Пятеро из тринадцати⁠⁠

Через два года остались только я и Михаил. Михаил старше меня на год и выше ростом, его волосы светлее моих, а голос громче. Я уважаю его как брата.

Возможно, что нас чуть больше, чем двое, и у нас есть план. И сегодня наш день.

– Завтра будет ещё хуже. Если когда-либо нам суждено вырваться наверх, то этот день – сегодня, – тихо говорю я Михаилу.

Михаил кивает.

Гипокауст Константинополиса – это горячий, тусклый ад с голыми стенами бетонных опор, гигантскими трубами, раскалёнными боками котлов отопления и высокими потолками. Потолки – это наше небо, за которым находятся небеса обетованные. На голой глине под ними, между хлевами, складами стоят наши кривые, сколоченные из овощных поддонов сараи.

Мы – Порушенные. Наши отцы были офицерами в третьей войне Корпораций и проиграли. После захвата Константинополиса юнитами Энтегры у Альтера не оставалось никаких шансов на спасение.

Энтегра владеет теперь почти всем Причерноморьем, что на юге, что на севере, и большой частью затопленной Восточной Европы. Её штаб-квартира на Волге, в Татполисе, а Константинополис, бывшая столица Альтера – стратегически-важный пункт на юге.

Мне было шесть лет, когда это произошло, и всех детей младше двенадцати победители милостиво пощадили. Детство я провёл снаружи, в одном из режимных интернатов под кислотным небом Кубани. Мы трудились в садах и готовились к взрослой жизни. Я – самый младший из нашей группы.

Когда мне исполнилось пятнадцать лет, политика руководства Энтегры в отношении детей-порушенных поменялась. Мне, девяти моим названных братьев и троим сестрам пробили чипом левое ухо и посадили на экранолёт.

Одна старуха из интерната сказала нам тогда: «Деточки, вы в одном шаге от бездны, воспользуйтесь этим». Я верю её словам.

И вот, Константинополис – город нашего детства – стал для нашей группы тюрьмой. Здесь нам была уготована судьба грузчиков, операторов котельных, разнорабочих и биодоноров. Девушкам повезло чуть больше. Роль наложниц топ-менеджеров обычно не подразумевает больших физических нагрузок, и жизнь наверху, под призрачным светом солнца, даёт надежду на мгновения счастья.

Нас же бросили гнить внизу. Двенадцать квадратных километров гипокауста и десяток лет без единого луча солнца – вот что ждало нас здесь. Шестнадцать тысяч Порушенных – преступники, бывшие инженеры, дети пленных – были разделены здесь на сектора по тысяче человек и ежесекундно контролировались камерами службы безопасности.

И всё же, мы не были детьми покорных инженеров или бодрых менеджеров, не родились на кислых плантациях или в радиоактивных посёлках шахтёров. В наших жилах текла кровь офицеров проигравшей корпорации Альтер. Мы не покорились, потому что внутри оставалась вера.

Первым погиб Рафаил, самый слабый из нас – маленький мулат вскрыл себе вены. Вторым нас покинул Адам – его убили юниты, когда он отказался отдавать свой сарай для нового «блатного». Третьим стал Денис – он заболел солнечной болезнью и пытался пролезть наверх через канализацию, его тело нашли в фильтрационных колодцах через пару недель. Валентин заразился следом за ним, но смерть его оказалась проще: его застрелили на Северной лестнице, когда он перелезал через решётки. За крепкими близнецами Кириллом и Николой спустились хмурые сотрудники биоинститута, и в момент передачи братья попытались бежать. Им стреляли в голову. Неизвестно, что их ждало в случае, если бы они выжили, но их печень и почки наверняка уже носит кто-то из директората или управления охраной. Пока носит. Яннис не то отравился несвежей пайкой, не то его отравили соседи – уж больно уютный сарай был у этого хитреца. Александр, восьмой из нас, погиб в хлеву смертью храбрых – он схватил вилы и прикончил ими хозяина-мясника, который пытался сделать его своей женой. Его бросили голодным свиньям.

* * *

Вчера администраторы нашей и соседней тысяч начали рокировку. Рокировка проводится раз в полгода и предназначена для разрушения социальных связей внутри тысячи. Каждого пятого или каждого четвёртого вытаскивают из сарая и ведут через ограждение сектора к новому места жительства и работы.

За три прошлые рокировки мне и моим названным братьям повезло. До самой смерти парней нас так и не получилось разлучить. Ещё нашему сектору до сего дня относительно везло со старшаками. Внутри тысячи порушенных, помимо иерархии хозяев, была своя иерархия. Откровенных уродов среди наших старшаков не водилось. Это были озлобленные, но опытные и справедливые вожаки стаи. Мне даже казалось странным, что они относились к нам, детям офицеров, с определённой долей уважения.

Одному из них, старому сороколетнему Георгию, я буду благодарен до конца своей жизни. До войны он жил наверху, в городских кварталах. Возможно, наши семьи даже были соседями, хотя он никогда не признавался в этом. Он поведал мне многое о гипокаусте, рассказал о том, какова жизнь на верхних уровнях, и помог мне уточнить несколько пунктов нашего плана.

Его и ещё троих старшаков увели вчера, заменив совсем другим народом. Сегодня наступают новые времена.

В соседней тысяче сидит много насильников и убийц, пригнанных пару месяцев назад из горных лагерей Энтегры. Дерзкий, тупой скот, пытающийся стать альфа-самцами в стае, но при этом трусливо поджимающее хвост при виде вояк. Тестостерон подобных идиотов не глушится никакими препаратами, которыми напичкана наша жратва. Мы с Михаилом видели вчера, как двое новых мужчин лет тридцати избивали молодняк. Ещё пара дней, и в тысяче установят новые порядки. Времени на раздумья больше нет.

В любой самой совершенной системе безопасности есть свои дыры. Мне рассказали о них.

На часах четыре утра. Началась смена, и мне выдают скобомёт. Хозяева-начальники мне, как достаточно проверенному и неглупому порушенному, этот инструмент доверяют. Я обрабатываю овощи и фрукты и складываю их в ящики, которые отправляются по лифту наверх. По длинному грязному конвейеру сельхозпродукция из хранилищ на окраине текут в мой участок, откуда, уже запакованная, доставляются на лифтах в основной город. Мой напарник направляет лоток, я закрываю крышку и вбиваю в неё четыре скобы, потом кидаю ящик на лифт, нажимаю кнопку и берусь за следующий.

В других полисах всей этой работой занимаются роботы, но Константинополис – один из самых старых купольников, ему почти семьдесят лет. Его строители экономили на многом – на оборудовании, на техническом перевооружении фабрик и складов. Как и нынешние владельцы. Именно для такой работы нужны мы, порушенные.

За нашим участком следит Давид. Он сидит на раскладном кресле в лёгкой защитной сетке, призванной защитить от скобомёта. Периодически переругивается по коммуникатору с кем-то наверху, чешет пузо и режет длинным ножом наливное греческое яблочко на сочные дольки.

Я долго ждал эту работу и этот инструмент.

В паре десятков метров, на другом, строительном лифте работает Михаил. Через полчаса работы там вдруг начинается какая-то потасовка. Давид любопытен. Он слезает со стула, злобно прикрикивает мне и напарнику: «Работать! Не отвлекаться!» – и неторопливо шагает к соседям. Я не оборачиваюсь, мне слышно, как по глине прохода из будки охранников к месту потасовки шлёпают две пары сапог юнитов. Из небольшого склада с другой стороны вдруг начинает валить дым и тишину разрывает писк пожарной тревоги.

Время пришло.

Я срываюсь с места и бегу к бетонной перегородке отсека. Хватаю приготовленный заранее ящик, прыгаю на него и в упор стреляю скобомётом в едва заметную полоску на бетонной стене. Там, в двух метрах над полом, в штроблённой канавке, замазанный строительным клеем, проходит силовой кабель. Обычно их кладут в более защищённых местах, в пластиковых трубках под землёй, но строители наших катакомб решили, что кое-где сойдёт и так. Зря решили.

Этот кабель идёт с подстанции сектора на щитки наших трёх участков. Скобомёт запросто пробивает слой строительного клея, и мои скобы создают короткое замыкание. Кабель искрит, срабатывает автомат, и три наших сектора гаснут. Включается тусклое аварийное освещение.

В соседнем секторе слышится стрельба. Конвейер и лифт, запитанные из другого щитка, продолжают работать, но скоро придёт команда на их отключение. Давид уже повернулся в мою сторону. У меня есть секунд пять, чтобы в создавшейся неразберихе добежать обратно до лифта.

У меня получается. Яблоки и лимоны сыпятся с конвейера на моего напарника, он машинально пытается их удержать и на миг останавливается, чтобы посмотреть на меня. Я сгибаюсь в три погибели и прыгаю внутрь шахты, повиснув между трёх штырей, на которые ставят ящики. Извернувшись, стреляю несколько раз скобомётом в кнопку отправления лифта.

Я наверху. Я почти свободен. Но, всё равно, я в одном шаге от бездны.

* * *

Константинополис стоит на берегу Чёрного моря. В десяти километрах южнее – разрушенный в первых корпоративных войнах Бургас, ещё дальше – подтопленные Великим Потеплением Варна и Истамбул. Уровень воды в этих местах поднялся не так сильно, но и этого хватило, чтобы сделать старые города на побережье непригодными для жизни.

Последствия нескольких ядерных перестрелок полувековой давности отравили небо и воду. Пришлось строить новые города, купольные полисы.

Четырёхкилометровый купол защищает восемьсот тысяч жителей от кислотных дождей и помогает в эпоху Борьбы. Радиоэлектронное оружие может спасти и от ракет средней дальности, но сейчас цивилизованные времена. Нет больше стран, нет государственных границ и международных войн. Есть только вялотекущий нескончаемый конфликт между десятком корпораций Евразии – конфликт за обладание людскими ресурсами в трёхстах полисах, водой и плодородной землёй. Борьба. Войска корпораций раз в пару месяцев делают вылеты на вражеские полисы, чтобы испробовать на прочность броню. Заводы и инжиниринговые центры круглосуточно работают над оборонным и наступательным вооружением, менеджеры в купольниках управляют потоками ресурсов – промышленных, строительных, людских, а топ-менеджеры… Топ-менеджеры наслаждаются жизнью, определяют стратегию и решают нашу судьбу. И иногда продают полисы друг другу.

Кто-то должен их всех кормить. Фермеры в пригородной зоне долго трудятся под радиоактивным небом. Продуктовые центры должны быть заполнены свежими фруктами рано утром, до того, как службы доставки товара начнут развозить их по кварталам и офисам.

Лифт выплёвывает меня на внутренний склад продуктового центра заводского уровня, где начинается самый рискованный участок моего пути.

В каждом лифте на определённом уровне есть датчик, который сканирует лифт на наличие живых организмов – крыс, помойных собак или беглых порушенных. И есть камера, которая записывает содержимое. Если верить Георгию, в лифте, которым я пробирался наверх, датчики были отключены. И не случайно.

Передо мной вырастает огромный двухметровый грузчик с узкими восточными глазами. Он вскрикивает, шарахается от лифта, но не убегает. Настороженно, выжидающе смотрит на меня. Я выбрасываю из рук скобомёт и говорю ему:

– Продай меня.

Этот грузчик – беженец, рабочий в заводском секторе. Тоже порушенный в правах, только гораздо в меньшей степени, чем я. Беженцы могут в дневное время выходить в офисные и жилые кварталы, они не могут лишь покидать купол. У беженцев своя иерархия, свои законы.

Испуг в глазах грузчика сменяется интересом.

– Продай меня, – повторяю я. – Я знаю, мне говорили, что ты уже продавал нескольких. Раб стоит дорого.

Он молчит долгие пять секунд.

– Хрен тебя наружу переправишь, – наконец говорит он.

– Я хочу остаться здесь, в Константинополисе.

– Найдут. Я не хочу вниз.

– Я готов мыть полы и стричь вам ногти на ногах, – я зло выдавливаю из себя эту фразу.

– Не нужно, – ухмыляется мой спаситель. – Впрочем… есть одна мысль про мыть полы. Но сперва кое-что сделаем с тобой.

Он хватает ножницы, придавливает локтём мою шею к коленям и выстригает чип из мочки уха. Я еле сдерживаю крик, прокусывая губу.

Затем он хватает кусок моего уха и несёт в мясной отдел. Там бросает в контейнер отбросов и разбрызгивает кровь по отделу, после чего нажимает на слив. Мой чип, перемешанный с кровавой биомассой, несётся вниз, в гипокауст. Возвращается с пачкой биоклея и говорит.

– Скажу проверяющим, что ты пытался бежать, но мы столкнули тебя в мясорубку! Завтра в большой коробке мы отправим тебя на кожевенную фабрику, исправить лицо. А пока не высовывайся, ведь камеры видят всё, что за линией вот от тех ящиков.

Если в моём положении может быть какое-то счастье, то я счастлив. Я всё ещё в одном шаге от бездны, но то самое «завтра», которого я так боялся, кажется куда более соответствующим плану.

В душе остаётся тревога. Я не знаю, как дела у Михаила, и выжил ли он вообще.

* * *

За сутки, что меня, подобно дорогому товару, прячут по тёмным закоулках заводского сектора, со мной происходит разное: мне шьют новое лицо и заплату на ухо, перепрошивают на меня липовые документы и чип парня-беженца откуда-то с запада, который пропал без вести. Дают шмотки. Чёрный рынок беглых порушенных крышуется кем-то из охранников, и после продажи они получат солидные откаты за то, чтобы сокрыть моё истинное происхождение.

На рынок рабов я попадаю вечером второго дня. Рынок устроен в мужском сортире. Я голоден и еле стою на ногах, за весь день мне едва удаётся напиться воды. Нас трое. Двое других – проштрафившиеся рабочие из других цехов. Они выглядят куда здоровее и крепче меня, семнадцатилетнего мальчика. При этом страх на их лицах говорит о многом.

– Вот, это тот самый, о котором я говорил, – говорит мой продавец одному из пафосно одетых гостей. – Смышленый парень. Он из Македополиса. Он сможет мыть вам полы.

– Скажи, что ты умеешь, – худой мужчина лет тридцати, бородатый, с длинным хвостом и в цветной футболке, смотрит на меня.

– Грузовые работы, мытьё полов, изготовление еды… – я стараюсь говорить с акцентом.

– Это всё не то, – хмурится покупатель.

Я мысленно молюсь о том, чтобы моим покупателем не оказался извращенец. Даже не потому, что это мерзко – просто тогда план будет намного сложнее выполнить.

– Электрика, пайка, сантехника…

– Уже интереснее, – кивает бородач. – Ты выглядишь неглупым. Разбираешься в электронике?

– Немного. В детстве увлекался, – вру я.

– Беру, – кивает моему продавцу мужчина. – Завтра жду тебя на углу двадцать третьего южного проспекта и тринадцатой улицы. Фронт работ обозначу на месте. Одежду купите заранее, включаю в предоплату…

В тот момент я ещё не знал, что стал рабом у программистов.

* * *

На четвёртый день я еду на человеческом лифте наверх. Мне немного страшно – всё же, я беглый преступник, скрывающийся в самом центре полиса. Чем ближе я к цели, тем сильнее страх, что не получится.

Вместе с шумом городских улиц на меня обрушивается глубокие, смутные воспоминания из детства.

Моего хозяина зовут Атанас. Он начальник небольшой группы инженеров, занимающихся обеспечением большого инжинирингового центра. За полсотни лет существования его отдела на складах накопился с десяток тонн устаревшего «железа», которое давно списано и подлежало утилизации, но почему-то остаётся лежать без дела.

Меня трудоустраивают уборщиком в их отдел. По утрам и вечерам я мою пол и вытираю пыль под длинными стеллажами склада и тайком от камер развинчиваю старые модули, тащу комплектующие в пакет.

Этот пакет я потом отвожу на вокзал дилеру. Старое железо доставляется в сельские районы, где они стоят в десять раз дороже. Вырученную криптовалюту я хитрым образом меняю на товары и услуги для моего нового хозяина. Моя зарплата также целиком перенаправляется на его кошелёк или кошелёк его друзей. Раз в неделю он позволяет оставить жалкие копейки на еду.

Так я живу несколько недель.

В свободное время я изучаю город. Я читаю карты, навожу связи, пытаюсь разговориться со стариками. Тщетно. Поднимаюсь на самый верхний уровень, который может быть доступен для «беженца». Смотрю через толщину метрового стекла на синее море у горизонта и горько усмехаюсь.

План начинает проваливаться, причём на том самом месте, когда ты меньше всего этого ждёшь. Ведь я ищу не свободу, я ищу совсем другое. И я понимаю, что найти желаемое в гигантском муравейнике мне не под силу. Все эти годы мне казалось, что узнать нужный квартал не составит труда, но нет – это намного сложнее. Мне было всего шесть лет, когда умер отец, и детская память, как не пытайся её пересохранить в своём мозгу, не вечна.

Моё спасение приходит ко мне с мимолётным взглядом в толпе, когда я выхожу с пакетом из коридора на внутреннюю улицу. Яркая, светлая девушка в лёгком платье долго глядит на меня голубыми глазами, и я, замирая от волнения, стою и смотрю на неё.

В следующее мгновение она бежит ко мне, вырвавшись из группы спутниц.

Это Тина. Одна из трёх моих названных сестёр. Бывшая сестра.

Она хватает меня за руку. Я роняю пакет, железки вываливаются на пластик мостовой.

– Туда! – говорю я ей.

У меня есть ключи от склада. Она ведёт меня вперёд, затем, когда мы останавливаемся у дверей, тихо шепчет:

– Я знала, что ты найдёшь меня.

Когда дверь открыта, мы целуемся. Падаем на острые корпуса древних серверов. Я срываю с неё одежду и раздеваюсь сам, жадно целую грудь, шею, глажу изгибы, наслаждаясь телом. У меня нет опыта, но я слышал и знаю, как это делается. Мы любим друг друга быстро, жадно и горячо.

– Я всё забыл, – признаюсь я. – Я последний, кто выжил. Может, ещё Михаил. Но за те три недели, что я здесь, я так и не смог найти пульт.

И тогда Тина говорит, что побоялась и не смогла проникнуть в нужную точку сама. Но она была старше, когда война закончилась и запомнила всё лучше меня.

Тина говорит мне точный адрес. Говорит, что осталась последней из трёх сестёр. Роксану убили при попытке бегства, Элисса покончила с собой месяц назад.

Я зову её с собой. Она говорит, что очень хочет быть рядом со мной в миг, когда всё случится, но знает, что её, скорее всего, убьют раньше. Местонахождение отслеживают по чипу сатрапы топ-менеджера, которому она служит. Если она пойдёт со мной, это будет опаснее для плана, чем если я пойду один.

Говорит, что больше не нужна, но план для неё важнее жизни. А финальные минуты счастья со мной важнее всего, что она перенесла.

Я не знаю, что случилось с ней дальше.

* * *

Слежка уже началась, и времени почти не осталось.

На следующий день я поворачиваю из обеденной харчевни налево и спускаюсь в заводской отсек.

Иду десятком коридоров мимо грязных заброшенных цехов к самой границе города. Там, где цилиндрическая стена переходит в купол, есть эвакуационные тоннели. Здесь тускло, горит аварийное освещение, а в воздухе висит тревожная тишина.

Воспоминания из детства накатывают на меня с новой волной.

Я вижу отца, который стоит рядом с замурованным пультом управления на стене одного из тоннелей. Он говорит мне: «Запомни это место, сынок». Почему-то мне казалось, что это было в жилых кварталах – но нет, это место оказалось внизу, чуть выше ада, из которого мне удалось выбраться. И я был благодарен Георгию и Тине, помогшим мне добраться сюда.

В моих глазах слёзы. Я подхожу к пульту, сбиваю извёстку, отдираю фальш-панель из гипсокартона. Силуэт отца превращается в силуэт охранника, который говорит мне:

– Не с места! Это приграничная территория, вам не положено тут быть. Встаньте к стене для скани…

Охранник не заканчивает – он хрипит, хватаясь за горло. Из-за угла выходит Михаил. Он в фермерской одежде, в его руках грубый самострел из доски и согнутого прута.

Я мигом оказываюсь рядом, хватаю кусок бетона и разбиваю охраннику голову. Михаил тем временем перезаряжает арбалет и внезапно направляет его на меня.

Рефлекс срабатывает безупречно, я успеваю спрятаться за сломанной перегородкой.

– Почему?! – кричу я.

– Я не хочу! Не хочу, чтобы это произошло! Месть не нужна! Оглянись, мы свободны, Самаэль! Идём, я знаю выход наружу!

Я вываливаюсь в коридор, падаю на пол, перекатываюсь, сбиваю его с ног. Он пытается освободиться и достать до пульта управления. Я выбиваю из его рук арбалет, бью по лицу, прижимаю к полу.

План дал сбой. Михаил поменял своё решение. Михаил больше не нужен. Может хватить меня одного.

– Если когда-нибудь этому было суждено случиться, то этот день настал, – говорю я.

И замахиваюсь, чтобы убить своего бывшего брата вилкой, захваченной из столовой. Но останавливаюсь за миг до убийства.

– Проверь! – успевает сказать Михаил. – Просто проверь! Старуха врала!

Сомнение овладевает мной. Я решаю убить его позже, прыгаю к пульту, доламываю фальш-панель, вытаскиваю ложные платы с проводами и нахожу сканер отпечатков, готовясь отдать своим генокодом команду, которую ждал многие годы.

Сканер реагирует только на отпечатки и генокод офицеров Альтера и их потомков. На нас. Система проснулась, осталась работоспособной через десяток лет.

Я почти счастлив, но секундой спустя понимаю, что на небольшом экране сбоку горит надпись:

«Осталось пять подтверждений из пяти».

Пять. Не одно. И даже не два.

Старуха из интерната обманула нас. Мы в пяти шагах от бездны.

Я сую палец в сканер, прижимаюсь к стене и плачу. Надпись меняется: «Осталось четыре подтверждения из пяти». Михаил садится рядом со мной. Желание мстить ещё живо, и я нашариваю и сжимаю в кулаке за спиной бетонный кусок, которым убил охранника.

* * *

В окрестностях города есть ещё минимум два изолированных, замурованных пульта, соединённых по защищённому радио-каналу. Я думал и надеялся, что остальные четыре или хотя бы три отпечатка, необходимые для кворума, уже активированы, и достаточно одного или двух из нас, проникшего в главный отсек, чтобы активировать систему. Я верил в иллюзию: никто из повстанцев, из потомков офицеров Альтера, не успел пробиться к пультам до меня.

Почему так случилось, уже не скажет никто – ни повстанцы, ни воспитатели, ни я, ни Михаил, предавший нас. Даже если бы я использовал палец этого иуды, нас двоих не хватило бы для активации. Даже если бы мы нашли и выкрали последнюю из наших сестёр, этого не хватило бы.

В трёхстах километрах южнее Константинополиса стоит Дарданелльская гиперплотина, отгородившая Эгейское море от Чёрного. Стену толщиной двести метров и длиной тридцать километров мои предки построили по конвенции о сохранении Чёрного Моря шестьдесят лет назад. Они предусмотрели всё, даже самые худшие варианты развития событий. В случае, если Альтер прекращал существование, три маломощных ядерных снаряда внутри плотины должны были взорваться, открывая миллионам кубических километров путь в черноморский бассейн.

Волна бы повысила уровень Чёрного моря ещё на шестьдесят метров. Затопила бы полсотни полисов на побережье и в глубине Восточноевропейской равнины, докатилась до Татполиса, перелилась в Каспийское море и, пройдя на восток, воскресила бы Аральское.

Волна могла унести в бездну наш старый мир.

Могла.

Мы были рождены стать машиной судного дня. Но мы – последние из тринадцати.

* * *

И вот я, преследуемый грехом братоубийства, с кровью на руках и тьмой в душе, безумный, бегу по виноградникам и пустошам на север. Из разума осталась только память, чёткая цепочка событий, преследующая меня. Возможно, где-то уже взлетел дрон, несущий смертельный заряд для меня, но пока у меня есть время. Меня ищут юниты, а я ищу своих названных братьев и сестёр. Я заглядываю к дома к фермерам, выхожу на улицы посёлков и кричу, зову, выкрикиваю их имена.

Рафаил! Адам! Денис! Валентин! Кирилл! Никола! Яннис! Александр! Тина! Роксана! Элисса! Михаил! Возможно, палец одного из вас уже коснулся сенсора на другом терминале. Возможно, скоро воды возмездия обрушатся на наших убийц. Это единственное, во что осталось верить.