Никто не заходит в Сосны⁠⁠

Это перевод истории с Reddit

Я вырос в трейлерном парке под названием «Шейди Пайнс», хотя это было обманом.

Там не было ни единой сосны, одни гравийные участки, покосившиеся веранды и сетчатый забор, который грохотал, когда дул сильный ветер. Настоящие сосны были через дорогу — стена из тёмных деревьев, простирающихся на многие мили по окраине города. Все называли этот лес просто «Сосны», как будто он был чем-то одним, а не массивом деревьев. И никто туда не ходил. Ни дети, ни охотники, даже полиция не засовывалась туда, когда гналась за преступниками. Это было неписаным законом. Ни вывесок, ни запретов — просто правило, которое чувствовалось нутром. Когда люди говорили о Соснах, голос у них невольно стихал, или они переходили на другую сторону улицы, лишь бы не проходить слишком близко. Моя мама обычно сидела на нашей веранде и курила одну сигарету за другой, глядя на деревья, будто они были чем-то ей должны, но если я спрашивал её о них, она резко одёргивала: «Не суйся туда, Джош. Слышишь меня?» А потом закуривала очередную, дрожащими руками, и разговор на этом заканчивался.

Когда мне было девять, я спросил соседа, мистера Харгроува, почему никто туда не заходит. Он был стар, жил один в трейлере с окнами, заклеенными скотчем, и от него всегда пахло пивом и машинным маслом. Он чинил газонокосилку, когда я подошёл. Услышав вопрос, он остановился, вытер руки о джинсы и посмотрел на меня так, словно я оскорбил его мать. «В Сосны не ходят, — сказал он. — Если пойдёшь, вернёшься… не таким». Потом снова принялся за косилку, а я понял, что дальше лучше не спрашивать.

«Шейди Пайнс» был не самым приятным местом, но это был мой дом. С десяток-другой трейлеров, сарай с прачечной, который вечно вонял плесенью, и игровая площадка с горкой, настолько ржавой, что можно было порезаться, если не проявишь осторожность. Мы находились на окраине маленького городка в Огайо, где самой громкой новостью могло стать открытие нового магазина «Доллар Дженерал». Все всех знали, и все знали о Соснах, стоящих через дорогу. Их было видно отовсюду в парке: они высились над забором, а по вечерам тени от них вытягивались, словно длинные пальцы, тянущиеся к нам.

Сейчас мне двадцать четыре, я живу в другом штате, но рассказываю это потому, что мне надо выговориться. Кому-то надо узнать, что случилось, когда мне было пятнадцать, когда мы с друзьями нарушили это правило. Прошли годы, а я до сих пор не сплю спокойно. До сих пор слышу то, чего слышать не должен.

Нас тогда было трое: я, Кейли и Дилан. Мы были неразлучны — те самые ребята, которые могли прогулять школу, чтобы покурить украденные сигареты за прачечной, или тайком пробраться в дешёвый кинотеатр и посмотреть один и тот же фильм два раза подряд. Кейли была бесстрашной, носила растянутые худи своего брата, смеялась так громко, что птицы взлетали от шума. Дилан был тише, худой как щепка, вечно теребил свой перочинный нож и уверял, что умеет с ним обращаться. А я был просто Джош — парнишка, который слишком много думает и ночами не может уснуть, ломая голову над тем, почему от Сосен веет чем-то живым. Мы иногда говорили о Соснах по ночам, когда нам было скучно, развалившись на площадке с фонариком и пакетом кислых конфет. Только не днём, и не при взрослых — как будто при свете разговор об этом месте терял волшебную тайну. Кейли говорила что-то вроде: «Да там, наверно, просто деревья», но сама всё время поглядывала на дорогу, будто сомневалась в своих словах. Дилан вырезал свои инициалы на горке и бормотал: «Люди туда ходят. Просто возвращаются другими». А я молчал, у меня в животе всё сжималось, потому что я чувствовал: Сосны не пустые, там что-то есть и оно смотрит на нас.

Идея пойти туда принадлежала Кейли. Дело было в августе, стояла жуткая жара, и ночью воздух лип к коже. Мы стояли на краю парка и бросали камни в дорожный знак «СТОП», когда она пнула забор и сказала: «Меня достало это место. Пойдёмте посмотрим, что такого страшного в этих Соснах».

Дилан замер, с ножом наполовину открытым. «Ты серьёзно?» Она усмехнулась, но как-то не по-своему: слишком резко, будто бросала нам вызов. «Что, струсил?»

Я хотел ответить «нет», хотел отшутиться и вернуться к метанию камней. Но не сделал этого. Никто не сделал. Казалось, Сосны услышали её и ждали, когда мы оступимся. «Завтра, — сказал я прежде, чем успел себя остановить. — На рассвете. Меньше шансов, что нас заметят».

Кейли кивнула. Дилан закрыл нож. И на этом всё. Мы переступили границу, о которой даже не догадывались.

Мы встретились в пять утра, под серым тяжёлым небом, словно оно затаило дыхание. В парке было тихо — ни лая собак, ни звука телевизоров, доносящихся сквозь тонкие стены. Только мы, у забора, глядим на дорогу. У Кейли был рюкзак с водой и батончиком мюсли. У Дилана нож и фонарик, который он стянул из папиного ящика с инструментами. Я прихватил молоток из нашего сарая — тяжёлый, холодный в руке. Не знаю, зачем он мне был нужен, но держать его казалось правильным.

Дорога была пустынна: потрескавшийся асфальт и выцветшая разметка. За ней темнели Сосны, мрачные, плотные, деревья стояли так тесно, что дальше нескольких шагов ничего не разглядеть. Вблизи что-то в них выглядело неправильным. Не в самих деревьях, а в том, как ровно и неподвижно они возвышались, словно кто-то специально расставил их. Воздух пах не хвоей, а металлом — как будто кто-то оставил на дождю ржавую монету.

Мы спустились в канаву на другой стороне дороги, скользя по влажной земле. Кейли пошла первой, продираясь сквозь кусты, её толстовка цеплялась за ветки. За ней — Дилан, ругаясь себе под нос. Я шёл последним, молоток тянул руку, сердце колотилось так сильно, что я чувствовал стук в зубах.

Внутри Сосен было тихо. Ни птиц, ни ветра — только шуршание наших шагов по хвое, которая хрустела странно, не так, как должна. Деревья быстро сомкнулись за нами, скрывая дорогу. Здесь было холоднее, чем положено в августе, холод проникал под кожу. Мой выдох превратился в облачко пара, и я понял, насколько тут неестественно холодно.

Сначала мы не говорили, просто шли всё глубже. Тропинка не была явной, но чувствовалось, будто сама земля зовёт нас. Я оглядывался, пытаясь увидеть край дороги, но её уже не было. Только деревья, бесконечные и одинаковые, будто мы ходим по кругу, не сворачивая.

«Ребят», — прошептал Дилан минут через двадцать. Он остановился, луч фонаря дрожал у него в руке. — «Вы это слышите?» Я сначала не разобрал, но потом уловил низкий гул, тихий, но постоянный, как звук работающего в соседней комнате холодильника. Он шёл отовсюду сразу, вибрировал под ногами. Кейли наклонила голову набок, нахмурившись. «Это просто ветер», — сказала она, но голос звучал чересчур напряжённо.

«Здесь нет ветра», — ответил я. И правда, деревья не шевелились.

Мы продолжили путь, потому что стоять на месте казалось ещё страшнее. Гул нарастал не громкостью, а давлением, словно давил на череп. Я начал замечать странные вещи: на коре деревьев были царапины, неглубокие, но слишком ровные, как будто кто-то провёл когтями или ногтём по стволу. И эти отметины были не хаотичны, а тянулись линиями, ведущими глубже в лес.

Потом мы вышли на поляну.

Это произошло внезапно, словно деревья расступились. Широкий круг, метров десять в диаметре, без травы, без хвои, голая утрамбованная земля. В центре лежала аккуратная кучка камней — небольшая, по высоту колена, выложенная как тур из белых, странно отполированных камней, которых в наших краях не найти. Они были такие ровные, будто кто-то тщательно подобрал их по размеру.

Кейли сбросила рюкзак и уставилась на эту груду. «Что это такое?»

Дилан не ответил. Он смотрел под ноги, лицо у него стало белым. Я проследил за его взглядом и увидел следы — не наши. Отпечатки босых ног, маленькие, глубоко вдавленные в землю, ходили кругами вокруг камней. Их было много, они пересекались, словно кто-то бродил здесь не один час и даже не один день.

«Дети?» — предположил я, но сам в это не поверил. Следы были слишком чёткими, без смазанных краёв, словно отпечатанные штампом, а не оставленные шагами.

Кейли приблизилась к камням, её кроссовки тихо ступали по земле. «Тут тепло», — сказала она, поднеся ладонь поближе к куче. — «Почувствуйте».

Мне не хотелось, но я всё же протянул руку. И точно — воздух над камнями был горячим, как от батареи, хотя сами камни выглядели холодными. Гул стал ещё сильнее, в ушах зазвенело. Я отдёрнул руку, пальцы вдруг заломило.

«Нам нужно уходить», — произнёс Дилан, голос у него был слабым. Я кивнул, во рту пересохло. Кейли стояла, как заворожённая, всё ещё глядя на камни, ладонь нависала над ними, будто она забыла, зачем так делает. «Кейли, пойдём», — позвал я, может, резче, чем надо. Она вздрогнула, опомнилась и отошла, схватив рюкзак.

Теперь гул стал будто пульсировать, отдаваясь в костях и заставляя зубы ныть. Я крепче сжал молоток, хотя понимал, что он бесполезен. Мы повернулись уходить, стараясь вернуться тем же путём, но всё вдруг переменилось. Казалось, деревья у опушки встали плотнее, а ветви переплелись странным образом. Царапины на стволах стали глубже, свежее, словно кто-то только что нанёс их, пока мы были на поляне.

Дилан включил фонарик, хоть утренний свет уже начинал пробиваться сквозь листву. Луч дрожал и выхватывал из тьмы всё новые отпечатки ног. Их стало ещё больше и они приближались к тому месту, где мы стояли. «Джош», — прошипел он, хватая меня за руку, — «они свежие».

Я не хотел смотреть, но всё же посмотрел. Он был прав. Почва была мягкой, как будто только что кто-то прошёлся там босиком. Меня передёрнуло. «Давайте просто уходить», — сказал я, стараясь сохранить спокойствие. — «Найдём дорогу».

Мы зашагали быстрее, почти побежали, а гул не отставал. Тропы, по которой мы прошли, больше не существовало — её словно поглотили кусты и подлесок, которых я не помнил. Ветви цеплялись за наши одежду и волосы, как будто Сосны не хотели нас отпускать. Кейли шла впереди, продираясь сквозь колючки, тихо повторяя: «Всё не так, всё не так…» Дилан ковылял за мной, тяжело дыша, фонарь метался по сторонам.

И тогда я увидел это.

Фигура чуть в стороне, за деревьями слева, стояла, не двигаясь, наполовину спрятавшись в тени. Небольшая, может быть, ростом с ребёнка, но какая-то неправильная. Голова была слишком сильно наклонена, словно у неё не гнулся шейный сустав. Руки безвольно свисали, пальцы скребли землю, они были длиннее, чем должны быть у человека. Я не видел лица, но чувствовал, как оно смотрит на нас.

Я застыл. Дилан налетел на меня, тихо ругнувшись. «Что…» — начал он, но увидел это тоже. Его фонарь выпал из рук и со стуком упал, луч мельтешил по земле.

Кейли обернулась: «Что там?» — прошептала она, а потом сама заметила. Глаза её расширились, и она зажала рот ладонью, сдавленно ахнув.

Фигура не шевелилась, не моргала. Просто стояла, склонив голову, словно изучала нас. Гул взвился резкой болью, будто кто-то вонзил мне раскалённое сверло в череп. Всё поплыло перед глазами, и на миг мне показалось, что я вижу её лицо — бледное, без глаз, с ртом, растянутым слишком широко, как будто оно пытается кричать, но без звука.

«Бежим», — выдавил я.

Мы сорвались с места, не разбирая дороги, в панике. Казалось, сами Сосны мешали нам: корни норовили запутаться под ногами, ветви хлестали по лицу. Я услышал, как Дилан закричал — коротко, резко. Обернувшись, я увидел его на земле: он барахтался, пытаясь подняться, а его ногу обвили какие-то лианы или корни, казавшиеся слишком плотными и цепкими, чтобы быть простыми растениями.

«Помогите!» — закричал он, дёргая ногой. Кейли уже была рядом, она тянула его, одновременно пытаясь перерезать эти корни ножом. Я бросил молоток и схватился за его руку, изо всех сил таща его на себя. Лианы лопнули, но оставили на лодыжке ожоги, красные и обожжённые, словно от кислотной верёвки.

Мы не стали останавливаться и обдумывать ситуацию. Снова побежали, Дилан прихрамывал, Кейли почти тащила его за собой. Когда я оглянулся, той фигуры уже не было видно, но гул казалось раздавался отовсюду, живя у меня внутри, и я то и дело замечал краем глаза какое-то движение — темные тени, не совпадающие с деревьями. Может, это были новые фигуры, а может, мой разум уже трескался под этим давлением.

Не знаю, сколько мы бежали — минуты или часы. Казалось, время в Соснах текло иначе. Но в конце концов деревья редели, и я увидел асфальт, дорогу, поблёскивающую под блеклым рассветным солнцем. Мы рухнули в канаву, задыхаясь, все исцарапанные и измазанные в грязи. Сосны высились у нас за спиной, снова молчаливые, словно ничего не произошло.

Никто не сказал ни слова. Кейли дрожала и обхватывала колени руками. Дилан смотрел на свою лодыжку, на эти шрамы, которые не сходили с кожи. Я всё время ждал, что за нами кто-то выскочит, утащит назад, но на дороге по-прежнему не было ни души.

Мы вернулись домой прежде, чем кто-то заметил наше отсутствие. Мать спала без задних ног на диване, телевизор с помехами орал на пустую комнату. Я пошёл в душ, оттирался так, что жгло кожу, но не мог избавиться от этого гула. Он стал тише, но всё равно звучал у меня в голове, с тех пор не замолкая совсем.

Мы пытались жить как прежде: школа, тусовки на площадке, воровство пива из холодильника у отца Дилана. Но всё изменилось. Кейли перестала смеяться, вздрагивала от каждого шороха. Иногда она просыпалась по ночам с криком, утверждая, что видела в окне то существо, с его лицом и ртом. Дилан стал злым, искал поводы для драки, а шрамы на его лодыжке так и не побледнели. Он вырезал те же странные царапины, что мы видели на деревьях, у себя на парте, на предплечье — где угодно, словно не мог остановиться.

Что до меня… я почти не сплю. Когда всё же засыпаю, мне снятся Сосны. Не просто деревья, а та фигура, которая нависает надо мной, склоняя голову всё сильнее и сильнее, будто хочет заглянуть мне прямо в душу. Иногда я просыпаюсь, а под ногтями у меня грязь, как будто я копал что-то, хотя у меня в комнате чисто.

Месяц назад Дилан пропал. Без записок, без следов. Его мама уверена, что он сбежал, но я-то знаю. Я ходил к Соснам на рассвете, один, и нашёл его нож в канаве, лезвие было сломано, как будто его перерубили. Кейли перестала со мной общаться, переехала к тётке. Я не виню её.

Я пишу всё это потому, что вчера ночью кое-что увидел. Возвращался поздно, фары машины выхватили из темноты нечто на обочине, там, где начинаются Сосны. Ту самую фигуру — маленькую и неправильную, с наклонённой головой и пальцами, скребущими по земле. Она не побежала за мной. И не нужно ей было.

Теперь гул стал громче, а я обнаруживаю царапины на своей двери — неглубокие, но ровные, как те самые следы на стволах. Не знаю, чего оно хочет, но понимаю, что это не конец. Если вы живёте в Огайо, недалеко от места под названием «Шейди Пайнс», сделайте одолжение самому себе. Не заходите в Сосны. Потому что, если однажды зайдёшь, обратно вернёшься уже не таким.

Читать эксклюзивные истории в ТГ https://t.me/bayki_reddit

Подписаться на Дзен канал https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6