Лисья тропа. Глава 4. Север. Часть 16⁠⁠

Перунчик вел меня куда-то через поле, поросшее высокой пшеницей, колосящейся над головой, будто тонкие деревья, стремящиеся к Солнцу и теплу. Он шел уверенно и впечатывал каждый шаг, словно боялся, что земля вздыбится или поплывет из-под его копыт. Но все же не было в нем осторожности или опаски, лишь желание поскорее дойти до цели, спрятанной где-то посреди этого золотого поля, шуршащего ему в ухо свои песни.

И мы шли через него, через песню крепких стеблей, уходящих своими колосьями к небу, через рыхлую землю, в которой утопали пальцы ног, будто в песке. И было так спокойно от каждого шага, что не возникало вопросов или сомнений в том, куда идет мой конек.

Что ждало нас там, за пределами поля? Куда мы шли? Что искали? Или уходили откуда-то? Это не имело значения, ведь нас здесь было двое. И мы могли справиться с любой неожиданностью, даже если она свалится на нас с неба.

Перунчик обернулся, внимательно поглядел на меня, раздул ноздри и пошел дальше, зная, что я не буду отставать или требовать от него объяснений.

Поле не заканчивалось, оно просто переходило в большую, светлую поляну, окруженную все теми же высокими стеблями, уходящими ввысь своими колосьями. И оттого казалось, что этот пятачок был окружен крепкой золотой стеной.

Я бросила вопросительный взгляд на конька, застывшего на краю поляны, но не дождавшись ни объяснений, ни следующих шагов, обернулась лицом в центр, пытаясь найти ответы самостоятельно.

Шелест успокаивал, а золотой свет заливал все вокруг, окрашивая мир в яркие цвета. Отчего на сердце царил покой, способный усыпить настороженность даже самого подозрительного человека. Хотелось прикрыть глаза, подставить лицо Солнцу, широко расставившему свои лучи для объятий, и позабыть обо всех тревогах, что могут подняться из глубин души.

Но было здесь что-то еще, что-то невидимое глазу, но настораживающее, не позволяющее насладиться мнимым покоем. Оно скрывалось за пшеничной стеной и заставляло конька стоять, будто вкопанного. Оно было чем-то темным, глубоко спрятанным внутри каждого из нас. Оно казалось злом, окружающим поляну, меня, Перунчика, а также сужающим свет до этого небольшого пятачка.

Я подняла глаза и уставилась в небо. Его тоже становилось все меньше, его ясный свет потухал под гнетом плотных туч, надвигающихся со всех сторон. Упорные лучи больше не могли прорвать мглу, что несла с собой небесная тьма. То там, то тут жадные тени начинали тянуть свои лапы и отростки на поляну, отнимая ее свет и тепло, пытаясь ухватиться за копыта Перунчика и подбираясь к моим босым ногам.

Конек переступал с ноги на ногу, недовольно фыркая и пятясь назад, будто желая тем самым прикрыть меня от теней, ползущих и хватающихся за все живое, что им попадается на пути. Он топтал их, пытался сделать шаг вперед, но снова отступал, отталкивая меня куда-то к пшеничной стене – прочь из сужающегося круга.

Тревога на сердце все больше поглощала нас, не давая места покою или здравому уму. Хотелось оттолкнуть мерина и встать перед ним, самой наступить на тень, будто это поможет. Будто она не поглотит меня, не станет пробираться по ногам, пока не сожмется на шее двумя крепкими руками и не придушит меня, задыхающуюся и все еще ищущую спасение в последних лучах Солнца.

Мы отступали, но и позади не было света – лишь тени и тьма, желающие отобрать нашу жизнь, чтобы стать сильнее и могущественней. А нам была уготована одна судьба – стать их пищей, их жертвой, чтобы те смогли поглотить весь мир.

И в этот самый момент в груди что-то разгорелось, стало маленьким огненным шариком и принялось расти, уходя в ноги, нагревая плечи и заставляя волосы высвобождаться из кожаного ремешка, плотно связавшего их в крепкий хвост. Тело переполнялось огнем и теплом, желавшими поскорее выйти за его пределы, высвободиться, заполнить поляну, а то и покинуть ее.

Казалось, что все мое естество хочет того же, оно само разгоняет тепло по жилам, распаляет мои глаза и дух, заставляет горячие ноги сделать шаг вперед.

Не желая сопротивляться тому, что поселилось внутри, я обошла Перунчика, все еще пятящегося назад, уверенно оглядела уменьшающийся в размерах кружок света и скользнула ногой во тьму.

Поляна озарилась невероятным, противным, закладывающим уши криком, переходящим в гул, а после в визг. Конек еще более тревожно и растеряно затоптался за моей спиной, а тени принялись обвиваться вокруг моей ноги, не зная, как к ней подступиться, чтобы заглушить меня, заставить сделать шаг обратно и перестать обжигать их жаром, что идет изнутри.

Я улыбнулась и сделала следующий шаг. Уже уверенней, сильней впечатывая пятку в землю и даря ей огонь, чтобы тот направился дальше к золотой стене и за ее пределы, вверх к небу, к тучам, пытающимся отвоевать его у Солнца, вглубь меня, чтобы не потерять этот огонь и жажду жизни.

Мы поменялись ролями и уже мои лучи, едва золотистые, густые, будто свежий мед или осиновая смола, текли, заполняя тени и отростки собой. Они обнимали все вокруг, забирались по пшеничным стеблям вверх, гладили колосья, одаривая их еще большим цветом, и простирались к небу, касаясь края туч и заставляя их слабеть.

Хотелось прикрыть глаза, хотелось расставить руки и почувствовать, как через каждую пору, кончик пальца и волос из меня струится золотой свет, забивающий тьму и отвоевывающий обратно золото поляны, пшеницы и неба, прежде залитых Солнцем. Но закрытые глаза не позволили бы видеть, как тьма отпускает, хватает ли мне для этого сил, способен ли мой огонь прогнать ее с этой земли. Оттого я глядела во все глаза, упивалась золотом лучей, уходящих от меня во все стороны, и не знала – что это? Что за огонь, что за тепло, что за сила помогает мне? Может, здесь, на этой поляне Боги помогли мне, чтобы после я помогла им? Может, это желание защитить того, кто мне дорог? А может, это змей, которого приходится прятать от чужих глаз все зимы, что я могу припомнить?

- Или твой внутренний свет? – он просто стоял рядом со мной и улыбался лучезарной улыбкой, способной прогнать тени, сомнения и горести самого отчаянного человека.

Он озарял поляну своими ярко-синими, удивительными глазами сильнее, чем весь свет, шедший из и сквозь меня. Казалось, что только от его присутствия становилось светлее, а визг тьмы становился настолько тонким, что слышал его только мой конек, все еще беспокойно переступающий с ноги на ногу за спиной.

На душе стало тепло и покойно от его прихода. Пусть я и не заметила, не почувствовала, не услышала его приближения. Будто путник просто появился из ниоткуда или пришел вместе со мной, ни разу не попавшись до этого мне на глаза.

- Я всегда рядом, - отвечая на все мои вопросы, заметил синеглазый старик. - Когда нужен совет, ответ или поддержка. Так чему удивляться, если это просто сон?

Он ласково погладил меня по голове. Его гладкие, будто молодые, ладони остановились на моих висках. Ловкие пальцы собрали волос в хвост и перехватили его ремешком, а после руки путника легли на мои плечи, одернули рукава рубахи и хлопнули пару раз выше локтя.

- Ты ищешь не те ответы и задаешь не те вопросы, потому-то тьма и пытается подобраться к тебе поближе. Северянам нужны твоя помощь и мудрость, а ты кружишь вокруг того, что не должно мучить твои сердце и душу. Подумай, сколько ты можешь дать воинам и мирным людям. Скольких сможешь спасти, если хотя бы на день забудешь чужую боль. В тебе столько света, а ты сама закрываешь его большой заслонкой. Дай ему выйти, дай ему волю. И он подарит тебе счастье, о котором ты уже и сама позабыла.

Я удивленно глядела на путника, не понимая, о чем он говорит. Зачем ему приходить в мой сон и рассказывать странные вещи про свет, про вопросы, про Север и Богов? Почему он так ласково глядит на меня и дает советы, которые никто бы не смог понять?

Но сердце переполнялось теплом от одного лишь звука его голоса, а плечи загорались там, где легли его ладони. И хотелось поскорее прикрыть глаза, чтобы впитать в себя все, что исходит от странного путника, так часто приходящего ко мне в нужный момент.

-Верно, - продолжил он. - Тебе еще нужно немного поспать. Впереди много дел, много свершений и ответов, которые ты можешь дать другим, чтобы спасти их жизни. Не стоит тратить себя на простую поляну и тьму, что все равно не сможет ухватить тебя за ноги. И никогда не забывай – Боги и отец гордятся тобой. Ты – их свет, не гаси его, что бы ни случилось.

Спину обдало жаром дыхания Перунчика, а тело вдруг стало легче и свободней, будто земля ушла из-под ног. И не было здесь места ни тьме, ни свету, ни полю, ни небу – лишь голос необычного знакомца с добрыми глазами и ощущение мерина, стоящего позади. И видилось в этом столько покоя и радости, что не хотелось никого отпускать.

Я резко вскинула руки, чтобы ухватиться за путника и не потерять равновесие, не провалиться в пустоту, которая подхватила меня в тот момент, когда он отпустил. Но впереди ничего не было, только похолодевший воздух, а спину закололо, будто в нее впилось множество тупых иголок.

Вдруг поляна перестала существовать, прогоняя меня от себя, словно здесь недостаточно места для нас с мерином. Руки продолжали искать опору, а пальцы на ногах тянулись вниз, в поисках земли. Но вокруг не было ничего, за что можно ухватиться или на что можно уверенно встать.

И лишь теплое дыхание в ухо вернуло мне уверенность, что я не потерялась в пустоте, что нужно просто открыть глаза и все встанет на свои места. Вернется путник и продолжит свой рассказ, вернется поляна и отогреет меня от мороза, начавшего пробираться под кожу, а свет зальет глаза.

Видать, потому я и решилась, хорошо зажмурилась, пока перед глазами не заплясали огоньки и открыла их…

В конюшне все еще было темно и тепло от дыхания коней, спокойно дремавших в своих стойлах. Но коварный весенний мороз уже пробирался вглубь от ворот, пытаясь найти себе живое тепло среди спящих. И от него не было спасения ни на сене, ни на потнике, брошенном для мягкости. Отчего ноги леденели, не давая мне больше и мгновения на то, чтобы вернуться в сон, где можно найти ответы.

Перунчик обеспокоенно ткнулся в мое плечо, фыркнул в ухо и положил морду рядом со мной, вертя ушами.

Я улыбнулась, положила свою неестественно горячую ладонь на голову братца и уставилась в темноту крыши. Здесь было тихо, но не стояло полной тишины. Сапы, редкое фырканье и ворошение свежей соломы стали лучшими звуками в спящей конюшне, где отдыхали после ратных подвигов боевые кони и кобылки. А по телу растеклось тепло, похожее на то, что исходило от рук, глаз и улыбки моего ночного гостя.

За пределами конюшни, за толстыми стенами не слышалось ни звука – конунгов двор спал, устав от пиршества и дневных забот. Видать, ночь вошла в свою силу, а до Зари еще так долго, что сейчас во всей округе не спало только двое – я и мой братец.

Я осторожно погладила конька, обеспокоенно глазевшего на меня, и приподнялась, погружая лицо и плечи в ночную прохладу. Верно, сон уже не вернется. Нужно встать и согреться, чтобы не окоченеть окончательно.

С улицы потянуло чем-то знакомым, терпким, едва царапающим заднюю стенку горла и заставляющим раздувать ноздри. На лице расплылась улыбка и тело само подалось вперед, более не давая уму времени на сомнения. Там, за воротами, меня ждали не только ночь и спящий двор.

- Не рано ли для бессонницы? - выдыхая очередную порцию густого табачного дыма, поинтересовалась бабушка Хильда, даже не обернувшись на слабый скрип тяжелых ворот. - Мне уже простительно дремать днем и слоняться ночью. А вот тебе такой вольности не дано, отчего ж тогда не спишь?

Я улыбнулась ночной гостье и приветственно поклонилась ей. Старушка была права во всем – и в том, что днем мне отдохнуть не даст никто, в том числе и я сама, и в том, что сейчас, когда двор погружен в добрый и крепкий сон, не стоило тратить время на бодрые беседы. Вот только возвращаться на поляну и искать ответы мне больше не хотелось.

Зато ноги сами несли меня к стенам, что ограждали город от опасностей и морозных ветров. Душа стремилась куда-то прочь от конюшни, будто там что-то ждало.

Старая северянка усмехнулась молчанию и с интересом оглядела округу, будто впервые увидела выпас, двор и даже ночное небо:

- Хорошее время для неспешной прогулки, - она неторопливо встала, повела плечами, перехватила трубку, взяла клюку, что все это время стояла у лавки, и отправилась прочь со двора. - Чего стоишь? Пошли, расскажу тебе еще какую-нибудь историю, раз сама не в силах и слово проронить.

Я улыбнулась неизменной уверенности и простоте старушки, молча кивнула и, на ходу набрасывая жилетку на плечи, последовала за ней.

Не только двор при конунговом доме погрузился в спокойный сон и отдых, нужный каждому не меньше, чем скотине. Улицы тоже молчали, будто двери попрятали за собой всех людей.

Мне редко удавалось появляться на улицах в вечернее, а тем более ночное, время, но все же было с чем сравнивать. И снова спокойный размеренный Север оставлял в душе огромный след удивления.

В эту пору, когда весна вступала в свою силу и ночь приобретала нотки первого неуверенного тепла, в Саррунде народ не желал оставаться в домах и прятаться там от изменчивого Месяца. На улицах расцветали ярмарки, окрашенные во все цвета, что можно разместить на стекле, тончайшей ткани и лицах прохожих. Балаганы придумывали загадочные представления, что невозможно показать днем. Все старались подчинить темноту, побороть ее или сделать своим союзником. И каждый приветствовал убыль ночного времени. Каждый пробовал его на вкус и получал от этого пользу или простое удовольствие, забывая о том, что по утру им придется вернуться к привычным делам, а времени на сон остается все меньше.

Для них не было другой поры – лишь ночная Саррунда, яркие люди, музыка, ублажающая даже самый утонченный слух и люди, приветствующие весну, идущую к ним, как невеста к жениху.

Славгород не так бодро радовался поздним закатам. Он был сдержанней своих южных соседей. Но и там находились корчмы и постоялые дворы, державшие свои двери открытыми для посетителей, решивших насладиться красотой поздней ночи. Там жизнь продолжала бурлить, хоть и пряталась за стенами, где переменчивый мороз не мог ущипнуть их за нос или заставить пожалеть о своей поздней прогулке.

Жизнь не застывала, а только переносилась туда, где тепло не уходило так же быстро, как на каменной дорожке, выложенной для удобства передвижения груженных телег. Горожане жгли огни, угощали друг друга отменным хмелем и травили байки, накопленные за время долгой зимы, часто заметавшей даже двери дома, да так, что выбираться приходилось через крышу.

Здесь же, едва неуверенный Месяц входил в свои права, как все уходили на покой. И лишь при конунге бурлила жизнь какое-то недолгое время после захода Солнца. Но и там все завершалось раньше, чем наступала пора Зари.

- Не все спят, малышка, - потягивая трубку, заметила бабушка Хильда, не выдержав все же ночной тишины, переполнявшей меня размышлениями о том, как разнятся народы в своих привычках. - Если бы всем было разрешено отправляться на боковую едва Солнце спрячет последние лучи за горизонт, мы бы давно исчезли с лица Земли, - она бросила беглый взгляд куда-то вдаль и мотнула головой. - Пойдем туда, где есть хоть какая-то жизнь, пусть и не приметная для тех, кто бодрствует по эту сторону стены.

Я улыбнулась ее замечанию и последовала за старушкой, направившей стопы к городской стене. Она была права – не каждому позволена вольность спать по ночам. Кому-то приходится отказываться от сна, чтобы защитить то, что дорого. И ночной дозор – лучший для того пример.

Пусть здесь, внутри стен все могли отдыхать после праведных дел, там, на внешней стороне, где мирному люду угрожала опасность в лице полярных племен, сейчас патрулировали воины, готовые в любой момент поднять тревогу и призвать к бою всех, кто способен держать в руках оружие.

- А ты смышленая для южанки, - ухмыльнувшись и обдав меня очередной порцией терпкого табачного дыма, заметила бабушка Хильда и отправилась вдоль стены, глядя только вперед. - Я на своем пути встречала всяких людей. И девиц, и молодцев, и мужиков, и баб, и даже тех, кто не должен ходить по этой земле. Одним приходилось рассказывать больше, другим меньше. Но так или иначе, все хотели ответов, объяснений и подсказок. Никто не приходил ко мне просто, чтобы повидать и составить компанию. Видать, этим ты меня и привлекла – своим молчанием и необычным любопытством.

Я улыбнулась северянке и, поравнявшись с ней, встала между старушкой и стеной, желая оградить от холодного камня, превратившегося в защиту не только от налетчиков, но и суровых ветров, что не были здесь редкостью.

- И даже сейчас идешь так, будто мне угрожает опасность от стены, считая, что внутри безопасней, - бабушка Хильда усмехнулась и продолжила мерно шагать вперед. - А ведь если вдуматься, зачем? Кто я тебе? Кто тебе Анна, Беата и прочие? Зачем тебе помогать и защищать тех, кого знаешь меньше седмицы? Ни одна из нас не сделала тебе добра и не принесла пользы от всего сердце до того, как узнала лучше. Да и то, знают ли они тебя? – она замерла на мгновение, внимательно оглядела меня и задумчиво уточнила. - А я?

И вот снова вместо того, чтобы задавать свои вопросы, я слушала чужие. И не знала, какой дать ответ. Да и нужен ли он? Может, старушке просто хотелось выговориться глубокой ночью, а на ее счастье во всем городе нашелся еще один чудак, которому не спится?

- Ну да, зачем тебе отвечать. Это я должна тебя слушать и давать дельные советы, - она ухмыльнулась и продолжила наслаждаться табаком, будто он разгонял от него злых духов.

Хотя если так посудить, то от такого аромата от нее разбегались бы все, независимо от характера и намерений.

Я улыбнулась и удивленно застыла, все еще слушая старушку, но уже пытаясь поймать что-то еще, неприметное, недоступное простому уху. Где-то на границе слуха раздавался тихий шорох.

Он не был похож на траву или ветер, скребущийся о каменные стены. Не походил и на шаги ратников, патрулирующих город по ту сторону, если бы это можно было услышать. А в темноте, где легко можно переломать ноги, не заметив камень или неглубокую ямку в вытоптанной траве, становился отчетливей и оттого тревожней.

Заметив, что идет в одиночестве, старушка обернулась, но поймав в потемках мой немой жест у губ, молча огляделась и осталась на месте, не задавая вопросов и не нарушая установившуюся тишину.

Мы стояли на расстоянии не более пяти шагов друг от друга и с интересом разглядывали окрестности в поисках источника звука. Северянка щурилась, стараясь прогнать мглу и старческую слепоту, я же просто слушала, зная, что если у шороха есть ноги и руки, то он со временем покажется нам в свете набирающего силы Месяца.

И моя догадка воздалась мне по заслугам. Ноги первого нежданного городского гостя почти неслышно коснулись земли, а тело припало к коленям, чтобы смягчить себе этот прыжок с высоты в два роста срединного воеводы. Он спокойно выпрямился, оглядываясь по сторонам и, не успев издать ни звука, повалился навзничь от точного и резкого удара в солнечное сплетение. Его рот принялся хватать воздух, а руки шарили вокруг, видимо, в поисках того, что позволит ему отплатить мне за дерзкий ход.

Но второй удар угомонил мужчину и еще больше округлил глаза бабушки Хильды, забывшей, что прежде она набрала полные легкие дыма. Она с интересом оглядела на меня, тело, безжизненно развалившееся на земле, и снова перевела взгляд на меня, вопросительно мотнув головой.

Ответом ей был лишь отрицательный кивок. Не могло быть так, что он пришел один.

Его одежды и растрепанный волос, светившийся своей белизной в темноте, не походили на тех северян, что встречались в стенах города. Значит, он был разведчиком от полярников. И если Харальд ошибся в том, что они нападают в лоб, если на мгновение забыть его отношение и знания о тех, кто живет среди мерзлой земли и вечного холода, то можно было предположить, что на разведку никто не отправится в одиночку.

А найдя брешь в патруле, стоило воспользоваться ею в полной мере. Значит, можно не торопиться и дать время себе и полярникам, чтобы подтвердить мою догадку. Стоило лишь убрать бездыханное тело в сторону, чтобы другие не заприметили его с высоты стены и не дали задний ход. А для этого достаточно приложить чуть больше усилий и скорости, которых после странного сна у меня оказалось больше, чем потребуется для переноски тела.

Со стены послышалась очередная порция шорохов, кто-то перекинул ногу, немного раскачался и приземлился на этой стороне, все так же оглядывая округу. В его глазах стояло изумление и недовольство.

Стараясь не привлекать к себе внимание, разведчик медленно выпрямился и прижался к стене, продолжая оглядываться в поисках товарища и любой живой души.

Удивительно, что при всей их настороженности и сомнительной темноте, освещенной упорно растущим Месяцем, ни первый, ни второй лазутчик не приметили нас, стоящих по разные стороны от места, куда приземлялись их ноги. Возможно, это была помощь Светлых Богов, в полудреме следивших за тем, что происходит в ночи, а возможно, полярники оказались слишком самоуверенны и глупы, чтобы ожидать кого-то в эту пору в бодром состоянии.

И все же сейчас не было времени думать над этим. Стоило действовать, а не стоять и ждать, как поведут себя нежданные «гости».

Второй разведчик сложен плотнее первого, но его легкая одежда не защищала ни от порывов морозного ветра, ни от крепких ударов, которые так легко нанести зазевавшемуся противнику.

Пусть честь не позволяла нападать первой, но разум говорил об обратном. Сейчас не хватало времени на знакомство или попытку решить все мирным путем. Лучше отдаться воле тела и попробовать сделать все, что может от меня зависеть, когда Северный город погружен в глубокий сон, а ночной патруль пропускает тех, кто несет в себе опасность для всего мирного люда.

Ноги сами сделали ловкий выпад, вызволяя меня из объятий тени и показываясь противнику слишком поздно, чтобы тот успел защититься или сгруппироваться. Рука метнулась к кадыку, лишая мужчину возможности дышать и издавать громкие звуки, вторая – схватила его за жилетку, чтобы тот не упал на землю, делая его тем самым тяжелее.

Полярник попробовал сделать шаг назад, но уткнувшись в выставленную старушкой клюку, упершуюся ему прямо между лопаток, застыл, пытаясь просто поймать достаточно воздуха. Даже в слабом свете переменчивого Месяца было отлично видно, как его губы стали синеть, а глаза все скорее вертелись, пытаясь найти спасение или выход из тех клещей, что ему устроили мальчишка и старуха.

Я улыбнулась, одобрительно кивнула и резко ударила его коленом под дых, высвобождая накопленный воздух и позволяя крови вернуться к губам. Полярник закашлялся, едва удержался на ногах и, наконец, увидел своего товарища, лежащего у стены навзничь.

- Крика, суре на крика, - злобно прошептал лазутчик и попытался сделать шаг на меня.

Но подсечка повалила его на спину, вышибая остатки воздуха из легких, заставляя его только кашлять и браниться на своем непонятном и режущем ухо языке.

- И что мы будем с ними делать теперь? – опершись на клюку и снова затянувшись, поинтересовалась бабушка Хильда, уже и позабыв то удивление, что блуждало на ее лице в момент, когда первый разведчик бездыханно пал к ее ногам. - Помощь искать долго – стража по эту сторону стены не ходит, ворота далеко, гарнизон тоже не близко, да и спят все давно – ты сама слышала.

Одарив старушку улыбкой, я протянула руку полярнику, будто желая ему помочь, резко подтянула его к себе, удачно сменив хватку и зажав его шею локтем здоровой руки. Мужчина продолжил чертыхаться, упираясь и стараясь вызволить себя из моих крепких объятий. Но Гадар научил меня многому. И главное, что я вынесла из его уроков – держать противника нужно так, чтобы он сам не желал делать лишних движений. Вот и теперь его учения мне пригодились, а полярник сам понимал всю тщетность и болезненность его попыток вызволить себя самостоятельно.

Бабушка Хильда спокойно покопалась в мешочке, висевшем у нее на поясе, достала оттуда какую-то сомнительную тряпицу и неторопливо подошла к нам:

- Миола дес, - безразлично произнесла она и заткнула рот нашему разведчику, чтобы тот перестал пытаться издавать шумные звуки. - А то всю округу разбудишь.

Старушка оглядела меня, моего заложника, второго полярника, все еще лежащего на морозной земле и вздохнула:

- Есть идеи, что делать дальше?

- Идти к конунгу.

- О, как я сама не догадалась. Второго ты подмышку перехватишь или этого, - северянка ткнула в полярника клюкой и угрожающе глянула на него. - За ручку поведешь?

Я отрицательно мотнула головой:

- Ты останешься с ним.

- А если он придет в себя?

- Ты справишься, - не удержав улыбки, я поглядела на клюку и снова вперилась в старушку.

- О, давно я никого ею по хребту не охаживала, - северянка расплылась в широкой и довольной улыбке, но тут же посерьезнела. - А этого-то ты куда собираешься тащить?

- К конунгу, - спокойно повторила я, чувствуя, как силы покидают моего пленника.

Он устал упираться, а боль, что посещала его после каждой попытки, выполнила свою задачу, убедив, что стоит подождать, пока ослабну я. Верно, такой противник, как я, не сможет долго удерживать крепкого и яростного полярника. Поэтому стоит приберечь остатки сил для единственного рывка, что может стать решительным.

- Конечно! – бабушка Хильда, взмахнула руками и уперлась ими в бока. - Сидит Хальвдан сейчас у себя в чертогах и ждет, когда же к нему заглянет конюх. Ночь ведь на дворе, самое время для визита этого мальчишки. Может, байку расскажет на сон грядущий, а то и спляшет, чтоб не заскучать.

Она была права, во дворе стояла мирная тишина – все давно отпировали и сейчас разошлись по своим постелям, чтобы отдохнуть. А эти двое еще более выразительно свидетельствовали о том, что сегодняшний отдых может быть последним – полярники уже подступают и собираются войти в дома мирного люда, не вытирая ноги о коврики.

К тому же, кто меня пустит к конунгу, если он изволил спать? Кто проведет к нему, да еще и объяснит, что это все не забава несмышленого конюха?

- Лихо? – озвучила я свою догадку, ожидая, что об этом думает старушка.

- Конечно! Свои всегда встанут на правильную сторону. Да и если воевода, пришедший на помощь, разбудит конунга, это не будет так подозрительно и неуважительно, - северянка одобрительно кивнула, затянулась остатками табака и оглядела меня, сощурив слабовидящие в темноте глаза. - Да вот только, где ты его и свой отряд искать будешь? В какой казарме их разместили? Может, тебя сердце к ним приведет? Или звучный храп чей?

А ведь и тут старушка оказалась права – не смотря на прогулки по двору самого конунга и знакомство с новыми людьми, я не удосужилась узнать, где расположились середняки, с которыми мне суждено прийти сюда и, возможно, вернуться обратно. Беспокоить же сейчас кого-то из дворовых, было бы еще более глупым решением – все устали не меньше, а то и больше ратников, весь день промахавших деревянными палками, как дети на заднем дворе.

Но ждать Зари нельзя. С двумя крепкими и обозленными полярниками справиться так, чтобы никто этого не увидел и ничего не заподозрил, было куда сложнее, чем притащить одного на глаза северянам, а второго отдать поднятым на ноги воинам.

Оставался только один человек, к которому можно прийти посреди ночи и надеяться, что он не объявит меня саму лазутчиком или предателем:

- Харальд, - уже уверенно ответила я и отправилась в сторону конунгова двора, спокойно, но настойчиво толкая полярника перед собой.

- И что ты ему скажешь? Как он тебе поможет? – тихо поинтересовалась старушка, махнув в мою сторону рукой и вернувшись к все еще тихо лежащему разведчику.

Скорее я помогу ему. Помогу найти ответы, которые могут храниться в этих белоснежных головах. Помогу не мучиться утренним похмельем. И помогу подготовиться к тому, что уже так близко – набегу, от которого мирные спасались за стенами Дарагоста.

К тому же, несмотря на темноту, в которой мы скрытно пробирались к дому ярла, дорогу я запомнила. Да и сейчас стоило идти по тем же грядкам и оградкам, что и прежде – полярник не позволял передвигаться быстро или открыто. А кляп не заглушал всего шума, что производил пленник, упорно пытавшийся то ли выплюнуть тряпицу, то ли высказать ей все, что думает о положении, в которое попал.

Он был выше меня на голову, отчего шли мы не только медленно, но и неуверенно. Прогнувшийся для удобства полярник вел ноги далеко впереди своего тела, не давая мне хорошего обзора, чтобы заранее знать, где нас застанет очередная преграда. Оттого, он все время норовил развалиться посреди очередной грядки с морковными всходами или просто сесть, чтобы получить хорошую точку опоры и перекинуть меня, завладев ситуацией и своим телом.

Вот только мои пинки и тычки, знания, что вложил в мое тело Гадар, и рассказы, что успел поведать Харальд, помогали удерживать этого упертого лазутчика от опрометчивых шагов. Да и не хотелось мне тащить волоком бездыханное тело – на сегодня достаточно одного ярла, этот будет уже лишним.

Стянув с хвоста кожаный ремешок и перехватив им руки пленника, я затолкала его на крыльцо, а после и в темные сени, где тут же послышался шум от первого шага в неизвестность. Видать полярник, не зная, чего ожидать от меня и готовясь к худшему, попробовал протаранить другую стену.

Но вышло не по его. И теперь из светлицы, в которой еще совсем недавно был уложен ярл, послышались шум, скрип и ворчание.