Ключ номер 3⁠⁠

Из-за двери показалась взлохмаченная голова Ермоленко и до меня донёсся его громкий бас:

-Тропилов! Дуй сюда!

Я прятался за стопкой бетонных плит, в зарослях, около железной двери небольшого кирпичного здания, которое, судя по всему, было заброшено на протяжении уже нескольких лет. Я стоял спиной к двери, в рабочих ботинках, испачканных засохшим раствором, и брюках, на которых бетон застыл маленькими каплями. Вся остальная моя одежда тоже соответствовала ситуации: местами промасленная бесцветная роба из брезента, такие же грубые рукавицы, торчащие из карманов куртки, и подвёрнутая чёрная вязаная шапка на голове.

Так я выглядел, когда Ермоленко позвал меня в Контору.

Здание, которое я называл Конторой, находилось ближе всех к проходной. Оно было самое опрятное и ухоженное на территории, и люди, которые в нём работали, в основном не были близко знакомы с физическим трудом. Бальзаковские тетки, работающие здесь, сидели по кабинетам, распивали “чаи”, закусывая конфетами, и раз в месяц выдавали нам - работягам - зарплату. Именно в этот день Контора превращалась в своеобразную Мекку, куда со всех уголков Предприятия сходились рабочие всех сортов и мастей. Как правило, это были работники многочисленных цехов - грязные, пачкающие своей одеждой всё и вся в Конторе. Ближе к концу рабочего дня, когда работа на Предприятии ещё шла, пусть и вяло, среди первых, кто желал получить кровно-заработанные, оказывались обычные разнорабочие, коими являлись я и мой друг Коля Ермоленко.

-Тропилов, мать твою! - Не унимался мой товарищ. - Ты там уснул что-ли?

-Иду! - Крикнул я своим звонким, скорее мелодичным голосом, выставлявшим меня юнцом, не видавшим жизни, не нюхавшим пороха. Несмотря на то, что я недавно разменял четвёртый десяток, голос и внешний вид говорили об обратном.

Таким, наверно, и видел меня Ермоленко, за которым я следовал куда бы то ни было. Он считал своим долгом научить меня жизни, и единственной причиной такого поведения был его возраст. Он был старше меня всего на пять лет и, видимо, не знал о такой несущественной разнице, потому что для него это был тот срок, за который, как считал он сам, можно было получить большой жизненный опыт и право этим опытом делиться. По большей части все его поучения (если можно их так называть) сводились к тому, что Ермоленко начинал вспоминать советское время, его безоговорочное превосходство над нынешним, на которое многие возлагали большие надежды в связи со сменой тысячелетий.

Я с трудом пробрался сквозь заросли, прикрывая от коварных, жестких веток лицо. Оглянулся, чтобы посмотреть на скрытую позади железную дверь, осмотрелся вокруг. Никого. Те, кому надо, были уже внутри. Только лохматая голова Ермоленко высовывалась из-за двери и выжидающе смотрела в мою сторону.

-Ну иди уже, - взмолился тот. - Очередь подходит.

Я засеменил мелкими шагами, не рискуя бежать в своей громоздкой рабочей одежде, к которой никак не мог привыкнуть. Всё же, те несколько десятков метров, что пришлось пройти от заросшего высокими кустами здания до двери Конторы, сказались на мне одышкой и испариной на лбу. На дворе стоял промозглый октябрь, но под такой одеждой было довольно душно, и я никак не мог понять к чему она на мне. Уж очень хотелось её с себя снять.

Жёсткая пружина не позволяла свободно открываться двери, и мне пришлось приложить немалое усилие, чтобы войти. Оказавшись внутри, я столкнулся лицом к лицу с парой десятков человек в одинаковых, как на мне, робах. Все, как один, были испачканы в растворе, и тот оставался на полу небольшими отпечатками, прибавляя немало работы уборщице, которая вечером долго проклинала всех собравшихся здесь.

Очередь длинной вереницей растянулась по всему коридору, от самой двери, где она начиналась. Ермоленко, тем временем, пробрался вперед, почти к самому окошку кассы и стал зазывать меня оттуда к себе, махая рукой над головами людей. Мне ничего не оставалось делать, как подойти к нему и, втянув голову в плечи, прячась от недовольных взглядов, встать позади своего товарища.

Я никогда не горел желанием получить свои деньги одним из первых, но ничего не мог поделать из-за Ермоленко. Я ходил за ним везде, в большей степени из-за того, что он был знаком мне ближе всех. Даже не так. Он был единственным человеком среди всех этих измученных временем мужчин, с которым я общался. И на то были причины.

Ни для кого не секрет, что добрая половина людей, стоящих в очереди за зарплатой, состояла из тех, кто был готов пропить её часть тем же вечером, а может сразу же после того, как получил её, если желание уталить жажду превосходило понимание того, что до окончания рабочего дня оставался ещё целый час.

К сожалению, таким был и мой отец. Я был ещё пятилетним пацаном, когда кто-то привёл отца домой настолько пьяного, что тот не мог держаться на ногах и часть вечера провёл на полу туалета. Таким я видел отца впервые и даже представить не мог на тот момент, что такое бывает с людьми. Тем более с моим отцом. Мама старалась оградить меня от всего этого, но всё же однажды увиденного было достаточно. Насколько ему тогда было плохо, я мог только догадываться, потому что после того случая я обещал себе никогда не употреблять спиртного и честно сдерживал обещание по сей день. Пусть я и стал изгоем для некоторых людей, но впечатления от того дня отразились на мне на всю жизнь, хотя после того случая отец больше не пил. Совсем. Он стал посвящать всё свое свободное время семье, в частности моему воспитанию. Много рассказывал об окружающем мире, о людях, о том, как они устроены. И часто предсказывал глобальные события, которые происходили в мире, что сильно удивляло нас с мамой. А я считал, что это происходило благодаря его большому уму, и сильно уважал его за это, несмотря на воспоминание из детства, которое со временем забылось, оставив лишь данное в то время обещание. Я считал его лучшим другом, и до сих пор благодарен ему за то, что он мне дал. За то, что успел дать за отведённое ему время.

Болезнь, полученная, насколько я знал, вследствии его некогда разгульного образа жизни, остановила его сердце, когда мне исполнилось пятнадцать. Ровно столько же лет прошло с того момента, когда его не стало, и вот теперь, я стоял в очереди за зарплатой разнорабочего, позади человека, которого ждала ровно такая же судьба, как и моего отца.

Я был уверен, что Ермоленко был уже пьян. Возможно, уже с утра, а может это было его обычное состояние, как бывает с некоторыми. Знаете таких? Они мало чем различаются, когда трезвые, а когда нет. Таким, скорее всего, и был Коля Ермоленко. Вместе с ними с радостью смеются, никто не против их компании, а когда те подвыпьют, то эта симпатия только увеличивается. Но не всегда. Алкоголь, как правило, в таких случаях работает как “регулятор”. Кому-то становится весело, если до этого было не очень, а кому то еще веселей, если до этого и так было хорошо. Однако, со временем многие не могут обойтись без этого. Сперва, он добавляет радости, потом только заглушает некую печаль. Алкоголь становится отдушиной, без которой свободное времяпровождение просто не представляется. Здесь уже нет никакого веселья. Кто-то, выпивая становится только агрессивные, а кто-то - углубляется в себя, погружаясь в собственные мысли, уходя от реальности всё дальше и дальше…

Сразу после Ермоленко, я продвинулся к кассе и обозначил свое прибытие, сказав в окошко свою фамилию. Невидимая за высоким подоконником и толстой решёткой женщина (мне всегда казалось, что это была именно женщина) начала шелестеть листами ведомости, пытаясь найти меня в списке. Через мгновение, сквозь узкую прорезь пролезли та самая ведомость, открытая на нужной странице, и двадцать фиолетовых купюр, которые и составляли всю мою небольшую зарплату. Я расписался напротив фамилии, взял деньги и отошел в сторону, где меня ждал друг, прячущий свою зарплату под шапку. Сам я пересчитывать полученные деньги не стал, так как знал, что там было всё верно, а только сложил тонкую пачку банкнот в несколько раз и засунул в одну из рукавиц.

-Ну, что, Филипп? - обратился ко мне Коля, хлопнув тяжёлой рукой по плечу, - Обмоем получку?

Как я позже стал понимать, “обмыть получку” здесь было принято несколькими способами. Некоторые, выходя за территорию Предприятия, не далеко отходили от неё и благополучно располагались в местной разливухе, где их ждал здешний, но не здешнего происхождения хозяин - Артур. Он радушно принимал гостей, успевая удовлетворить потребности каждого, ведь именно они - обычные рабочие - приносили ему основную, если не единственную прибыль. Каждый раз, в день зарплаты, он одиноко стоял у входа невзрачного подвальчика с неяркой вывеской и волнительно смотрел то на часы, то на ворота нашей проходной, ожидая наплыва жаждущих.

Какая-то часть “обогатившихся” туда не ходила, видимо не желая из-за каких-то убеждений иметь дело с уроженцем бывшей советской республики, и оставалась на Предприятии. По простому принципу из них выбирался самый молодой и отправлялся в магазин, который стоял аккурат за воротами. После все собирались где-нибудь в цеху, в подсобке, и вечер продолжался уже там под аккомпанемент разговоров о работе, начальстве или политике.

Не исключено, что и Ермоленко когда-то принадлежал к одной из этих групп. Возможно, он даже был идейным вдохновителем одного из этих движений и не одна посиделка не проходила без его непосредственного участия. Но теперь он принадлежал к другой группе, к которой по некоторому стечению обстоятельств принадлежал и я. Честнее было бы сказать, что я сразу оказался в ней, так как не мог отойти от Ермоленко ни на шаг, сразу же после нашей первой встречи, но об этом позже.

Я молча кивнул в ответ, и на лице моего друга отобразилась широкая искренняя улыбка. Было вполне ясно, чему он так обрадовался, ибо тот путь который он выбирал в последнее время, не каждый хотел бы разделить. И вот, я согласился пойти вместе с ним, что порадовало его.

Мы вышли за ворота и тут же свернули к близстоящему магазину. Ассортимент этиловой продукции здесь мог бы удивить рядового обывателя, но только не наших работников. Это не удивительно. Магазин, близко расположившийся к такому месту, как наше Предприятие не мог не ориентироваться на тех, кто в нём работал. Доброю половину полок занимали стеклянные бутылки заполненные прозрачной жидкостью, и такие же, но поменьше, расположились под кассой, они считались самым ходовым товаром. В прозрачных холодильных витринах в основном лежали те продукты, которые годились под закуску и не более. Чаще всего среди них оказывались те, которые приближались к окончанию срока годности, на что никто не обращал особого внимания. Тем не менее, любой, только что получивший зарплату, мог надеяться на свежую закуску, сделав при этом дежурный комплимент пухленькой продавщице за прилавком. Что, собственно, и сделал Ермоленко, едва успев зайти внутрь:

-Привет прекрасной труженице продовольственной сферы от отчаянных парней! - продекламировал он, приближаясь к кассе.

-Ой! - вздохнула продавщица в синем фартуке, показав тем самым, что не прониклась высказыванием Ермоленко, хотя на щеках появился едва заметный румянец. - Даже не старайся, Коля. Тебе я всё равно ничего не продам. Сперва долги закрой, а потом посмотрим, - при этих словах она потрясла в воздухе толстой зелёной тетрадью, которую достала из под прилавка.

-Обижаешь, Галь, - с этими словами мой друг снял с головы шапку и достал оттуда все полученные ранее деньги. - Сколько я там тебе должен?

-Три тыщи! - выпалила она, даже не заглянув в тетрадь, и тут же выхватила из рук Ермоленко купюры. Быстро отсчитала нужную сумму, положила её под тетрадь и не поспешила вернуть остальное, рассчитывая забрать ещё часть в дальнейшем. - Что будешь брать?

-Самое лучшее! - выдал в ответ мой друг и начал неспешно оглядывать полки с выставленной водкой.

Во время того, как Ермоленко совершал покупку, я не мог не заметить, как он флиртовал с Галиной, попутно выбирая то, с чем собирался выйти из магазина. Весь процесс сопровождался пошлыми шутками, недвусмысленными намеками со стороны Коли и ответным раскатистым, малоприятным смехом со стороны женщины, с пунцовым, лоснящимся от переизбытка косметики лицом. Было ли что-то у них, я не знал, и даже не думал об этом, стараясь оградить себя от этих неприятных мыслей. Что было, то было, как говорится. А что случилось потом, меня впринципе устраивало, за несколькими исключениями.

Мы вышли из магазина. Ермоленко держал в руках звенящий пакет, наполненный всем необходимым, что могло бы понадобиться для вечернего времяпровождения по его плану. Как и следовало ожидать, Коля взял пару бутылок водки, самой дорогой из тех, что была на полках, пол-батона варёной колбасы неизвестного происхождения, но по уверению Галины, в ответ на комплимент - самой, что ни на есть, свежей. Где-то на дне пакета затерялось несколько пластиковых стаканчиков, пара-тройка плавленных сырков “Волна”, бутыль газировки с незатейливым названием “Колокольчик” и едва зачерствевшая буханка черного. С этим нехитрым скарбом мы завернули за угол и пошли по не асфальтированной дороге вдоль бетонного забора нашего Предприятия.

Над городом никак не хотели расходиться тучи, и в воздухе постоянно витало ощущение приближающегося дождя. Судя по лужам, образовавшимся в колеях, он проходил здесь совсем недавно, но точно знать я не мог. Ермоленко шагал по ним уверенно, не боясь испачкать и без того грязные ботинки. Я же, по привычке обходил знакомые лужи, которые никогда не меняли своего расположения, и старался не цеплять колючек от репейника, росшего по всей длине забора на обочине.

Мы успели пройти пару сотен метров прежде чем свернули с дороги и подошли вплотную к забору, который заканчивался у заброшенного кирпичного здания. Того самого здания, откуда меня, с другой стороны ограды, Ермоленко зазывал некоторое время назад. Здесь, за такими же высокими кустами скрывалась точно такая же железная дверь, плотно державшаяся в ветхой кирпичной кладке. Небольшая площадка перед дверью представляла собой полянку, которую кто-то успел обжить. След от костра, приволоченное кем-то бревно и несколько пеньков. Как нетрудно догадаться - это было излюбленное место тех, кому некуда было идти, кому не было места среди коллег, кто утолял жажду в местных подвалах или на работе. Тех, кто самовольно отделился от людей, оставаясь с собственными мыслями и теми, кто готов был их выслушать. Именно к этой категории людей с нашего Предприятия относился Коля Ермоленко. А я был тем, кто поддерживал его, всюду следовал за ним и слушал, впитывая словно губка, всё то, что он говорил.

Мой друг разложил содержимое пакета на одном большом широком пне, служившим своеобразным столом, а сам уселся на близлежащее бревно, кинув с размаху рядом с собой снятую шапку. Я же сел напротив, на другой пень, предварительно сдув с него накопившуюся грязь и пыль, забыв при этом, что был в рабочей одежде, которая была не чище этого самого пенька. Усаживаясь, я заметил, как Ермоленко на мгновение покосился на дверь с нескрываемой грустью в глазах, но тут же пришел в себя и начал ловко наполнять водкой стаканы.

Как я рассказывал ранее - я не пью. Этого Ермоленко также не знал и не мог знать в силу некоторых причин, о которых я пока умолчу, однако моё присутствие здесь подразумевало распитие, и мне как-то нужно было выходить из этой ситуации. С моего первого “похода” в это место я приноровился лишь касаться губами края стакана, изображая, что пью. В первый раз в нос ударил резкий неприятный запах, и кроме отвращения я тогда ничего не почувствовал. После я стал задерживать дыхание, перед тем как “пригубить”, но поначалу капля водки нет, да попадала в рот, и тут мне было трудно сдерживаться. Но перед Ермоленко я не раскрывался. Никогда. Вряд ли это привело бы к каким-то последствиям, которых всё равно можно было избежать в дальнейшем. Просто, объяснение всего ни к чему бы не привело. Я это прекрасно понимал и поэтому несколько стопок я искусно “выпивал” вместе с Ермоленко.

Всё это время Коля пил, опрокидывая стопки одну за одной, обильно закусывая, и изредка выдавал короткие фразы типа: “Ну, будем!”, “Давай!”, предварительно прикасаясь своим стаканчиком к моему, символично поздравляя нас с тем, что мы здесь оказались. Периодически Ермоленко оглядывался на железную дверь, задумывался о чем-то, а потом снова наполнял стаканы и пил. Причины такого безудержного желания напиться мне были известны, но в силу моего “самовоспитания” мне не было понятно, почему они к этому привели. Почему некоторые, чтобы отвлечься от чего-то гнетущего, болезненного, приходят к такому образу жизни? Я боялся, что, когда перестану видеться с Колей, то так и не узнаю этого. Рано или поздно это должно было случиться, и мне оставалось либо смириться с этим и принимать таким, как есть, или уподобиться Коле и стать таким же, чтобы понять его.

С каждой минутой, проведенной в этом месте, Коля становился пьянее и даже обычное “Вздрогнем!” выговаривалось им с трудом. К тому времени, когда он дошел до того состояния, чтобы в очередной раз выговориться, первая бутылка была уже пустой, а вторая только начата. Его монолог всегда начинался с одной и той же фразы, а последующий текст, сопровождающийся громкой икотой, был мне настолько знаком, что я иногда проговаривал его про себя будто суфлер:

-Филипп! - Ермоленко даже не смотрел на меня, когда обращался, а только свесил голову и упирался локтями в колени, сцепив ладони за затылком. - Ты доволен своей жизнью?

Я промолчал, ожидая продолжения, которое не заставило себя долго ждать:

-Вот и я недоволен. - Коля начал раскачиваться взад-вперед, не расцепляя при этом рук. - Ни семьи, ни денег, ничего хорошего в общем. Неужели мы с тобой (и-ик) не достойны счастливой жизни? Почему так получилось, что мы с тобой - два взрослых мужика - оказались здесь?

Мой друг резко поднял голову и оглядел пространство вокруг себя, где, помимо “мебели” и следа от костра, хватало всякого различного мусора, оставшегося от предыдущих посиделок.

-Сидим на какой-то помойке, - добавил он и снова повесил голову.

С каждым разом я не переставал удивляться его умозаключениям по поводу его образа жизни. Раз ты осознаешь это, почему продолжаешь? Ах, если бы ты, Коля, знал к чему это приведет…

Несколько минут мы сидели молча, прислушиваясь к окружению. Где-то вдалеке проехал товарный поезд, на несколько минут нарушив тишину. Когда тот удалился, Коля налил в стакан водки и тут же выпил её, снова что-то осознав в своей пьяной голове. Мне, к тому времени, уже не надо было притворяться, и я просто держал наполненный стакан, иногда приподнимая его в знак солидарности.

Как я и предсказывал, далее Ермоленко начинал вещать о том, как раньше хорошо жилось. Не только ему. И сводил всю речь к тому, что сегодня несчастливы практически все, а те кто нет - сплошь одни воры. А мы, мол, простой народ - страдаем. К концу монолога он приходил к мысли, что люди давно смирились с судьбой и будут несчастны всегда, в независимости от окружающей эпохи. Будь то застой, перестройка или начало нулевых, кое окружало нас в данный момент.

-Но сейчас (и-ик) совсем тяжело, Филипп, - На этой фразе Коля закончил обсуждение всяческих тягот и лишений рабочего класса и замолчал, набираясь сил перед тем, чтобы снова заговорить, но уже в последний раз, перед тем, как мы покинули это место.

Снова наступило безмолвие. Ветер раскачивал окружающие нас ветки и едва нарушал эту угнетающую тишину. Я волновался, осознавая то, что должно было сейчас произойти, несмотря на то, что это происходило уже множество раз. Практически каждый день. На протяжении пяти лет.

Когда этот момент настал, Ермоленко вновь поднял голову, но посмотрел не на меня, а на железную дверь, которая скрывала в себе нечто таинственное и, в то же время, нам с Колей известное. Мой друг смотрел на неё долго, пытаясь в мыслях прийти к определённому решению. Я же наблюдал за ним, горько осознавая, что, если бы это наступило раньше, то многое могло бы измениться. Как в жизни Ермоленко, так и в моей.

И вот, когда мой друг наконец поборол все сомнения, он глубоко вдохнул, а после, громко и с отчаянием выдохнув, спросил:

-Знаешь что за этой дверью?

В ответ я отрицательно мотнул головой, естественно, соврав.

-А за ней (и-ик) Филя, то о чём я так долго мечтал. - продолжил Коля, наполняя стакан, - Тихая и спокойная жизнь. Любящая жена. Маленький сын.

Я попытался изобразить на лице непонимание, но это было не к чему, потому что Коля после очередной выпитой стопки практически не смотрел в мою сторону.

-Вот здесь я это всё храню - Ермоленко схватился за рубашку, что была под робой, в районе груди. - Три года уже. Захожу туда, а там всё как в первый раз. Как будто и не было тех трех лет. Почему? А?

Он смотрел на меня глазами, в которых уже наворачивались слёзы. Я поднялся со своего пенька и подсел рядом, подав ему его шапку, чтобы протереть глаза, но тот лишь отмахнулся.

Не знаю, что Коля хотел услышать от меня в ответ, но так и не дождавшись, он поднялся с бревна, опёршись об меня, и раскачивающейся походкой подошёл к двери.

-Вот здесь я это всё храню, - повторил он и не без труда расстегнул верхние пуговицы плотной рубашки в крупную красную клетку.

Под ней оказался висящий на бечёвке железный ключ от сувальдного замка, который обычно встраивался во все железные двери. На самом ключе кем-то была выцарапана цифра “3”.

Коля снял с шеи ключ, вставил его в дверь и повернул два раза. Замок открывался свободно, без всяких усилий и скрипов, будто им пользовались каждый день, во что не очень верилось из-за внешнего вида здания.

-Откуда он у тебя? - успел я задать мучивший меня долгое время вопрос, но пьяный Коля уже не слушал меня, а его внимание было приковано к двери и тому, что находилось за ней. В очередной раз.

-Пойдем, - Ермоленко жестом позвал меня к себе и я в два шага нагнал товарища, который уже успел распахнуть дверь.

Коля вынул ключ из замка, повесил его обратно на шею и вошёл первым, я последовал за ним.

продолжение