Завод. Глава десятая⁠⁠

Мертвец

"Перед ним, во мгле печальной, Гроб качается хрустальный". Только не хрустальный, а железный, изрезанный вязью узоров, и вряд ли внутри него спит красавица-царевна.

Мои слова разрушают наступившую тишину и, отразившись от стен, возвращаются искаженным эхом.

—Это он? — спрашиваю я.

—Он, — кивает Любовь Самуиловна. — Густав фон Бор. Пришло время познакомиться с дедушкой. Точнее, с нашим с тобой общим прапрапрадедушкой. — Она кивает, и повинуясь ее приказу, помощники тянутся к ящику, нажимая на какие-то, известные им одним выступы тошнотворного орнамента, тем самым приводя в движение скрытый механизм запоров. С громким шипением крышка приподнимается и сдвигается, но прежде чем отказаться перед открытым гробом своего нового, чудесным образом обретенного предка, я пячусь назад, пытаясь отгородить себя вытянутыми руками. Все это уже немного чересчур.

—Не-не-не. Я не готов! О таком предупреждать надо. Я бы надел парадный костюм, стишок бы выучил. Закрывайте обратно, ребят. В другой раз как нибудь познакомимся.

Пощёчина застаёт меня врасплох:

—Паяц! Щенок! —Презрительно суженные глаза бухгалтерши оказываются прямо перед моими, охреневшими от происходящего. Она отрывисто выплёвывает сквозь зубы: — Никогда бы не поверила, что в нас течет одна кровь! Ничтожество! Размазня! Да что ты вообще знаешь? Такие как ты не стоят и ногтя дедушки! Это был величайший человек и провидец...

Я стою и слушаю, как в минуту смерти моего предка, сотня лучших из людей, вызвавшихся пожертвовать собой, добровольно вошли в заводской пруд, где были утоплены своими товарищами. И именно это самопожертвование, в совокупности с древним обрядом, секрет которого фон Бор обнаружил в затерянных городах Африканского континента, позволило скрепить контракт с самим мирозданием. Но все это было бы невозможно без уникального минерала, содержащегося в местных глинах, и открытого промышленником. Сам Густав навсегда становится залогом в этой сделке, вынужденный пребывать меж двух миров — миром живых, и миром мертвых, принеся тем самым наивысшую жертву из возможных. Я слушаю, а крышка ползет и ползет а сторону, обнажая тайну, притягательную и отталкивающую одновременно, скрытую до поры в гробу. Мне страшно и интересно, я бы и рад не смотреть, но смотрю, смотрю во все глаза.

Что я знаю о живых мертвецах? Мне известны несколько разновидностей упомянутых в классике и растиражированных Голливудом. Зомби там, вампиры, гоголевская паночка. Вроде все? Ожившим мертвецам вечно что-то нужно от живых: кровь, мозги, души. Мертвые, пребывая в не слишком комфортном, беспорядочном и вымороченном состоянии, видимо, завидуют живым с их простой и понятной жизнью, и всячески на эту самую жизнь покушаются. В том смысле, что мертвое это же всегда противоложное живому, да? У мертвых не может быть общих с живыми интересов и целей? Значит, и от знакомства с предком хорошего ждать не приходится.

Густав фон Бор не похож ни на одно описание живого мертвеца, из тех, что мне попадались. Гроб едва вмещает в себя чудовищно разбухшее, словно желейное, испускающее тусклое бурое сияние, тело покойника. Губчатая кожа с порослью рыжих кристаллов пребывает в постоянном движении. По поверхности пробегают волны судорог, морщат кожу, растягивают ее, выпирают шишковатыми буграми и опадают. Гнилостный запах отсутствует, вместо него над гробом стоит глубокий земляной дух с нотками плесени и затхлости. Мертвец наг, пах и подмышки усеяны гроздьями пульсирующих наростов. Все вместе содержимое домовины лишь отдаленно смахивает на человеческий труп, которым, несомненно, является. Не успеваю я привыкнуть к этому зрелищу, как меня поражает ещё больший шок. Густав фон Бор, умерший более века назад, открывает глаза. Обычные серые выцвевшие глаза старика, в этих глазах понимание смешано с невыразимой, нечеловеческой мукой.

—Спасибо, что пришел, мой мальчик. — говорит мертвец.