Эмпаты. Глава 3 Старые знакомые
Чудовищно кружилась голова.
Авантюрин балансировал на грани между обмороком и явью, и чем сильнее прояснялось сознание, тем отчаяннее хотелось провалиться обратно в забытьё.
Во мраке его не тошнило. Тревожные мысли таились где-то в глубине, а теперь всё настойчивее зудели, хоть он и не смог толком вспомнить, что именно случилось. Но ощущение неотвратимой беды, чего-то непоправимого безжалостно разгоняло блаженную темноту.
Не выдержав, Авантюрин застонал и открыл глаза. Яркий свет усилил боль. Но зато оказалось, что голова у него кружится не просто так.
Он сам мотается вверх-вниз, в такт шагам человека. Авантюрин попробовал пошевелиться, но ничего не получилось: большая ладонь осторожно, но крепко сжимала его поперек тела. В панике трепыхнув крыльями, эльф обнаружил, что они предельно аккуратно сложены за его спиной.
— Не дёргайся, поломаешь.
От звука знакомого голоса Авантюрина кинуло в дрожь. Вспомнил! Теперь он всё вспомнил!
Но зачем охотник взял его? Ему же должно было начисто отбить желание связываться с эльфами!
Хотя… это раньше было так. Конкретно этому охотнику он сотворил в голове такое, что тот и мать родную должен был забыть. Но вместо того чтобы сидеть на поляне и вспоминать, кто он есть, Горан уверенно идёт прямо к дому. Как он это смог?
От попыток понять происходящее голова разболелась еще сильнее. Зажмурив глаза, Авантюрин обмяк.
Если ему очень повезёт, Горан споткнется, упадёт и раздавит его. Тогда хотя бы можно будет больше ни о чем не думать.
***
— Тебя что, медведи обокрали? — сощурилась Драгана. — Такого я еще не припомню. С пустыми руками ты приходил частенько, но чтоб в одних портках…
— Помолчи. Принеси лучше клетку.
Заметив наконец добычу мужа, Драгана просияла. И даже не стала пререкаться. Эльфы стоили немалых денег, и в ближайшее время с Гораном лучше не ссориться. Тогда она выпросит всё, что хочет!
— Дай ему воды, только подсласти немного. И на всякий случай не смотри ему в глаза. Это редкий эльф и не слишком-то безопасный.
Драгана кивала, не веря своей удаче.
Маг! Наконец-то!
Такие идут втридорога. Значит, будут у нее бусы, лучше, чем у Радойки, и новое платье, и шаль на осень! Да, в последнее время они особенно не ладили, но она умеет добиваться своего. Не лаской, так угрозами. Но вначале надо попробовать по-хорошему…
Драгана резво вскочила на ноги, споро исполняя приказы. Горан не оценил усердия, а молча вышел за дверь. Деревянный стакан с подслащенной водой полетел ему вслед, ударившись о косяк.
Вот же хам! Ну ничего. Всё равно будет по-её.
Горан вернулся довольно быстро, уже одетый. Драгана прикусила язык и смолчала. Всё это она припомнит муженьку потом.
— Я ужин приготовила… Ты голодный? Папа на прошлой неделе поделился брусничной настойкой. Налить для аппетита?
Горан смерил её долгим, пристальным взглядом. А потом откинул голову назад и расхохотался. Драгана отвела взгляд, потупилась, но всё же не выдержала и поморщилась.
Вечно он ведёт себя странно. С самого первого дня Драгана невзлюбила мужа. И даже не потому, что он был не из местных, и не потому, что отец спихнул её с нарушением всех обычаев, не сыграв толком свадьбу.
Горан не улыбался в ответ на её улыбки, не горел страстью в её постели. Был вечно хмур, но самое противное — молчалив. Никогда нельзя было предугадать, что у него на уме. Совершенно не похож на всех знакомых ей мужчин, и это сводило её с ума.
Перепробовав разные способы добиться внимания, теперь она гуляла от него почти в открытую. Вся деревня знала об этом, и Горан просто не мог не замечать. Но — ничего не делал. Будто она пустое место для него и не достойна даже ревности.
Только в последние дни он начал хоть как-то реагировать на неё, пусть даже это и выражалось в скандалах. А теперь вот хохочет. Над чем? За эти годы она вообще впервые видит, как он улыбается. Странно — раньше ее бесило вечно каменное лицо, но видеть его веселье оказалось еще более раздражающим.
Внезапный смех прекратился. Горан подошёл к ней вплотную, прищурил глаза.
— Завтра я уеду.
Драгана пожала плечами. Ну конечно, уедет — эльфа же надо продать. И чем ближе к столице отправится муж, тем больше денег получит.
— Я составлю список, что надо привезти с ярмарки.
— Ты не поняла. Завтра я уеду насовсем.
Драгана вспыхнула. Так вот, значит, как? Теперь, когда он наконец при деньгах, она ему больше не нужна?
Отец перестал возиться с ней, как только родился брат. Сречко бросил её ради Милки, хоть и обещал жениться. А уж сколько было других, уже после него! Все они клялись, что она, Драгана — лучшая. Самая красивая, самая желанная. И все её бросали.
А Горан?.. Приблуда без роду и племени. Такую обиду она стерпеть не могла.
— Не посмеешь! Я всё скажу отцу, и тебя приволокут обратно! Нет такого закона, чтобы мужу не заботиться о жене. Только смерть тому причина!
Горан схватил её за волосы чуть пониже затылка, слегка потянул назад и улыбнулся. Улыбка больше походила на оскал: глаза остались злыми, обнажились только ровные, крепкие белые зубы.
— А есть такой закон, чтобы жене пускать к себе под юбку половину деревни?
— А что мне оставалось делать, если тебе там совершенно не интересно?
Драгана не шевелилась, чтобы ненароком не дернуть головой. Муж держал её крепко, но не больно, пристально глядя. Вместо привычного равнодушно-рыбьего выражения сегодня его взгляд был твёрд и яростен. Внезапно Драгана почувствовала, что возбуждается. Будто поняв это, Горан усмехнулся.
— Так вот чего тебе не хватало все эти годы? Сказала бы, что любишь пожестче, это не сложно.
Он отпустил её волосы и слегка оттолкнул от себя. Драгана покачнулась и отвернулась. Отчего-то на щеках выступил яркий румянец.
— В твоих интересах будет доказать всем, что я умер. Быть вдовой не зазорно, но, если люди узнают, что я тебя оставил, никто тебя не пожалеет. Всем известно, что ты блудница, даже твой отец не станет позориться и пытаться привести меня назад. Если тебе повезет, когда-нибудь в деревне появится очередной дурачок и тебя снова выдадут замуж. Ты красива, и, если будешь разумна, всё у тебя сложится хорошо.
Почувствовав дрожь в коленях, Драгана опустилась на шкуры. Глаза стали мокрыми. Ненавидя себя за слабость, срывающимся голосом она спросила:
— Почему? Почему ты пришел тогда, и почему уходишь сейчас? Зачем было это всё?
Горан долго молчал перед ответом.
— Я запутался. Забыл, что значит — быть живым. А теперь… мне нужно взыскать несколько долгов кое с кого. Но тебе я больше ничего не должен.
Горан спокойно подошел к печи, положил себе еды. Драгана отвернулась, пряча слёзы.
Странно… она так долго ненавидела мужа, но сейчас мысли о том, что он навсегда исчезнет из её жизни, не вызывали облегчения.
Ей казалось, что всё в очередной раз разваливается на куски.
***
— Так и будешь молчать?!
Авантюрин, поддавшись досаде, ударил кулаком по прутьям клетки. Горан и бровью не повёл, а вот ушибленная рука отозвалась болью. Эльф зашипел.
Поначалу он принципиально не собирался разговаривать с охотником. Да и было не до того: временами ему казалось, что он вот-вот умрёт.
Но силы постепенно возвращались. Сначала его перестало тошнить от подслащенной воды. Заметив это, Горан начал делиться с Авантюрином своей едой. И хоть человеческая пища не шла ни в какое сравнение с кулинарными шедеврами Флоры, силы она восстанавливала не хуже.
Когда физическое недомогание отступило, Авантюрином овладели муки совсем другого рода.
Сколько уже прошло времени? Что думают его родные? Увидит ли он снова маму? Как отец выкрутится перед Советом и объяснит пропажу?
Эти и многие другие вопросы не давали Авантюрину покоя. Он стал очень плохо спать: вместо тяжелых, полуобморочных снов пришли другие, полные тревожных картинок.
Вот Совет догадывается, куда делся Авантюрин. Но наказывают почему-то не отца. Связанная мать плачет, а старейшины решают её казнить.
Хвала Природе, до сцены убийства Авантюрин всегда просыпался. Весь в поту, с мольбами о помиловании на устах и мокрым от слёз лицом.
В других снах ему удавалось вернуться домой, но отец с позором изгонял его из семьи. Неудавшаяся невеста Агара с хохотом смотрела, как Авантюрин уходит в лес, и желала ему там умереть, попав в сеть какому-нибудь пауку покрупнее.
Как бы то ни было, хоть кошмары происходили только в его голове, предельно ясно: прежняя жизнь кончена. Он не сможет просто так вернуться домой и сделать вид, что ничего не случилось.
От этого неопределенность и молчание Горана тяготили вдвойне.
— Куда ты несешь меня?
Авантюрин пытался сделать свой голос грозным и требовательным, но вышел только жалкий писк. Заданный уже в тысячный раз вопрос вдруг оказал эффект.
Клетка перестала раскачиваться в такт шагам. Горан тяжело вздохнул и спросил:
— Если я тебе отвечу, ты перестанешь буянить и донимать меня?
Не веря своим ушам, пленник осторожно кивнул.
— Мы идём в королевский дворец. Был бы ты обычным эльфом, я бы продал тебя на базаре. Но ты эмпат, и за тебя дорого дадут Особые королевские.
— И что потом?
— Потом ты расскажешь им, где находится Колыбель. И тогда война будет окончена.
— Какая война? И что такое Колыбель?
Горан усмехнулся.
— Хорошая попытка. Но я тебе очень не рекомендую прикидываться дурачком перед особистами — эти ребята не любят шутить. А методы их работы тебе сильно не понравятся. В сравнении с тем, что они будут делать, то, что ты пережил во время связи со мной, покажется тебе детским лепетом.
— Но я правда не знаю, что такое Колыбель!
— Ну да. А моя жена — святая невинность.
Устыдившись, что выдал что-то личное, Горан схватил клетку и пошёл дальше. Но даже его шаги выдавали, как он сердит. Авантюрину стало не по себе — ведь он стал невольным свидетелем очень многих унизительных сцен. Мало того что вряд ли их было приятно проживать — знать, что кто-то всё это видел, наверное, ещё хуже.
— Мне жаль.
Горан остановился и резко опустил свою ношу на землю. Авантюрин не успел сориентироваться, и его сильно приложило о прутья.
— Чего тебе жаль? Да ты и понятия не имеешь, через что мне пришлось пройти.
— Ну… кое-что в несчастливых браках я понимаю.
Горан громко хмыкнул.
— Ну да, конечно. Эльф, эмпат — и знаток неудачных отношений. Пытаешься вызвать у меня сочувствие? Не выйдет, я слишком много о вас знаю. Больше, чем ты можешь представить.
Авантюрин молчал. Эльфы ушли из этого мира почти тысячу лет назад. Неужели у людей бывает настолько долгая память? Сколько человеческих поколений сменилось с тех пор?
Да, иногда эмпаты заглядывают в этот мир, раз кто-то из людей занимается охотой. Но разве случайные встречи могут дать хоть сколько-то верное представление о культуре современных эльфов?
— Война с вами всегда была утомительна… Но, когда стало известно про Колыбель, все словно с ума посходили. Никаких перемирий, переговоров. Невозможно войти в лес и быть уверенным, что вернёшься обратно. Невозможно лечь спать и надеяться, что проснёшься в своем уме. Поступая на службу, я думал, что сделал правильный выбор. Думал, что идеально подхожу. Если бы я только знал, чем всё кончится… Но судьба — удивительная вещь. В каком-то смысле справедливо — ты исправил то, что сломали во мне из-за эльфов. Но не думай, что тебе это поможет. Я больше не хочу принимать участие в идиотском противостоянии. Слишком много у меня отняли, и самое время наверстать упущенное.
Горан говорил что-то ещё, но Авантюрин уже не слушал.
Теперь ему наконец-то всё стало понятно. И хоть проявилось это не так, как он ожидал, но факт остаётся фактом: Горан сошёл с ума.
Эльф сел на дно клетки и обхватил колени руками. Единственное, что оставалось, — ждать, пока охотник продаст его кому-то, и надеяться, что с этим кем-то получится договориться.
***
Звуки переплетались, сливались и рассыпались каскадами прекрасных голосов. Тария подошла к самому концу молитвы и не успела погрузиться в транс, но и у неё по коже пробегали мурашки, а на глаза наворачивались слёзы восторга.
Говорят, раньше молитвы могли длиться днями и даже неделями. После них присутствующие словно перерождались и, получив благословение Матери, находили в себе силы на новые свершения.
Охладевшие отношения восстанавливались. Мятежные дети мирились с родителями. Маги находили в себе скрытые резервы, прочие — получали вдохновение к своему ремеслу. Почти три четверти открытий, вошедших в историю, случались после таких молитв.
Но с приходом людей всё изменилось. Когда началась война, эльфы были вынуждены отказаться от привычного уклада и перейти на суматошный человеческий ритм жизни. Даже спать приходилось урывками, следуя не сезонам, а изменчивому солнечному циклу. Традиции, ритуалы и обычаи не выдерживали таких перемен.
Лучшие добродетели эльфов — терпение и внимание — оказались ненужным балластом. Наглость, безжалостность, поспешность — вот что приходило на смену.
И она — лучшее тому доказательство.
Соплеменники постепенно приходили в себя и возвращались к своим делам. Никто не оставил её без приветствия.
«Я вижу тебя, Тария», — говорили они жестами.
«Я слышу тебя», — отзывались те, к кому она обращалась вслух.
Лучше бы они просто кивали.
Неужели они не понимают, что она чувствует фальшь, закравшуюся в древние святые слова? Их ложь оскорбляет гораздо сильнее, чем если бы от неё отворачивались.
Ланнуэль стоял у лика Матери, рядом с алтарем.
Скульптор очень старался воссоздать лик божества традиционно: Природа едина и ценна каждым своим творением. Но, как ни старайся, общий вид всё равно получался женским. Природа-мать. Всепрощающая, дающая начало. Рядом с ней Тарии становилось особенно не по себе.
— Ты вернулась. Всё получилось?
Она кивнула, будто он мог её увидеть до того, как обернётся.
— Пойдём. Я должен тебе кое-что рассказать.
Кабинет Ланнуэля больше смахивал на убежище. Примыкающий к величественному тронному залу, он по убранству и размерам подходил бы для какого-нибудь помощника библиотекаря, а не для монаршей особы. Но Тария уже привыкла. И каждый раз втайне немного гордилась, когда король приводил её сюда, — очень узкий круг лиц был допущен в святая святых.
Диван в углу приобрел подозрительную форму ложа, на нем лежали подушка и плед. Тария вздохнула — значит, дела плохи. Когда случалось что-то неординарное, король эльфов считал излишним тратить время на перемещение по Дому и начинал спать и есть там же, где работал.
Будто услышав её мысли, Ланнуэль едва заметно провел пальцами. Ветви ложа зашевелились, и очертания кровати сменились на подобающий кабинету приличный плетёный диван. Тария слишком давно знала Ланнуэля и поняла — сегодня бесполезно начинать с ним разговор на тему пристойного поведения и заботы о своём здоровье.
Новое движение пальцами — и на стене показалась карта.
— Дом Ветров подвергся очередному нападению.
— Редколесье давно уже стало слишком опасным местом.
— Я знаю. И я много раз говорил об этом наместнику, но каждый раз получал один и тот же ответ.
— Что они слишком дорожат своим Древом? Больше, чем жизнью? Ланнуэль, почему ты просто не приказал им переехать? Они не посмели бы ослушаться короля.
Ланнуэль вздохнул.
— Если бы всё было так легко…
— Как Первоцветы перенесли последние новости?
— Скажем так: напряженно. Они не до конца оправились от утраты Древа, и новый удар подкосил их ещё сильнее. По счастью, Солин не пользовался особой популярностью, и нашлось мало сомневающихся в его предательстве. Поэтому набор претензий от них стандартный: несоблюдение традиций, отсутствие нормального правосудия.
Тария видела — он что-то недоговаривает. И едва сдержалась, чтобы не пихнуть правителя в бок кулаком. Собрав остатки самообладания, она твердо посмотрела Ланнуэлю в глаза и спросила:
— …Но? Первоцветы приняли известие, но?..
— Но Дома Восхода и Весны отреклись от своих обетов.
Тария хотела выругаться, но вместо этого как зачарованная смотрела на карту. Повинуясь магии друидов, территория Дома Ветров пожелтела, а земли отступников приобрели цвет сгнившей листвы.
Общая картина была удручающей. Из уроков истории Тария помнила, как должна выглядеть карта: сотни Домов, в которых живут миллионы эльфов, под началом единых Короля и Королевы.
После Раскола всё стало гораздо скромнее, но даже ещё в начале службы Тарии подконтрольные Ланнуэлю Дома образовывали мощный очаг сопротивления людям. Теперь же с каждым годом и количество, и единство эльфов таяло, как весенний снег под солнцем.
— Но почему?! Если даже Первоцветы признали, что решение было верным, почему другие этого не понимают?!
— Тария… То, что мы делаем, — это действительно единственный способ уберечь Колыбель. Но это не отменяет тот факт, что я впервые в истории ввёл смертную казнь. Никогда до этого один эльф не мог законно лишить другого дара Матери — жизни. Не всем это пришлось по нраву.
— Лучше сохранить жизнь одному, но дать погибнуть тысячам?
— Не забывай, что Колыбель — святыня. Многие до сих пор наивно верят, что она неприступна для человека. А тех, кто реально знает, как она выглядит, не считая Хранителей, — единицы. Если мы начнем направо и налево объяснять, что Колыбель уязвима, может наши действия против предателей и станут более популярны, но рано или поздно информация попадёт к людям. И тогда, боюсь, их уже ничто не удержит. Одно дело — охотиться за легендой, и совсем другое — искать остров с вполне конкретным описанием. Чего-чего, а настойчивости людям не занимать — они и безо всяких координат добьются своего. Нет, чем меньше людей и эльфов знают правдивой информации о Колыбели — тем лучше.
Ланнуэль замолчал. Но и не предлагал ей вернуться к своим делам. Это значило только одно: ему есть что ещё сказать, но он не уверен, что это стоит на неё вываливать.
— Ради всего святого, не тяни.
Король эльфов сцепил руки в замок. Тонкие красивые пальцы побелели от напряжения.
— На Болотах зреет мятеж. Появился некий проповедник, который призывает эльфов к миру с людьми.
— А под миром он имеет в виду…
— Капитуляцию. Он убеждает тех, кто готов слушать, что люди не сделают нам ничего плохого. Что стоит уступить им земли, которые они требуют, раскрыть секреты, которые их интересуют, и подумать о том, как мы можем быть полезны.
Тария хмыкнула.
— Я думала, только у людей бывает короткая память. А что, читать этот проповедник не умеет? Не знает, что после каждого перемирия людям становилось мало новых земель и они снова нарушали границы? Или он не знает, что пленных эльфов люди содержат, как канареек, в клетках, ради забавы?
— Одно дело — читать, другое — видеть самому. Тария, я правлю уже очень давно. За эти века родились эльфы, которые ни разу не видели, как люди нарушают свои обещания. К тому же проповедник утверждает, что с тех пор люди сильно изменились. И если прекратить войну, то мы снова будем в безопасности.
— И много нашлось идиотов, готовых его слушать?
— Больше, чем ты можешь представить. Все очень устали от постоянного страха и готовы поверить во что угодно, что даст им надежду.
Тария молчала. После всего, что она пережила, несколько раз побывав в плену у людей, у неё не осталось никаких иллюзий насчет человеческого милосердия или честности. Немного поколебавшись, она глухо сказала:
— Хочешь… я разберусь с этим?
— Ни в коем случае. Можно убить человека или эльфа, но нельзя убить идею. Тут же возникнут десятки фанатиков, объявят мертвого дурака святым, меня — тираном, начнут кричать из всех углов, что люди желают нам только добра и единственная причина, по которой мы ещё не живем в мире, — потому что я не хочу отдавать власть.
— Неужели ничего нельзя сделать?
— Что-то — наверняка можно. Завтра я подниму этот вопрос на Совете. И если к утру у тебя появятся идеи, я буду за них благодарен.
Тария сглотнула.
— Ланнуэль, я…
— Я знаю, что ты не любишь появляться на Совете. И никто из Новых Хранителей не любит. Но это ваше законное право, пусть оно и не всем нравится. Прятаться — тоже не выход. Чем меньше о вас знают, тем больше боятся.
Он был прав, как всегда.
Вот только собратья не называли Тарию и остальных «Новыми Хранителями», как того требовал Ланнуэль.
«Чистильщики» и «палачи» — самое приличное, что она слышала.
Тария кивнула и изобразила подобие поклона.
— Я приду. И обязательно подумаю, что можно сделать.
Продолжение главы: Эмпаты. Глава 3 Старые знакомые (продолжение)