Роман *Цена прошлого# / Часть 6⁠⁠

Часть 5 - https://pikabu.ru/story/roman_tsena_proshlogo__chast_5_53386...

####################

Я не думал, что можно хотеть в тюрьму в принципе. Но сейчас, сидя в стакане автозэка, вымотанный переездами и долгими допросами, я хотел вернуться туда как можно скорее. Звучит немного странно, но я даже соскучился по своим сокамерникам. И когда только успели породниться?

В сопровождении дубака я шел по темным коридорам, которые сперва показались мне непроходимыми катакомбами, но сейчас я знал, куда идти, и что скрывается за очередным поворотом. Так что эти старые кирпичные стены уже не казались такими страшными. Вот мой этаж, мой продол, моя камера… Наконец-то.

– Здорово, братцы! – сказал я, когда, издав металлический лязг, за мной закрылся «робот».

– Игнат, братишка! Вернулся! – ответила мне камера.

Крепкие рукопожатия, теплые взгляды… домашняя атмосфера.

– Ща чай поставим, – сказал Руся. – Будешь?

– Конечно, будет!

Я стал оглядывать камеру: те же цветные одеяла на полу, тот же дым столбом. Те же громкие разговоры, и те же веселые лица. Вот Руся суетится возле урагана в поисках чая. Рядом на шконке, укрытый пледом, спит Домик. Наверху сидит и ковыряется в зубах таджик со сложно выговариваемым именем. Вот дед, которого все так и звали «дед», спит с раскрытой в руках газетой и еще… и еще… Все те же одиннадцать человек. Ничего здесь не изменилось, как будто и не уезжал.

Я разулся и прошел на пятак.

– Здорово, Большой.

– Здорово! – он пожал мне руку. – Чего веселый такой, освобождают?

– Нет, рад, что приехал, – я больше не воспринимал подобную иронию близко к сердцу.

– Как съездил? Новости хорошие?

– На самом деле нет. Новости далеко не хорошие.

– Вот как. Ну, говори.

– Потерпевший умер.

В камере реально повисло гробовое молчание. Все смотрели на меня.

– Он пролежал полтора месяца в больнице. В коме, – я сглотнул слюну, – он умер, не выходя из комы.

Раздался ропот, кто-то закашлял, но я не обращал на это внимания, я был серьезен, мое веселое настроение сразу куда-то пропало. Наверное, я только сейчас начал все осознавать.

– Выходит, тебе еще одну статью добавят. Убийство, – сухо констатировал Большой.

– Уже добавили. Но только не убийство, тяжкие телесные повреждения, приведшие к смерти.

– Тот же хер. От пяти до пятнадцати. Еще один особотяж.

В моей голове побежали цифры. Страшные цифры. Бегущая строка моей жизни. Я не мог их сосчитать – мой мозг отказывался решать это уравнение и сбрасывал ответ.

– Одна от восьми… другая от пяти… – Большой говорил медленно, и каждая цифра, словно раскаленным клинком, пронзала меня насквозь, – тринадцать строгого режима. И это минимум. Максимум, я думаю, ты сам сосчитаешь.

– Тринадцать лет… – я не знал, что сказать, подобная арифметика не укладывалась в моей голове.

– Держи, братан! – Руслан протянул мне кружку чифира.

######

А ведь действительно, как будто бы и не уезжал. Границу между днями сглаживала однообразная повседневность, и не будь у нас телевизора или хотя бы календаря, мы бы точно потеряли счет времени. Теперь я понял, зачем узники оставляли зарубки на стенах, обозначая проведенные в неволи дни.

– Руся, а ты сколько уже здесь?

– Я? Щас скажу… Так, а сегодня какое число?

– Двадцать пятое.

– Двадцать пятое… – он наморщил лоб и посмотрел на потолок, – год и месяц выходит.

– Так долго? Но почему?

– Это у ментов спросить надо. Сейчас вообще долго судят. Большой вон уже полторашку сидит, Домик трешку…

Мы стояли возле урагана и ели лапшу быстрого приготовления. Дрянь, конечно, но если добавить туда приправы, лучка, нарезанной мелкими кубиками колбаски, то получится очень недурно. А если еще и майонеза сверху, так вообще сказка. Доев, мы помыли тарелки и закурили.

– Ява золотая! Мои любимые!

– Да, ничего такие, – согласился я, – крепкие.

– И по цене нормальные, не то что эти кенты – тридцать с лишним рублей пачка! Ну, куда это?

– А помнишь, вы просили у меня пару пачек на общее, это как понять?

– Тюремный общак. Он собирается в каждой порядочной хате. Вот получает кто-нибудь из нас передачу и туда, – Руся показал на картонную коробку под шконкой Большого. – Кладет все, что считает нужным. Основное, конечно, сигареты и чай.

– И? Куда это потом девают?

– В конце каждого месяца отправляем все в тюремный «котел» – хату, где сидит положенец. Там это все подсчитывают и используют на людские нужды.

– Как это? Например.

– Здесь есть транзитный корпус – пересылка. Люди едут из других управ и ждут там этапа на следующую пересылку. Вот, например, везут его из Владика в Москву, так он десяток таких пересылок проедет, на каждой из которых будет не меньше месяца сидеть. Естественно, у него уже нихера не будет – ни курить, ни заварить. Вот мы нашему брату и помогаем, с общака транзит всегда греют. Транзит – лицо централа.

Руслан выпустил длинную струйку дыма и продолжил:

– Есть еще больничный корпус, там сидят те, кто ждет этапа на областную больницу или те, кого могут вылечить здесь. Туда тоже идет грев. Хоть в чем-то, но мы им помогаем. Транзит и больничка – святые места.

– Благородно.

– Также с общака греют катраны. Пацаны поддерживают воровское, и у них должно быть все, что нужно. Да и вообще, если в любой хате кончатся сигареты или чай, стоит только сказать – и туда пригонят все необходимое.

Я добавил еще одно звено в цепочку познания законов этого мира. При ближайшем рассмотрении этот мир не такой уж и страшный. Скорее наоборот. А может это делается специально – человеку с малых лет путем средств массовой информации, образования, сложившейся формы гражданского воспитания дают понять, что это место ужасное, и все человеческое здесь чуждо. Конечно, это в некоторой степени оправдано – человек должен понимать, что совершать преступления плохо, и всех преступников наказывают, отправляя в это страшное место. Но они освещают лишь одну сторону этого вопроса.

######

– С Новым годом, братцы! – сказал Большой, и мы стали чокаться пластмассовыми и железными кружками, в которых было налито по три глотка чифира.

Каждый из нас сделал по маленькому глоточку и закусил этот крепкий напиток вяленой рыбой. Мне объяснили, что со сладким чифирить нельзя – давление сильно скачет, и на сердце большая нагрузка. А с рыбкой солененькой – самое то! Да, интересно вкусы сочетаются – вязкая горечь крепкого чая и соленый привкус вяленой или копченой рыбы. Я так скоро чайным гурманом стану.

Наши родные и близкие, дай им Бог здоровья, привезли нам много вкусного, Новый год все-таки. Стол ломился от угощений, для его подготовки каждый из нас подключил весь свой кулинарный опыт. Конечно, для классических салатов некоторых продуктов не доставало, но тут на помощь пришла смекалка, которая, как я заметил, в тюрьме работает лучше, чем на воле. Что-то заменили консервами, что-то убрали вовсе. Добавили то, что на первый взгляд вообще не подходит к этим продуктам, поэкспериментировал с приправами и пожалуйста – салат с неизвестным названием, но зато очень приятным вкусом готов. Нарезали сырокопченую колбасу, домашнее сало, сыр, фрукты, а таджик даже умудрился на самодельной конфорке сварганить некое подобие плова из «быстрого» риса, овощей и говяжьей тушенки.

Покончив с чаем, мы схватили ложки и принялись с аппетитом поглощать приготовленные блюда.

– Ай, да Федя! Молодец! Плов отменный, как настоящий.

– Я не Федя, я Файзуллох!

– Пока выговоришь, язык сломаешь!

– Точно, точно! Федей будешь! – подхватила камера.

На том и порешали. Федя сначала противился – дул губы и громко возмущался, но потом ничего, даже заулыбался, видимо понял, что ничего обидного в «Феде» нет.

Домик, который не пил крепкий чай вообще, сделал один символический глоток и в основном налегал на рыбу.

– Помню, встречал я один Новый год в БУРе, – начал он, – холод собачий, аж пар изо рта идет. Мы там с одним пареньком сидели. Хороший паренек, сейчас уже ворует. Так вот, у нас не было ничего: ни чая, ни курить, ни тем более ничего съестного. Хлеба полпайки оставалось с ужина и все. Настроение, как сами понимаете, непраздничное. Разговаривать даже неохота – сидим молчим. Я от скуки встаю и начинаю тусоваться. Тут слышу, что пол в одном месте как-то странно скрипит. Подхожу туда, ногой проверяю – точно, одна доска забита неплотно. А как присмотрелся, вижу – около забитых гвоздей, вокруг самых шляпок, доска покарябана, вся в царапинах. Ну, ясно, что гвозди выдирали. Мы с корешом немного попотели, пол вскрыли, а когда подняли доску, нашли под ней три «шпули» – одна с табаком, две с чаем. Вот тут праздник и начался! Сразу настроение появилось, и поговорить захотелось, короче, славно тот Новый год отметили. Даже то, что ради чая сожгли мою последнюю рубаху, меня нисколько не расстроило.

– А рубаху-то зачем было жечь? – не понял я.

– Как зачем? Там нет ни чайника, ни кипятильника, даже розетки нет. Воду кипятили на огне, моя рубаха вместо дров пошла.

– Да ладно, и че нормальный чай получился?

– А почему нет-то? Костром пахнет!

– Ну да, скажешь тоже, – усмехнулся я. – Я одного не могу понять, как он там оказался, чай с табаком?

– Привет из прошлого. Тот, кто сидел до нас в этой камере оставил.

– Зачем под пол-то прятать?

– Чай, сигареты там под запретом были, если мент найдет – отберет, да еще и отдубасит. Вот он и зарыл. А воспользоваться почему-то не успел.

Я посмотрел на тлеющую сигарету, медленно затянулся и долго не выпускал дым из легких. Как же мы все-таки никчемны – начинаем ценить что-то лишь тогда, когда нас этого лишают. Мое праздничное настроение сразу куда-то подевалось, и я, отмахиваясь от предложений «съешь еще вот это», вышел из-за стола и лег на шконку, аппетит пропал тоже.

По телевизору шел какой-то новогодний концерт, очередная вариация «Голубого огонька» – звезды отечественной эстрады исполняли свои новые и старые популярные песни, в перерывах поздравляя страну и друг друга с Новым годом: широкие объятия, поцелуи в обе щеки, поклоны до земли. Лицемеры. Такая наигранная любезность и благодушие! Это же все читается на лицах, как они этого не видят? Сидят в зале и аплодируют. Ну, ладно, это на камеру, это статисты, могу понять. Но люди перед экраном телевизора, добрая половина этой страны, куда они смотрят? Голубой огонек. Лучше бы просто пели, так хотя бы не врут.

Из этих размышлений меня вывел Большой:

– Игнат, айда сюда!

Сев рядом, я увидел, что он держит в руках зажженную сигарету и пластиковую бутылку.

– План куришь?

– Да, – сказал я после секундной паузы.

– Братва угостила. Хороший говорят, на, держи.

Я взял бутылку, наполненную дымом, с боку которой было небольшое прожженное отверстие.

– Тяни… Да че ты делаешь?! Пробку открути!…

Я закашлялся, из глаз брызнули слезы. Дым был таким крепким и таким тяжелым, что я не мог держать его в легких.

– О-о-о, а говоришь, что куришь. Че первый раз?

– Да не… – выдавил я, вытирая слезы, – план просто хороший.

– Ну да, тувинский! – Большой открутил пробку и быстро вдохнул.

Он не выпускал дым долго, а потом широко открыл рот и медленно выдохнул его большим серым облаком. Как Змей Горыныч. Только голова одна. Я попытался сдержать улыбку, но у меня это получилось плохо, и я прикрыл рот рукой, а изо рта стали вырываться короткие сдавленные смешки. Большой смотрел на меня и улыбался во весь свой широкий рот. Или пасть.

– Во, другое дело! А то ходишь смурной, голову повесил. Отдохнуть хоть маленько надо.

В голове зазвучало что-то похожее на гул. Или не на гул. Слова Большого отдавали эхом. Сидеть стало тяжело.

– Расслабься, иди полежи. Ну, в смысле не полижи, а полежи! – сказал Большой и дико расхохотался.

Я, не очень поняв юмора, на ватных ногах встал и поплелся к себе. Упав на шконку, я поправил под головой мягкую подушку. Как хорошо. Каждая моя мышца, каждый мой мускул расслабился, легкость в теле была такой, что я был готов взлететь. Улыбка отказывалась покидать губы, а под закрытыми веками расцвела красочная палитра. Не знаю, сколько времени я пролежал, наслаждаясь этим волшебным моментом, как вдруг услышал до боли знакомую мелодию. Пульс начал биться быстрее и отчетливей, жар вспыхивал пламенем где-то между животом и сердцем. Каждая строчка, каждое слово песни пробуждали во мне все новые и новые воспоминания. Память рисовала яркие, отрывочные картины и кружила меня в своем водовороте.

«…давай вот так посидим до утра! Не уходи – погоди, мне пора, и если выход один впереди, то почему мы то холод, то жара…»

######

Время. С начала сотворения этого мира, с момента как мировые часы начали свой ход, оно движется с одинаковой скоростью. Человек не в силах его ускорить, замедлить или остановить. Но человек существо поистине хитроумное, он найдет выход из любой ситуации. У нас есть одно замечательное свойство – восприятие. Оно способно творить чудеса. Оно может день превратить в месяц, а месяц – в годы или наоборот – год покажется нам одним днем.

Праздники, что интересно, тянутся очень медленно. Не единичные дни рождения, а длинные майские или новогодние недели. После двух-трех дней веселья время как будто останавливается – сбивается привычный ритм жизни. Мы, сидя в камере, хоть и не ходили на работу, и праздники мало чем отличались от наших будней, все равно чувствовали, что что-то идет не так. Изменилась однообразная телепрограмма, изменился ставший уже привычным график дежурств надзирателей – здесь обращаешь внимание на все.

Я сидел и щелкал пультом от телевизора, не зная, чем себя занять, и, судя по скучным лицам сокамерников, их настроение мало чем отличалось от моего. Когда я понял, что пошел уже по третьему кругу, то бросил эту пустую затею и отдал пульт Руслану. После недолгих раздумий я решил почистить и без того чистую раковину.

– Пойду пошоркаю светланку! – сказал я, чтобы хоть как-то разрядить обстановку.

– Сильно не зашаркивай, девка общая, – кисло улыбнувшись, поддержал Домик.

Когда раковина сияла белизной настолько, что на ней уже не было ни единого пятнышка, развода или чего-то еще, что можно было оттереть, я вытер руки и присел на шконку к деду. Тому самому, кого все так и звали – дед. Одетый в старый заношенный спортивный костюм, небольшого роста, но с большим животом, он лежал, закинув руку за голову, и читал газету. Добродушный старичок, этакий божий одуванчик. Сломанные, перемотанные синей изолентой очки в толстой оправе дополняли образ.

– Что пишут?

– Ничего хорошего, – ответил он, с хрустом сложив газету. – Опять кризис ожидается. Сначала разворуют страну, а потом с умным видом заявляют: «Инфляция! Коррупция!».

– Проституция.

– Она самая! Политическая проституция. Ебут друг дружку, а деньги в кружку! Все довольны, один народ голодает!

– Не говори, деда, ой, не говори, – сказал я, раскрыв пачку и протягивая ему сигарету. – Самого-то за что прикрыли? Бабку свою небось того?

– Ты бабку мою не тронь! Она у меня умница. За всю жизнь ее пальцем не тронул. Она мне блинов домашних напекла – хотела сюда передать, а ей говорят: «Нельзя, не положено». Уроды. Бабка с этими блинами потом назад на электричку потащилась.

– Почему не положено-то?

– Скоропортящийся продукт. Как будто я их хранить буду. Да мы их в тот же вечер сожрем! Как будто они этого не понимают. Уроды.

– За что же тебя тогда?

– Двести двадцать восьмая. Наркотики.

– Тебя? За наркотики?! – я с удивлением уставился на деда. – Что, дедуля, балуешься иногда?

– Ты что, внучек, совсем ебанулся? Я эту дрянь за всю жизнь в руках не держал. Это вас, молодежь, сейчас от нее за уши не оторвать.

– Ну, не знаю, как молодежь, сам не любитель. Так, как тебя угораздило за наркоту влететь?

– Ой, сынок, это долгая история, слушать замучаешься.

– Ничего я не замучаюсь, рассказывай, мне интересно, – я уселся поудобнее и положил пачку сигарет между нами на шконку.

– Задумал я купить иномарку. На свое горе. Нет, ну а что? Мы с бабкой в частном секторе живем, еда – все свое, огород садим, одежда, что нам со старой – доносим уж то, что есть, а пенсии у обоих немаленькие. В общем, денег скопилось прилично. Меня мой москвиченок задолбал. Ей-богу, задолбал. Перед каждой поездкой я его минимум час уговаривал, а он, неблагодарный, через раз заводился. В итоге решили. Нашел я по объявлению тойоту старенькую. Ну, как старенькую – помоложе моего москвича будет. Вот только ехать за ней далеко надо – хозяин в Рубцовске живет.

– Деда, это все, конечно, интересно, но ты мне чего рассказываешь? При чем тут наркотики?

– Да ты слушай, не перебивай! Это… Где я остановился?

– В Рубцовске, – улыбнулся я.

– А, ну! Приезжаю я к хозяину, мы документы переоформили, деньги я уплатил, все довольны. Я нарадоваться не могу на свою красавицу – заводится легко, идет тихо, тормозит быстро. Вот тока черная вся, даже стекла тонированные, но, думаю, ничего – домой приеду, сниму.

Я уже пожалел, что начал этот разговор – старому просто поговорить не с кем, вот он и нашел свободные уши. Еще и все сигареты мои сдолбит – уже за третьей полез.

– Я довольный сажусь в машину и еду домой. Как на трассу выехал, пост проехал, вижу – за мной двое пристроились. Один окошко открыл и рукой машет, мол, остановись! Ну, я-то не дурак. Кто такие, думаю, чего им надо, и по газам. Они за мной. Подрезать хочет, слева обойти, но я не даюсь. Хорошо – трасса пустая была, так бы точно добром не кончилось. И тут на повороте – хорошо, что на повороте – я скорость сбавил, слышу взрывается что-то под капотом. Это шины разорвало, на дороге ежа растянули. Ну, и меня понесло… Ба-бах! В дерево врезался, смотрю, они бегут. Все, думаю, конец. Машину заберут, а меня под этим деревцом-то и закопают. Из салона выдернули. Мордой в асфальт – хрясь! А за спиной наручники защелкнули. Сначала меня обыскали, а потом машину давай шмонать. Я глаза закрыл, молитву про себя читаю. И тут начинается самое интересное.

Я смотрел на него и уже не перебивал.

– Рация. Я услышал, как зашумела рация… «двести первый двухсотому – объект задержан. Двухсотый принял, оформляйте». Глаза открываю, вижу – там уже машин понаехало, народу столько, все в гражданском, но я слышу – позывные-то милицейские! Из моей машины все сиденья повыкидывали и копаются там втроем. Так, думаю, не бандиты, уже хорошо, значит не убьют. Короче, лежу я там, а они все шмонают и шмонают. Смотрю – нервничать стали, взад-вперед ходят, то к своей, то к моей машине, по рации с кем-то связываются. Тут один садится к себе и уезжает. Не было его, наверное, час. Я все лежу, ко мне уже даже никто не подходит. А когда он вернулся – рукой махнул, и все собираться стали. Меня прямо в наручниках на заднее сиденье закидывают и увозят в ментовку. Там следователь говорит, что в моей тойоте нашли мешок анаши.

– Ты что машину не проверил, прежде чем ее купить?

– Картофельный мешок! Представляешь размер? Да это с половину тебя! – дед затряс головой так, что очки его слетели на нос. – Конечно, проверял машину, не совсем уж дурной. Но никакого мешка анаши там не было, понимаешь, не было!

– Деда, ты меня, конечно, извини, но я тогда вообще нихера не понимаю. Откуда он тогда взялся?

– Я тогда тоже ничего не понял. Возмущался, кричал, скандал им там устроил, но они как будто не слышали. Двести двадцать восьмая, часть третья, в особо крупных размерах, получите, распишитесь. Когда меня в КПЗ закрыли, там конвоир молодой был, щегол еще совсем, ну, вот он и шепнул мне. Я там такой кипиш закатил – в камеру идти не хотел, вот он и пожалел старика. Короче, им поступила информация, что по этой трассе будут перевозить большую партию наркотиков. Ну, а тут я на своей тонированной тойоте. Не знаю, почему они меня на посту не остановили, а может хотели, просто я проглядел. А когда начали догонять, то увидели, что я газу прибавил. Ну, дальше ты знаешь. Никаких наркотиков у меня, естественно, не было, а у них погоня, использование спецсредств и жесткое задержание. Да еще и погоня эта заснята на камеры, которые вдоль трассы установлены. Они не могли это так оставить.

– И они решили подбросить тебе анашу, тем самым, оправдав твое задержание…

– И залатать дыры в своей работе. Настоящий-то перевозчик спокойно проехал мимо, все были заняты мной. А так – они на информацию отреагировали, перевозчик задержан, наркотрафик перекрыт. Все довольны.

– Охренеть. И нельзя ничего доказать?

– Уже два года пытаюсь, следствие все тянется и тянется. Они, наверное, уже сами не рады. Ну, там, правда, по делу черти че выходит. Утверждают, что были соблюдены все правила задержания, что на скорости сто восемьдесят километров в час они предъявили мне удостоверение работников милиции, прислонив его к лобовому стеклу, а я должен был его увидеть и остановиться.

За спиной раздался щелчок, и я вздрогнул. Это открылась «кормушка», пришло время ужина. Вот же только обедали, как быстро время пролетело. Я пошел за своей чашкой, есть хотелось ужасно.

######

Большой поехал на суд. На приговор. Увели его как обычно после вечерней проверки, но ждали мы его уже следующим вечером. Он судился в городе, а такие этапы не длились больше суток.

Наступили морозы, мы уже третий день не ходили на прогулку – за окном было реально холодно. И холод проникал в камеру через это самое окошко. Щели в нем были такого размера, что мы затыкали их кусками старого одеяла. Стало немного теплее, но все равно ходить без шерстяных носков никто не рисковал. Тридцать градусов мороза – это не шутки. Отогревались мы традиционным напитком – чаем. И согревал он куда лучше, чем спиртное. Водка – лучшее средство для согрева? Это оправдание для алкашей.

– …и вот мы такие едем, ночь уже, луна высоко, на улице никого, как вдруг – на, тебе! Лошара какой-то стоит на остановке, точно наш клиент, – рассказывал Руся очередной свой подвиг. – Ну, мы такие останавливаемся, к нему: «Хобана, пацанчик, есть позвонить?»…

Тут загремел «робот», и гнусавый голос объявил, что мне надо собираться к адвокату. Они там как на подбор: один гнусавый, другой шепелявый, третий вообще че-то мычит – урод на уроде, короче. Специально что ли таких набирают, или просто нормальный человек никогда не пойдет работать в эту систему, не знаю. Додумать эту мысль я не успел, потому что уже пора было выходить в коридор.

Оказавшись в комнате, предназначенной для встречи с адвокатом, я присел на свободный стул и оглядел обстановку. Помещение было большое, по центру разделенное непроходимым препятствием – стеной, половина которой была прозрачной – какой-то углепластик. Вдоль этой стены стояли стулья, на которых сидели мы, зэки, а на той стороне напротив были адвокаты, наши защитники. Мой еще не пришел, и я стал аккуратно рассматривать присутствующих.

Адвокаты были молодые, старые, дорого или просто одетые, мужчины, женщины, горячо что-то доказывающие и махающие руками или спокойные как глыба – типажей было много. В отличие от нас. Мы все были похожи, и дело было не только в бритых головах. Глаза. У всех, абсолютно у всех, более явно или более скрыто, в глазах горела надежда. У кого-то она полыхала ярким пламенем, а у кого-то уже тлели последние угли.

Спустя пару минут появился и мой защитник. Поздоровавшись, он надел на нос узкие очки и, положив папку на стол, принялся раскладывать перед собой документы.

– Ситуация сложная.

Раздался шелест сотни бумаг моего уголовного дела. Я застыл и не сводил с него глаз.

– После смерти потерпевшего дело было отдано под контроль прокуратуры, а это… несколько усложняет нашу задачу.

Я сглотнул.

– Ты уже в курсе, как они на тебя вышли?

– Понятия не имею. Как?

– Подельник.

– Степа?

– Это он тебя сдал.

Волна колющей мелкой дрожи прошла от макушки до пяток. Как обычно бывает, когда происходит то, что ты не мог себе представить. То, что считал невозможным. Это не укладывается в голове, и мозг отказывается этому верить. Я откинулся на спинку стула и тупо смотрел перед собой. Меня как будто оглушило.

Дальше все было как в тумане: он что-то говорил – я соглашался, не особо вникая в смысл. В памяти осталась лишь последняя прощальная фраза: «Ждать худшего, надеяться на лучшее». Где-то я уже это слышал.

Вернувшись в камеру, я завалился к себе на шконку и закрыл глаза. Пытался все обдумать, осмыслить, понять логику событий, но ничего не получалось. Мешало одно. Обреченность. Мне не давало покоя чувство, что с каждым днем я все меньше и меньше верю в то, что меня скоро освободят. Наверное, нечто похожее переживают люди, утратившие веру. Ничего не происходит, просто перестройка сознания. Не знаю, сколько я пролежал так, помню, что отказался от обеда, на предложение чифирнуть отвечал мотанием головы и много курил. Лежа, стряхивал пепел в пустую пачку. Подняться меня заставила только вечерняя проверка.

Зайдя назад в камеру, я увидел, что Руся суетится возле стола – раскладывает конфеты и варит чай. Точно, вот-вот должен был вернуться наш смотрящий, я и забыл. Действительно, прошло не больше получаса, как открылся «робот», и, широко шагая, в камеру зашел Большой.

– Здорово, каторжане!

– Здорово! Здорово, Большой! – хором ответила ему камера.

Сняв куртку, он быстро скинул ботинки и, пройдя до своей шконки, присел, обведя всех взглядом.

– Восемь.

Молчание длилось недолго, после которого все наперебой стали сыпать утешениями и ругать российские суды. Большой слушал все это со спокойным лицом, а когда словарный запас утешителей закончился, и банальные громкие фразы стали повторяться уже в третий раз, он поднял руку, и все сразу замолкли.

– Меня через десять дней увезут. Смотрящим за хатой я оставляю Игната.

.....