Лисья тропа. Глава 4. Север. Часть 8⁠⁠

Морская рыба оказалась совершенно не похожей на речную. В ней больше жира, да и розовый цвет мяса по началу меня смутил, заставив внимательно оглядеть поданное на стол Беатой блюдо, со всех сторон.

Корчмарка улыбнулась моей настороженности, поставила тарелку, отрезала кусок угощения, выложила его на нее и придвинула ко мне поближе:

- Ешь, это достойная оплата твоих утренних стараний и благодарность за отзывчивость.

Пусть такое угощение меня и смущало своим видом, да и дороговизной, которая не позволяла мне прежде испробовать его, но то, как быстро на прочих тарелках оставались только косточки, все же заставило и меня приняться за ужин.

Кроме вида, в рыбе все оказалось привлекательно – и аромат, забивавший нос и заставлявший глотать слюну, и невероятный вкус горячего, жирного, сочного мяса, таящего во рту. Наверное, такое и едят самые достойные мужи на княжеских пирах.

Глаза сами непроизвольно закрылись, будто от этого вкус сможет задержаться на языке дольше. И каждый кусочек хотелось жевать пока он не станет самой мелкой кашицей, в которой не будет уже ничего от того угощения, что так щедро предложила корчмарка.

За столом стояла довольная тишина, лишь Анна временами хихикала на мои прикрытые глаза, будто ей нравилось то, как я поглощаю неведанную ранее рыбу.

Вечером нас оказалось меньше – Биорн, видать, не пожелал садиться за один стол с пришлым конюхом, а бабушка Хильда отправилась домой задолго до моего возвращения. Отчего наш ужин казался еще более мирным и дружеским без колких замечаний норовистого молодца и ехидных шуток старушки. Хотя с ней все же бесспорно веселей.

- Что ж, вот мы и расплатились с тобой за твою работу, - когда на тарелках остались лишь косточки, заметила Беата. - Но, если у тебя есть желание, мы не будем отказываться от твоей помощи. По вечерам нам она нужна не меньше, чем по утру. Сам понимаешь – гостей что меньше, что больше, а работы столько же. Потому если тебе все еще нужен кров, еда или теплые вещи – мы готовы все это обменять на твой труд.

Я благодарно кивнула и, встав с лавки, принялась убирать со стола, составляя тарелки в стопки и сгребая остатки угощения обратно в большое блюдо, чтобы вынести все одним разом.

- Мне нравится твоя сговорчивость, - улыбнувшись, заметила корчмарка и похлопала меня по плечу. - Но ты не торопись. Даже такому крепкому молодцу требуется отдых. И пока в зале не собралось народу, можешь прогуляться. Заодно отнесешь бабушке Хильде угощение, - Беата протянула мне сверток. - Пусть и она насладится отменным яством.

Было не ясно шутит ли она сейчас или и вправду не считает меня нескладным мальцом. Но все же ее желание оградить меня от лишних усилий снова походило на материнскую заботу.

Они были здесь семьей и принимали меня к себе без лишних вопросов. Впервые северяне не относились ко мне с настороженностью, а открыто радовались моему появлению, приглашали за один стол, как родную, угощали вкусным ужином и просили помощи, а не предлагали работу или требовали плату.

Я приняла сверток, бросила беглый взгляд на полупустую кадку и с улыбкой кивнула хозяйке корчмы. Никто не запрещает мне прогуляться с толком. Заодно оглядеть еще раз округу и убедиться в той догадке, что пришла еще вчера. От этого во многом и будет зависеть, что я ищу в этом городе, что за вопросы буду задавать и кому.

Сверток лег в ведро, ведро в руку. А ноги понесли меня на крыльцо – навстречу холодающему воздуху и еще теплой земле.

Ветер неуверенно, будто только проверяет, пробрался под рубаху и попробовал пройтись по моей коже. Но туго запахнутый жилет не дал ему такой возможности, позволив пробежаться лишь по плечам и убраться по-хорошему через рукава.

- И все тебе не сидится, - заметил Биорн, развалившийся на лавке у входа и глядевший куда-то вдаль. - Все ты строишь из себя какого-то добряка, что берется за любую работу. Неужели ты настолько никому не нужен в своих краях, что навязываешься тут? Может, тебя никогда не любили, вот ты и ищешь ласку в чужих домах? Или похвала – твоя лучшая награда?

В тускнеющем свете дня его глаза казались еще черней, чем в зените Салнца. А контур лица походил на лик, высеченный в камне, крепком, будто гранит. И был он столь же холоден, как эта бездушная порода.

- Мы не закончили наш утренний разговор, - вставая передо мной, чтобы остановить дальнейший ход, продолжил конюх. - И мне до последнего вдоха не верилось, что ты осмелишься объявиться здесь вновь. Но раз ты все же пришел, то давай говорить, как мужчина с мужчиной.

Его устойчивая поза и тяжелеющий, грубеющий с каждым словом тон, его каменное выражение лица, подчеркивающее острые и тонкие черты – весь его вид заявлял, что разговорами конюх не удовольствуется. Ему нужно больше. Нужно что-то, что заставит меня пасть перед ним ниц, просить прощения и признать ошибкой то, что мы вообще осмелились войти во двор знатной корчмарки.

Нередко молодцы на всех землях искали возмездия и возможности утвердиться среди девиц. И чаще всего выбирали они именно таких нескладных и неосторожных мальцов, как я, чтобы заполучить желаемое. Особенно, если те хотя бы словом или косым взглядом пошатнули их положение.

Видимо, этот желал того же. Но был умнее или уже научен горьким опытом, что прежде, чем красоваться перед всеми своей сноровкой и складностью, стоит проверить их наедине с обидчиком. Оттого он ждал меня на заднем дворе, зная, что появлюсь здесь. Он был готов вступить со мной в кулачный бой, чтобы выбить из меня прощение и признание неправоты, будто от этого зависит его жизнь в северных краях.

- Молчишь? – продолжил конюх, все еще не меняя позы. - Нечего сказать?

- А надо? – уточнила я, не выпуская из рук ведер и стараясь не улыбаться слишком широко, чтоб молодец не принял мое поведение за насмешку.

- Все зависит от того, есть ли в тебе что-то большее, чем стремление стать незаменимым там, где ты не нужен. Ты вошел в нашу корчму чужаком, таким останешься и после того, как уйдешь. Потому не старайся казаться добрым и щедрым, когда все знают, что будь у тебя деньги и место для ночлега, давно бы уже и след твой простыл. Нечего сказать в свое оправдание? – он помолчал, ожидая все же что-то услышать, ухмыльнулся и продолжил. - Значит, я прав, а ты тут только и можешь, что молча стоять с ведрами. Давай же, говори. Оправдывайся! Спорь!

Ему нужны слова возражения, лепет, испуг в голосе. Он желал увидеть во мне слабого мальчишку, который будет пресмыкаться перед старшим, будет рыдать, хвататься за рукава и желать прощения, как главного благословения жизни. Все в нем требовало оправдания и сожалений.

Ему казалось, что его сила в правоте. И он готов выбить из меня признание того же.

Я ухмыльнулась на его позу, выражение лица и интонацию. Интересно, как бы он повел себя, будь перед ним не худосочный и нескладный конюх, а кто-то покрепче или хотя бы наравне с ним. Смог бы также смело требовать от собеседника и обидчика оправданий и извинений. Или же проглотил бы эту обиду, в которой кроме него никто ничего смертельного и не видел.

- Лис, - за спиной открылась дверь и снова наше молчание и ожидание разорвала Анна, возникшая на крыльце с крынкой. - Как хорошо, что ты недалеко ушел, – она подбежала ко мне, и оглядев занятые руки, смущенно прижала сосуд к груди. - Я хотела передать бабушке Хильде свежего молока, а у тебя руки заняты.

- Ставь, - я протянула к ней свободное ведро и улыбнулась.

- Не прольется?

Ответом ей был лишь отрицательный кивок и добродушная улыбка. Кринка с молоком – не самая тяжелая или трудная ноша, что мне когда-либо предлагали пронести, не пролив.

- А ты чего здесь? – перевела довольный взгляд с меня на конюха и приподняла брови в вопросе молодуха. - Работы что ли нет? Или не привели сегодня в стойла еще троих тебе на попечение?

- Не лезь не в свое дело.

- Да вот уж и неправда – мое. Недовольные гости – мое дело. А когда ты не делаешь свою работу, нам достается больше, чем тебе. Так что будь ласков – иди и сделай все, чтобы Беата могла и дальше гордиться своей корчмой среди прочих в городе. Ты живешь и ешь только благодаря этому.

- Да кто ты такая, чтобы идти против меня? – глаза Биорна округлились до размеров пятака, а руки еле удержались на боках. - Ты с кем сейчас говоришь? Помнишь?

- Да пусть хоть сама Беата передо мной стоит. Если есть неправота, ее надо решать. Есть недоделанное дело – его надо делать. Чего стоишь и лясы точишь?

- А ты? Не приглянулся ли тебе этот срединный хмырь, что ты вокруг него кренделями бродишь?

- Не твое дело, - девица притихла лишь на мгновение и добавила. - И не его. Вам бы лучше по своим делам разойтись, а не стоять тут в праздных позах. И я побегу, гости уже собираются. Пора подавать угощение, - она ловко поставила кринку в ведро и поднялась на крыльцо, больше не оглядываясь на нас.

Я молча улыбнулась, сделала едва заметный шаг в сторону, обошла застывшего конюха и продолжила движение к колодцу, оставив недовольного и растерянного молодца за спиной. Ему стоит вновь хорошо подумать, благоволят ли Светлые боги нашим беседам, если каждая из них всегда обрывается не мной, а кем-то прохожим.

- Так просто в этот раз ты не уйдешь! – конюх все же не мог простить мне той обиды, что он сам себе нанес своей глупостью.

В его голосе теперь слышались не только недовольство и надменность, но и угроза. Он сам заводил себя, чтобы разогнаться и врезаться в меня, чтобы заставить потерять равновесие, встать хотя бы на одно колено и посмотреть на него снизу-вверх.

Как же глупо выглядели потуги Биорна. Как же нелепо и по-мальчишески он себя вел.

Достаточно лишь одного шага влево, чтобы конюх прошел мимо меня, не успев вовремя остановиться и нанести мне хоть какой-то урон.

Раз разговоры не действовали на меня и не заставляли просить прощения ради конюшего удовольствия, то оставалось переходить к действиям. К тому же еще больше его завела Анна своими колкими замечаниями. Видать, она попала в самое больное место. И теперь конюх хотел выместить на мне все обиды на меня, на отряд Лиха и на северную красавицу, которая не желала быть с ним милой. И больше всего его злило то, что я не принимала его слов, не чувствовала вины и заставляла его еще больше кричать, нервничать и пытаться застать меня врасплох.

Видать, мне не уйти в этот раз от разговора. И не избежать глупой и бессмысленной драки с тем, кто исчерпал слова и не умеет принимать все, как есть.

Он снова предпринял попытку нападения, надеясь воспользоваться наступающей темнотой. Вот только, как и прочие, конюх не верил в то, что такой нескладный малец, как я, может быть достаточно способным, чтобы дать отпор.

Мои увороты стали более частыми, а ведро с молоком плавно взлетало, прижималось к груди или пряталось за спиной – все зависело от очередной попытки конюха застать меня не готовой к его удару. Но все же нужно прекращать этот нелепый хоровод на заднем дворе, пока не скисло молоко и не остыло угощение в свертке. И если нет другого выхода, а руки заняты ношей, оставалось надеяться на свои крепкие и сильные ноги, прошедшие долгий путь и не желавшие склоняться перед надменным конюхом.

Северяне не любили середняков. Впрочем, они и к своим относились с настороженностью, если не прошли с ними пару верст бок о бок, не спали с ними под одной крышей или не ели за одним столом. Но это недоверие и яркая неприязнь к тем, кто приходит с Юга, начинала уже порождать во мне новые вопросы. Почему они не останавливались на словах? Почему всегда искали повод, чтобы напасть на середняка? И не глядели, что тот меньше их, слабее или младше по зимам. Почему они перебарывали себя, забывали о чести и достоинстве, нападая со спины, чтобы восстановить напускную и зыбкую, нарушенную только для них, справедливость? Когда другие в действиях гостей не видели ничего опасного или обидного?

Что бы ни было причиной неприязни к середнякам, подтверждать их правоту прямыми действиями я не хотела. Оттого решать вопрос с помощью кулака будет для нас и для них значить лишь одно – подтверждение их слов о нашей коварности и нахальстве.

Потому я все еще отпрыгивала от нападок Биорна, держа его на расстоянии и сохраняя угощение для бабушки Хильды в целости. Но не опускала ведер на землю, чтобы дать обиженному конюху добрый бой. Он не заслуживал его, будучи достаточно резким и не объясняющим причин своего настроения и отношения ко мне.

Просто отказ от платы местному конюху воеводой не казался достойной причиной для его поведения. Многие бы только обрадовались тому, что им не нужно возиться с еще восемью конями, которые никого не подпускают к себе. Биорн же зацепился за это, как за последнюю травинку, чтобы превратить простой отказ от помощи в зло для всего Севера.

Дурацкая и бесполезная драка затягивалась и превращалась в нелепый хоровод или беготню. Дела же не ждали и время отдыха подходило к концу. Корчма уже должна быть забита гостями, и Анна с Беатой не справятся одни с таким наплывом, да и вода имеет свойство заканчиваться, когда каждому подавай новую кружку и тарелку под угощение. Оттого продолжать эти салки было глупо и приходилось быстрее соображать, как остудить разозленного на весь мир конюха.

Единственным, что мне приходило в голову – заставить его самого сдаться. А для того достаточно, чтоб он устал или запнулся. Каким бы конюхом ни был Биорн, а все же тяжелая работа сделала его достаточно выносливым. Но та же самая работа сделала его и менее ловким, нерасторопным, основательным. Что позволяло мне легко уходить от его атак и уворачиваться от размашистых оплеух, отвешиваемых лишь ветру.

К тому же сейчас уходящий свет и наступающая темнота начинали играть мне на руку, позволяя ногам творить недозволенное при свете дня. И потому одна из них, устав от бессмысленных притопов, просто встала на пути очередной нападки конюха, заставляя его терять равновесие и выставлять руки вперед не для удара, а для смягчения падения.

Ему не хватило сноровки чтобы хорошо сгруппироваться, перекатиться в кувырке и снова встать на ноги для продолжения бессмысленной драки. Отчего конюх просто распластался на земле и притих.

Он был в сознании, но без сил, отчего посчитал самым разумным притвориться, что ударился головой о землю настолько хорошо, чтобы впасть в небытие хотя бы на мгновение. И чтобы не злить его тем, что я знаю всю правду, да и просто, наконец, заняться более полезными делами, мне оставалось только развернуться в сторону невысокой ограды и покинуть поле боя, остающееся для меня лишь задним двором славной северной корчмы.

Земля уже холодела под ногами, но разгоряченные такими долгими уворотами и шагами пятки не чувствовали пока всю ее морозность и с радостью делились своим теплом. Ветер не морозил, но остужал тело, все же взопревшее в этом бессмысленном танце, а слабая темнота, накрывшая улицы, позволяла идти свободно и открыто, не поглядывая на прохожих с опаской, что кто-то приметит во мне девичьи черты.

Хотя к закату дня никому нет дела до чужаков – лавочки закрылись на засовы, чтобы дать возможность торговцам стать простыми людьми, достойными отдыха, семьи и мирных бесед, дети загнаны по домам, чтобы не гневить Темных богов, вышедших из своих убежищ, а уставшие от домашних хлопот женщины, выходили на крыльцо, чтобы вдохнуть свежего прохладного воздуха и насладиться тишиной, которой сейчас не найти в стенах.

- Надо же, не ожидала, что увижу тебя еще сегодня. С чем пожаловала в этот раз? – бабушка Хильда ловко спрыгнула с хлипкой лавки, приколоченной к стене неказистого, замшелого домика и просеменила ко мне, все еще стоящей на дороге с ведрами в руках.

Темнота не смущала старушку, а только задорила и позволяла чувствовать себя бодрей и моложе своих зим. В ней пожилая женщина не мучилась от ускользающего из глаз зрения, от нерасторопных, костенеющих с каждым днем суставов, от возможных косых взглядов, направленных в ее сторону чужаками, не знакомыми с ней лично. Вечер радовал ее, в отличие от прочих, дарил ей мгновения свободы, когда не нужно ограничиваться, не нужно глядеть по сторонам и задумываться, что скажет тебе прохожий.

Старушка заглянула в протянутые ведра и улыбнулась, запустив руки сначала в одно, а после в другое.

- Ох, Беата, ох, хозяйка заботливая, не забыла про старую советчицу, поблагодарила сполна за мудрые слова. Чего стоишь? Иди за мной, стоит тут на дороге, размахивает угощением, будто всех им накормит, - пожилая северянка вернула в ведро кринку и махнула мне рукой. - Пошли уж, неси все в дом.

Я послушно последовала за бабушкой, удивляясь тому, как она легко впускает в свои владения чужака, которого знает не более дня, да и то мельком.

- Тебя боятся только дураки и пройдохи, - будто прочитав мои мысли, пояснила она и отворила дверь, пару раз странно и громко высказавшись на северном диалекте. - Не стой на пороге, пока эта клятая дверь снова не закрылась навечно, тогда и ты ее не откроешь, а то и вырвешь с корнем. Кто мне ее чинить будет среди ночи?

Старушка скрылась в темноте проема, продолжая ругаться на родном ей языке и громыхая падающими предметами, видать, не в добрый час попавшимися ей под руку. Где-то в глубине раздался ликующий вскрик, увиделись небольшие и редкие искры, а все вокруг озарил круг слабого света.

- Хватит топтаться уже, - раздраженно произнесла северянка, резко дернула меня за руку и силой втащила внутрь неказистого домика. - Нечего мороз запускать. Меня и так уже тело не греет, а ты еще и накопленное домом за день тепло выгоняешь. Ставь свои ведра и садись где-нибудь, будем ужинать.

- Не надо, - возразила я, пройдясь до большого стола, занявшего главное место в единственной комнате, и выложила из ведра молоко.

- Надо, - в ее глазах больше не было игривого задора или простоты, благодаря которой к ней тянулись и дети, и взрослые, в свете тусклой лучины, потрескивающей от сырости, она стала пожилой, уставшей, пережившей множество невзгод и потерь женщиной. - За пределами этих стен нам не дадут поговорить открыто.

- О чем?

- Обо всем, - она раскрыла тряпицу, в которую Беата завернула рыбу и вареные овощи, достала две кружки откуда-то из темноты и разлила молоко по ним. - Нам предстоит долгий и не самый приятный разговор. Это молодухам и женщинам можно говорить, что мне ветер нашептал, а ты – не дура, знаешь ведь, что не о таком рассказывает ветер уставшей и скучающей старушке. О болтливости северянок идет молва по всем весям, если одна хоть кому-то сказала, считай – знают все. С тобой же дело другое – придется долго ждать пока тебя прорвет, чтоб я могла помочь. Он сказал, что ты придешь. Предупредил меня, чтоб я ждала тебя. Правда не уточнил, когда наступит этот день. Я уже не первую зиму жду, когда на пороге моего дома появится та, что не может сказать, кто она есть, - старушка разрезала угощение на части, поставила его в центр стола, придвинула ко мне кружку и села напротив. - Он, как и все ему подобные, никогда не говорит точно. Сказал – жди, значит, надо ждать. Но сколько это займет времени – никто не скажет. Для них оно не имеет никакого значения. Они забывают о том, что мы покрываемся сединой и морщинами, начинаем скорее уставать и хуже видеть. Поэтому я уже и не верила, что успею встретиться с тобой прежде, чем уйду отсюда.

Старушка посмотрела куда-то за мою спину, немного подождала и ухмыльнулась:

- Мало того, что ты достаточно сильна даже для мужчины, так ты еще и не любопытна, - она принялась отделять рыбий хребет от мякоти. – А если бы там была опасность? Если бы на тебя кто-то сейчас намеревался напасть со спины? Вдруг я заманила тебя сюда, чтобы расправиться или ограбить?

Я улыбнулась и отрицательно мотнула головой, придвигая к ней центральное блюдо. Мне нечего бояться в доме старой северянки. Самую большую опасность здесь представляли я и рыбьи косточки, которыми можно поперхнуться в запале увлеченного поедания вкусного угощения.

Впрочем, могло быть и так, как говорила старушка – она могла прятать в доме разбойников, воров или сама быть таковой. Но ее взгляд, направленный за мою спину, не был наполнен коварными планами, жестокостью или хотя бы испугом. Она искала там что-то свое, несуществующее сейчас, но бывшее здесь много зим тому назад.

- Неужели не допускаешь, что я только на вид такая немощная и безобидная? – ухмыльнулась старая северянка и прищурилась, будто пытаясь доказать мне обратное. - Вдруг на самом деле я сейчас на тебя нападу или позову кого с улицы, чтоб тебя прихлопнули?

- И что возьмешь с меня? – с широкой улыбкой поинтересовалась я, спокойно отхлебывая остывшее молоко.

- Ну да, - тщательно пережевав очередной кусок рыбы, кивнула старушка. - Взять-то с тебя и нечего, - она махнула рукой и предприняла еще одну попытку. - А может, я за тебя выкуп хочу? Может, узнала, что ты при дружине и буду за тебя деньги требовать?

- Кому нужен конюх?

Бабушка снова притихла, тщательно пережевала новую порцию и согласно кивнула:

- Ну да, нового возьмут. Это тебе не ратник, которого сложно заменить. Вот ничем тебя не смутишь! – старушка всплеснула руками и вытерла их о тряпицу с угощением. - Ладно, раз на то пошло, давай тогда не в загадки играть, и не ходить вокруг да около, а по делу беседу вести, иначе мы до утра не обернемся.

Я снова растеряно уставилась на северянку и продолжила ждать, в каком русле дальше потечет наш разговор.

Старушка оглядела меня, подставила руку под подбородок и всмотрелась в мои глаза через тусклый свет лучины, вставшей в центре стола.

- Ты зачем пришла на Север? Зачем растоптала свои босые ноги до мозолей? Зачем шла, не сворачивая, и что хотела здесь найти? Знаешь ли ты сама, что тебя здесь ждало?

Я отрицательно мотнула головой и оглядела сначала лучину, а потом в ответ всмотрелась в потускневшие глаза бабушки Хильды. Несмотря на прожитые зимы, на то, как много было позади, она все еще жила и наслаждалась этой жизнью. И пусть ее глаза видели больше других, мне сложно открыться ей так же, как когда-то открылась старому лекарю и его внучке.

Пусть она и не скажет никому об услышанном в этих стенах. Пусть оставит все свои знания большим секретом. Но как начать разговор? Да и нужен ли он той, к кому все идут за советом, заставляя слушать то, что ей и не нужно?

И вправду, зачем я пришла в этот город? Что подтолкнуло меня следовать за Лихом и его отрядом до конца? Что не позволило свернуть с пути? Приказ ли был тому виной или мое любопытство? Желание услужить вело меня или надежда найти ответы? Кто направил мои стопы и зачем он так далеко меня завел?

- Сами они редко отвечают на твои вопросы, - нарушила тишину старушка и глубоко вздохнула. - Поэтому приходится искать ответы в таких, как я – старых и умудренных опытом. И если у тебя язык не поворачивается рассказать все самой, то и мне будет нечем тебе помочь. Пора бы уже и понять, что все, кто хоть что-то знает, не умеет самого главного – читать чужие мысли. Мы родились людьми, такими же, как большинство. Но невзгоды, потери и горечи изменили нас, превратили в других, в сильных, в непригодных для жизни людей, и в то же время очень ценных для тех, кто хочет жить, не задумываясь о плохом, кто хочет облегчить свое существование. Вот только беда – пока не задашь вопрос, ответа не получишь. Никакой ветер никому и ничего не рассказывает. Он умеет петь, умеет говорить о чем-то своем, что только ему интересно, а сплетни – это не по его части. Это только людям нравится косточки друг другу перемывать. Потому придется тебе сказать больше трех слов, чтобы я смогла хоть чем-то тебе помочь в уплату за твою помощь.

- Мне не нужно платить, не за что, - я пожала плечами, все еще не зная, с чего начать разговор и почему ей так хочется мне помочь.

- Ну, хорошо. За помощь можешь плату не брать. Хоть мне и кажется, что любое доброе дело должно вознаграждаться, - бабушка свернула тряпицу и убрала в сторону. - Но, если не задашь сейчас вопросов и не обратишься за помощью, другой возможности не будет. Поверь, трижды я никого не спрашиваю. И пытать тебя тоже не собираюсь. Так что хорошо подумай, что тебя терзает, о чем хочешь узнать, но не можешь спросить напрямую.

В едва освещенной комнатке настала глубокая, тягучая и липкая тишина. казалось, что она ложилась на наши плечи, хитро заглядывала в глаза и пыталась заткнуть рот и уши. Она обволакивала нас, не давая двинуться или сделать глубокий вдох, чтобы не проглотить ее ненароком, не пустить к себе внутрь.

Я не знала, с чего начать. Мысли путались. Вопросы снова рождались и пропадали под горой других. Мне столько раз приходилось рассказывать свою историю сначала, что она затерялась где-то в глубине памяти, стала старой сказкой, поведанной мне в самой темной из южных ночей. И ее знали столь многие на Юге, что казалось, теперь она известна каждому, к кому ни подойди.

Но вот он Север – край, где никто не сотрясает воздух попусту. Земли мерзлоты, ледяных поступей и ветра, отбирающего последнее тепло. Край суровый и рождающий таких же людей. Он приветствует меня едва теплой землей, ласковыми людьми и шансом получить ответы на вопросы, что я еще не успела даже задать. И он тоже ждет истории, ему тоже нужны ответы, чтобы понять – бессмысленен ли был мой путь. Или на этих землях найдется то, что позволит мне остановиться и перестать искать.

А мне вдруг становится боязно и не по себе от того, что не знаю, с чего начать. Нужно ли ей знать о моей семье или рассказ о них будет пустой тратой времени? Стоит ли спросить просто о лекаре, который ставит северных воинов на ноги? Или это будет такой же ошибкой, как и много зим назад в Славгороде, где платой за тщетную надежду стала Дажденка? Будет ли в этом больше толку, чем в доме, затерянном на улочках южной Саррунды, или здесь мне ответят теми же слова и указанием на дверь?

- Я понимаю, - одобрительно кивнула старушка. - Это страшно – говорить все и надеяться, что найдешь ответ. Особенно, когда прежде все двери закрывались перед самым носом. Особенно, когда не любишь говорить. Но тут нет других ушей, кроме моих. И если даже не смогу тебе дать хороший совет, так хоть выслушаю, - она разлила оставшееся молоко по кружкам и продолжила. - А когда долго в себе носишь – тяжелее жить становится. Так что рассказывай все, что накипело. И тебе будет легче, и мне труда не составит.

Северянка улыбнулась во всю ширину своего полупустого рта, не скрывая изъянов и покрывая лицо морщинами еще больше, чем обычно. Она снова становилась добродушной бабушкой Хильдой, к которой шли за советом, кто знал все и кому доверяли самые большие секреты.

Сложно было вспоминать слова, которые вкратце могли описать все, что меня мучило и терзало. Сложно складывать их в долгий и незапутанный рассказ, который с каждым разом обрастает новыми событиями, встречами и вопросами. Гадар и Арила, старая знахарка с вороньим носом, путник, встретившийся мне уже не раз, Лихо и его дружина, жители Северной рощи, множество постоялых дворов, встреченных на пути сюда – рассказ становится все длиннее. И требует все больше времени, чтобы его изложить.

Оттого я тщательно подбирала слова, стараясь сделать его короче, но полезней и для меня, и для старой советчицы, готовой выслушать его.

Но они не желали сжиматься, превращаться в короткие фразы, которые можно легко понять без возврата к той поляне и волкам, что наказали моего брата за самоуверенность и ослушание. Они не понимали, чего от них хочет девица, давно позабывшая, кто же она есть на самом деле и кем хочет стать после окончания своих поисков.

Верно! Что я буду делать, когда все свершится? Чем займусь, когда смогу поставить брата на ноги? Я больше не буду нужна в своей деревне. А для семьи стану позором, старой девой, не нашедшей себе ни мужа, ни новой семьи. Вернуться на Юг? И что будет ждать меня там? Учение? Лекарство? Травничество?

Я могла быть уверена только в одном – когда все завершится, мне нельзя будет остаться при дружине и придется искать новый путь.

Стало страшно от этих мыслей, стыдно за то, что не вся я теперь желаю здоровья своему брату, что больше не чувствую той страшной вины, которая терзала меня прежде. И пусть мысленно, но допустила, что волки не просто напали, что они наказали. И не меня, а Алешку за его глупость, опрометчивость, ослушание и надменность, за те чувства, что и приводят мужчин, и тем более мальчиков, к погибели.

- Вижу, - прервала мои размышления старушка. - Мысли твои стали еще путаней, чем, когда ты впервые встала у моего порога, - она поменяла руку под подбородком, внимательно оглядела меня, вздохнула и встала. - Я не делала такого с тех пор, как стала городской советчицей для всех, кто ищет слов утешения и поддержки. Но ты прошла слишком длинный путь и может так статься, что на самом его исходе запуталась в себе. Поэтому, - бабушка подошла ко мне, положила свою легкую и тонкую руку на мое плечо и хлопнула по нему. - Я отпускаю тебя на сегодня. Подумай, зачем ты пришла и что ты ищешь. И попробуй найти слова, чтобы все это изложить мне. Может быть, Боги давно предсказали нашу встречу и отпустят меня после нее. А может, ты найдешь в моем лице то, что так давно искала.

Я послушно вышла на порог, оглядела неказистую и накрененную дверь, запирающую любого в доме, как в ловушке, приподняла ее и отворила. Старушка в голос рассмеялась своим молодым смехом и погладила меня по спине:

- Вот так просто взяла и отперла, не спрашивая, не смущаясь, не задумываясь. Для тебя нет никаких препятствий. Ты все умеешь сама. Зачем же тогда ты идешь так далеко, чтобы найти ответ, который может покоиться в твоем сердце с самого рождения?

- Мне не все известно, - смущенно улыбнулась я и, выйдя из дома, оглядела дверь с другой стороны. - Ее можно поставить обратно, и щелей не будет и тебе будет легче.

- Ох, милое мое дитя, в тебе слишком много добра и сострадания. Тебе нужно учиться быть сильной и уметь отказывать тем, кто не достоин твоей помощи. Но об этом мы поговорим в следующий раз, когда ты созреешь для беседы. А пока иди – тебе предстоит еще слишком много дел прежде, чем голова коснется перины.

Я молча кивнула хозяйке нескладного домика, ловко перехватила ведра и отправилась прочь от старушки, от ее расспросов и сомнений, что поднялись из неведомой мне прежде глубины…