Крах⁠⁠

Александр Кислѝца с женой тихо жили на первом этаже третьего подъезда. Соседям не мешали, разве только тем, что из-за дверей квартиры иногда слышалось женское пение. Жена Кислѝцы – Таисия Петровна – работала в школе учителем истории, а свободное время отдавала репетициям в хоре дома культуры при трикотажной фабрике. Детей у них не было.

Заурядное лицо Таисии — Таи — благодаря приподнятым округлым бровкам несло на себе печать постоянного удивления. Обладая неплохой фигуркой, Тая подчёркивала её достоинства фасонистыми нарядами, плотно висевшими в отдельном большом шкафу. Количество платьев увеличивалось со скоростью два-три в месяц. Женщина не могла остановиться. Учебный год был самым прекрасным временем — прибегая на большой перемене домой (школа в пяти минутах быстрой ходьбы от дома), она переодевалась и, вернувшись на работу, гордо оглядывала коллег в учительской. Единицы посмеивались над страстью исторички к тряпкам, но большинство всё же завидовали. Таким количеством одежды в их школе не мог похвастать никто.

Соседи недолюбливали Кислѝцу, называли его просто Саней, демонстрируя некоторое пренебрежение. Считалось, что он был с гонором — здоровался, будто делал одолжение, к тому же работал где-то на буровых, постоянно уезжая в командировки — был чужим для поселковых человеком. Доминошники в беседке принимали Кислѝцу в свою компанию только благодаря приносимому алкоголю. Квартиру в Трикотажном дали его жене, так как школы посёлка находились под «крылышком» фабрики.

Физически крепкий, с ёжиком волос цвета гнилой соломы, Кислѝца равнодушно смотрел на мир холодными рыбьими глазами. К жене своей — Тае, Тайке — в последние годы питал неприязнь за любовь к тряпкам; учительский снобизм к нему, бывшему ПТУшнику; женские болезни, из-за которых здоровый мужик должен мучиться и терпеть; и самое главное — отсутствие детей, наследников. Для чего он надрывается на буровых, кому передаст накопленное? Кто продлит славный род Кислѝцы?

Находясь в очередном отпуске после вахты, Саня изнывал от скуки. Лишь четырнадцатилетняя соседка Галка с четвёртого этажа внесла некое разнообразие в серые будни — слежка за нею превратилась в наваждение. По вечерам, как только жена уходила из дома на бесконечные репетиции хора, Кислѝца прилипал к дверному глазку и ждал. Обычно днём, из-за жары, девчонка сидела дома, но когда солнце клонилось к закату, Галкины ножки могли пробежать мимо двери в любую минуту. Если везло, он быстро открывал дверь и хватал прелестницу за руку. Получив порцию оскорблений и царапин, затаив дыхание смотрел, как вырвавшаяся из его хватки Галка выбегает на улицу, оставив на лестничной площадке букет из запахов страха, пота и дешёвых духов.

Было всего три часа дня, когда чуткий слух Кислѝцы уловил знакомый перескок по ступенькам подъезда. Куда Галка намылилась в такую жару, почему вечера не дождалась? Метнулся было к двери, но вовремя остановился — жена дома, крутится перед зеркалом, выбирает, что надеть на вечернюю спевку хора. Захотелось схватить дуру и бить, бить кулаком наотмашь по удивлённой физиономии. Еле сдержался. Решил одеться, выйти во двор. Сзади дома, в гаражах всегда был кто-то из мужчин-соседей. Есть пара бутылок беленькой, если отнести в подарок, то можно будет пообщаться — неважно с кем, главное, не сидеть дома. Взял рубашку — не хватает двух пуговиц, другую — все пуговицы на месте, но одна вот-вот оторвётся.

— Тайка, иди сюда! — матерные слова задержались на языке в ожидании подходящего момента.

—– В чем дело? – недоуменно спросила Тая, вглядываясь в покрасневшее от гнева лицо мужа.

— Ты ещё спрашиваешь, в чем дело, – низким голосом зловеще произнёс Саня, — ещё спрашиваешь!..

Таисия лихорадочно перебирала в уме причины, которые могли вызвать такую злость. «О нет, — подумала с ужасом, — он знает…»

Несмотря на принадлежность Таисии к высокоморальной касте советских учителей, водился за историчкой грешок — увлечение художественным руководителем хора, баянистом Славиком, для которого она всегда была здорова и полна сил.  Роман их длился продолжительное время и, по мнению Таи, о нем не ведала ни одна душа. Значит, узнали и уже насплетничали? Страх холодными пальцами пробежал по спине, перебрав каждый позвонок.

— Ты, когда рубашки после стирки гладишь, не видишь оторванные пуговицы? — Саня швырнул в лицо жены скрученные в один жгут рубашки. — А-а, ну да, ты выше этого! Может, мне самому пришить? А что, я могу и еду̀ себе приготовить, и убрать-постирать — я всё умею делать сам. Спрашивается, на кой хрен ты мне нужна? — больно тыча пальцем в плечо зажмурившейся Таи, Саня продолжил со злорадством: — Разведусь, и закончатся твои платья. На зарплату учителя не больно пошикуешь.

Больше они не разговаривали. Пуговицы были пришиты, но трещина, давно расколовшая маленькую семью, разрослась и превратилась в пропасть. Вечером Тая принарядилась, накрасилась и, хлопнув дверью, ушла, стуча каблуками.

***

Саня только этого и ждал. Заняв пост у дверного глазка, надеялся, что днём ошибся и Галка спустится сейчас. На кухне раздался звук, будто кто-то отодвинул стул. Кислица оглянулся. Звук повторился. Нахмурившийся Саня зашёл на кухню. Стул стоял в центре. Вернув его на место — придвинув к столу, хозяин квартиры хмыкнул и сделал вид, что выходит в прихожую. Вообще Кислѝца не был трусом. В своё время служил в танковых войсках, много чего повидал, к тому же в молодости занимался самбо. Он был уверен, что кто-то играет с ним злую шутку, привязав к стулу невидимую леску, а сам в это время стоит под окном и хихикает.

«Вот поймаю и так вздрючу!» — разозлился Кислѝца и резко обернулся, даже не на сам звук, а на его начало. Чуть сдвинувшийся стул застыл на месте. Саня подкрался к окну, распахнув створки, выглянул наружу, но никого не увидел.

В спальне заскрипел большой шкаф жены. Кислѝца побежал на звук. Полированный гигант затрещал, точно его ломают, дверцы раскрылись настежь, оттуда начали вылетать платья, словно кто-то вышвыривал их. Скоро пол и кровать скрылись от глаз, забросанные цветными тряпками, как осенний парк опавшими листьями.

Привычная самоуверенность оставила Саню. Разум не реагировал на происходящее, как положено — было бы естественно закричать, убежать, но Кислѝца остолбенело взирал на учинённый бардак и молчал. Ноги стали ватными, тело наполнилось холодным киселём.

В гостиной загрохотало. Держась за стены, он еле дошёл до входа в комнату — из кинескопа цветного телевизора «Рубин» торчал узкий медный кувшин, привезённый из отпуска в Дагестане. Осколки стеклянных дверей импортной «стенки» усеяли пёстрый ковёр. От увиденного онемение как рукой сняло и Саня начал говорить, вернее, ругаться — грязно, матерно, с фразеологическими вывертами. Он сообщил пустому воздуху, сколько стоили разбитый аппарат и мебель, как тяжело работать на буровой, что жизнь с помешавшейся на тряпках бабой невыносима, а вот за шмотки жены, выброшенные из шкафа, большое спасибо — он сам давно хотел сделать что-то подобное.

Казалось, тот невидимый, кто слушал его, проникся и успокоился, но не тут-то было! На белённой стене чем-то красным, кажется, помадой жены, написались кривые буквы «ХРАНИТИДЕНГИВЗБЕРЕГАТИЛЬНАЙКАСЕ». Кислѝца вспомнил комедию про Ивана Васильевича и истерично захохотал. Хохот оборвался, когда из бара вылетела и раскрылась коробка из-под шоколадных конфет, вытряхнув наружу содержимое — пятидесяти рублёвые купюры — задаток за почти новые «Жигули», который надо было отдать в ближайшие дни, иначе машину продадут другим — желающих много. Драгоценные бумажки кружили в медленном танце, вспыхивали по одной, оседая пеплом на осколки.

Кислѝца схватился за голову, закричал, но тут же умолк — рот заткнул вонючий комок, оказавшийся скрученными в клубок грязными носками. Дёргаясь от отвращения, Саня вытащил кляп, проникший чуть ли не в горло. Его стошнило тут же, под ноги.

Всё только начиналось! Что-то подхватило его и прилепило к стене, как раздавленного таракана. Вращая выпученными глазами, Кислѝца не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Потом его потащило вверх, прямо по стене, по потолку и остановилось у хрустальной люстры. Подвывающий Саня с тупым безумием смотрел на муху засохшую в паутине меж висюлек.

В какой-то момент всё закончилось, видимо, у неведомой силы пропал интерес. Кислѝцу отпустило, и он грохнулся на пол, в место, где рвота впиталась в ковёр. Рядом со звоном упала люстра. Кровь текла из рассечённой губы, из разбитого носа, из-под осколков, впившихся в тело. Втянув голову в плечи, держась за бок, — похоже треснула пара рёбер, — хозяин квартиры захромал к входной двери.

У почтовых ящиков, при тусклом свете подъездной лампочки дрожащий Саня вытащил из руки несколько застрявших кусочков стекла. Сгорбившись, похлопал себя по карманам, приятно удивившись, извлёк спички, помятую пачку «Медѐо», с трудом закурил. Оставляя след из кровавых капель, поплёлся, не оглядываясь, в тёмный вечер.

***

«Это что, кровь?» — Таисия, пришедшая к полуночи домой, разглядывала подъездный пол. Вообще-то она готовилась к продолжению скандала, а тут такое… дорожка из кровавых капель вела к её квартире. Дверная ручка тоже... в крови? Незаперто. Мужа не было... Она стояла в прихожей, не в силах произнести ни слова, смотрела с разинутым ртом в спальню. Взгляд блуждал по разбросанной одежде — её сокровищам — модным платьям.

— Нет, ну вы видели такое? — наконец заговорила Тая, обращаясь к квартирной тишине. — Какая сволочь, мерзавец! Так жестоко мстить из-за нескольких пуговиц.

Следы крови и отсутствие мужа больше не волновали. Плача и ругаясь, она принялась наводить порядок — отряхивать, развешивать одежду на плечиках. Платьев оказалось слишком много, на третьем десятке было решено отложить их разбор до утра и лечь спать в гостиной на диване. Накатила такая усталость, что не было сил умыться. Муж-подонок так и не появился.

Попытки включить свет в большой комнате ни к чему не привели. В скудном свете, выходившем из прихожей, Тая увидела изувеченный телевизор, лежащую на боку люстру и что-то рассыпанное под ногами. Спать расхотелось.

«Напился и начал крушить всё вокруг! Чем ему люстра не угодила?» — принеся из кухни фонарик, хозяйка квартиры обследовала масштабы разрушений. Осколки стекла хрустели под подошвами. А почему люстра не разбилась? Чешский хрусталь оказался пластиковой подделкой... за такие деньжищи! Бесстыжую фарцовщицу Зульфию надо будет ткнуть длинным носом в этот «хрусталь» и потребовать деньги назад.

Гибель телевизора не вызвала сильных эмоций, жаль, конечно — вещь дорогая. Свободное время, незанятое пением в хоре, учитель истории Таисия Петровна проводила за просмотром журналов мод. В богатой коллекции глянцевых изданий, среди советских, польских, прибалтийских особое место занимала солидная стопка немецкой «Бу̀рда мо̀ден». Журналы оказались целы.

«Платья не порезал, журналы не сжёг. Знает, что мне дорого, — любит», — удовлетворённо думала Тая, продолжая осматривать последствия разгрома. Наконец поняла, откуда осколки — в дверцах посудного и книжного шкафов мерцали остатки стёкол. Она покачала головой:

«Не-ет, не мог он так озвереть из-за непришитых пуговиц. Это ревность — он всё знает, промолчал, чтобы не унижать своё мужское достоинство». — Тая даже зауважала мужа. Отелло! Ревнивый самец, у-ух!

Взгляд зацепился за раскрытую коробку из-под конфет.

— Деньги! — завопила Тая: — Ах ты, подонок! Решил пропить задаток за машину, назло мне! Сколько копили, мечтали...

Рыдая, упала на диван. Била, кусала болгарские, вышитые розами и кошечками думки, купленные у фарцовщицы Зульфии. Выбившись из сил, Таисия заснула тревожным сном.

***

Её разбудил запах, да что там запах — невыносимый смрад общественного туалета. С трудом подняв тяжёлую голову, щуря опухшие после плача веки, помятая Таисия всмотрелась в настенные часы. Освещаемый из прихожей циферблат показывал три часа ночи. Муж так и не пришёл.

Закрыв ладонью нос и рот, она побрела по квартире в поисках источника новой напасти. У ванной густой запах можно было резать ножом. С трудом сдерживая тошноту, отодвинула шторку и завизжала... На дне, вымазанном слизью, шевелилось краснокожее существо, похожее на лысую большеголовую обезьянку. Подвывая от страха и отвращения, Тая всмотрелась — от живота мерзкой твари отходил склизкий отросток с… Это… это же пуповина и место! Существо повернуло голову — на сморщенной мордочке блуждали мутные глазки, маленькая щель рта раскрылась и замяукала. Нет — это были слова: «Мяума-мяма-мама».

— Нет, тебя нет. — замотала головой Тая, она уже не чувствовала запах, —
Уходи. Не хочу. Не могу. Не надо, тебя не надо!

— Мяума-а-а, — продолжало канючить существо.

То, что старательно вычёркивалось из памяти, заглушалось мыслями о новых тканях, формах воротников и длине юбок вернулось после многих лет, сидело в её ванной, смердело и называло мамой. Заныл низ живота, совсем как тогда, поздним ноябрьским вечером после выпитого отвара. Смесь из трав принесла однокурсница — виновница проблемы. Это она, проклятая Светка, потащила на вечеринку, познакомила с молодыми офицерами. Они что-то подсыпали в стакан с портвейном, а потом — улыбки, руки..., много рук и улыбок. Забыть! Изнасилованные в милицию не ходят — себе дороже. Светка пожимала плечами — а что такого, будет потом, что вспомнить.

Осознание, что беременна, пришло только на третьем месяце — за циклом не следила — не знала, что надо. Такое никто не объяснял, об ЭТОМ вообще не говорили — тема запретная, стыдная. Что только ни делала: в тазу с горячей водой сидела, тяжести поднимала, утягивалась так, что на лекциях в институте дышать не могла. Но то, что шевелилось внутри, умирать не хотело, сопротивлялось. Светка пообещала смесь из трав, которая всегда срабатывает, только надо подождать — тот, кто продаёт, сейчас в отъезде. Долгожданный кулёчек из тетрадного листа горе-подружка принесла, когда срок перевалил за шестой месяц.

Тая снимала угол у почти глухой бабушки, живущей в старом двухэтажном доме без канализации и водопровода. Жильцы восьми квартир таскали воду из колонки, нужду справляли в общественном сортире — коричневой будке, стоявшей в углу двора.

Она даже не поняла, что начались схватки, просто приспичило в туалет... Дощатая дверь с хлипким крючком, коровье мычание родовой пытки в смердящем холоде и этот звук…этот хлюп, когда ОНО упало в жижу под дыркой...Не-ет. Не было, ничего не было!

***

— Ма-ма-ма-ма, — существо вылезало из ванной, таща за собой пуповину с мешочком.

Тая сидела на полу и тупо смотрела на подползающее красное тельце. Вот ОНО умостилось на её животе и маленькими ручками разорвало ткань платья, кожу, мышцы. Боли не было.

«Обратно хочет», — успела подумать Таисия Петровна Кислѝца прежде чем умерла.