Робомуха⁠⁠

В Пентагоне придумали робомуху, её от настоящей не отличить никак, только в ней заряд взрывчатки — муха человеку в ухо залетает и тут же взрывается вместе с его головой.

У меня одногруппник работает российским шпионом в США, он мне и рассказал. В аську написал посреди ночи, на, мол, гляди, чего нашпионил.

А я ему:

— А мне-то что? У нас тут своих забот полон рот. Люди в интернете никак не могут понять, что на Украине не война, а спецоперация. Надо им всем объяснить.

— Дурак ты, — пишет он мне. — Сейчас американцы свою муху отправят в Россию, она президенту голову взорвёт, вот и вся спецоперация!

— Сам ты, — отвечаю, — дурак. Как у тебя только язык поворачивается! А ещё российский шпион. Ты не двойной ли агент часом?

— Нет, это ты дурак, — он мне отвечает. — Я тебе потому пишу, что меня рассекретили и информацию своему командованию я передать уже не могу. Могу только тебе, по аське. Иди, спасай президента и Россию.

— Уже бегу, — говорю, — волосы назад. Кто ж мне поверит, если я такое расскажу? Они ж меня на смех подымут. А то и в тюрьму бросят. Или в психиатрию.

— А это, дружок, — говорит мой дружок, — уже не моя проблема. Я своё дело сделал. Ариведерчи.

И всё — перестал отвечать. Разгрыз капсулу с цианидом, как пить дать.

Представляете мои эмоции? Всю ночь я уснуть не мог, думал, как спасти президента от пентагоновой робомухи. Под утро чуть покемарил, пробудился, принял душ и пошёл в полицию. Никому там ничего не стал объяснять, ведите меня, говорю, к старшему полицмейстеру или кто там у вас есть, у меня дело государственной важности.

Привели меня в кабинет оперуполномоченного. Он за столом сидит, напыщенный, смотрит на меня без симпатии. Над ним портрет президента — молодого ещё — улыбается лично мне чуть заметно. Куда приятнее выглядит, чем опер.

— Ну, — говорит полицейский. — Будем говорить или будем в молчанку играть?

— Такое дело… — отвечаю.

Рассказал ему всё как на духу, про робомуху пентагонову и про то, как американцы ей хотят голову президенту нашему взорвать. Он выслушал внимательно, ни один мускул у него нигде не дрогнул.

— Всё сказал?

— Да.

— Ну так иди.

— Не понял. Куда идти?

— Да подальше отсюда иди. Или в обезьянник хочешь? Там вдоволь наобезьянничаешься с такими же как ты.

Я хотел было попытаться ещё раз объяснить, но по непроницаемости лица опера понял, что не преуспею. Ушёл подобру-поздорову.

Послонялся по городу с полчаса, подумал, решил пойти в городскую газету. 

Там мне больше понравилось, чем в полиции. Мебель поновее, ребята молодые суетятся, шебуршат хорошо. Выловил одного молодого из кутерьмы.

— Выслушай, — говорю. — Принёс сенсацию.

— Так-так, — отвечает без любопытства.

Рассказал ему всю правду-матку, всё как знал рассказал про робомуху пентагонову, какой американцы хотят президенту нашему голову взорвать. Журналист меня с умным видом выслушал, покивал.

— Ну удружил, — говорит. — И правда, сенсация. Все должны знать.

И чуть не криком кричит:

— Ребята! Отложите дела! Новость века.

Все поутихли, смотрят. Много их, человек двадцать пять. Журналист мне кивает, мол, давай, жги. Ну я и зажёг. И снова рассказал, да во всех деталях, про пентагонову робомуху, которой американцы хотят президенту нашему голову взорвать, и всё, не будет больше президента. Они, пока слушали, аж рты поразевали. Ну, думаю, теперь успех. И тут они, журналисты, все двадцать пять, как засмеются разом, а громче всех тот, с которым я первым поговорил. Аж на пол валятся некоторые, смотреть противно. Не понимают, что судьба России решается, а мне им как объяснить? Плюнул, пошёл оттуда.

Двинул прямиком в военную часть. На КПП не пропускают, спрашивают не без грубости, кто таков, почему не в армии. Я говорю, так и так, вопрос государственной безопасности, ситуация такова, что послание от погибшего на задании русского шпиона необходимо передать высшим эшелонам власти немедленно.

Вызвонили какого-то капрала, он меня повёл в часть, с нами пошёл один солдат с КПП. Привели меня в штаб, в кабинет тенистый, прокуренный. Подполковник в нём сидит с налитыми кровью глазами, фатальный и непримиримый. Снова портрет президента над его головой, только тут он уже постарше, уже почти без улыбки. Посадили меня на стул перед ними двумя.

— Излагайте, — говорит полковник.

Президент молча смотрит. Солдатик с капралом у меня за спиной трутся. Я на них кивнул.

— Им нельзя, — говорю.

А то мало ли опять на смех поднимут.

Подпол их двоих полувзглядом за дверь выставил и снова на меня уставился. Я набрался куражу и опять рассказал всю историю про робомуху пентагонову, и как все американцы хотят президенту нашему единственному ей взорвать голову, и не будет тогда больше президента, а воцарятся лишь безотцовщина, хаос и западная поп-музыка.

Подполковник выслушал. Встал. Взял фуражку со стола, надел. Пошёл к двери, при этом и меня туда как-то невербально и незримо увлекая. Вскоре я уже стоял перед начальником штаба, полковником, у кого в кабинете было целых четыре портрета президента в разных возрастах — слева направо всё менее улыбчивого. Я доложил полковнику, что так и так, существует пентагонова робомуха, которую американцы вот-вот уже используют, чтобы взорвать голову нашему президенту, если только мы не поторопимся, если не предотвратим этот трагический и зрелищный исход.

Полковник подполковника выслал за дверь и долго смотрел на меня, словно сканировал. Большой был человек, широкоплечий, с крепкими широкими морщинами, благородной проседью в русых волосах. Была в его взгляде машинная чёткость, какая есть у всех опытных вояк, но проглядывало сквозь неё и что-то очень мягкое, непозволительное, даже неприличное. Закончив сканирование, он поднялся из-за стола, надел фуражку и сказал:

— Идёмте.

Мы вышли из штаба, подошли к УАЗику, где дремал солдат-водитель. Полковник открыл заднюю дверь и мне на другую кивнул, мол, садись. Солдат от звуков пробудился, сделал вид, что не спал, и завёл мотор.

— На полигон, — сказал полковник.

Мы тронулись.

Ехали молча. Когда машина выехала на шоссе, и за окнами потянулось поле, полковник сказал водителю:

— Останови.

Машина съехала на обочину и остановилась. Полковник открыл дверь и вышел, пригласив жестом и меня. Я выбрался из УАЗа. Военный прошёл немного вдоль шоссе, закурил сигарету и остановился. Я приблизился к нему. Он протянул мне открытую пачку, я отказался, он её убрал. Глядя мне в глаза, полковник сказал:

— Тебя как звать?

Я представился.

— А меня Геннадий, — сказал он и протянул мне руку.

Я её пожал.

— Слушай, — сказал полковник. — Если это шутка, то она очень неудачная. И так сейчас нервы на пределе. Лучше признайся сейчас.

— Не шутка, — ответил я. — Наш человек, возможно, погиб, чтобы добыть эту информацию. Нам нужно действовать очень быстро. Кто знает, может, повелитель мух уже выслал робомуху!

— А если не шутка, — продолжил полковник, — то ты мне вот что скажи. Тебе это зачем?

Тут я опешил.

— То есть как это зачем, товарищ полковник? Что-то я не уверен, что верно вас понял. Развейте свою мысль, будьте столь любезны.

— Слушай, — сказал он и обратился ко мне по имени. — Я всю свою жизнь отдал службе. У меня семья, дети. Внучка недавно родилась. Я хочу, чтобы война поскорее закончилась, а не разрослась в третью мировую.

— Спецоперация, вы хотели сказать?

— Да, — поправился полковник, — спецоперация. Нам не нужна Третья мировая спецоперация.

— И что же вы предлагаете в этой связи? — спросил я.

Полковник приблизил своё лицо к моему и сказал почти шёпотом, хотя вокруг не было даже птиц:

— Езжай домой, живи своей жизнью и никому больше об этом не рассказывай.

— Значит, вы предлагаете мне предать родину, полковник? — громко спросил я.

Полковник обернулся на машину, где был солдат.

— Да послушай же ты, — прошептал он и опять назвал меня по имени, — я как лучше хочу…

— Товарищ полковник, — оборвал я его. — А где вы были последние восемь лет? И знакома ли вам знаменитая цитата актёра Сергея Бодрова? Про честь мундира я вообще молчу. Как же мне стыдно за вас. Везите меня назад в город немедленно. Везите меня к вашему начальству.

Тут полковник изменился в лице. Он вдруг расплылся в улыбке, бросил сигарету на землю и сказал:

— Ты прошёл проверку. Настоящий патриот. Едем!

Мы вернулись в машину, полковник велел водителю ехать в Министерство Спецопераций. Не прошло и двух часов, как я уже держал доклад перед комиссией генералов. Всё им рассказал, и про Пентагон и про нашего героического шпиона, и про богомерзкую робомуху, которой проклятые американские нелюди всей своей уродливой страной желают взорвать светлую голову нашей единственной надежды и опоры — солнцеликого президента. По генеральским лицам во время доклада я прочитал, что вот это — уже свои люди. Стальные, непробиваемые, жестокие машины в человеческих обличьях. Точные, неколебимые, готовые без промедления отдать за Родину жизнь или сотни тысяч других жизней, если существует такая необходимость, или если сверху прислали директиву о том, что такая необходимость существует, потому что приказ равносилен истине. О как я блаженствовал, находясь рядом с ними, произнося каждое слово, ловя каждый взгляд, зная, что поступаю абсолютно верно, зная, что спасаю мир от проклятой родины музыки дьявола и «Кока-Колы», чёрной, мерзкой, растворяющей суть человеческого духа в своих пузырьках. Наконец-то я понял, для чего был рождён.

Председатель комиссии поблагодарил меня за доклад, пожал мне руку и обещал представить к награде. Я сказал, что никакой награды мне не надо, а прошу я лишь об одном: позволить мне участвовать в спецоперации по спасению президента от робомухи.

— Этого, гражданин, — сказал он, — мы вам обещать никак не можем. Этим займутся специально обученные люди. А к президенту никто из простых смертных не имеет права подходить ближе чем на три километра, вы же знаете закон.

— Да, — сказал я, — конечно, знаю.

Полковник, который меня привёз, тоже был здесь. Когда все генералы пожали мне руку, я подошёл к нему и отвёл его в сторонку.

— Слушай, — сказал я. — Я знаю, что это была не проверка. И что ты действительно хотел меня подговорить предать Родину. Я сейчас всем здесь об этом расскажу.

Я победно смотрел на полковника. Он был просто уничтожен моими словами.

— Если только, — продолжал я, — ты не найдёшь способа убедить их позволить мне участвовать в спецоперации по спасению президента от робомухи. Ну или хотя бы наблюдать за ней.

— Да как же я… — начал он.

— Не знаю, — сказал я. — Прояви смекалку, полковник. Времени у тебя до вечера.

И ушёл.

Уж не знаю, что и с кем он делал. Да только и часу не прошло, как мне позвонили и сказали, что сейчас пришлют машину. И прислали. Отвезли снова в Министерство Спецопераций, там посадили в вертолёт боевой вместе с солдатами доблестными, и понёс нас вертолёт над великой нашей страной, президента от робомухи пентагоновой защищать, чтобы голову она ему взорвать не смогла.

Принёс нас вертолёт в русский Тадж-Махал, малахитовый дворец президента в уральских горах. Мы приземлились среди заснеженных сопок, мне выдали шинель и соболью шапку. Как только я вышел из вертолёта, то заметил чуть ли не на каждом квадратном метре военных с какими-то приспособлениями, похожими на металлические мухобойки с лазерными прицелами. По всему периметру крутились радарные антенны, видно, готовились зафиксировать робомуху. Я вздохнул спокойно. Меня повели в гостевой дом.

А в дому гостевом роскошества: стол ломится от диковинных яств, белым шёлком перина выстлана, всюду золото, картины да статуи.

— Что же, — спрашиваю сопровождающих, — и самого его увижу?

— Увидите, — говорят. — Вы теперь герой. Президент сам пожелал вам личную благодарность выразить.

Я чуть не ахнул.

— Когда? 
— Наберитесь терпения.

Они ушли, а я стал набираться терпения, хотя мне это было очень затруднительно. Минуты тянулись, как годы. И лишь Богу известно, сколько лет прошло, прежде чем в мою дверь постучали.

— Президент готов вас принять.

Я вскочил и отправился за сопровождающими. Я представлял, как расскажу об этом маме, и как она будет гордиться. А может, меня покажут по телевизору, и она сама на меня посмотрит. Вот она ахнет!

Я шёл и представлял, как увижу президента в чёрном его костюме, в белой его сорочке, в алом его галстуке, он будет стоять на горной вершине, весь залитый вешним солнцем, и глядеть оттуда на запад. А потом он ко мне обернётся, улыбнётся, как там, на портрете, и скажет:

— Здравствуй, единственный друг мой. Спасибо, что спас мою жизнь. И Россию.

Тут появится злобная муха — как прорвалась сквозь кордон, неизвестно. Полетит она к президенту пулей, а я побегу, крикну «Нет!» и подставлю свою головушку. Залетит эта муха мне в ушенько, и успею сказать я только лишь: «Верой-правдой служу Отечеству!», и поймать взгляд прощальный отцовский, его взгляд, полный силы, нежности, и взорвётся моя головушка, брызнет алым, как галстук, кружевом на снежочек уральский беленький. Ох и будет гордиться маменька!..

Меня привели в большой зал без окон. Снова убранство царское: фрески, плафоны, картины. В центре зала — большая статуя, древний бог спецопераций Авось. Сопровождающие оставили меня одного и закрыли двери. Сердце бешено колотилось.

Через несколько минут двери в другом конце зала распахнулись. В них вошёл ребёнок лет двенадцати в чёрном карнавальном костюме: шляпа, маска, плащ, шпага в ножнах. Он пошёл ко мне по красной дорожке. Двери за ним закрылись.

Мальчик приблизился и широко мне улыбнулся. Протянул руку снизу вверх. Я оторопело её пожал, не понимая, что происходит.

— Привет! Я Вовочка! — воскликнул он, не переставая трясти мою руку.

— Какой Вовочка? — не понял я.

— А такой! — весело бросил мальчишка. — Прежнее моё тело стало слишком старым, поэтому моё сознание перенесли в тело двенадцатилетнего мальчика. Скажи, кррруто, а?

Я едва удержался на ногах.

— Это какая-то шутка? — спросил я. — Этого не может быть. Нет, смешно, конечно, но я бы всё-таки хотел увидеть настоящего президента.

— Так вот он я! — засмеялся мальчик. — Это все другие видят ненастоящего. Все видеоизображения моего старого тела уже два года создаёт нейросеть. То же и с голосом. А настоящий я — вот! Спасибо, что спас меня!

— Ладно, Вовочка, ладно, — сказал я. — Пожалуйста. Допустим, что это всё правда. Но почему ты в костюме Зорро?

— Нравится? — мальчишка довольно улыбнулся и крутнулся на месте так, что взметнулся его чёрный плащ. 

Он выхватил шпагу, быстро прочертил её остриём в воздухе передо мной букву Z и ловко спрятал её назад в ножны.

— Очень нравится, — сказал я. — Это твой любимый герой?

— Да! А знаешь, почему?

— Почему?

— Потому что он защищает простой народ и наказывает плохих людей: жестоких солдат, нечестных судей! Вот и я тоже! Круто, да ведь?

— Да, Вовочка — сказал я. — Просто блеск. За это мы тебя и любим.

— Да, — сказал Вовочка. — В России очень-очень хорошие люди. Поэтому я их защищаю. И в Украине есть хорошие люди. Но правительство у них — плохое, одни неонацисты и наркоманы. Поэтому наши солдаты стреляют там только по плохим людям, а по хорошим не стреляют. Мои приближённые каждый день приносят мне отчёты о том, сколько плохих людей убито и сколько хороших. И вот, плохих бывает убито за день очень много, каждый день, а хороших — ни одного! И знаешь почему?

— Почему?

— А потому, что у нас есть специальные самонаводящиеся пули, которые попадают только в плохих людей, а в хороших не попадают, даже если в упор выстрелить. И у нас есть ракеты, которые взрывают только плохие здания и технику, а хорошие здания и технику, ну и людей хороших тоже, не взрывают. Круто, да?

— Да, — говорю. — Это тебе тоже сказали твои приближённые?

— А то как! Это я велел такие пули и ракеты разработать, вот наши учёные и разработали. Быстро, за две недели всего! Ты же не думаешь, что я бы отправил наших солдат убивать хороших людей?

— Нет, конечно.

— Только плохих!

— Да.

— Очень-очень плохих!

— Разумеется.

— А в хороших наши пули и ракеты не попадают! Потому что это особые пули и ракеты. Они только для плохих людей. Правда, в России тоже есть плохие люди. Все эти лживые журналисты, которые пишут, что наши солдаты убивают хороших людей. И протестующие, которые верят лживым журналистам. Но в тех плохих людей, которые в России, я ракетами и пулями не стреляю. Знаешь, почему?

— Почему?

— Потому что Зорро старается не убивать даже плохих людей. Поэтому он и хороший. И мы своих не бросаем. Так что мы их не убиваем. Мы просто закрываем их лживые СМИ, а протестующих забираем в полицию и потом отпускаем. А если они не перестают быть плохими, то не отпускаем, пока не перестанут. Ну или ещё что-нибудь придумываем, чтобы они стали хорошими. Нужно, чтобы все-все были хорошими. Особенно люди в Америке и Европе. Там очень много плохих людей. И если эти плохие люди будут нам мешать убивать плохих людей в Украине, то мы и их начнём убивать. Но только плохих! Потому что в хороших наши пули и ракеты не попадают. И это ещё что! Сегодня приближённые мне сообщили, что у нас готово новое ядерное оружие, которое убивает только плохих людей, представляешь?! Сбрасываем бомбу на город, она взрывается, и все плохие люди умирают, а всем хорошим хоть бы хны!

— Это тоже твои приближённые сказали? — спросил я.

— Ну да, а кто же ещё! — Вовочка пожал плечами. — Я больше почти ни с кем и не общаюсь. Интернета у меня нет, потому что там много плохих людей, и мне нельзя читать, что они пишут, а то я тоже стану плохим. А другие президенты звонят иногда, но кто из них плохой, а кто хороший, я пока не разобрался. Вот сбросим бомбы на все города, тогда и станет понятно. Кто уцелеет, тот и хороший. Прикол, да?!

— Да, — сказал я. — Улётный прикол. А что если те плохие люди, на которых мы будем сбрасывать бомбы, узнают, что мы начали это делать, и тоже сбросят на нас бомбы? Но не такие, как у нас, а менее продвинутые, те, которые не различают хороших и плохих и по старинке убивают всех подряд.

— Мы и это предусмотрели, — сказал Вовочка. — Мне доложили, что наши боевые маги уже превратили все-все бомбы в мире в такие бомбы, которые убивают только плохих людей, а хороших не убивают! Так что когда они сбросят бомбы на нас, они только наших плохих людей и убьют. А мы все, хорошие, уцелеем! Понял?! Они нам только помогут! Как тебе такое, Илон Смак?!

— Хитро, — сказал я. — Лучше я бы и сам не придумал.

— Ты клёвый! — сказал Вовочка. — И ты мой лучший друг! Хочешь остаться у меня во дворце? Отсюда хорошо будет видно, как полетят бомбы, и все плохие люди умрут!

— Конечно, — сказал я. — Конечно, хочу, Вовочка. Но скажи мне вот что. Мы точно уверены, что мы очень-очень хорошие? Потому что вдруг бомбы почему-то оценят нас необъективно и сочтут нас плохими. Как тогда быть?

— Конечно, мы очень-очень хорошие! — воскликнул Вовочка. — Я очень-очень хороший, потому что защищаю хороших людей и убиваю плохих. А ты очень-очень хороший, потому что спас меня, а значит, защитил хорошего человека и тех хороших, которых защищает он. И помог убить тех плохих, которых убивает он. Вот и всё! Мы очень хорошие! Очень-очень хорошие! И знаешь что? Я тебе сейчас это докажу! Я тебе сделаю подарок! Идём!

Вова побежал к дверям в центре зала и распахнул их. Мы попали на полукруглый застеклённый балкон радиусом около двадцати метров. В центре его стоял небольшой золотой стол, а на нём лежал чёрный чемодан. Вовочка подошёл к столу, встал на цыпочки, приложил свой большой палец к считывателю отпечатка на чемодане и открыл его. Внутри была единственная большая красная кнопка под прозрачным колпаком. Вовочка откинул колпак.

— Вот! — сказал он. — Мы с тобой вместе нажмём на кнопку запуска бомб, которые убивают только плохих людей! И оба станем не просто хорошими, а очень-очень-очень-очень хорошими! Самыми лучшими! Тогда бомбы точно не ошибутся, и не убьют нас.

— Ну ладно. А что если они ошибутся по части каких-то других людей? Которые вообще-то хорошие, но… чуть-чуть оступились. Например, накричали на кого-то, не выдержав нервного напряжения в дни спецоперации? 
— Не ошибутся! Это очень-очень точные бомбы! Мне так сказали мои приближённые. А им зачем лгать? Ведь если они будут лгать, они сразу станут очень плохими, потому что ложь — это плохо. А значит, бомбы их, моих приближённых, тоже убьют, вот и всё!

— Ну не знаю, — сказал я. — Мне кажется, нужно всё-таки получше с этим разобраться, прежде чем нажимать. Испытать как-то…

— Так мы же ведь испытали! В Украине! — сказал Вовочка. — Посмотри, за всю спецоперацию ноль хороших людей убито. Только плохие. А у бомб та же система, только они большие!..

За окнами летали орлы. Красная кнопка всё соблазнительнее рдела в заходящем солнце.

***

Отрицательный спонсор этой публикации — «Альфа-банк».

Рекомендуйте его своим врагам.

Узнайте больше здесь.