Когда вернется мама⁠⁠

На этот раз глаза Лешки привыкли к темноте довольно быстро. Сегодня ему повезло - за разбитую чашку всего лишь отправили “подумать о своём поведении” в подвал. Если б дед не дрых после попойки, наказание могло бы оказаться куда более жестоким. Вот тогда стоило бы волноваться.  А сейчас наказание  даже особых неудобств не вызывало: всего-то требовалось потусоваться день в холодном помещении. В таком времяпрепровождении Лешка видел даже плюсы: никто не бурчал, не ныл без конца, не наставлял на каждом шагу. Сиди себе спокойно и не чешись. Проблемой было разве что желание сходить в туалет: любые его просьбы выпустить игнорировались. Впрочем, Лешка предполагал, что его просто не слышал никто из-за толстенной двери.

Он осторожно двинулся вперёд, стараясь не зацепить многочисленные пустые банки, - за каждую царапину на их поверхности  с него спросят сполна. Одна из банок брякнула в темноте. Лешка в испуге замер. Но нет, ничего. Не сронил, не разбил. Переведя дух, Лешка добрался до угла, нащупал картонку, уселся на неё. В ноздри ударил знакомый кислый запашок. В этом углу пахло почему-то сильнее.  В животе заурчало. Последний раз поесть удалось рано утром. Как назло, Лешке припомнился спрятанный в шкафу пакет с пряниками – сердобольная соседка угостила тайком от деда. Эх, съесть бы сейчас пряничка!..

Единственный способ уйти от проблем - заснуть. Лешка подложил под спину ещё одну картонку. Спать не хотелось ни капли, в голову полезли разные мысли. В памяти проскользнул  туманный образ матери. Но как бы Лешка ни напрягался, вспомнить в деталях мамино лицо не смог.  В мозгу отпечатались только глаза цвета крыжовника и нежный голос. Больше всего на свете он мечтал, что мама вернётся и заберёт его с собой, и вместе они отправятся  к папе. Представлял, как суровое лицо отца засияет от радости, тонкие губы растянутся в улыбке. Как они будут обниматься и смеяться. И все будет хорошо - как раньше.

Лешка как мог, пытался выяснить, куда подевалась мама. Может, она потерялась на улице, заболела и попала в больницу? Но все его расспросы взрослые игнорировали: дед хмурился, а когда на его лбу залегала глубокая складка,  Лешка понимал, что лучше ретироваться. Бабка делала вид, что не слышит его, а отец в свои редкие визиты отделывался фразами вроде: “Ушла за хлебом, скоро вернётся”.  

Лешке хотелось, чтобы мама спустилась по лестнице и прижала его к груди. Но дверь, конечно,  никто не открывал, и не слышно было ничьих шагов, отчего на душе становилось горше и обидней. Лешка расслабился, прикрыл глаза, отгоняя навязчивые мысли. Почти задремал, но сверху раздался грохот – кто-то уронил что-то тяжелое на пол. Удар был такой силы, что завибрировали стены подвала. Значило это одно: дед проснулся и искал чем похмелиться. Лешка надеялся, что старый алкаш не вспомнит про внука. Он потрогал большой зарубцевавшийся ожог на левой руке: пьяный дед  держал на коже зажжённую зажигалку до тех пор, пока Лешка не вырвался из его хватки. Кожа на месте ожога почернела – пламя добралось до мяса - и облупилась по краям.

Свет загоревшейся лампочки на несколько секунд ослепил Лешку.  Мальчишка запаниковал.  Пожалел, что не может превратиться в мышь, как в своих фантазиях. Оставалось надеяться, что сумеет проскочить мимо и сбежать, как давно мечтал. Заскрипел отпираемый замок. Тяжелые шаги гулко отдавались  от стен подвала.

- Где ты, сученыш хренов?! – проревел дед. Он встал так, что его туша  заслонила выход к лестнице. Злые голубые глазки уставились на Лешку,  прижавшегося к стене.  Дед почесал массивный подбородок, и встал, молча буравя Лешку отупевшим взглядом.

- А ну, иди сюда! – крикнул дед. Схватил с полки поллитровую банку с огурцами и запустил в Лешку. Тот от неожиданности матюгнулся и присел, инстинктивно закрыв лицо. Банка пролетела справа от его головы и врезалась в стену. Лешкину спину обдало пахучей жидкостью, а по темечку больно тюкнул большой осколок. От страха горло перехватила судорога.

- Ты еще материшься, говно собачье? – гаркнул дед. Размахнулся и ударил ногой. Пинок угодил Лешке в плечо, но, поскольку деда пошатывало,  удар получился не сильным. Впрочем, его хватило, чтобы Лешка упал. Дед воспользовался этим: очередной удар пришелся в низ живота. Лешка охнул, пульсирующая боль разлилась по животу. Его вырвало белым и мучнистым.

- Будешь знать, как материться при мне! – сказал дед.  – Я уж знаю, что ты натворил. Что скажешь в свое оправдание?

- Я виноват!

- Еще как виноват, - Нога в тяжелом ботинке опустилась Лешке на лицо, да так сильно, что хрустнула челюсть. Щеки деда покраснели от натуги, пока он мутузил Лешку, ревя что-то нечленораздельное. Лупил он по наиболее болезненным местам, ритмично, как танцор: короткая передышка и удар.

Передышка. Удар.  

Устал дед нескоро. Лешкина футболка окрасилась каплями крови.  Дед тяжело задышал, в глазах его появилась осмысленность, складка на широком лбу разгладилась.

- Запомни это, мразь. Хорошенько запомни, – он сплюнул. Неуклюже повернулся и ушел наверх.

Лешка дышал медленно, с перерывами – это помогало справиться с болью. Все тело горело, челюсть вздулась и отказывалась слушаться. Из носа потекли кровавые сопли, здоровой рукой Лешка хотел вытереть их, но только размазал по лицу.

- Мама, вернись! – шёпотом попросил он, преодолевая боль во рту. Кончики его пальцев закололо. Покалывание было приятным, и неторопливо расходилось по телу. Лешка заволновался: обычно, когда подобное происходило, вокруг случались странные вещи. Но когда покалывание преодолело плечи, он успокоился: плевать, будь, что будет.

Лешка вызвал в памяти образ матери. На этот раз деталей удалось рассмотреть куда больше, чем обычно: молодая женщина в синих джинсах и ярко-голубой майке прогуливалась у подъезда мрачного, серого дома. На ее хорошеньком лице витала счастливая улыбка.

- Мама, вернись ко мне! – прозвучало это мысленно или вслух, Лешка не понял. Мама обернулась к нему, ее глаза лучились теплом и заботой. Губы ее зашевелились, но Лешка не расслышал ни слова. Впрочем, слова были уже излишни: мама вернётся за ним и очень скоро, Лешка был в этом абсолютно уверен.

***

Порыв ветра заколыхал траву у дома. Зашумели ветки на деревьях, объявляя о приходе ночи. Тени удлинились, покинули границу леса и неумолимо приближались к дому. Ночь в местных краях наступала резко: не успевало пройти и часа, как солнце пряталось за горизонт и холодало.

Виктор Паршин сидел на крыльце и смолил третью по счёту сигарету. Пить он начал со вчерашнего вечера и закончил ближе к обеду. Сколько бутылок водки он в себя влил, он вспомнить не мог – наверняка немало. Сейчас его мутило и трясло, безумно болела голова, во рту было сухо, как в Сахаре, а запах перегара, казалось, обосновался в каждой клеточке кожи – так сильно от него воняло. Паршин в очередной раз проклинал себя за несдержанность – здоровье в его немолодом возрасте было далеко не то, и выдерживать обильные возлияния без последствий уже не получалось.  Он сел поудобнее, и это движение отразилось мощным всплеском боли в висках. Паршин поморщился, повернул голову в сторону открытого окна на кухне.

- Кать, принеси кофе, большую чашку! – крикнул он.

Паршин посмотрел на сбитые костяшки пальцев: с парнем он переборщил. А ведь собирался ограничиться парой затрещин  - но выпитое дало о себе знать, подпитав злобу. Но ведь из парня надо было выбить дурь. За матерью его он не углядел… Все думал, что случайности. Хренова ведьма. И откуда только взялась эта ее сила? Паршин  надеялся, что хоть внук вырастет нормальным человеком, но нет -  материнские гены передались пацану вместе со способностями. Тогда он взял на вооружение единственный эффективный прием – строжайшее воспитание. Но регулярные оплеухи и тычки не помогали. Паршин с ужасом наблюдал, как в доли секунды увядали розы в вазе, вылетала из шкафчиков посуда или кресло крутилось вокруг своей оси. Страх ненадолго его отпускал после экзекуций над внуком, но потом снова случалось что-нибудь жуткое, и все  повторялось. А потом избиения внука вошли в привычку.

- Эй, где мой хренов кофе?! – закричал Паршин. Катя не отозвалась. Никто не бежал к нему с чашкой кофе в руках. Злоба шевельнулась в груди. Паршин поднялся и пошёл к кухонному окну. Его пошатывало, но шаг был твёрдым.

- Катя! – заорал Паршин. Он заглянул в окно, но кухня была пуста, несмотря на включённый свет.

“Электричество жжет почем зря. Будто она за него платит, – подумал Паршин. Мрачное пламя внутри разгоралось сильнее, требуя выхода. – Наверное, пошла в сад, поливать свои гребанные цветочки”.

В сад вела мощёная дорожка из белой плитки, окружённая с двух сторон кустами.  Многочисленные тёмные пятна на ее поверхности в вечерних сумерках Паршин заметил только благодаря отблескам света из окон соседнего дома. За свою немаленькую жизнь Паршин пережил немало неприятностей, и кровь  определял безошибочно в любом состоянии. Он  мог поручиться, что эта была свежей.. Вид крови подействовал на Паршина отрезвляюще. Он сжал кулаки. Причина, почему не отвечала Катя, открылась ему совершенно ясно. Паршин был уверен, что даже в свои годы сумеет разобраться с обидчиками – не настолько он ещё был стар и немощен. Кровавые следы вели за угол дома, в глубину придомового участка. Паршина напрягло обилие крови – чтобы нанести такое количество повреждений, нужно время, а ведь он ничего не видел и не слышал.

Воздух пропах  могильным смрадом. Много лет назад Паршину довелось выносить из квартиры свою умершую тетушку. Все бы ничего, но тетка пролежала в наглухо закрытой квартире почти два месяца. Тело разложилось настолько, что бабулька намертво “присосалась” к одеялу, на котором умерла, и плоть отходила от костей прямо с тканью. Смердело в квартире тогда, понятное дело, адски, и находиться рядом с телом без противогаза было невозможно.  Вот и сейчас в нос Паршину ударил запах гниющего мяса. Свежий кусок плоти нашёлся под кустом. Он ещё сочился алой кровью, окрашивая землю в грязно-серый цвет. Гирлянда из дурно пахнущих кишок обвила куст черной смородины. Паршин, успевший за эти несколько секунд потерять значительную часть былой самоуверенности, сделал два осторожных шага вперёд. Что-то большое и тяжёлое пролетело в десяти сантиметрах от его носа и с лёгким шорохом приземлилось на землю. Нога. Это была скрюченная нога. Паршин краем глаза уловил худую, темную фигуру, копошащуюся у теплицы. Засмердело с такой силой, что Паршину стало трудно дышать. Желание разобраться в произошедшем у него разом пропало.  

Он метнулся к дому, но темная фигура оказалась во много раз быстрее. Холодные, липкие пальцы обхватили шею Паршина. Его развернуло и закружило.  Прежде чем в глазах потемнело, он увидел острый край бордюра дорожки.

***

- Ппприивет, папооочка, – сиплый голос протиснулся в уши сквозь шум. Паршин инстинктивно дёрнулся: руки-ноги его были свободны. Тогда он открыл глаза: взгляд зацепился за знакомые зеленые обои его собственной гостиной. Он взглянул в угол комнаты, откуда донёсся голос и тут же пожалел об этом. Паршину захотелось кричать, но из горла вырвался лишь слабый хрип. Он заёрзал всем телом, отодвигаясь назад.

- Я нассстолько посстрашнела, папочка? Ты не раад меня видееееть?

Существо, что стояло в метре от него, трудно было назвать человеком. Точнее, оно было человеком… Когда-то давно. Теперь нос провалился, на месте ушей зияли провалы. Безгубый рот жадно щелкал острыми зубами. Лишь глаза существа оставались человеческими – большие, зеленые. Наготу скрывало длинное, похожее на балахон черное платье. Существо приподняло руку: плоть на конечности влажно заблестела, набухла и покраснела, и начала обрастать тонким слоем кожи.  Понимание обрушилось на голову Паршина  кузнечным молотом.

- Ты же сдохла, – прошептал он. Существо осклабилось в мерзкой ухмылке.

- И то праввввда! – прошелестело оно, с трудом ворочая языком. – Но ты забббыл ваажнный момеент: ты, при помощи моей любимой мамочки,  убил меня!

Паршин побледнел, потом посерел. В  ушах у него зашумело, сердце запрыгало в бешеном ритме.

- Ты сдохла… от болезни.

- Верноооо, но выжила бы, если б ты не брооосил меня умираать. Вызовии ты враачей, все бы обошлось, – каждое новое слово звучало все более внятно и отчётливо. Поначалу согбенное,  существа распрямилось и теперь больше напоминало человека. Бледная полоса кожи на его руках достигла плеч и скрылась под платьем.

- Зачем ты вернулась, ведьма? – прохрипел Паршин. Он успел оценить своё положение: выбежать из гостиной не получилось бы – дверь в коридор закрыта. Самый короткий путь лежит через окно. Сомнений – прыгать или нет – у Паршина не оставалось. Осторожно, на локтях, он начал потихоньку двигаться назад. К счастью, это существо – тварь, зомби, мозгоед – в общем, чертова нечисть, не обращало на него особого внимания. Ее что-то беспокоило.

- Где мой сыночек? – глаза существа устремились на Паршина. Тот замер.

- В подвале. Он в подвале, – Паршин почувствовал надежду. Пусть идёт к пацану, развлекается с ним, – две лишние минуты спасут Паршину жизнь. Существо присело, наклонило голову к полу, прислушалось и яростно вскрикнуло. Зеленые глаза прожгли Паршина насквозь.

- Ему больно, папочка. Ему холодно, папочка. Ему одиноко, папочка! – отчеканило существо, каждый раз делая ударение на слове ”папочка”, отчего оно приобретало особо зловещее звучание. Существо опустило взгляд на свои длинные паучьи руки, пошевелило пальцами.

- Ещё рано. Он испугается, – в голосе существа Паршину послышалась горечь. – Еще рано.

Паршин понял, что настал момент для финального рывка, хотя все тело у него болело и саднило, и особенно сильно давало о себе знать бедро. Но он считал, что справится с задуманным. Главное - чтобы все пошло по плану. Паршин повернул голову назад, чтобы оценить путь до окна, но существо предвосхитило его действия - бледная нога опустилась и приложила его в пах. От боли в низу живота у Паршина перехватило дыхание. Он верещал и извивался, пока существо давило, усиливая нажим. Остановилось оно, когда по штанам Паршина расползлось кровавое пятно вперемешку с тёплой мочой. Этого, однако, твари показалось мало: оно взяло правую стопу Паршина и сжало так, что захрустели кости. У Паршина не хватило сил заорать, он сипел и стонал, наблюдая, как его конечность превращается в фарш.

- Знаешь что, папочка? – кожа туго обтянула лицо существа, но выглядело оно не менее мерзко, чем раньше. – Мне нужно мясо и кровь, чтобы быстрее восстановиться.

Легким движением оно сорвало майку с Паршина и провело холодным пальцем по волосатой груди.

- Поможешь?

Паршин взмолился, чтобы в этот момент его настигли инсульт или инфаркт, и он мог бы помереть без особых мучений. Небесная канцелярия, однако, оставила его просьбы без ответа.

***

Боль и страх ушли, когда к его щеке прикоснулась тёплая рука, и знакомый голос проворковал что-то ласковое. Лешка вытер слезы и потянулся к теплым рукам.

- Сыночек, ты звал меня, и я вернулась. Теперь мы не расстанемся с тобой никогда.

Лешка кивнул. Он знал, что это правда.