Проклятие купеческого дома⁠⁠

Кровь всегда помнит то, что разум всячески пытается стереть из памяти. Меня зовут Александр, родом из-под Твери, и ту тайну, что я вам сейчас поведаю, моя семья хранила за семью печатями. Когда я заикнулся, что хочу это обнародовать, мать чуть ли не на колени упала, крича — молчи, дурень, беду накличешь! Еле уговорил.

Боятся они. И есть чего.

***

Всё началось в послевоенные годы, когда мои дед с бабкой получили ордер на жилье. Им достался добротный, еще царской постройки, каменный дом — бывшая купеческая собственность. Два этажа, толстенные стены, мрачный фасад. Внутри — длинная галерея, много комнат. Одна из них, на первом этаже, была наглухо заколочена. Бабка Вера на все вопросы отвечала с неохотой, мол, хлам там, не лезь.

Но самое страшное, с чего все и началось, вскрылось совершенно случайно.

В спальне полы ходуном ходили, решили их вскрыть, выровнять, подкопать фундамент. Копали на полтора метра вглубь. И тут лопата звякнула стукнувшись о какой-то металл. Работяги, мужики тертые, вытащили ржавый, тяжеленный котел. Сбили крышку. Бабка рассказывала, что внутри блеснуло золото — червонцы, килограмм десять, не меньше. Но стоило крышке отлететь, как из недр земли вырвался жуткий звук. Будто тысячи глоток разом выдохнули стон боли.

Дядька мой, тогда еще пацан, в юбку матери вцепился, побелел. Золото сдали государству, а вот что еще было в яме... Там нашли кости. Как оказалось — женские.

Была у нас в поселке бабка. Ведунья или еще кто, не скажу. Позвали ее тайком и она сказала как отрезала: купец тут не только золото спрятал. Он любовницу свою, крепостную девку, живьем закопал черным ритуалом, чтоб богатство его стерегла. И теперь, когда золото нашли те, кому не следовало — она зла. Очень зла.

Поначалу было спокойно. Только дядя Коля, младший мамин брат, жаловался, что перед сном кто-то ему ноги гладит. Ледяными руками! Старшие смеялись — пацан, фантазер. А потом, когда я уже подрос и часто оставался у бабки, эта тварь начала приходить и ко мне.

Она приняла облик старшего дядьки, который тогда на вахте был.

Стоит в дверях, улыбается кривой ухмылкой, говорит со мной. А у самого глаза — неживые, будто стеклянные. Я родителям: «Дядя Саша приехал!», а они пальцем у виска крутят.

Но настоящая беда пришла, когда дом решили сносить. Стены трещали, жить стало опасно.

И в тот же день дядя Коля начал лунатить. Каждую ночь он вставал, шел к старому дубу, что в конце участка рос и часами там стоял, раскачиваясь. Стали входную дверь запирать на засов. Но однажды сосед прибежал, руками сучит в разные стороны и заикаясь:

— Ваш Колька... он только что со второго этажа по стене сполз. Как паук. Головой вниз.

***

Дом ломали тяжело. Когда экскаватор снес перекрытия, обнаружили то, от чего мужики пить побросали. В стенах, внутри кладки, шли ходы. Узкие проходы, соединяющие все комнаты. Дом был как муравейник. А та заколоченная комната... Когда ее вскрыли, подпол был весь усеян костями мелких животных. Крысы, кошки, птицы. Скелеты лежали слоями. Бабка призналась: оттуда всегда тянуло мертвечиной, сколько ни мой, и по ночам там кто-то скребся.

Дом снесли. Построили новый. Думали все кончилось. Как бы не так!

Октябрь. Холодно, но снега еще нет. Старший дядя женился, привел в дом жену. И началось: ровно в три ночи стук в каждую дверь. Тук-тук-тук. Методично. Все разом выскачат — никого. В коридоре пусто!

Жена дяди в истерике рыдала, говорит в окно на втором этаже кто-то заглядывал. Детские лица, будто судорогой искаженные.

***

Уже позже мой младший брат, Серега, иногда приезжал гостить по выходным. Ему тогда было двадцать, лось здоровый. Лег он спать в одной комнате с дядей Колей.

Ночь. Я сплю в зале. Просыпаюсь от громкого стука. И тут же — дикий вопль из спальни.

Мы с батей туда. Дядя Коля жмется в угол, трясется, на шее — багровые следы пальцев.

— Я свет выключил, — сипит он, — смотрю, Серега сидит на кровати и в стену пялится. Я говорю: «Спи давай». Он набок повернулся. Я глаза закрыл, чувствую — тяжесть на груди. Глаза открываю...

Дядя замолчал, жадно сглотнул.

— Серега на мне сидит. Смотрит в упор и лыбится. Рот растянут, зубы скалит. И за горло меня резко хвать!

Брата еле скрутили, он рычал, глаза кровью налились. Священника позвали, тот сказал: «Выпил он что-то на улице, на закате. Белое и мутное. Вот и впустил в себя нечисть».

Брат ничего о тех событиях не помнит. Но больше в том доме мы не жили. Так и стоит он заброшенный. Соседи по обе стороны, тоже дома свои побросали. Говорят, жить невыносимо рядом с ним. Энергетика будто злом пропитана.

И в его черных окнах постоянно мелькает женский силуэт.