Рассказик⁠⁠

В полутени под мерцающим светом вывески ночного киоска «Ромашка» я стоял, перебирая монеты на бутылку кефира, когда внезапно на плечо опустилась тяжёлая рука. Я мгновенно узнал её принадлежность:

— Здравствуйте, Игорь Петрович.

«Почему же они всегда выбирают такое отчество?»

Передо мной стоял старик в синих плавках, красный как свежеварёный рак, с усами, которые обычно можно увидеть у мастеров кунг-фу.

«Пьяный мастер... Сейчас опять будет предлагать купить пианино.»

— Купи пианино, мой друг. Отдам почти даром.

— Денег нет, даже на новые трусы не хватает.

Петрович с сочувствием кивнул.

— А может, ты знаешь, кто бы мог купить? Хо-ро-шое-пи-ани-но, почти новое, и-са-ра-ка-не-ту, — проговорил он, тщательно выговаривая каждый слог, как шестилетний ребёнок, только учившийся читать.

— Я поспрашиваю у друзей.

«Каких ещё друзей?» — настойчиво подсказывал внутренний голос.

— Спасибо, дорогой, ты очень поможешь, — сказал Петрович и, махнув рукой, отправился по своим делам.

— Мне не хватает пяти копеек на кефир, — прошептал я, не обращаясь к удаляющемуся усатому, который уже отошёл на десять шагов вперёд.

«Ты мне должен,»— произнёс он, резко повернувшись на пятках. Сгибаясь под прямым углом, вытянул руку, подбежал и выудил монетку из-за моего уха. Сердце сжалось от его слов и действий. Так не поступают Петровичи, они не смотрят такими проницательными глазами и не двигаются с такой стремительной уверенностью.

Затем он исчез в подворотне, шлёпая резиновыми сланцами. Продавщица улыбнулась постоянному покупателю:

«Андрейка, кефирчик?»

«Как же раздражает привычка использовать уменьшительно-ласкательные суффиксы в неподходящее время. Но за это же не убивают. Не убивают же за это, правда? Правда?»

«Да,» — застенчиво улыбнулся я в ответ, стараясь не смотреть на еë огромную грудь, обтянутую тонким кружевным бельём, на которую спадали огненно-рыжие волосы. Столько времени прошло, а привыкнуть так и не смог. «Интересно, сколько ей лет? Был бы с ней? Можешь мне не врать.»

Я купил кефир, и мне показалось, что она бросила быстрый взгляд на мои трусы, затем снова в глаза, и на долю секунды её обветшалого лица коснулась тень прежней молодости и красоты.

Я быстрее, чем это предусматривает вежливость, развернулся и пошёл в сторону той же подворотни, что и Петрович, стараясь не вдыхать запах кошачьей мочи. Прохладная банка кефира согревала душу и остужала ум. Когда-нибудь я напишу об этом исследование: как одно связано с другим. Выведу закономерности и получу грант, и у меня будет полный холодильник кефира, два холодильника... С этими мыслями и мыслями о кассирше я дошёл до своего подъезда, поднялся на второй этаж, открыл дверь, которая никогда не запиралась на замок, дополз до кровати и уснул. Проснулся уже под вечер от яростного стука в дверь. Мне так давно никто не стучал, что я не сразу понял что происходит, подкрался на цыпочках к источнику шума, посмотрел в глазок: в него улыбался Петрович.

Его взгляд был искренне радостным.

— Нашёл покупателя. Поможешь перенести пианино?

Моя спина была в ужасном состоянии, но у меня не было денег, а долг — это долг. И почему-то стало интересно.

***

Когда мы почти докатили пианино до нужного места, я уже практически не соображал. Казалось, вместе с потом вышла и часть серого вещества. Спина болела, глаза слезились.

Но Петрович не чувствовал тяжести и не знал усталости. Он напевал себе под нос Эдварда Грига и травил байки о призраках в подвалах консерватории.

— Откуда у тебя столько сил тащить это чертово пианино? — спросил я, оглядываясь по сторонам, пытаясь понять, где находимся. Я не узнавал низкие здания, то ли под снос, то ли культурного наследия, то ли для декораций. И стало холодно. Затем до меня дошло: МНЕ ХОЛОДНО.

— Это не пианино, а гроб.

— Гроб? Чей гроб?

— Твой гроб, дружок.

— Приветик, Андрейка, — сказала кассирша. «Она еще какого хрена здесь делает?» Вручила Петровичу конверт и впилась в меня (в того, кто в гробу-пианино), и высосала из пупка то, что когда-то было кишечником почти здорового человека, как сюрреалистичненькую спагеттишку.

Я к ней присоединился.

Когда мы закончили с моим двойником, от него не осталось и косточки. Наши животы вздулись в три раза, и мы поцеловались. Я заметил, что она помолодела лет на двадцать и у неё полусладкий язык, от которого не хотелось отрываться. И мы занялись любовью на рыхлой, холодной могильной земле.

— Прохладненько, надо бы приодеться. Тебе пойдёт чёрненький пиджачок и чëрненькая рубашечка, — сказала она, закуривая. Вокруг было темно, и в воздухе витала тишина, прерываемая только стоном ветра, который, казалось, шептал свои тайны в эту ночь. Мрак окутывал нас, и я почувствовал, как холод проникает в самую душу. Глаза её блестели, словно два чёрных бездонных провала, готовых поглотить всё живое.

Продолжение следует?