Предательница. Глеб Диберин. Глава 8
Глава 8. Математик
Аудитория была выкрашена в тусклый графит. Свет исходил только от экрана и глаз студентов. Слайды сменялись — логарифмы, нелинейные уравнения, картинки с фракталами.
— Теория хаоса — это не про хаос, — говорил он, медленно расставляя акценты.
— Это про порядок, скрытый в безумии.
О его голос можно было порезаться. Он был холодный, чёткий, как будто из стали.
Алёна сидела в последнем ряду. Она пришла случайно или… почти случайно.
После ночей, после дневников, после мужчин и их утренних исчезновений, ей вдруг захотелось попасть туда, где всё подчиняется законам, или хоть чему-то.
Профессор двигался, как будто шаги его просчитаны заранее. Он был сух, строг и бессмысленно красив. Только не так, как были красивы бармены или музыканты.
Он был красив логикой, прямотой спины, сдержанностью рук. Именно в этом и был его холодный пульс.
— Мы привыкли думать, что хаос это ошибка, — продолжал он, — Но хаос это просто порядок, к которому мы ещё не подошли достаточно близко.
Алёна смотрела на формулы на доске и не понимала их. Однако тон, которым он их произносил, напоминал ей не цифры, а контроль. Тот, которого ей всегда не хватало.
Он словно держал этот зал в кулаке, и не напрягал ладонь.
— Вот, например, странный аттрактор Лоренца. Видите? — на экране появился фрактал, похожий на крыло бабочки. — Малейшее изменение параметров приводит к катастрофически разным результатам. Это и есть повторяющийся хаос.
Он подошёл ближе к ряду, где сидела она. Он не смотрел на неё, но она почувствовала, как воздух вокруг изменился. Его внимание не было взглядом. Это был радиус, в который ты попадал и замерзал.
Алёна наклонилась вперёд, поставила подбородок на кулак, и прошептала еле слышно:
— А если хаос внутри? В желаниях?
Он, не оборачиваясь, сказал:
— Значит, и там есть формула. Только вы её не знаете.
Гул по коже, не от слов от их точности.
Лекция продолжалась. Он рассказывал о функции чувствительности к начальным условиям. Про то, как сложные системы разрушаются из-за малейшего колебания.
Как будто говорил о ней, о её теле, о её прошлом.
Алёна впервые не чувствовала возбуждения в привычном смысле. Это было другое притяжение, не через кожу, через мозг, через страх быть разоблачённой не перед мужчиной, перед уравнением.
Он закончил:
— Хаос это не враг. Он учитель. Он показывает, где вы ещё не свободны.
Алёна подошла к нему в коридоре факультета, где стены были выкрашены в тусклый, университетский серо-жёлтый. Он стоял у окна, просматривая какие-то листы, возможно, графики или просто делал вид. Даже его стояние казалось вычисленным.
— Знаете, — начала она, — мне всегда казалось, что хаос это что-то... чувственное, пульсирующее, живое.
Он не обернулся сразу, только после паузы, чуть заметно приподняв бровь.
— Интересная трактовка, но ошибочная.
— Ошибочная? — Алёна прищурилась. — А вдруг хаос это просто порядок, слишком красивый, чтобы его понять?
Теперь он повернулся полностью. В его лице не было любопытства, только лёгкое раздражение или это было притворство?
— Вы читали Принглса?
— Я читаю между строк, — ответила она, делая шаг ближе. — Особенно, когда строки мужчины, застывшие в формулах.
Он медленно сложил бумаги в папку.
— Если вы пытаетесь флиртовать со мной через метафоры, боюсь, вы выбрали не тот язык. Я предпочитаю логику.
— А я противоречие, — сказала она, ещё ближе. Её голос звучал как шёлк по коже. — Мне всегда интересно, насколько далеко можно зайти в попытке разогреть лёд.
Он выдержал паузу, пристально глядя на неё.
— Вы точно не студентка?
— Я точно женщина. Это разве не очевидно?
Он отвернулся, подойдя к столу, словно нуждался в физическом барьере между собой и её теплом.
— Вы нарушаете симметрию. Мне это не нравится.
— Значит, я уже сделала трещину в вашем уравнении? — прошептала она.
— Вы не представляете, сколько я потратил времени, чтобы построить свою систему, — его голос стал холоднее, но слабее.
— А я только что вошла и включила свет, — она протянула руку, касаясь краем пальцев его рубашки, — и вдруг оказалось, что в этой системе кто-то... есть.
Он резко почти испуганно отступил.
— Не стоит. Я слишком хрупок в этих вещах.
Алёна рассмеялась тихо, не злобно, но с ноткой победы.
— Или слишком горд?
Он молчал. Она улыбнулась и ушла, оставляя его стоять одного на фоне окна. За стеклом плавилась весна. Внутри кто-то впервые почувствовал, как больно быть просто телом, а не уравнением. Алёна закинула крючок.
***
— Женщины иррациональны, — сказал он после паузы, держа чашку с кофе двумя руками, будто в них укрывал формулу тепла, в которой не был уверен. Они сидели в аудитории.
Алёна моргнула. Её губы дрогнули, не в улыбке, а в чем-то между удивлением и вызовом.
— Это ваше научное заключение или просто мужская усталость?
— Это наблюдение, — он сделал глоток. — Стабильное, повторяющееся, как осцилляции в нестабильной системе.
— А мужчины, выходит, рациональны?
Он пожал плечами:
— Мужчины просто менее сложные. Мы предсказуемы. У нас цели, у вас нюансы.
— Интересно... — она наклонилась вперёд, локтем опираясь на край кафедры. — И вы, профессор, в своих моделях всегда оставляете за скобками человеческую неопределённость?
— Только если не хочу разрушения уравнения, — отрезал он.
— Может, всё дело в том, что вы боитесь хаоса?
— Нет. Я его изучаю, но не влюбляюсь в него.
— Тогда вам придётся быть осторожным, потому что хаос может влюбиться в вас, — её голос был мягким, но в нём пульсировало напряжение, почти вызов.
Он снова посмотрел на неё, впервые с мужским живым интересом. Это был взгляд, который замечает не только голос и слова, но контуры лица, плеч, запястья, лёгкий блеск губ, и опасность.
Он резко встал, как будто почувствовал, что заходит слишком далеко, и начал собирать бумаги в аккуратную стопку.
— Вы стараетесь сбить меня с оси, — сказал он, не глядя.
— Может, вы просто впервые ощутили, что у вас есть ось, — ответила она спокойно.
Молчание зависло между ними. Алёна встала, подошла к двери, обернулась на секунду.
— Рациональность это не броня. Это костюм, в который прячется страх. Я угадала?
Он остался стоять, прислонившись к краю доски, и впервые за долгое время не знал, как построить уравнение, в котором бы она исчезала.
Аудитория почти опустела. Студенты рассыпались, оставив после себя запах кофе и следы мела на доске. Профессор Скворцов остался за кафедрой, поправляя формулы на слайде. Алёна, словно зачарованная, стояла у его стола, не желая уходить.
— Всё-таки, профессор, как вы считаете, — сказала она, — можно ли предсказать чувства?
Он не обернулся:
— Чувства это шум. Статистическая погрешность. Они не поддаются моделированию.
— А если я докажу, что чувства можно вызвать формулой?
Он рассмеялся впервые по-настоящему. Звук был сухой, но живой.
— Вы хотите вызвать у меня чувства? Это пари?
— Почему бы и нет? — она оперлась на край стола. — Вы логик, я хаос. Если вы правы, вы останетесь равнодушным. Если я, то вы, профессор, почувствуете.
Он прищурился, пауза затянулась. Она почувствовала, как пульс отдает в висках.
— И что на кону? — спросил он, не моргая.
— Я уйду. И больше никогда не попытаюсь... дестабилизировать вашу систему.
— А если проиграю?
— Вы скажете: «Я ошибался». И, возможно, позволите себе почувствовать.
Он провёл ладонью по лицу, как будто хотел стереть эмоции, появившиеся против воли. Затем Скворцов выпрямился, закрывая ноутбук.
— Условно принято, — сказал он.
— Безусловно, — поправила она.
И они замолчали.
— Давайте начнём прямо сейчас, — её голос был глубоким, не игривым. — Прямо здесь. С простого вопроса.
— Какого?
— Когда вы в последний раз думали не о теореме, а о теле?
Он опустил взгляд. Губы шевельнулись, но слов не последовало. Алёна сделала шаг вперёд и коснулась его руки. Он не отпрянул.
— Видите? — прошептала она. — Уже работает.
Он отступил на шаг.
— Вы ведёте себя, как соблазнительница.
— А вы как человек, который очень хочет быть соблазнённым, но боится сказать «да».
— Это вы называете логикой?
Она улыбнулась, глаза её были тихо-хищными.
— Нет. Я называю это... экспериментом. Ваша очередь, профессор.
Он стоял перед ней, как перед нерешённым уравнением. И впервые в жизни сомневался, хочет ли найти ответ.
***
Снег шёл беззвучно, как будто город тоже затаил дыхание. Поздний вечер завернул кампус в молчание, а в одном из служебных помещений остались только двое, профессор и его вызов. Алёна стояла, облокотившись о подоконник, в тусклом свете, заливающем кабинет жёлтым светом настольной лампы.
Скворцов запер дверь за собой и обернулся. На его лице всё ещё была невозмутимость, но глаза уже предали его. Они смотрели на неё не как на студентку, не как на нарушительницу академических границ, а как на нечто совсем иное. Он шагнул ближе.
— Значит, вы хотите завершить эксперимент? — тихо.
— Эксперимент уже завершён. — Она сняла пальто, бросила на кресло. — Вы просто отказываетесь признать результат.
Он подошёл. Медленно. Каждый шаг был как принятие необратимого.
— Алёна…
— Вы проиграли. Не потому что слабый, а потому что живой.
— Вы опасны, — пробормотал он, сев рядом. — Как переменная в уравнении, которая всё рушит.
Она обернулась к нему. Он протянул руку и прикоснулся мягко к её щеке, не как логик, а как человек. На секунду он попытался отступить, но она уже взяла его за ворот рубашки, резко притянув к себе.
Поцелуй вышел не как у любовников, а как у врагов, сдавшихся в бою. Он был жестокий, нежный, растерянный. Он попытался сохранить контроль, но его пальцы уже беспорядочно изучали её спину, без схемы.
— Всё не так… — прошептал он, когда она начала расстёгивать пуговицы.
— Всё именно так, — ответила она. — Вы просто никогда не жили в непредсказуемом.
Он не ответил, только посмотрел на неё с таким страхом и жаждой, будто она его единственное отклонение от нормы, которое он готов принять.
Алёна повалила его на кресло, усевшись сверху. Он не сопротивлялся, только выдохнул, будто признал поражение, будто выкинул из уравнения себя самого.
— Что вы чувствуете? — прошептала она ему в ухо, когда их тела соединились.
Он сжал её бёдра, молча.
— Скажи.
Скворцов молчал. Он проиграл и отдался ей.
Он лежал на полу, скрестив руки за головой, словно пытаясь удержать мысли внутри, не дать им разлететься по комнате, по ней, по этой ночи. Лёд его логики треснул и остался пустым, как гулкий зал, где всё происходило без формул и расчётов.
Алёна оперлась подбородком о его грудь. Слушала ровный, спокойный ритм сердца, ни спешки, ни паники, ни страсти. Казалось, он контролировал даже это.
— Ты ведь ни разу ничего не сказал, — прошептала она, целуя ключицу. — Никакого «да», «нет», «хочу». Только дыхание. Ты всё просчитал заранее?
Он не ответил, лишь провёл рукой по её спине, словно изучая график. Линия изгиба, точка пересечения, синус её кожи.
— Это тоже теория? Или импровизация?
Она подняла голову, встретилась с его взглядом. В глазах не было влюблённости и страха. Лишь спокойная, философская уравновешенность.
Он скользнул ладонью по её волосам, не произнеся ни имени, ни желания, словно любое слово могло разрушить хрупкое уравнение, как крыло бабочки.
— У тебя внутри калькулятор вместо сердца? — шепнула она и отстранилась. — Или ты просто не умеешь быть живым?
Он сел медленно, без резких движений, оставляя обнажённое тело словно в доспехах разума. Он не прикрывался, не стыдился. Просто не вступал в игру, в которую она уже сыграла вслепую.
— Я не умею быть понятным, — наконец сказал он. — Даже себе.
— Тогда почему ты пришёл?
— Чтобы проверить, нарушится ли закономерность. Похоже, всё снова повторяется.
Её пальцы дрогнули. Она понимала: ни крика, ни вспышки, ни боли. Он даже не причинит ей боль. Он просто… не будет.
— С тобой как с шахматной доской, — сказала она. — Хочется выиграть, но каждая фигура холодна.
Он молчал. Потом лёг, закрыв глаза. Она медленно оделась, оставляя за собой запах тела и потерянного смысла. Кабинет стал местом, где всё случившееся выглядело как ошибка формулы, которую он больше не повторит.
Алёна шла по коридору факультета, где тусклый свет потолочных ламп отбрасывал ровные, математически правильные тени. За дверью остался он, профессор Скворцов, среди своих аксиом и теорий, как замерзшая формула, не нуждающаяся в интерпретации.
Она не оглянулась. Не от обиды, не от победы. Просто там, в его мире, больше не осталось ничего, что могла бы понять или удержать.
На каблуках она ступала по мраморному полу, словно по шахматной доске: ход королевы, назад дороги нет.
— Добрый вечер, — окликнул охранник у выхода. — Вы поздно… Профессора провожаете?
— Нет, — сказала она. — Он не провожает, и не провожается.
Мужчина растерянно усмехнулся. Она толкнула стеклянную дверь и вышла в ночной воздух. Было прохладно. И впервые за долгое время внутри неё ощущалась невыносимая пустота.
Она остановилась, взглянула вверх на окна его кабинета. Там не было света, только отражение самой себя в стекле.
— Порядок в хаосе… — тихо повторила она его слова.
В груди царил беспорядок. Казалось, кто-то вытер всю доску, оставив лишь мелкие следы, из которых невозможно сложить ни теорему, ни чувство.
Сев в такси, она больше не думала, не анализировала, не искала объяснений. Просто закрыла глаза и стиснула пальцы.
— Домой? — спросил водитель.
— Нет, — ответила она. — Куда-нибудь, где не задают вопросов.
Машина двинулась, и город растворился в неоне. На этот раз она не плакала. Только в глубине, там, где рождалось желание, была ледяная пустота. Даже оно молчало. Она попыталась почувствовать хоть что-то: боль, обиду, ярость. Ничего не было. Возможно, это и есть настоящее поражение.
Баржа Историй
215 постов41 подписчик
Правила сообщества
Нельзя оскорблять участников сообщества, нельзя разжигать национальную рознь.