один шпионский лучик все опошляющих уличных фонарей или, тем более, посторонний взор. Затем он любовно прошептал супруге:
– Дорогая, я приготовил сюрприз. Да, опять, такой я предсказуемый и не загадочный. Что делать. Мирись, тебе со мной еще жить и жить.
Послышались несколько шагов и скрип, словно телега провалилась в выбоину, или слон не заметил попавшегося на пути фоторепортера. Через минуту нога Владлена Олеговича настойчиво забарабанила рядом со мной по ковру, то ли выбивая марш, то ли виртуально пиная меня, недотепистого. Поняв это как сигнал, я осторожно вылез.
Это действительно оказалось сигналом. Вглядываясь во тьму, я различил мах головы, указавший в сторону, где едва виднелся расплывчатый силуэт сидевшей в кресле женщины – покорный силуэт любящей женщины, кинутой в неизвестность.
Закутанная в халат, она молча ждала участи. Глаза перетягивала повязка. Прищуриваясь, я пытался быстрее привыкнуть к темноте, чтоб успеть разглядеть больше. Первое впечатление рисовало образ белокожей чувственной дамы, которая могла быть как ровесницей мужа, так и намного моложе. Возраст не имел значения, счастливая женщина всегда выглядит юной и желанной. Сейчас она казалась испуганной девочкой, которая спряталась от мира под покрывалом своего одеяния и замерла в ожидании Деда Мороза. И так захотелось стать этим всемогущим Дедом-счастьедарителем…
Громкий хлопок заставил вздрогнуть и замереть, хотя казалось, что дальше некуда. Владлен Олегович, откупоривший шампанское, наполнил бокалы, два из них придвинулись ко мне, взгляд указал на жену.
Вот и настал мой час. Ноги привели к креслу, в котором томилась жертва фантазий. Мягко взяв за руку (отчего она опять дернулась), я вложил бокал в крепко стиснувшиеся пальцы. Время снова остановилось.
Владлен Олегович не торопился. Я понимал. Для любых действий – возможных и невозможных, нужных или ненужных, ожидаемых или совершенно нежданных, было рано. Сначала – томление. Призрачное предчувствие небывалого. Предвкушение необъяснимого. Остальное потом. А сейчас…
Темнота. Далекие посторонние шорохи. Реющий на крыльях надежды ангел немилосердия, который не дает разбежавшимся мыслям собраться в одном месте под названием мозг. Скорее, он помогает изгонять их оттуда веником ожидания чуда. Какого чуда? Какая разница! Разве в детстве ждут волшебников по какому-то конкретному поводу? А взрослые ничем не умнее.
Нина поднесла бокал ко рту, напрягшееся лицо прислушалось к шелестящему шипению разлетающихся пузырьков, нос втянул охмуряющий запах. Она осторожно пригубила и, восхитившись, выпила до дна.
Владлен Олегович залпом осушил свой. Я последовал его примеру.
Прелюдия закончилась. Режиссер невероятного спектакля приблизился, бокалы исчезли из поля зрения, вспыхнул живой огонь свечей. Владлен Олегович расставил их вокруг – все это время я и женщина в кресле оставались недвижимы в ожидании неведомого. Затем на свет появилась вторая повязка, мужчина повернулся ко мне, голова выжидающе склонилась набок.
Я принял новые условия игры.
– Снимешь – останешься без глаз.
Он прошептал это тихо и просто. Проверять не захотелось.
Едва мир померк под фатой полной неопределенности, Владлен Олегович рявкнул – зычно, словно перед строем на плацу:
– Встать!!!
Чуть не сорвав повязку, я вскочил как ужаленный.
– Раздень ее, – последовала еще одна команда, теперь отданная шелестяще-глухим жестким баритоном.
Приказ командира – закон для подчиненного. Бывший солдат во мне не раздумывал ни секунды. С чудовищной пулеметной очередью сердца, что билось об уже, казалось, осязаемый воздух, он выдвинулся вперед. Война началась. Приказ о наступлении получен, оружие – к бою, знамена реют в грохочущих небесах.
Фронты неумолимо сходились. Несколько нерешительных шагов, совершенных в неком обреченном предвкушении, – и атака захлебнулось, ткнувшись в отшатнувшуюся Нину. Армии замерли на позициях, настала очередь разведки. В том числе – разведки боем. Слепо поводя руками, я определил, что есть что: Нина тоже среагировала на приказ «встать». Не понимая, что происходит, кто здесь, зачем и что будет дальше, в ней дрожала каждая клеточка, тело готовилось взорваться от напряжения, как разогнавшийся до сверхзвуковой скорости паровоз. Тем не менее, женщина тоже молчала и подчинялась.
Хорошо быть подчиненным и ни за что не отвечать. Согласно приказу, мои руки с затаенным удовольствием спустили с маленьких плеч пушистый халат. Прошу заметить, ко мне – никаких претензий, я только исполнитель. Будут проблемы – все вопросы к полководцу. Если что, во всем виноват он, он и только он. Если все удастся, победят все, если нет – горе проигравшему, не будем показывать пальцем.
В паре метров от нас вновь с людоедским чавком вдавилось кресло. Владлен Олегович наблюдал за нами, получая от зрелища свою долю удовольствия – бьющего по глазам и нервам, рвущего душу и колющего в самую середину наэлекризованного тела. Уверен, это запредельное зрелище будоражило его и взбалтывало, как миксер ингредиенты для опьяняющего коктейля. Происходило чудо перевоплощения, превращения любящей жены в Любящую Женщину – таинство, которое сминало логические связи, подавляло разум и даже воздух делало плотным, вязким и вкусным.
Непредставимое действо началось. Снятый халат улетел в сторону, я легонько провел ладонью вдоль всего натянутого тетивой тела, от плеча через грудь, талию и бедро. Рука убедилась, что ничего больше нет. Нину от макушки до пят покрывали пупырышки восторженного ужаса.
Я остановился.
– Теперь – его! – так же резко приказал Владлен Олегович.
Установленные мужем правила игры выполнялись безоговорочно. Женщина приблизилась на шаг, ладони отважно ощупали дылдастую фигуру и, приняв помощь поднятых рук, стянули свитер через голову. Потом Нина стала обстоятельно-медленно расстегивать неподдающиеся пуговки рубашки. Нащупанные отвороты воротника потянулись назад и вниз, словно накрываемая на стол скатерть. Содержимое этой скатерти-самобранки коснулось впередистоящих кончиков, пробил разряд молнии, и два тела резко отпрянули. Владлен Олегович молчал. Значит, все хорошо. Во всяком случае, не плохо. Нина избавилась от краткого замешательства, руки вновь принялись за дело. Майка и брюки тоже подружились с полом. Нина, видимо, присела, склонившись передо мной. Воображение, нарисовав соблазнительный ракурс, пустилось в неподконтрольный пляс. Во мне все томилось, пропитываясь сладком ужасом искушения и неизвестности. Неизвестность была пугающей, ведь Владлен Олегович изначально ничего не объяснял и, главное, ничего не гарантировал. Он мог одарить, а мог поиграть и выбросить. И это в лучшем случае.
Последний оплот приличий улетел вслед за остальной одеждой. Нина поднялась, и мы замерли двумя статуями. Словно Адам и Ева в саду Эдема. А Владлен Олегович… Кем в этом случае был он?
– Опуститесь на колени! – упала следующая команда.
Мы сели друг перед другом на пятки, так что гладкие женские ноги оказались прямо между широко разведенных моих. Тела практически чувствовали жар, что исходил от обоих, ведь расстояние – меньше полувытянутой руки. Обволакивающий шипяше-плывуще-взрыкивающий голос наполнял и кромсал тишину под сводами комнаты:
– Коснитесь друг друга.
Легкая пауза.
– Потрогайте.
Томительная пауза.
– Почувствуйте.
Звуки команд стихли. В наступившем молчании, что взрывало бешеным пульсом, мы, как оказалось, синхронно подняли правые руки. Они вытянулись вперед…
Новая искра соприкосновения потрясла до основания. Чужие пронзительно-отзывчивые пальцы передвигаются быстро и невесомо, они вызывают режущую, движущуюся следом сладкую боль, которая опаляет кожу и кромсает внутренности. В трансе обоюдного помешательства, которое завладело всем, что внутри, и отрезало все, что снаружи, мы словно дивная, ангельски чистая мелодия – прекрасная, восхитительная, мастерски наложенная на ритм колотящихся сердец. Владлен Олегович, создатель и дирижер этой музыки, беспокойно ерзает, но молчит, придавленный насыщенностью получившегося творения. Под знобящий топот марширующих по телу мурашек Нина совсем замирает, словно играя в «остановись мгновенье».
– Дальше! – истошно гремит фанфарами композитор.
Словно он на пределе. Нет, это мы на пределе, я и моя визави. Мы все на пределе. Но он – музыкант, а мы – его скрипка и смычок. Я подчиняюсь. Инструмент обязан подчиняться, иначе музыки не получится. И будь что будет. Я хочу этого. И все хотят, чтоб я хотел этого. И все сделано так, чтоб я хотел этого, и чтобы все этого хотели. Ура режиссеру.
Я чувствую нарастающую дрожь Нины, которая с каждым новым касанием получает в сердце удар за ударом и словно болтается в подвешенном состоянии на веревке безумия мужа: да? Или нет? И если нет, то почему? А если да, то когда? Сейчас? Позже? И если да, то тоже – ПОЧЕМУ?!
Это никем не высказанное вслух, но теоретически реальное и такое серьезное «да» – словно наваждение, словно опутывающие чары, что стянули грудь и давят многотонной плитой сверху, сбоку и снизу.
– Ты беспокоишься, – грянуло вдруг обращение к супруге, – произойдет ли сегодня что-то, что снова перевернет твой мир, заставив еще больше, если такое возможно, любить меня?
Нина остекленела. Дирижер нашего дуэта прочитал ее мысли. И не только ее.
От кресла донесся тихий вздох. Затем – негромкие слова, что шли из глубины души:
– Я все понимаю. И искренне дал бы незнакомцу свое мужское разрешение на желанные действия... Желанные для тебя, подведенной к последнему краю, для него, внутри неистовствующего, но пока еще себя контролирующего, и для меня, претворяющего в жизнь невиданное чувственное чудо, сотворенное любовью…
Секунды казались вечностью. За время, что Владлен Олегович подыскивал нужные слова, я сто раз умер и вновь возродился.
– Любимая, игра только начата, – последовало, наконец, продолжение. – Она должна быть долгой. Это заводит и кидает в такие дебри сознания, о коих не подозреваешь. В такие омуты подсознания… Мир сжался в точку, и эта точка – точка касания.
Как точно сказано!
– …И ты падаешь вместе с этой точкой, слитая с ней воедино, ставшая ею. Чудовищная горячая волна идет в мозг, путает мысли… Тебе хочется новых удовольствий – не приевшихся от бесконечного повторения, а других, обольстительно-ласковых, которые напоминают прохладный бриз после полного штиля, таких, какие можешь предложить только сама.
Гипнотическое комментирование незаметно переросло в инструктирование.
– Это смело, это невыносимо, но ты приподнимаешься – и гладишь его тело своим…
Я ощущал этот божественный плывущий поцелуй тел.
– Проводишь волосами по лицу…
Боже, да!..
– Сжимаешь пальцами его пальцы…
До хруста! Я нисколько не возражал. А густой, вязкий голос, что стал живым и окружил нас плотным кольцом, вползал в уши, проникал в кровь, пробирал до печенок:
– Ты растворяешься в потоке томления, с головой утонув в ощущениях. Твоего незнакомца одолевают те же эмоции, помноженные на напряжение буйного фантазирования о том, что будет, как будет и будет ли. Его мечты как растревоженные змеи – шипят и бесцеремонно просовываются, продираясь сквозь шипы розового куста невероятных возможностей и колючую арматуру бетонных стен условностей…
Авраам Линкольн заметил, что люди, не имеющие недостатков, почему-то имеют и очень мало достоинств. Все верно. Потому что проявляется то и другое через поступки – через трупы событий и мыслей, что осмелились встать на пути идущего к счастью. Владлен Олегович имел неисчислимые достоинства. Представляю, каковы его скрытые недостатки.
Он продолжал. То есть, мы продолжали, увлекаемые обволакивающим голосом:
– Не только касания, мечты и мысли становятся у вас чем-то единым. Желания слились, фантазии свились в клубок невероятного накала страсти…
Воздух сгустился до такой степени, что стало невозможно дышать. Мысли исчезли, сознание померкло. Жили лишь ощущения.
Кресло освобожденно вздохнуло, шаги приблизились. Возвышаясь над нами, сидевшими на коленях, хозяин положения наблюдал сверху в расплывчатом играющем свете свечей за играми рук, тел и мыслей. Мы были его игрушками.
Самое обидное, что мы хотели ими быть.
– Ты же знаешь, большое видно издалека. – Голос Владлена Олеговича, минуту назад проникновенно-глухой и осипший, вновь обрел грозовую звонкость. – Всю красоту и эмоциональность сегодняшнего вечера ты оценишь потом – завтра, через год, через десятилетие, а может и в конце нашей с тобой долгой счастливой жизни. Он будет напоминать о ярком славном прошлом, о нас в нем – невыносимо любящих, беззаветно любимых. Поэтому промолчу о главном. Пусть все течет своим чередом. Продолжайте!
И мы танцевали на краю пространства и времени.
Но…
Словно не ко мне, а к нему, жадно наблюдающему супругу-чудотворцу, тянутся женские руки. До него дотрагиваются пальцы. Нелогично. Необъяснимо. Но, увы, непоправимо реально. Здесь. Сейчас. Именно со мной.
Колющий укол в сердце. Жжение в груди. Я встряхнул головой.
Это правильно. Это очень правильно.
На этот раз пауза вышла очень долгой.
– Стоп! – взорвалось над вашими головами.
Мы вздрогнули, тела отпрянули.
Владлен Олегович снял повязку с моих глаз, палец безапелляционно указал на кресло. Пока я поднимался и отходил, он неслышно обошел Нину сзади.
Кресло недовольно крякнуло, и теперь уже я наблюдал за ними. Нина не знала, что мы поменялись, это придавало остроты пикантному положению, устроенному для нее мужем. Пальцы еще помнили мое тело. Краткий вскрик раненой чайки – и она унеслась в ощущения.
Чудовищное напряжение разрывало мозги. На моих глазах чужой мужчина брал свою женщину, как брал бы я, испытывая то, чего еще никогда не испытывал. Он был Кинг-Конгом, он был отбойным молотом, он был Адамом, менявшим унылый рай-сад на нечто несоизмеримо большее, не зря ведь его создавал по своему образу и подобию тот, кто лучше всех разбирается в этой жизни.
Нина корчилась в судорогах, до медовых краев заполненная своим-чужим мужчиной. Ее рот кричал немым криком, она хотела мужа, она звала его – беззвучно, настойчиво, яростно, мучаясь одновременно от счастья и неудовлетворенности. Она хотела мужа, хотела и ему подарить то бездонное ощущение восторга, что разрывало ее на части. А он и так получал его, причем получал в тройном размере – находясь в ней, видя ее желание дарить и видя ее наслаждение от подаренного им. Раз за разом нанизывая жемчуг на ожерелье, он взбирался к вершине чувственного Эвереста, и жена была рядом, на этой же вершине, покорившая ее своим путем, но с его помощью. Они целовались на крыше мира, стоя над облаками в божественном сиянии чистого света и вместе радовались жизни.
А здесь, внизу, тела продолжали безумствовать. Он взмок до корней волос. Водопад со лба и груди фугасными бомбами рушился на шелк женской поясницы, сливаясь в ручеек и отправляясь трогательной струйкой в путешествие по ложбинке вниз. Тут Нина взвыла, взмыла, рванула, ее скрючило, перекрутило в другую сторону, бросило грудью о ковер и распылило по всем частям мироздания, умершего одновременно с ее сознанием. Словно выключили свет. А потом снова включили. И мир родился вновь. И оказался полон брызжущего искрами огня, невозможного волшебного ощущения и втягиваемого всеми жилами, всасываемого словно воздух легкими, ненасытного желания жить и радоваться. Она возродилась девственно-новой, сияющей в алых всполохах свеч Венерой из бурлящих волн и пушистой пены, чистым листом, на котором можно было написать или нарисовать что угодно – и она безропотно приняла бы это.
Кажется, в этот момент я понял, что имел в виду Владлен Олегович, когда объяснял о телах – продолжениях дарящей души. Вот ученые говорят: фрикции. Я говорю: блаженство. Они настаивают: коитус. Я отвечаю: Любовь. Не может сухой лексикон ученых выразить обычное (казалось бы) соединение двух тел и сердец, соединение двух душ, что до краев наполнены любовью друг к другу. И тогда даже тела – не главное. Наверное. Вопрос спорный, хоть и подкреплен конкретным примером. А вообще, каждому свое, лишь бы понимали друг друга. Ау, где ты, та, что поймет меня лучше всех?
* * *
Потом мы пили чай. Все вместе. Я, в брюках и рубашке и даже застегнутый на все пуговички, рядом – одетый в домашнее хозяин квартиры, который устроил невообразимое действо, и цветущая Нина. Только теперь, при свете и без повязки, я смог разглядеть ее более тщательно.
Красивая. Ухоженная. Младше супруга, то есть того возраста, который у следящих за собой женщин определить невозможно. Да и не нужно, если быть честным. Ростом – маленькая, волосы светлые, убраны сзади в хвостик. Снова в халате. На лице – блуждающая конфузливая улыбка, в глазах – счастье.
Когда муж поднял ее с мохнатого шерстяного ковра и снял, наконец, повязку, их поцелуй длился вечность. Потом – еще одну вечность. Нина не могла остановиться. Она дарила свои сладкие губы, свою нежность, свои безумно-счастливые глаза как единственно возможный ответный подарок, который могла сделать сразу. Теперь она порхала по кухне, с нескрываемым смущенным удовольствием тоже рассматривая меня. Кажется, не разочаровалась. Это грело и весьма.
Чай был налит, мы дружно расселись на кухонном уголке: я на узкой стороне, они вдвоем на широкой.
– Это Олег, – представил меня, наконец, Владлен Олегович.
Невысказанный вопрос продолжал висеть в глазах супруги. Шею мужа словно стягивала удавка любопытства, с каждым мигом все сильнее. Он рассмеялся.
– За ним гнались бандиты, я спрятал. – Вслед за этим мужчина обратился ко мне: – Не жалеешь, что попал к нам?
Нина вспыхнула, как новогодняя елка, скулы напряглись. Я резко опустил взор.
– Нет.
– Вот и славно. – Владлен Олегович отхлебнул из чашки.
Некоторое время никто ничего не говорил. Нина постреливала из-под опущенных век то на мужа, который деловито уминал печенье, то на меня, не знавшего, куда девать руки. А я, изнутри сгрызаемый невообразимостью наставшей домашней идиллии, наконец, решился:
– Можно вопрос?
– Можно. Но на ответ особо не рассчитывай.
– Почему? – Произошедшее по-прежнему не укладывалось в голове. – Не почему на ответ не рассчитывать, а вообще: почему?
Мужчина пожал плечами:
– Хотел сделать супруге приятное.
– Просто сделать приятное? – изумленно повторил я.
– И ей, и себе. Я наслаждаюсь наслаждением моей девочки, это увеличивает мои ощущения вдвойне.
Приходилось слышать, что истинная любовь – когда немолодой мужчина называет взрослую состоявшуюся женщину "моя маленькая девочка", и при этом не обманывает, то есть действительно видит ее такой. Владлен с Ниной – наглядный пример этому утверждению.
– Значит, вы очень любите друг друга, – констатировал я очевидное.
Любят-то любят, но какой-то странною любовью.
Две головы склонились друг к дружке, губы нежно соприкоснулись.
– Пойду-ка, мусор выброшу. – Владлен Олегович начал подниматься, но, проследив скрытную молнию в мою сторону, что блеснула из-под ресниц супруги, вдруг передумал. – Нет, давай ты, Нина. Посмотри там, что и где, а я из окна продублирую.
Женщина отправилась переодеваться. Возможно, всего лишь обулась и накинула пальто – хлопок двери раздался нелогично быстро.
Владлен Олегович отошел к окну, и, едва мы остались наедине, тихо сказал:
– Вижу, не понимаешь моих мотивов. Я любовался Ниной, которая делала то, что немыслимо в другой семье, запертой на ключ печати в паспорте – где после торжественной церемонии начинаются ритуальные шаманские танцы вокруг костра сжигания свободы. С милостивого разрешения государства типичные новоБРАЧНЫЕ свою любовь холят и лелеют в специальном ящичке, который выдвигается все реже и реже, и куда ни под каким предлогом не допускаются чужие. Даже взгляды. Даже мысли. Потому что секретный ящичек от неправильных мыслей ржавеет и, в конце концов, ломается. Со временем, когда ящик уже на грани, либо рассохся, либо так разболтался, что все содержимое свободно течет через щели по всем соседским этажам, люди вдруг понимают, что перегородки, так долго сдерживавшие внутренний напор – миф! Ненужный, хрупкий, ломкий, противный… Тогда тако-ое начинается… Потому вопрос: зачем люди прячут то, чем могут гордиться, и почему чем крепче заколочен ящик – тем больше шансов, что кто-то из хозяев вызовет МЧС и с посторонней помощью разнесет его вдребезги? – Он остановился, внимательно глянув – слежу ли я за ходом мысли. – Ведь умелые спасатели всегда наготове. Невидимые, но оттого не менее реальные, только и ждущие подобного звоночка, они профессионально знают, как открываются ларчики.
– Вы просто боитесь, что ее уведут! – вдруг дошло до меня.
(продолжение следует)