Лисья тропа. Глава 3. Срединные земли. Часть 9⁠⁠

Солнце уже давно скрылось за горизонтом, отправившись отдыхать после хорошего и теплого дня. Оно закончило свой каждодневный путь и теперь могло уступить место на небосводе неуверенному и уже пошедшему на убыль месяцу.

И только хоровод из звезд освещал дорогу любому путнику, осмелившемуся выйти в столь поздний час на прогулку.

Двор усеяли огоньки от фонарей, зажженных на домовых крылечках или развешанных на воротах, конюшне и даже колодце. И был в воздухе какой-то невероятный покой, которого так иногда хотелось сердцу и телу.

Где-то в жилой части постоялого двора девицы завели тихую песню. То тут, то там попадались молодцы, занимавшиеся праведными делами или просто гулявшие по своим делам.

Заприметив меня с ведрами, конюх радостно направился в сторону колодца и уже издалека завел свой разговор.

- Нашли тебя дружинники? Впервые вижу, чтоб кого-то приходили сюда искать. Что ты такого натворил, что они заявились? Строгие такие, статные, угрюмые даже. Буркнули пару слов. Спросили про старика с девицей и юнцом. Ткнули в вашу повозку. Что мне оставалось делать? Я им все и рассказал. А они так же грозно кивнули и направились в корчму. Я думал – уже все. Выведут тебя под белы рученьки и в темницу. Иначе зачем бы они сюда еще шли?

Я улыбнулась его рассуждениям и отрицательно покачала головой. И тут меня что-то кольнуло. Пришли или приехали? Оставили кого-то во дворе или все сейчас сидят в корчме?

Но Светлые боги и так забаловали меня подарками, чтоб подарить еще и встречу с Дажденкой. Отчего спрашивать сейчас у местного конюха, как здесь появились дружинники – пешими или конными – не стала. А лишь пожала плечами и принялась набирать воду, ловко орудуя воротом и слушая рассказы мальца.

- Сюда такие, как они, захаживают часто. Особенно в ярмарочные дни. Сам понимаешь – устают следить за порядком, а до казармы далеко. Так отчего б не зайти и не угоститься настоящей едой, которую так вкусно готовит Олинна и ее девицы. Но это ж так, гости. А эти не поесть пришли и не на местных девок поглазеть. Они шли к вам. И зачем им ты понадобился? Чего успел натворить, пока был за воротами?

Для него мир делился на двор и тот, что есть за воротами. И это были две разных жизни, пересекающихся только в тот момент, когда кто-то входил или выходил. Не удивлюсь, если окажется, что Алдур взял его к себе малым ребенком, а то и вовсе его родили в одном из этих домов. Возможно, для него нет другой жизни, потому что ему она и не нужна. Ему достаточно того маленького просвета и куска улицы, что виднеется в момент, когда открываются ворота. И для него это и есть странный, чужой необыкновенный мир, в котором все иначе. Пусть там и интересно, пусть оттуда приходило столько разных людей, но малец все равно не стремился выйти за ворота, а лишь расспрашивал гостей о том, какие новости и дела творятся там, стараясь не подавать виду, как его это удивляет и как занимает его ум.

Он даже рассказывал о гостях и просто заходящих сюда по своим делам людях, как о пришельцах. Тех, чьи мысли и действия никогда не угадать. Увлекаясь сейчас в своей болтовне, конюх забывал, что и я тоже – гость, пришедший из-за ворот и не выполняющий работу, как все живущие здесь, а помогающий хозяевам Северной рощи.

- И угрюмые они такие были, будто ты там что-то страшное сотворил, - продолжал рассуждения малец с таким восторгом, будто повстречал духов или богатырей из бабушкиной сказки. - Что за тобой аж трое пришло. Крупные такие, грозные. Аж оторопь по началу взяла. А не по мою ли душу?

Я разлила воду по ведрам, выпрямилась и направилась было назад, стараясь уйти от бесед заскучавшего конюха, когда где-то на самой границе слуха раздалось тоскливое и до боли знакомое ржание.

Мы не виделись уже очень давно, а до этого и еще дольше. Мы успели позабыть друг друга, вспомнить при встрече и расстаться, убежденными, что это последний раз. Но даже сейчас, едва заслышав ее в темноте постоялого двора, чувства и воспоминания нахлынули, заставляя бросить все и развернуться, побежать к перевязи, чтобы хотя бы коснуться рукой ее морды и посмотреть в ее яркие глаза.

Но дело есть дело, а кони есть кони. Отчего бросить ведра и, сломя голову, побежать, чтобы убедиться в своей догадке мне не позволяли те, кто ждал моей помощи в корчме.

Общий зал набился гостями до пара, выходящего едва кто откроет двери, чтобы выбраться на крыльцо. И все они желали еды, питья, а также доброй компании, которую предлагали в Северной роще.

Потому-то сейчас мне было дозволено только одно – вернуться к тому, на что я вызвалась, и исполнить свою работу так, чтобы не было стыдно перед другими.

А если к тому времени, как я со всем разберусь, Лихо соберет своих людей и отправится прочь со двора? Если они не договорятся с Гадаром и мне нужно будет искать другой способ, чтобы вернуть Перунчику свободу и возможность жить так, как хочется ему? Если мы больше никогда не встретимся и тоже отправимся обратно на Юг, больше не вспоминая о ярмарке в славном северном городе?

Ведра встали на землю по обе стороны от меня. А я под внезапное молчание конюха развернулась, вгляделась в темноту, еще более густую от редких и тусклых фонарей, и направилась к перевязи, где маячили лошадиные силуэты.

Их было трое. Дажденка почувствовала меня задолго до того, как мой запах и очертания стали узнаваемыми даже для лошади, не то, что уж для человека. Она будто и вправду позвала меня, зная, что сюда Лихо пришел именно по мою душу.

- Здравствуй, - осторожно перехватив поводья и положив раскрытую ладонь на ее огненно-рыжую морду, только и произнесла я.

Кобылка лишь на мгновение опешила, думая, стоит ли меня оттолкнуть или все же поддаться ласке, что желаю ей подарить. Переступила с копыта на копыто, дернула головой, убирая челку с глаз и сама поставила морду под мою ладонь.

Она приветствовала меня, она вновь узнала ту, кто отмыл ее после появления на свет, кто дал ей имя и заботился о ней до самой встречи с Лихом. И на этот раз не нужно столько времени, сколько ушло в деревне. Не нужен Перунчик, что так подталкивал ее ко мне все то время. И не потребовался даже свет, чтобы узнать и вспомнить меня.

Стараясь не размякать и не выпускать наружу слезы, я ткнулась носом в ее морду, погладила по ухоженной и прочесанной гриве, резко оторвала лицо и направилась обратно к ведрам, лишь прошептав:

- Мы еще обязательно встретимся.

Дажденка поняла меня и без слов. А после этого лишь мотнула головой, соглашаясь, что это не последняя наша встреча. И даже если Гадар не сойдется с Лихом в цене, не сможет или не пожелает договориться, я приду в дружинную конюшню хотя бы ради того, чтобы в последний раз увидеться с теми, кто стал для меня братцем и сестрицей. Чтобы отдать им все, что не смогла прежде, и только после этого уйти из их жизни навсегда.

- Как ты это делаешь? – придя в себя, снова завел свою песенку конюх. - Почему они тебя не только не боятся, но еще и сами тянутся к тебе?

Он шел вслед за мной пока я поднимала ведра и несла их до задней двери, ведущей в кухню. И только и твердил – как я это делаю, как у меня это выходит.

Сложно было описать в паре слов, что я знала Дажденку с младых ногтей, вырастила ее и заботилась о ней до встречи с Лихом, сама взрастила в ней норов, схожий с моим. Не смогла бы я объяснить и того, почему так быстро сдружилась с Юруллой. Почему в конюшне никто не боялся моего присутствия? На все эти вопросы не ответить, даже если суметь подобрать слова.

Оттого мне оставалось только идти под восторженные и растерянные расспросы юного конюха, задаваясь вопросом – а есть ли в этом что-то особенное, если у всех вокруг только и разговоров о моем умении ладить со скотиной?

И все же где-то был ответ, простой, легкий, короткий и понятный. Такой, чтобы в паре слов объяснить и успокоить мальца, его негодование и интерес. Дать понять, что нужно любить то, что ты делаешь. Не работать, а помогать другим. Тогда-то и не будет важно – благодарны тебе, тянутся к тебе или принимают все, как должное. Потому что душа будет радоваться, скотина будет любить, а люди… люди в этом деле не имеют значения.

Я усмехнулась себе и своим рассуждениям, неумолкающему мальцу и его удивлению, не сходящему с уст и лица уже второй день, развернулась к нему у самого входа и, толкнув дверь, чтобы войти внутрь, ответила:

- Душой и сердцем…

- Мы обязательно приедем сюда следующим летом, - не желая меня отпускать из своих объятий, прошептала Арила. - Мы будем приезжать и проведывать тебя, пока ты не решишься вернуться к нам или навестить нас в Саррунде.

Она казалась сейчас маленькой девочкой, расстающейся со старшим братом, уходящим на битву. Лекарская внучка едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться и не вцепиться в мою жилетку с такой силой, что даже Гадар и все дружинники Славгорода не смогут ее отцепить от меня.

- Ты ведь будешь нас ждать? Будешь приходить к нам в Северную рощу? Будешь приносить мне гостинцы или находить самые красивые ткани?

Я улыбнулась ее детским вопросам и кивнула. Все это было для нее не важно. Ни ткани, ни гостинцы, ни ярмарка. Ей просто хотелось знать, что мы не потеряем друг друга. Мы будем помнить друг о друге и через зиму, и через лето. Будем искать встречи и, даже живя на разных краях света, будем всегда рядом.

- Ну, хотя бы на прощание скажи, а не кивни, - не отпуская меня и уткнувшись в ключицу, возмутилась южная красавица. - Неужели не подаришь мне такое прощание, чтобы я не забыла твой голос до следующего лета? Нам так далеко идти, а ты молча кивнешь и отпустишь нас, не проронив ни слова?

Сейчас она не была той девицей, что завораживала всех вокруг. В ней не было того изящества и той невероятной, загадочной красоты, что притягивала взгляды прохожих. Не было звонкого смеха, сопровождаемого веселыми монетками и бусинами, вплетенными в платок и косы. Не было и грации, с которой она обычно передвигалась по улочкам, вызывая необъяснимый интерес к себе.

Но это не делало ее безобразней или менее яркой. Ведь сейчас Арила стала маленькой девочкой, обретшей и снова теряющей свою сестру. Она казалась беззащитной, нежелающей расставаться с дорогим человеком, малышкой. И в этом было особое очарование, притягивающее взгляды прохожих и рисующее улыбку на моих губах.

Я осторожно оторвала ее от себя, внимательно поглядела в черные, как угольки, глаза и стерла пальцем едва собравшиеся слезы:

- Обещаю. Мы еще увидимся.

Она грустно улыбнулась и снова обняла меня, будто теперь можно остаться со мной навсегда.

- Пообещай, что будешь заботиться о дедушке и Юрулле, - погладив ее по голове, только и смогла добавить я.

- Обещаю…

- Все, хватит уже, - хлопнув в ладоши, оборвал речь своей внучки Гадар. - Тут скоро все затопит твоими слезами. А если так и продолжишь, другие тоже разрыдаются.

Его слова вызвали у меня еще более широкую улыбку, а Арила смущенно оторвалась от меня и встала за спину дедушки, будто стараясь спрятаться там от всего, что он наговорил. Словно там никто не будет над ней смеяться или поглядывать исподтишка.

- Ну что, Ноуна, пришло время рассказать тебе, что же мне было открыто за той неказистой дверцей, затерявшейся в темном проулке Саррунды, - он похлопал меня по плечу и пошел к повозке, не желая выдавать все свои секреты другим.

Я последовала за ним, зная, что на это есть причины. И если он считает, что нужно открыть тайну, которая так долго хранилась им, значит, она действительно стоит моего внимания и того, чтобы узнать о ней на прощание.

Старик огляделся по сторонам, проверяя, есть ли кто-то рядом. Залез в повозку и вытащил оттуда небольшой сверток.

- Это, - раскрывая промасленный кусок ткани, начал он. - Мой тебе подарок. Потому что настало твое время и тебе нужно отправиться в свой следующий путь. Старая кошелка сказала, что тебе нечего делать на Юге. Потому-то, как только ты набралась сил и стала уже уверенней держаться в бою, мне пришлось согласиться с ней и отправиться на Север. Где ты, - он скривился и прошипел, передразнивая знахарку. - Найдешь больше ответов на свои вопросы. Не знаю, что она этим хотела сказать. Эта дура постоянно говорит даже не загадками, а бессмысленными предложениями. Но слушать ее стоит – уж слишком часто ее слова сбываются.

Я улыбнулась его недовольной речи и протянула руки, чтобы принять подарок старого лекаря.

На тряпочке лежало два железных блинчика с зазубренным краем, будто они пристали к сковороде у нерадивой хозяйки. Вот только, благодаря промасленной тряпице, они блестели так, что могли ослепить прохожего, поймавшего на себе солнечного зайчика.

Мне встречались такие же на поясах городских стражей в Саррунде, а парочку похожих Гадар вытаскивал из раненных юнцов, что приносили нам на лечение после местных драк и небольших стычек в глубине Степи.

- Эти звездочки прошли со мной долгий путь, - пояснил старик, вкладывая блинчики мне в ладонь. - Они спасли мне жизнь пару раз, когда уже не было надежды. И я долгое время думал, что передам их своему сыну или внуку, когда настанет подходящее время. Но, как ты знаешь, внуком меня сын не наградил. Да и сам не сумеет воспользоваться ими, - он грустно улыбнулся и, мотнув головой, продолжил. - Потому я решил, что ты заслуживаешь стать их хозяином, чтобы они не покрылись ржавчиной и не стали бесполезными железками.

Я удивленно посмотрела на звездочки, перевела взгляд на старика, пытающегося вернуть себе каменное выражение лица, пряча за ним переживания прошлых лет, и молча кивнула, ожидая продолжения рассказа.

Гадар пожевал губу, сморщился, будто вчитываясь в что-то за моей спиной, вздохнул и продолжил:

- Старая кошелка сказала, что у тебя особенная судьба. И тебя нельзя держать при себе, как бы мне этого ни хотелось. И я, и Арила привязались к тебе. Ты стала для нас подарком ваших Светлых богов и нашей всемогущей Степи. Ты вернула нам веру в жизнь, желание выходить на люди. Заставила нас приехать сюда, - лекарь улыбнулся чему-то своему, хмыкнул и прикрыл тряпицей звездочки, чтобы никто не увидел ее содержимое. - Но она сказала, что тебя придется отпустить. Хочу я этого или нет. Вот время и пришло, надо нам пойти каждому своей дорогой. Мы вернемся в Степь, а ты останешься здесь.

- Почему?

- Потому что ты сама нас привела к этому решению. Как и сказала эта дранная старуха с кашей вместо мозгов – настанет время, и судьба сама тебя найдет. И вот он пришел к тебе в Северную рощу. Я это понял еще в тот момент, когда увидел, как ты смотрела и гладила коня. Как ты его успокоила. И как он встал за твоей спиной, будто знал тебя всю жизнь. Теперь-то я знаю, что это твой мерин. Знаю и остальное, благодаря тебе, воеводе и его дружинникам. Но в тот момент, когда жеребец ткнулся в твою ладонь, все встало на свои места. Тебе нужно остаться здесь, чтобы отработать его долг и забрать его с собой дальше. Но на это потребуется время. А мы не сможем перезимовать здесь – мои старые косточки уже привыкли и полюбили жаркую Степь.

Гадар замолк, внимательно посмотрел на меня, на тряпицу, снова на меня и вздохнул:

- Убери их от греха подальше. Но носи при себе. Носила б сапоги, посоветовал бы там и прятать. А так решай сама. Тебе виднее будет. Не забывай тренироваться. Учись полезному у своих новых братьев. И помни – мы всегда будем о тебе помнить. И в следующее лето придем сюда, чтобы снова встретиться с тобой и забрать с собой, если ты сама захочешь уйти вместе с нами.

Я молча кивнула, бережно убрала тряпицу в кошель, думая, как же лучше ими распорядиться, и обняла старика, обмякшего в моих руках.

Он не хотел показывать мне свое сожаление от прощания, но сейчас, когда его лицо не было видно, старик мог позволить себе эту слабость. Гадар ткнулся носом в мое плечо и крепко сжал меня в ответ, бубня в жилетку:

- Не давай себя в обиду. Не позволяй насмехаться над собой. И не разрешай думать, что ты слабее, чем есть. Не потакай чужим капризам. Умей постоять за себя. И не забывай тренироваться. Помни все, чему я тебя научил. Осторожность и внимательность – вот залог долгой жизни. Учись говорить больше двух слов. И излагай свои мысли, не сторонись, не стесняйся их. У тебя еще такой светлый путь впереди. Не создавай сама себе преграды. Я знаю, что ты со всем справишься. И знаю, что, говоря, тяжело держать в секрете свое происхождение, но будь пока Лисом, не торопись становиться Лисой…

Я прикрыла глаза, стараясь еще хотя бы на мгновение удержать в своих руках старика, ту жизнь, что он мне дал и приключения, что устроил для меня. Но уже в следующее мгновение мои глаза открылись свету, слабо пробивающемуся через щель в воротах конюшни.

Солнце только начало сгонять звезды с небосвода, забирая свою вотчину у неуверенного месяца. Кони еще спали, отдыхая после вчерашнего смотра. Отчего над стойлами царила тишина, нарушаемая лишь редким фырканьем и шуршанием сена под копытами моих спящих братишек и сестриц.

Вот и наступил очередной день в буднях дружинного конюха. Где можно молча выполнять свою работу, позабыв обо всем, кроме лошадей, которым прежде так не хватало тепла и заботы.

Как быстро жизнь входит в спокойное размеренное русло. Как быстро мы привыкаем к изменениям и приступаем к новому распорядку, законам и правилам, что установлены там, где придется жить теперь.

Казалось, что еще вчера я так тяжко расставалась с Гадаром и его внучкой. Что только вчера вошла в эту конюшню и взялась вычищать стойла, мыть поилки, вычесывать ее запущенных жителей. А зима уже начала хватать за пятки, заставляя надеть сапоги, свернулась, уступила свое место красавице весне и ушла вместе с Мораной к Железным горам, чтобы затаиться там до следующей осени.

В городе холода чувствовались сильнее, чем в деревне. А пережитая в Степи зима так и вовсе размягчила меня. Здесь и в теплые-то дни было морозно бегать по улице, шлепая босыми ногами. А снег и наледь под ним, напрочь отбивали всякое желание покидать конюшню без нужды.

Дружинники и вправду больше походили на братьев, чем воинов под началом одного юнца. Все друг друга уважали, любили и ценили за те навыки, знания и силу, что имели. И потому, несмотря на мою неразговорчивость, они приняли меня в семью с большой охотой.

А после того, как начали забирать из конюшни ухоженных и довольных лошадей, так и вовсе принялись почитать за брата. То приносили угощение, испеченное женами или переданное матерями из деревень, то делились старой одеждой, из которой давно выросли, то предлагали помощь, опасаясь, что я переломлюсь. Звали с собой на вечерние прогулки, чтоб покрасоваться перед молодухами, усаживающимися на крыльце домов и лавках, а временами даже брали в патруль, когда в конюшне не оставалось дел, чтобы показать, каково это – быть славгородским дружинником.

И хотя в отряде Лиха все были моими ровесниками, немногие обзавелись семьей, покинув казарму ради домашнего очага. Большинство из них посвящало все свое время обучению воинскому делу или патрулированию улиц, пока не было нужды отправляться на границу наших земель. Учились грамоте, новым знаниям и приемам в бою, хотя и праздного шатания, как по мне, было у них достаточно. А холостую жизнь оправдывали тем, что не престало молодому воину иметь жену и делать ее ранней вдовой.

В дни же, когда князь отправлял самую молодую дружину на юг, где иногда озоровали разбойники, в конюшне царил покой и тишина, заставляющие меня отправиться искать работу где-нибудь еще. Тогда-то на помощь и приходило хорошее знакомство с хозяином Северной рощи, готовым дать мне парочку заданий за угощение или грошик, который всегда шел в уплату содержания Перунчика в дружинном стойле.

Конюшня и вправду была не только для лошадей Лиха и его людей. Здесь же останавливались на постой кони воевод соседних земель, шахов, послов, ярлов и других знатных гостей, приходивших на поклон к нашему князю. Тогда-то работы у меня прибавлялось.

И было в этих заботах что-то успокаивающее, примиряющее меня с тем, что конюшня станет моим домом до самого конца. Что этот путь и был выбран для меня Светлыми богами и стоит с благодарностью в сердце принять его.

Забывались в такие дни и переживания о брате, оставленном калекой на всю жизнь, и о южной семье, которую пришлось оставить по их же воле и желанию, о том, что все это на время, пока я не выплачу долг за содержание и уход за Перунчиком в те дни, когда он обретался здесь без меня. Этот круговорот событий, гостей, смотров и патрулей стал моей жизнью, погружающей во что-то новое.

В том числе и в новую семью, где каждый дружинник готов назвать меня братом и встать за меня горой. Отчего иногда я забывала даже о том, что все же Лиса, а не Лис, который смог найти свое место в большом каменном городе, оставив позади родную деревню, а после и Степь.

Сегодня Солнце встало раньше. Видать, ему уже не терпится поднять других жителей Матушки Земли и начать свой долгий путь по небосводу в сопровождении легких облаков. Из-за ворот послышалось робкое щебетание птиц, и я улыбнулась, отлично зная, что ждет меня на улице.

На дорогах уже встречались редкие ручейки, настолько тонкие и слабые, что язык не поворачивался назвать их иначе, кроме, как струйки. Снег сошел еще седмицу назад, а после потаял и лед, что коварно улегся под ним. Камень все еще был морозным, но позволял идти по нему, каждый раз припечатывая босую стопу, как можно плотнее. А Солнце, едва выглянувшее из-за горизонта, лишь обещало тепло плечам, лицу и земле, спрятанной под плотным и крепким булыжником.

Что ж, новый день начался хорошо для каждого жителя города. И стоит поблагодарить за это Светлых богов, дающих нам больше, чем мы даже можем попросить.

Я подставила лицо первым лучам и улыбнулась:

- Дня тебе доброго Великий отец наш Небо и вам сыны его славные Солнце, Гроза и Тучи, дня тебе мать Земля, - я присела и нежно коснулась ледяного камня под ногами, зная, что даже под ним меня услышат. - Спасибо Вам за тепло и благо, что простерли добрые руки свои над нами. И позвольте этот день прожить достойно.

Камень под пальцами на мгновение стал теплее и снова впитал в себя все, что ему досталось от меня, солнца и воздуха, леденя голые пятки. Был ли это ответ от Матушки Земли, или мне просто показалось что-то по утру – не знаю. Но теперь можно заняться и более насущными делами.

Я встала, поправила штаны, жилетку, свободно повисшую на теле, не облаченном в рубаху, повела плечами и, схватив два ведра, отправилась к колодцу.

У колодца еще не было очереди, лишь пара самых спорых молодцев набирала воду в большую бочку на колесах, чтобы до обеда не возвращаться сюда. Их давно уже негодная для езды кляча тяжело дышала, раздувая ноздри при каждом выдохе. Ей было не меньше семи зим, а на вид можно было дать и все пятнадцать. Тяжелая работа и плохой уход сделали из нее раннюю старуху. И тут не помог бы никто, даже долгий покой и ласка.

Завидев меня, молодцы улыбнулись. Старший спрыгнул с подножки на бочке и махнул мне рукой. Я лишь кивнула им и подошла ближе, чтобы дождаться своей очереди.

Мы познакомились на следующий же день после моего переезда в конюшню, но не обмолвились ни единым словом за этот срок. Хотя знали друг друга от этого ничуть не хуже.

Мне нравились эти братья своей основательностью и спокойствием. Они не торопились, даже завидев, что за ними к колодцу уже выстроился хвост. Но и не делали все нарочито медленно, чтобы разозлить других или раззадорить. Никогда не говорили лишнего, но и за словом в карман не лезли. Всегда ставили наглецов на место, а после подхватывали поводья своей старушки и уходили, оставляя обидчика растерянно стоять и думать, что же сказать им в ответ.

Они были старше меня, при женах и семьях – все это отлично читалось по хорошо выстиранной одежде, убранному волосу и спокойному, но жесткому взгляду. Никогда не опаздывали к набору воды и всегда набирали ровно одну бочку, более не возвращаясь до самого зенита. И не говорили ничего ни мне, ни кому-то еще, пока на это не появлялась веская причина.

Вот и сейчас, наполнив бочку до краев, младший закрыл ее крышкой, а старший повел клячу прочь, предвкушая долгий и продуктивный день.

Я улыбнулась им, уходящим так спокойно, будто и не люди они вовсе, а духи города. Ни старая кобыла, ни бочка на колесах не создавали никакого шума, от которого можно было бы проснуться или выглянуть в окно, чтобы найти источник беспокойства.

Видать, первыми пробуждались самые тихие и спокойные жители города, которым не нужно лишнего общения и внимания.

Набрав ведра, выкрутив ворот для удобства на самый верх, я отправилась обратно в конюшню к уже пробудившимся и ждущим заботы, ласки и еды коням.