Перекресток⁠⁠

Спеклась старуха, померла в самую жару, когда знойный июль стоял в зените, когда небо было таким синим, что смотреть на него больно становилось. Померла баба Катя тихо, стремительно начав разлагаться на желтом матрасе. Вонь поднялась несусветная, по ней и поняли куда старуха запропастилась. Выходила из комнаты она редко, жаловалась на боли в шее и в ногах, говорила, мол, словно вцепился в них кто-то и идти не дает, просила не беспокоить часто, мол, и без ваших визитов тошно живется.

Соседка по коммуналке, молодящаяся актриска с посеребренными временем волосами Галочка, завизжала, словно резали ее, когда-то, что осталось от тела, увидела. Под веками навечно отпечатались полувытекшие глаза и рот, открытый в немом крике, ноги изъеденные болезнью до костей, да и костями не побрезговала хворь — трещины невооруженным глазом видно. Галочку отпаивали корвалолом, но сильно полегчало только после стопки ледяной водки, которую она опрокинула в себя одним махом. Затем вытерла рот рукавом выцветшего платья, шмыгнула носом, а Васька, третий сосед, аж подивился:

- Ничего себе, Галка, глотнула так, словно всю жизнь не просыхаешь!

Галочка сердито посмотрела на Ваську, на его плешивую голову, кустистые брови, на уродливую родинку под курносым носом, и прошипела:

- Как бы не пила — до тебя далеко еще, пьянь!

Васька действительно злоупотреблял, но оправдывал себя тем, что никогда не пил в одиночестве, а если и пил, то только по большим праздникам. Там уж и в одного не грех выпить.

Остатки тела увезли, пообещали связаться с родственниками, если таковые найдутся, попросили в комнату не соваться. Да разве кого остановило это?

Галочка пробралась в старушечье обиталище первая. Сморщилась от вони, аж глаза заслезились.

- Боже,- мямлила она, зажимая нос пальцами,- ад какой!

Васька крутился под ногами, как вертлявая шавка, и Галочке хотелось со всей дури пнуть его, чтобы заскулил, завертелся на месте. Однако пересилила себя, огляделась по сторонам. Старуха жила скромно, одиноко и Галочке думалось, что ни за что родственников не отыщут. Никто к бабе Кате не приезжал, в магазин и на почту ползала сама или просила Ваську смотаться, давала денег на чекушку, а он и рад сбегать, глаза залить.

Старенький телевизор баба Катя завесила кружевной салфеткой, рядом же ютилась статуэтка фарфорового мальчика со скрипкой. В шкафу не так много книг, зато стопок писем не счесть. Рядом с ними — едкая советская парфюмерия. Страны уже не стало, а духи, которые в ней произвели, стояли себе на полке, ловили стеклянными флаконами солнечные лучи, портились при этом, но не погибали, делались только терпче и злее. Галочка откупорила один из флаконов, сделалось ей еще хуже, замутило. В другом шкафу обнаружилась кое-какая одежда, несколько пар обуви. Вот и все богатство.

- А ты чего, деньжат к рукам прибрать хотела?

- Не твоего ума дело,- хмыкнула Галочка, порылась для приличия в стопке с письмами (зря смрадом дышала что ли?), и умыкнула парочку, спрятав за пазуху. Вдруг там подробности бурной молодости старухи? Занятное чтиво будет перед сном.

Осмотревшись еще раз, соседи крадучись двинулись восвояси, аккуратно притворив дверь. Галочка упорхнула собираться на работу, Васька отправился резаться в домино за стол во дворе.

- Твоя бабенка вон поскакала,- грязный палец лысого собутыльника указал на соседку, которая выходила из подъезда. Васька залился краской, залепетал:

- Не моя она, так, живем просто в одной квартире.

Галочка для своих лет выглядела изумительно. Стройная, ладная, морщин не так много, черты лица приятные. Васька сдуру наболтал, мол, дама сердца его, и не хухры-мухры, а целая, настоящая, всамделишная актриса!

Служила Галочка в местном драматическом театре. Главных ролей ей не давали, да и не дали бы ни за что. Характер склочный, сплетни распускать любила, перессорилась с другими подопечными Мельпомены, отчего муза вовсе расстроилась и перестала отвечать благосклонностью. Уволить Галочку не получалось — она мертвой хваткой вцепилась в директора театра, и хоть главных ролей не давали, жалованье выходило приличнее, чем у ведущих актрис.

Жена директора о шашнях мужа знала, но приносить в жертву брак не торопилась. Однажды только зажала Галочку в костюмерной, поднеся к ее лицу раскаленный утюг.

- Дернешься — рожу выжгу,- тихо, но твердо сказали Галочке. Та лишь фыркнула.

- Тебе, поди, уже выжгли!

- Я тебя, гадина, со свету сживу,- задохнувшись от возмущения, выпалила директорская жена.

- А мужа чего, не станешь? Он что, телок безвольный, повели и пошел, так?

- С ним отдельный разговор будет,- процедила супруга сквозь зубы.- Прокляну, если не отстанешь.

- Проклятия действуют только на тех, кто в них верит. Такая взрослая, а на сказки уповаешь, гос-с-споди,- протянула нараспев Галочка. Никто ей ничего не выжег, лишь помахали утюгом для острастки, да отпустили. Что еще с ней делать, убивать разве? Галочка ушла, директорская жена утюг на платье Офелии опустила, да и прожгла, пока рыдала, чувствуя себя оплеванной.

Одним директором, впрочем, дело не ограничивалось. Хочешь по ресторанам расхаживать да туфельки заморские получать в подарок — умей вертеться. И Галочка вертелась, подобно ужу на сковородке. Приноровилась сначала добывать необходимое, и лишь затем доступ к телу открывать. Домой к себе никого не водила, блюла репутацию и стыдилась нищенской обстановки в прокуренной, вонючей квартирке. Шкаф ломился от дорогущих нарядов, на трюмо громоздились ряды тяжелых матовых флаконов и баночек, в шкатулке водились неведомые простым обывательницам украшения, привезенные аж из-за океана. Океана Галочка никогда не видела, лишь иногда океан являлся к ней во снах, где она, нагая, озябшая, бежала к бушующей воде, с криком бросалась в волны и, хохоча, отращивала рыбий хвост, собираясь топить корабли и утаскивать на дно сундуки с рубинами и изумрудами. Обои отходили от стен, на некогда белом потолке красовались желтые подтеки от нескольких потопов, паркет не скрипел, а натужно выл под ногами. Галочка все мечтала заполучить кого-то с жилплощадью в центре города, выйти замуж, поймать благоверного на измене и отсудить в бракоразводном процессе львиную долю имущества. О нюансах Галочка не задумывалась, как только в голове возникали картины будущих хором, детали отходили на второй план, в груди разливалось приятное тепло, а пальцы на ногах аж поджимались от предвкушения.

- Галка, Галка, пойдем в кино? Пойдем хотя бы кофейку попьем, а? Пойдем в парке погуляем? Я тебе мороженого куплю! - Васька подстерегал Галочку каждое утро у ванной комнаты, откуда она выходила с полотенчатым тюрбаном на голове.

- Да отстань ты уже от меня! - Галочка презрительно морщила нос, но тут же спохватывалась: вдруг морщины глубокие появятся? Ей и так спалось плохо в последнее время. Мерещились шаги в коридоре, мерещилось, будто скрипят двери, открываются сами по себе. Или их открывал кто-то очень нерешительный и топтался на пороге, опасаясь зайти и представиться. В мистику женщина верить отказывалась, не так воспитана была.

- Я там яишенку сварганил, Галь,- Ваське не унимался, не давал проходу.- Айда, посидим, погутарим, что ты сломя голову в театр сразу несешься? А как же позавтракать с чувством, с расстановкой?

- Василий, угомонись,- Галочка кривила губы.- Вон, Вера из третьей квартиры, к ней присмотрись, вдруг и получится чего. Хозяйственная какая, всегда сыт, обогрет будешь.

- Да ты мне нравишься,- сопел Васька, но решительно толкал свои идеи.- Мы с тобой люди одинокие, быт наладим, заживем хорошо, у меня с работой дела налаживаются. В нашем возрасте пора задуматься о делах насущных.

Галочка вздыхала-вздыхала, а однажды спросила:

- Мне-то чего с тобой ловить?

- Как чего?- у Васьки аж глаза замаслились.- Из театра уйдешь, станешь домом заниматься. Детей, конечно, не получится уже, стара ты для материнства.

Галочка гадко улыбнулась.

- Я с твоими чертями зелеными сражаться не буду, паду в неравном бою. Тебе сердобольную нужно, сочувствующую, чтобы с пьянок привечала, к столу провожала, спать укладывала. Бездетную, Васек, ты ей вместо карапуза будешь. Обгадиться сможешь прямо в штаны, и орать среди ночи во всю глотку. Если повезет, еще и ужин срыгнешь прямо на стол.

- Зачем ты так?- вдруг обиделся Васька.

- Цацкаться я с тобой не намерена. Ишь, Ромео выискался,- Галочка задрала подбородок.- Еще раз чушь услышу такую — мигом с лестницы спущу, костей не соберешь.

Васька заскулил бы побитой собакой, но лишь взглянул исподлобья, шмыгнул в свою комнату. Галочка порадовалась такому исходу, сняла с головы тюрбан, в котором она себя воображала халифом, взирающим на подданных с позолоченного трона, раздающего указания визирю, наслаждающимся голосами певчих птиц в кованых клетках. Сделала укладку, навела кофе без сахара, села у трюмо, накрасилась, оделась, потянулась за флаконом с духами и замерла. Взгляд скользнул по письмам, украденным из комнаты бабы Кати. Губы сами собой вытянулись в тонкую ниточку, поджались, сердце в груди потяжелело, а вслед за этим появилось чувство вины, которое очень и очень давно ее не навещало. Зачем украла? Старуха хорошо к ней всегда относилась, скверный характер списывала на издержки профессии. Галочка часто-часто заморгала, стараясь прогнать нахлынувшие эмоции и не дать себе слабину. Деланно хмыкнула, мол, письма всего лишь, не драгоценности и не деньги. Решительно потянулась за конвертами, вытащила из них сложенные в несколько раз исписанные листы.

Первое письмо было, вероятно, от старой подруги бабы Кати. Эта подруга жила очень далеко, за Уралом, и, судя по тому, как проходили будни соседки без визитов близких и дальних родственников, каких-либо приятелей и друзей, виделись они давно.

“Катюша, дорогая моя, надеюсь это письмо найдет тебя в добром здравии. У меня все замечательно, только сильно переживаю из-за того, что никак не могу приехать в гости. Поспрашивала у знающих людей про хворь ножнуюи шейную, все в один голос твердят про подвертыша, который к ногам прицепился по чьей-то злой воле и шагу ступить не дает, на шее сидит. Правда, изумляются тому, что больно впивается, подвертыши, конечно, пакостники еще те, но до костей кожу не вспарывают, не остаются страшными язвами следы от пальцев их гнилостных, не пытаются в рот залезть и насильно веки не открывают. Катенька, напиши свой правильный номер телефона, никак не могу дозвониться, помехи постоянно и словно в трубку кричат голоса, воют, как оглашенные, шипят и передразнивают. Только напиши обязательно, передам его Митрофану Валерьевичу, он в подвертышах толк знает, поговорите. Целую, обнимаю, не умирай, пожалуйста.”

Галочка перечитала несколько раз, чтобы убедиться в том, что ей ничего не показалось. Посмотрела на побледневшее лицо свое в зеркале, перевела взгляд на окно, за которым шумела зелень деревьев, потревоженная горячим ветром. Солнце светило и слепило, надсаживала глотки детвора во дворе. Галочке стало гадко и страшно, как бывало в детстве, когда мать запирала ее в кладовке вместе с кошкой. Кошка ластилась, терлась мокрым носом о мокрые от слез щеки, а в комнате охал и ахал голос матери, шумел телевизор и гыгыкал дядя Андрей.

Заскрипела дверь в комнату и Галочке показалось, что кто-то впился в затылок колючим пристальным взглядом. Она обернулась. И дверь закрыта, и никого нет.

Рука сама взяла следующее письмо, от некого А.А., проживавшего в Пермском крае.

“Здравствуйте, Екатерина Семеновна. Безмерно рад был получить от вас весточку, давно с вами не созванивались. Как не наберу ваш номер, так дикий вой в трубке слышится, аж плакать хочется от ужаса и бессилия, вспоминается сразу Жулька, собака моя, которую отчим в корыте утопил. Словно она мне в трубку и выла, умоляя о пощаде и помощи. А я сидел на цепи, возле ее будки, слезами обливался, вырваться никак не получалось. Напишите еще один номер, буду премного благодарен.

Посидели, покумекали над бедой вашей с шеей и ногами случившейся, пришли к выводу, что это вывертыш, которого к вам подсадили. Вывертыши получаются из детей, вырванных из чрев матерей еще на ранних сроках. По болезни ли, по желанию женщины ли, выброшенные и не преданные земле. Подсаживают их на конечности, или на органы внутренние, где они жируют со сладкого мяса, пухнут, становятся сильнее. Если на конечностях сидят, то через рот непременно пытаются до внутрей добраться. А если сидят под ребрами, спрятанные кожей и плотью — обязательно захотят на мир наш глазенками своими поглядеть. Ищите того, кто и рядом, и далеко, кто, и прячется, и на виду. Выздоравливайте да приезжайте в гости, холодец на костях ваших сварим, пообщаемся. Ваш покорный слуга, А.А.”

Следующее письмо оказалось от самой бабы Кати, видать, закончить и отправить не успела. Так, наспех сунула в конверт потрепанный и, наверное, забыла. Даже получателя не указала, только в самом тексте имя упомянула.

“Здравствуй, Нина, дорогая моя. Премного благодарна за мазь, хоть и улучшений никаких не заметила. Возможно, нужно подольше попользоваться. Ты спрашивала меня о случаях из жизни, когда я сама могла кого к себе позвать. Так вот, вспомнилось мне на ночь глядя дача старая. Я тогда куда моложе была. Воры обносили пустующие дома, подрезали фрукты и овощи, не гнушались залезть и в дома жилые. Организовали дежурства по вечерам, чтобы чужаков не упускать из виду. Дежурили на перекрестке у фонарного столба — единственного источника света на многие метры вокруг, свет в домах не горел, многие спать уже легли. С нами дежурили жильцы из соседнего переулка, разговаривали о том, о сем. Мне послышалось, что в нашу сторону кто-то очень быстро идет. А потом шаги ускорились, и теперь невидимка бежал со всех ног. Я вгляделась в темноту и никого не увидела. Звук приближался, и я подумала, что сейчас мы увидим обладателя шагов, ведь он выйдет на свет фонаря. Перед кругом света шаги вдруг оборвались, только легкий ветерок донесся.

Страшно стало, да так сильно, что мне плакать захотелось. Один из дежурных тогда фонарем посветил в самую гущу тьмы, да там только рой мошек оказался. Значит, не только мне послышалось. Остальные тоже насторожились. Мы начали друг друга приободрять, мол, почудилось.

Мне на тот момент никакие бы слова в мире не придали храбрости. Больше всего боялась того, что невидимка увяжется за нами, узнает в каких домах живем, привяжется или чего хуже — глотки вскроет, пока спим. В  ту же минуту нестерпимо захотелось уехать в город и никогда не приезжать обратно.

Дежурный, который светил во тьму фонарем, громко окликнул невидимку, а я, чтобы похрабриться, предложила пойти и выпить чаю, но летняя ночь ответила только песнями сверчков.

Пока шли обратно от перекрестка, я все выглядывала свет на моей веранде. Специально не стала выключать, хотела вернуться и немного еще посидеть. Ничего страшного не произошло, да вот уснуть в ту ночь не вышло.”

Галочку словно ледяной водой окатили. Трясущимися руками убрала письмо обратно в конверт, достала тонкие сигареты, задымила прямо в комнате, хотя обычно курила только на кухне или на улице. Тоскливо посмотрела на оставшиеся письма. Она-то думала, что обнаружит какие-нибудь старушечьи сплетни, написанные корявым почерком под надзором плохо видящих глаз. Докурила, спрятала конверты под матрас, сходила на кухню, налила воды из графина, залпом осушила стакан. По телу дрожь омерзения пробежала. Так случается, когда голой рукой, не спрятанной в резиновую перчатку, лезешь выгребать пушистую, влажную плесень, выгребать гнилье, приводить в порядок сантехнику, забитую нечистотами.

- Чего случилось, Галка?- подал голос Васька, которого женщина не сразу заметила. Он, подобно загнанной собачонке, ютился в углу у стола. Перед ним стояла тарелка с нехитрым угощением — пара кусков ржаного хлеба с майонезом и колечками репчатого лука. Галочка вытерла испарину со лба, присела на кривую табуретку, сглотнула, вскочила, суетливо бросилась наливать еще воды.

- Помнишь, я утащила письма бабы Кати? Ну, когда мы ее нашли? - пролепетала Галочка, понижая голос до шепота. Васька неуверенно кивнул, с трудом, видимо, припоминая события того дня.

- Там жуть какая-то, про ноги ее, подвертышей, вывертышей. Ноги, шея,- затараторила женщина, облизывая пересохшие от страха губы. У Васьки вдруг глаза забегали, от Галочки это не укрылось.

- Выкладывай, давай!- резко потребовала она. Сосед замялся.

- У бабы Кати сначала шея как раз заболела и старуха в больницу обращалась. Я к ней заходил и видел просто тонны бумажек всяких со справками, направлениями, она потом в шкаф убрала.

- Не тяни,- нетерпеливо буркнула Галочка.

- Ты, вроде, в театр собиралась.

Галочка стиснула пальцы, испуганно посмотрела на соседа.

- Говори.

- Да зачем, пойдем, покажу лучше. Такая кипа здоровенная, ты обалдеешь,- пробормотал он.

Они на цыпочках, словно воры, прокрались в комнату старухи, которая так и стояла нетронутой с кончины бабы Кати. Никому не понадобились ни комната, ни пожитки покойной.

- Где-то тут было,- Васька наугад заглядывал за дверцы. Когда нашлась коробка с бумажками, он едва не заверещал от радости, вытащил, поставил на пол, затем запнулся — данную находку он видел впервые. Внутри лежал старенький полароид и ворох снимков. Вряд ли фотоаппарат принадлежал бабе Кате, может, досталось от кого из почивших родственников? Может, умер каждый, потому никто и не приехал за вещами?

Некоторые из снимков выцвели и разглядеть изображение не представлялось возможным. На каких-то запечатлелись сад вокруг покосившегося дачного домика, нашлись фотографии бездомных кошек. Обнаружилась и папка с результатами анализов, рентгеновскими снимками. Видимо, шея совершенно доконала бабу Катю и она тщательно обследовалась, пока позволяло ухудшающееся здоровье — папка оказалась очень увесистой.

- Надо же,- Галочка выцепила из фотографий одну, с бледным черноволосым мужчиной. Очевидно, он заснял себя в зеркале с камерой в руках. Худой, с потухшими глазами, с маской обреченности на лице, на котором остро выделялись скулы, запавшие щеки. За спиной у него — непроглядная темнота и он сам на фоне этой темноты выделялся, словно привидение, случайно попавшее в объектив. И темнота эта обнимала мужчину.

Галочка нахмурилась, снова кинулась рыться в результатах анализов.

- Это его анализы,- она ткнула пальцев в бледного мужчину.- Здесь и речи нет о старухе.

- Смотри!- воскликнул Васька, почесывая за ухом, будто бы яростно пытался избавиться от блох. Его глаза округлились от удивления.

- Что?- Галочка вздохнула, пролистывая бесконечные рецепты на лекарства.

- Вот ноги,- Васька провел пальцами по снимку,- вот руки, а голова вне кадра.

Галочка подслеповато сощурилась, затем потянула кожу на висках, превращая глаза в две узкие щелочки. Очки она не носила, считала, что очки приближают старость, надвижение которой женщина безуспешно пыталась оттянуть.

Поднесла снимок поближе к лицу.

На плечах и шее мужчины кто-то сидел.

Галочка почувствовала, как по спине пробежали мурашки и липкий, холодный страх потек вдоль позвоночника. Бросило сначала в жар, затем в зябкую дрожь.

Воцарилась гнетущая тишина, соседи уставились на коробку. Васька присел на корточки и стал искать другие фотографии.

Еще одна!

На ней мужчина был не таким худым. Он снял самого себя на вытянутую руку возле остекленной веранды. Позади шеи Галочка четко видела темные пальцы.

Васька икнул от страха.

- Слушай, слушай,- торопливо затараторил он,- мне же не мерещится?

- Может, дефект какой на фотке?- Галочка поскребла пальцами глянцевую поверхность фотографии. Она знала, что сосед едва сдерживается, чтобы не броситься прочь из комнаты.

- Не знаю,- прошептал Васька, вытирая лоб.

Повисла тишина. Густая, напряженная. Из-за того, что открылись такие жуткие находки, у женщины снова сложилось впечатление, будто за ними наблюдают, сверлят взглядом затылок. Галочка первой кинулась в коридор, ринулась на кухню, вытащила из холодильника бутылку водки, наполнила стакан на половину, выпила, судорожно вдохнула воздух ртом. Услышала, что Васька прикрыл дверь в комнату покойницы, прошаркал по коридору, зашел на кухню, затворил и эту дверь.

- После того как баба Катя померла,- начала Галочка бесцветным голосом,- мне мерещится, словно в коридоре кто-то ходит и заглядывает в комнаты.

Васька с сожалением поглядел на початую бутылку.

- И сегодня я рылась в этих треклятых письмах,- прошуршала Галочка, вспоминая письмо о ночном дежурстве и перекрестке. Дверь на кухню вдруг со скрипом приоткрылась. Женщина попятилась, схватилась за нож.

- Да глупости, ладно бы мне казалось,- горько усмехнулся Васька, куда прочнее увязший в синей яме. Он посмотрел в пустой дверной проем. В коридоре клубилась темнота, несмотря на то, что за окном светило солнце.

Сосед усмехнулся еще раз.

- Заходи уже, чего мнешься!- шутливо гаркнул Васька и засмеялся, обрадовавшись собственному остроумию.

Дверь с грохотом захлопнулась, воздух пришел в движение.

Смех застрял в горле у соседа и он резко побледнел, умолк, опустил голову. Шея согнулась, словно на нее с разбегу запрыгнули и сели.

Галочка с визгом бросилась прочь из квартиры, подхватив только сумочку, висевшую на вешалке в коридоре.

***

В квартиру Галочка возвращаться побоялась, в театр тоже не поехала. Пошла в кафе, так и просидела там до вечера, переваривая произошедшее. Мозг яростно отрицал увиденное, вскипал.

Женщина отвлекалась мыслями о том, что нужно будет нанять кого-то, чтобы вынести пожитки из комнаты и продать ее к чертям собачьим. Сумку с кошельком не оставила, уже хорошо.

Когда за третьей чашкой кофе все поулеглось, истерика спряталась под ребрами, на загривке, Галочка снова вспомнила письма. Вспомнила фотографии.

Наверное, там, на перекрестке, во время дежурства, к старухе кто-то прицепился, последовал до самого дома. Возможно, на снимках Галочка увидела сына или другого близкого родственника бабы Кати. Существо уселось ему на шею, свело в могилу, а затем вернулось к той, кто позвал из темноты.

О соседе, который остался в квартире, думать не хотелось.

Галочка бы помолилась за него, но молиться хотелось только за себя.

***

Здесь можно почитать то, чего нет на Пикабу:

https://t.me/its_edlz - тг канал
https://vk.com/theedlz - группа вк