Рассказ "Соседка". Глава 3. Топ-топ⁠⁠

Подъем на пятый этаж для Полины был делом привычным: еще семилетней девчушкой в далеком 61 году, взлетала она вверх по лестнице, сначала, боясь даже поверить в навалившееся счастье. Двухкомнатная, в новой, только совсем недавно отстроенной пятиэтажке, квартира. Две комнаты. Целых две. И кухня с ванной и туалетом, которые не нужно делить с соседями по общежитию, иногда, по много-много бесконечных минут, ожидая своей очереди. Да еще и пятый этаж. Аж дух захватывает, если выйти на балкон и глянуть вниз: высотищща то какая. Это сейчас никого уже не удивишь апартаментами на двадцать пятом этаже (а в больших городах и того выше), но тогда, для девочки, всю свою жизнь прожившей на первом этаже древнего двухэтажного общежития, высота пятого этажа казалась чем то граничащим с облаками: залезь на крышу и можно простой шваброй протереть луну. И комната. Своя, отдельная, хоть и небольшая. Не подумайте чего плохого: родителей Полина всегда любила, гордилась ими и очень сильно, по детски, уважала. Конечно, многого о них она не знала, а еще большего знать не хотела и не замечала. Старательно закрывала глаза на то что от папы все чаще пахло водкой, когда он все позже приходил домой, на то, что мама сваливала на нее все больше обязанностей по дому и все чаще ругала не пойми за что. И на то, что от нее тоже начало по вечерам пахнуть вином. И на странные разговоры, иногда на повышенных тонах. В конце концов, днем мама поругает, а вечером, глядя, как будто немного мимо Полины, похвалит или скажет тихим голосом как сильно любит. И тогда можно забраться ей на колени и крепко-крепко прижаться, вдыхая, свойственный только ей, "мамин" аромат. И пусть там присутствовали нотки алкоголя, а в последнее время еще и папирос, но все равно он был родной и единственный. И так можно было сидеть очень долго. Мама что-то шептала или просто гладила Полину по голове, иногда расчесывала и заплетала-расплетала косички. И ничего не могло быть лучше этого. Разве что, в какой то момент, поворачивался ключ в замке и заходил папа. Румяный, веселый и счастливый. Иногда даже с леденцами в кармане. Полина бросалась к нему, а он подхватывал её на руки… Любила Полина родителей, а они её, тоже по своему - по родительски. Но ведь комната. Своя. Где ты можешь делать все что угодно, главное вечером собрать игрушки, расправить постель и, умывшись теплой водой, забраться под одеяло. Мама с папой зайдут пожелать спокойной ночи и после десятка сказочных снов, соединенных воедино сумбурным, но не менее сказочным сюжетом, наступит новый день. Такой же сказочный. А впереди целая огромная, не менее сказочная жизнь на пятом этаже, тогда еще совсем новой пятиэтажки, в двухкомнатной квартире с отдельной кухней, совмещенным санузлом и собственной комнатой.

Эти воспоминания все чаще приходили в голову Полины, а теперь уже давно Полины Ивановны, когда она, медленно и с трудом, переступала по знакомым с детства ступеням. Шестьдесят семь лет в этом году стукнуло. Не древняя бабка, но непростая судьба подкосила её здоровье. Все сложнее подниматься домой. Да что уж там - спускаться и то тяжело - ноги болят. Но ничего не поделаешь. Врачи разводят руками, списывая все на подступающую старость, продукты в холодильнике имеют свойство заканчиваться, да и мусор сам себя не выкинет.

Папа умер рано. Полине только-только исполнилось девять. Всего пару недель успел полюбоваться на свою "уже совсем взрослую" дочурку. Врач сказал, что не пережил похмелья. Сердце не выдержало. А тут еще первые жаркие июньские дни. Смерть папы и похороны Полина запомнила плохо: наверное опять детский мозг отгородился от страшного факта: папы больше нет. Смутно всплывали в памяти сначала люди в белых халатах, потом снова люди в большой "родительской" комнате, затем кладбище, где Полину подвели к неприятному деревянному, оббитому красной тряпкой ящику, в котором лежал странно знакомый дядька. Очень похожий на папу, но совсем-совсем какой то другой. Все говорили какие то слова, её все время кто-нибудь обнимал и тоже что-то говорил. Потом поехали домой и там ели, пили, говорили. Вообще, столько разговоров Полина не слышала до этого никогда. Говорили все и одновременно. Что именно, она не запомнила, но говорили и говорили и говорили. А папа вечером не пришел. И на следующий день. И больше уже никогда. Теперь вечером приходила мама. Очень уставшая и грустная. Иногда поздно. Изредка с продуктами, которые тут же шли в огромные кастрюли и сковородки: тут суп на неделю, тут котлеты на три дня. Еще реже были леденцы. Правда теперь они отдавали какой-то странной непонятной горчинкой. Наверное потому что они были не из папиного кармана. А может просто детство незаметно текло-текло, да все и вытекло. И не осталось безбашенного веселья и не осталось восторга от высоты пятого этажа.

Маму Полина схоронила уже в двадцать. Осенью. Несмотря на конец сентября, погода стояла на удивление солнечная. Как это принято говорить - бабье лето. Хотя погода за окном, ничего не меняла. В доме Полины царила осень. С той самой, настоящей, осени, одиннадцать лет назад, которая наступила сразу после лета, в которое умер папа. Мама больше не вышла замуж. Не привела в дом нового мужчину (наверное отчасти это и было хорошо, ведь папа "ушел" навсегда и кто его сможет заменить?), но с той самой осенью началось и мамино угасание. За одиннадцать лет из достаточно молодой красивой женщины она постепенно превратилась в ворчливую старуху. И квартира постепенно пропиталась её если не нелюбовью к жизни, но отрицанием самой радости этой жизни. Мама работала целый день до позднего вечера. Потом приходила домой, готовила с запасом на несколько дней (когда приходила с продуктами), потом пила. Глухо. Одиноко. Грустно и страшно. Дочь стала для нее невольным напоминанием прошлой жизни, но оставшаяся в глубине души материнская ответственность заставляла её сначала уложить Полину спать и, лишь когда она засыпала, доставать из загашника бутылку. Она не особо принимала участие в жизни Полины. Накормить, купить вещей, собрать в школу. Дальше сама. Мама работает.

А вот уже и четвертый этаж. Точнее площадка между четвертым и пятым этажами. Когда долгий подъем почти закончен, но нужно перевести дух, постоять, облокотившись на подоконник. Может даже открыть окно и подышать почти свежим городским воздухом, несущим одну только пыль с проходящей рядом с домом дороги. То место, где переставала действовать магия воспоминаний и реальность вновь тяжелой бетонной плитой ложилась на плечи, заставляя спину согнуться чуть сильнее, а больные ноги болеть еще больше. В этой точке практически заканчивались силы: и физические и моральные. И вот уже нет молодой девчушки Полины, помогающей подняться на первые пару этажей, нет папы, на руках несущего на третий, нет мамы, до последнего пытающейся хоть как то помочь взобраться на самый верх. Одна. Наедине с собой, своими печалями и страхами. Своей усталостью, больными ногами, надвигающейся старостью. Осталось немного. Один лестничный пролет и пара шагов по площадке. В голову пытается влезть еще одно воспоминание. Злое, страшное. Страшнее чем смерть отца, страшнее чем угасание и смерть матери. Высасывающее последние силы и заставляющее с полными слез не видящими ничего глазами прислониться к стене и мешком осесть на холодный бетонный пол. Воспоминание, после которого придется мысленно прожить всю жизнь с того самого дня до сегодняшнего. И еще раз и еще. И так до тех пор, пока откуда то извне не нахлынут силы, которые, как невесомый бумажный фантик поднимут уставшее немолодое тело и Полина, едва касаясь ногами ступеней, преодолевает последний пролет, сама не замечая, как оказывается перед дверью. Но не сегодня. Сегодня она будет самым невероятным усилием воли отгонять это воспоминание. Вычерпывая из закромов последние резервы сил, она поднимается все выше. Только не думать. Только не вспоминать. Ступенька, еще одна, еще…

Ключ тяжело проворачивается в старом замке: первый и последний ремонт в этой квартире делали её родители. Как раз перед тем, как туда въехать. Простенький. Лишь бы пока. А уж потом. Но нет ничего более постоянного, чем временное. Особенно если тех, кто это самое постоянное задумывал, уже давно нет в живых. Или жизнь их (всех вместе или по отдельности), совсем не располагает к каким бы то ни было переменам. Обои держатся, краны, как ни странно, не текут. Плита вполне исправно выдает напор газа. А на большее в данный момент нет ни сил, ни желаний, ни моральной готовности: прожит день и хорошо. Или не хорошо, но выхода сейчас все равно нет. Нужно прожить следующий, и следующий и следующий и неизвестно сколько еще этих следующих дней будет впереди. Замок открыт, но еще не время толкнуть дверь. Ведь она то уж точно знает что ее там ждет. Она так и не смогла к этому привыкнуть, смириться, сжиться и сделать частью своего существования. Много лет прошло, а оно все еще чуждо для неё. Враждебно и страшно. И ей с этим жить.

Толкнула дверь. Прислушалась. Сейчас тишина, но вот-вот начнется. Еще секунда, мгновение и.

Топ-топ-топ-топ. Побежали по полу детские ножки. Неуклюже, но безумно старательно. Встречать маму. Малыш еще не научился ходить - вместо этого он сразу освоил бег. И пускай будут падения, препятствия, непреодолимые с первого раза повороты. Радость движения, радость скорости.

Топ-Топ. Все громче и громче. Звук нарастает и становится отчетливее с каждым шагом. Он уже не похож на неуклюжие детские шаги. Взрослый, грузный и даже тучный человек уверенно переставляет ноги, неумолимо приближаясь к своей цели. Он не торопится. Он знает куда идет и так же знает что ничто не сможет помешать ему дойти.

ТОП-ТОП-ТОП… Звучат набатом шаги великана, от поступи которого содрогается земля. Как надвигающаяся лавина. Бесполезно молить о пощаде или просить помощи. Можно только бежать. В глупой и наивной надежде что в этот раз получится, лавина обойдет стороной. Но сил нет. Только оцепенение и бесконечное ожидание неотвратимого.

Ах, если бы не тот день.