Против Зверя⁠⁠

Начало 20 века. Братья Шелковниковы вступают в противостояние с отчимом, который на самом деле является оборотнем, воплощением бессмертного Зверя, губящего людей и их души.

Часть первая

К вечеру ветер взбил густые дымы над селом, смешал их в сплошной войлок, погнал в сторону Ангары. Печные трубы обросли ледяными бородами, сосульки позванивали и ломались от порывов. Мороз кусал лиственницу, из которой здесь ладили все постройки - от изб до лабазов, заставлял её "стрелять" или скрипеть, как железо.

В избе Шелковниковых печь клал мастер, поэтому Анна подтапливать на вечер не стала. Хватит жара и для паренок, которые томились в горшке, и для обогрева. Важнее всего - шаткая тишина, которая установилась в доме: малые на полатях прикорнули после каши, дед, родитель умершего первого супруга, захрапел среди старых дох на печке, муж-государь сел ужинать. Двое старших, принявших вчера наказание, встали у порога.

Лаврентий и Кирилл свесили на глаза льняные волосы, стриженные под горшок. И не видно, будут ли прощения просить, или ссора оборвётся бедой, как после раздора между старшим Фимкой и отчимом.

Анна вздохнула, закрыла глаза и покачала головой. Тяжки грехи людские, а жизнь ещё тяжелее.

Прошлый век плохо закончился для зажиточного села Малышево. Поля повымокли, отполыхало пламя на солеваренном заводе, зацепив полсела. Не миновала беда и Шелковниковых, державших постоялый двор: пожар, угасая, швырнул головёшку и угодил в гостевую избу. Но пламя усовестилось, сожрало гостевуху и двор с телегами, а потом иссякло.

Поехал Гаврила Петрович в губернский город, чтобы помощь оформить, да на обратном пути напали на него. Через сутки мужики, занимавшиеся извозом, подобрали его избитым, изломанным и не довезли живым до дома.

Что осталось делать Анне с семью парнями на руках и долгами по суду за спалённое имущество постояльцев? Земельный надел в пятнадцать десятин, участок леса, её приданое, требовали присмотра и рук. Хозяин был нужен, который и работников наймёт, и с управой договорится, да и сам будет чертомелить на хозяйстве.

Однажды стояла Анна в поле с серпом в руках и думала в отчаянии: то ли овёс жать, то ли по горлу себе шоркнуть серпом. Полю конца-краю не видно, а руки уже плетьми повисли. Работников не смогла уговорить - такую цену заломили, что дешевле овёс под табун пустить.

Подошёл к ней приезжий мужик, здоровенный, что медведь, усатый, бровастый. И угрюмый, нелюдимый. Никто про него ничего не знал. Но денежки у приезжего водились: имел новый дом, заводского коня, справную одежду.

Пожалел хозяюшку, обещал пособить. Взялся на руках домой отнести - пущай отдыхает; не женское это дело на хозяйстве стоять. Муж нужен сильный, здоровый. А то ведь сожрут, уже пошёл слух о том, что крючкотворы собрались отписать участок леса в казну.

Анна разрыдалась, а мужик подхватил её на руки, как пушинку. Охмурил одну из самых здравомыслящих женщин на селе. Гаврила Петрович тоже, бывало, Анну на руках носил. Может, всё по новой сложится-сладится? Да и парням отец нужен.

Так и появился в доме Шелковниковых Игнат Игнатьевич. Быстро завёл новые порядки. Старшим нечего в школе делать: цифры знают, расписаться могут, и ладно. А наёмные работники дорогие - вот пущай вместо них работают. Анна не воспротивилась - прав Игнат, Фимке пятнадцать лет, а за плугом не ходил, лес не валил. Велика ли работа - скотный двор да дрова? И погодки, Лавря и Кирка, за братом потянутся.

Не заладилось что-то у старшего сына Фимки с Игнатом. Фимка был грамотей, с учителем дружбу водил. Прочёл газеты, поговорил со ссыльными. И вроде такое про Игната или человека, похожего на него, узнал, что собрался ехать в губернию - просить расследования. Братьям намекнул: по чужим бумагам их отчим живёт, раньше он разбойным делом занимался, душегубом был, душегубом и остался. И ещё на странное совпадение указал: как отец отъехал, так Игнат из села исчез. Появился только после похорон. Фимка велел братьям матери ничего не говорить, на Игната зверских взглядов не бросать - ещё учует и насторожится, волчара.

А отчим ласков стал, нашёл покупателя на лес. Столковался с дедом, отцом Анны, разорившимся купцом. Мол, когда деньги будут, он пособит дело поднять. Анна поверила, потому что с имуществом постояльцев Игнат и вправду разобрался, отстали от них судейские исправники. И пострадавшие люди голоса не подавали. Правда, дошли слухи, что они почти все поумирали - кого на охоте зверь задрал, кто от разбойного люда отбиться не смог, кого в пьяной драке пришибли.

Анна душевно порадовалась, что Игнат перед сделкой поехал участок осмотреть и Фимку с собой взял, хоть паря на отчима набычился, нож охотничий прихватил. Игнат, увидев это, только посмеялся: а что такого, всяк о своей безопасности должен думать. Сели на коней и уехали.

Вернулся Игнат на телеге. Четверо мужиков на конях ехали рядом, смотрели волками. Завидев Анну, стянули лохматые малахаи с бритых голов. У неё сердце сразу оборвалось. Почуяла она беду, но не такую. Думала, расшибся Ефимушка, ноги-руки поломал. А оказалось, на пулю нарвался: кто-то браконьерничал на чужом участке, испугался, стал стрелять. Так и не поймали убийцу.

Анна столько не кричала по мужу-кормильцу, сколько по старшенькому. Про братьев и говорить нечего: сорвались в лес искать того, кто Ефима сгубил, но пришлось вернуться на похороны.

Игнат стал будто из топленого маслица и муки слепленным. С парнями говорил уступчиво, купил им по ружьишку, от работы освободил. Учил их особой верховой езде, стрельбе. На оглоблях друг друга поднимали, монеты гнули для силы пальцев.

Не совсем, но расположил пасынков к себе.

А позавчера зазвал их в тёплый сарай, поставленный Гаврилой для столярничанья или однократной ночёвки, если в гостевой избе не хватит лавок и места для приезжих. Мужики те подъехали, что Ефима привезли. О чём состоялся разговор, Анна так и не узнала. Ребяты из сарая выбежали, как ошпаренные, в дом ворвались, стали собираться: надоело им всё, на завод уйдут, будут отдельно жить.

Вошёл Игнатий, глаза лютые, в руках ружьё. Навёл его на парней и проговорил не своим голосом:

- А кто тут хочет, чтобы я всех вас положил?

Младший братишка, кривоногий Петруша, вывернулся откуда-то, Игнат его ногой под задочек пнул так, что дитя покатилось по полу.

Взмолилась Анна к сыновьям, криком изошла, чтобы Игнат никого не тронул.

Отчим велел Лавре и Кирке идти ночевать на сеновал без ужина. А убегут - они знают, что он с семьёй сделает.

А чужие мужики стали в тёплом сарае жить.

Что случилось с Анной, которая была богатырского роста и сложения? Откуда у неё печать молчания на рту, путы бессилия на руках? С детства на охоту ходила наравне с мужиками, в шутку однажды раскрутилась и косой, туго заплетённой, чуть не зашибла жениха. Подчинил её Игнат чёрной волей, поставил на колени. Только о мире она просила сыновей.

Поел Игнат, руками в сале пригладил волосы и велел: парням сидеть дома три дня, а после пусть едут, куда им хочется. Но назад он их не примет. Смирятся - их жизнь будет одной долгой масленицей.

Лавря с Киркой пробубнили что-то. Отчим велел матери дать им щей и выставить бутыль с самогоном. Налил по стакану: ну что, настоящие вы мужики или нет? И дурные парни вылили в глотки самогон, аж задохнулись от крепости. Игнатий всё хохотал над ними, а после уж они по-людски разговаривать стали.

И ещё беда: заболел Петруша, на полати влезть не смог, закричал страшно. Видно, сломал ему отчим копчик.

Игнат натолок какого-то порошка с самогоном. Заставил мальца выпить.

Игнат сказал Кирке и Лавре: если сделаете, что прошу, увезу Анну с дитём в губернию. Там Петруше и копчик вылечат, и ноги выпрямят. Но не бесплатно, нужно положить ассигнации на стол главному в госпитале, отсыпать золотишка в руки врачам. Он, Игнат, и так всё для семьи отдал, теперь пусть они покрутятся.

У Лаврентия и Кирилла глаза сделались косыми, язык лопатой, но совесть осталась прямой, как покойный Гаврила наставлял.

- Почту не тронем! - заявил Лаврентий и с лавки свалился. Свернулся калачиком, дурень, и засопел на всю избу.

Анна даже за голову схватилась: неужто отчим вчера в сарае ребят на грабёж подбивал? А почта-то... Общее, мирское дело, и новости, и деньги, и документы! Но снова невидимые путы удержали её от действий.

А Кирка уснул, уронив голову на стол.

К утру Петрушу скрутило, скрючило, он и кричать не мог, хрипел и дёргался. Посмотрели браться на его почерневшее лицо, на простоволосую мать, на деда, который беспрерывно молитву шамкал и слезами заливался, и стали собираться. Многое они себе простить смогут, а вот смерть младшего - нет.

Выехали ещё потемну, с ними отправился один из мужиков из сарая.

- Хватит бритоголовым тут гостевать, пусть едут со двора, - проявила характер Анна.

- Верно, - согласился Игнат. - Кони останутся. Они их мне должны. И ты собирайся, овчин поболе в сани накидай. Поедем в губернию. Трактом.

- Как дедко-то один? - озаботилась Анна.

- Пошто один? Ребяты к обеду вернутся, - успокоил Игнат.

- Куда ты их отправил? - проявила женский грех, полезла не в своё дело Анна. - Смотри, если что случится с ними...

- Сами и ответят, - завершил Игнат и сверкнул злодейским глазом: - Али тебе ещё раздору нужно?

Анна голову опустила. Хорошо, что Игнат не услышал, что она прошептала.

Его жена взмолилась не Богу всемилостивому и вседержащему, а проклятому батюшкой идолищу - камню, выточенному в виде волчьей головы. Этот камень считался охранным для села, и ранее люди несли к нему угощение, почитали. Но батюшка велел расколоть и в пыль измельчить. Только кто его послушал бы? Мужики вывезли камень к болотам: вроде и батюшке не воспротиворечили, и идолище сохранили.

Дед страсть как расстроился, зашумел на живого тогда Гаврилу и сноху: что творят люди, что творят, и никто им не мешает оскорблять веру предков. И во всех бедах, свалившихся на Малышево, винил самих сельчан.

Вот и Анна, не забывавшая дважды в год мазать куриной кровью истукана, взмолилась к нему: дай сил противостоять беде.

***

Лавря с Киркой на дороге, что шла лесом от соседнего села, шустро, будто всю жизнь этим занимались, надрубили молодую ель. Судьба ей под ноги почтовой подводе свалиться и быть единым свидетелем разбоя. Потом они вывернули малахаи, рукавицы-голицы и тулупы мехом наверх, сели в сугробы и затаились.

Чужой мужик трёх коняшек увёл в лес подальше.

Но что тут будешь делать - кони оказались дружелюбнее, чем люди. Уж как они почуяли почтовую лошадь, неизвестно, но заржали.

И подвода остановилась далеко от ели. В лесу просто так ничего не бывает, и если ржут коняшки, а встречных всадников не видно, значит, быть беде. Почтарь ещё взял с собой гостей из соседнего села, так что двое разбойников оказалось против двух мужиков и здоровенной бабы.

- Ну, чего сели? Стрелите всех! - раздалось позади Лаври и Кирки.

- Дядя, нам домой бы... - заканючил Кирка.

- А Игнат вернётся?.. - спросил мужик, который схоронился позади ребят. - Долго вашей мамке с младшими жить?

- А-а-а! - заорал Лавря и вылетел из укрытия.

Почтарь, опытный вояка ещё с прошлой войны, наставил на него ружьё и пальнул.

Судьба, которая непостижимо располагает людской жизнью, сделала так, что бывший солдат промахнулся, а Лавря попал ему прямо в глаз.

Мужик поднялся из подводы с топором, а баба схватила жердь.

Тут и Кирка осмелел, обошёл в беге по снегу брата, всадил пулю в мужика.

Баба бросила жердь, рухнула на колени, зашлась в плаче.

Подошёл разбойник, который у них на дворе прятался, ткнул ей прикладом в шею со сбившимся платком. Баба свалилась рядом с мужем.

Разбойник стал опустошать почтовую сумку, нашёл какие-то бумаги, спрятал их за пазуху.

- Чего встали?! - рявкнул на ребят. - Валите отсель.

- Домой можно? - спросил Лавря, не веря, что всё так быстро кончилось. - А кони?

- Вша в ладони! - вызверился разбойничья харя. - Мотайте своим ходом!

И наставил на них ружьё. Кирка своё поднял, но Лавря сказал брату:

- Ну его. Пусть с Игнатом сам разбирается.

Ребята, нагнувшись вперёд, взбивая катанками снег, подметая наст полами тулупов, зашагали назад в село.

- Чегой-то дороги не видно, - сказал Кирка. - Чуешь, вроде вязнем?

- Тонем, братушка... - откликнулся Лавря. - Не идут ноги-то!..

И вправду, какая-то сила затягивала их в снег на том месте, где должен быть натоптанный путь.

Братья всполошились, испугались, взялись за руки, но и вместе им ходу не было. Не успели проморгаться - а уж по колено в снегу увязли.

Сквозь толстые малахаи и поднятые вороты тулупов услышали, как позади гудит воздух. По спинам вдарил ураганный порыв, и братья ничком повалились в снег. Еле уселись, утопши по пояс. Обернулись... и завопили, раздирая рты, обжигая горло морозным воздухом.

Позади над тёмным снегом в клубах дыма нёсся на них громадный волк. Его острые уши и вздыбленная холка были на уровне пятиаршинных елей. Из багровой пасти с чёрным нёбом свисал меж клыков язык. От шумного зловонного дыхания зверя дым расходился, чтобы тут же сомкнуться и заслонить весь мир. Глаза исполинского хищника горели злобой и жаждой убийства.

- Мама... - Кирилл перестал орать и прошептал, как ему казалось, последнее слово в своей жизни.

- Ма... - стал заикаться Лаврентий. - Матерь Божия...

Братьям показалось, что земля покачнулась, когда волчьи лапы, каждая со ствол осины, остановились возле них. Вонючая жаркая пасть заслонила небо.

И вдруг волк-великан завалился на бок: это его ударил с наскоку волк поменьше. Его шкура была голубовато-белой.

Что тут сотворилось! Сцепились волки в драке, так что тёмные, траурные снега окутали их облаком, а в лица братьям полетела намокшая шерсть. Распались только тогда, когда рухнули оба, высунув сочившиеся чёрной кровью языки. Рухнули и пропали, только над верхушками леса прогрохотало, словно волки продолжили драку уже не в божьем мире, а где-то ещё.

Лаврентий провёл голицей по щеке и снял клок шерсти. Солнце, которое появилось откуда ни возьмись, заставило сиять каждый волосок алой, а вовсе не чёрной кровью. Лавря бережно сунул клочок за пазуху, не боясь испачкаться в бесовском - ведь ясно же, что под божьими небесами такого случиться не может. Не бывает таких волков!

Кирка заворочался на наезженном санном пути, заплевался, счищая с себя следы волчьей драки.

- Лавря, что это было-то? - спросил он и вздрогнул: обочь дороги раздался скулёж.

Братья уставились на волчонка, который ползал кругами, опираясь на передние лапы. Задние, кривые и тонкие при упитанном тельце волочились по снегу.

- Пришибить тварь, чтобы не мучилась... - прошептал Кирка и всхлипнул.

- Возьми и пришиби... - так же тихо ответил ему Лавря.

- Ты старше! - возразил Кирка.

- А ты первым сказал, что божью тварь пришибить нужно! - уже громко и зло сказал Лавря. - Вот и давай!

Волчонок понюхал следы на снегу и разразился таким невыносимым плачем, что братья перестали спорить.

Лавря расстегнул тулуп и сказал:

- Давай его сюды.

Кирка приободрился, на четвереньках взобрался на сугробы обочь пути, проваливаясь в снеговые перины и выныривая, подобрался к волчонку. Детёныш лесного зверя радостно пошёл к нему на руки, лизнул розовым язычком нос и едва проступавшие усы спасителя.

- Ух ты какой!.. - засмеялся Кирка.

Братья затопали по дороге.

- А что за морок на нас налетел? - спросил Кирка. - Словно бритоголовый им обернулся, чтобы свидетелей пожрать. А другой волк, хороший, вступился, пожалел, видать.

- Как там мамка наша с Петрушей? - спросил Лавря невпопад, подняв глаза к небу, которое топило мир в золотистых блёстках.

Кирка долго молчал. И было в этом молчании обычно говорливого братца что-то страшное и неотвратимое. Наконец он сказал:

- Уже к Силаеву подъезжают. На постоялом дворе рыбных пирогов наедятся.

- Возле Силаева всегда хариус ловится. И зимой, и летом, - откликнулся Лавря.

- Наверное, к тётке Симе заедут. Она хоть и не родня, но бывшая соседка, - весело предположил Кирка.

- А помнишь, как ты ей в огород трёхдневного Федьку подбросил? - захохотал брат. - Мол, не нужен нам ещё один нахлебник, пущай в капусте других родителей дожидается.

- Матушка тогда всполошилась. Но Федяка так заорал, что со всех концов села было слышно. Сразу нашёлся, - предался воспоминаниям Кирка, тоже посмеиваясь. - Думал, мать заругается, батя шкуру со спины спустит. А ничего...

- Батя с мамой сильно нас любили, - сурово и грустно ответил Лавря.

- До сих пор любят! Батя на небе, мама на земле! - зло крикнул Кирка.

Лавря ничего не сказал, только стиснул, видать, волчонка, который взвизгнул чуть ли не по-человечески.

Лесная дорога обрывалась на взгорке, который спускался вниз к мостку через ручей.

Малышево встретило их столбом чёрного дыма, который венчал мощное пламя.

Часть вторая Против Зверя