Иллюзион. Глава пятая. Седьмая жертва⁠⁠

Еще грязь не смыта с кожи,

Только страха больше нет.

Потому затих прохожий,

Удивленно смотрит вслед.

А движения неловки,

Будто бы из мышеловки,

Будто бы из мышеловки,

Только вырвалась она.

«Пикник»

Я проснулась со смутным ощущением тревоги и ожидания чего-то недоброго. Сон слоился, дробился на составные; лежа с закрытыми глазами, я снова видела Венедикта, раскинувшего сеть над городом, и себя, беспомощной мушкой бьющейся в ней. Можно было бы сказать, что то был кошмар, но в том-то и дело, что нет, сон манил вернуться к нему, задержаться подольше в томительной, едва ощутимой своей сладости, продлить мгновение несбыточной, невозможной грезы… Привидившийся бред был притягателен, вот в чем беда.

Неужели я сама мечтала о небытии? Мечтала о том, чтобы сознание мое исчезло, рассыпалось на куски? Разрушилось безвозвратно, необратимо?

Я помнила миг во сне, когда я исчезла, когда не стало меня самой. Вернее, я продолжила свое существование, но лишь в качестве… вещи? Игрушки, одной из многочисленных фигурок, собранных для забавы жестокого существа… И миг этот был страшен и сладок, миг, когда не стало моего «я».

Не хочу.

Горячей волной накатила ярость. Нелепо. Глупо. Абсурдно! Не может ничего подобного быть! Нет во мне этого, я хочу жить, жить, жить…

До девяноста лет.

Жить одна. Своей самостоятельной, независимой жизнью.

Не думать ни о чем таком.

Получать удовольствие от простых радостей: вкусной еды, чьих-то ищущих рук на танцполе, мелькания огней, проносящихся за окном автомобиля, когда возвращаешься домой поздно ночью. Вот, это все мое, это то, что делает меня живой, то, что я так люблю, горячо и страстно. А все остальное придумано, все остальное только бред воспаленного воображения.

Я никогда не мечтала о смерти.

Я никогда не мечтала о том, чтобы отразиться в чьих-то карих зрачках и умереть.

Я выскочила из постели как ошпаренная. Сон был предательством, которое совершило мое подсознание. Оно вывернуло наружу то, о чем говорить нельзя, то, о чем нельзя даже думать. И сон нужно было скорее смыть, перебить чашкой крепкого кофе. Избавиться от этого наваждения, и чем быстрее, тем лучше.

Я прыгнула в джинсы, натянула свитер. В командировках я одеваюсь попроще, чтобы ничего не гладить и не бегать по округе в поисках новых колготок взамен порвавшихся. Поэтому джинсы, да. Хотя в обычной ситуации я почти всегда предпочитаю юбки.

Взглянула в зеркало, скорчила сама себе рожу. Смотри, Рита, какая ты. Нравишься? Нестандартная, нетипичная: слишком широкий для женщины лоб, маленький подбородок, узкие губы, серые глаза. Но ямочки на щеках создают обманчивое ощущение умильности и доброты. Многие называли это лицо красивым, ты, пожалуй, нашла бы что изменить в нем, но в целом оно тебя устраивает. Ты и твое лицо привыкли к друг другу за годы, проведенные вместе.

И, конечно, каштановые локоны, спускающиеся волнами до середины спины, украшают его, перетягивая внимание на себя и заставляя забыть о некотором нарушении классической нормы.

Я накрасила ресницы, прихватила рюкзак и спустилась вниз, в буфет. Заказала кофе.

Им оказалась горькая растворимая бурда, впрочем, чего еще тут можно было ожидать? Я не стала добавлять сахар – почему-то сейчас не хотелось искусственной сладости. Пусть все будет горьким. Кофе, это хмурое октябрьское утро, моя жизнь, в конце концов…

Но только я все буду чувствовать.

Все, все.

И никаких бредовых снов о небытии, никакой выматывающей, изводящей рефлексии.

…Я дошла до больницы за полчаса. Хотела показать вредной бабке пропуск на входе, да только она сама чуть ли не выскочила мне навстречу.

– Слыхали, что случилось-то?! – глаза вахтерши сверкали от нездорового возбуждения. У меня даже мелькнула мысль, что так мог бы выглядеть оголодавший вампир, уверенный, что скоро напьется крови. Я профессионально подобралась.

– Здравствуйте, что произошло?

– Еще одна исчезла! Пропала! – да, возбуждалась бабка явно не от крови, а от скандала. – Вчера была, а сегодня – фьють! И следов не найти!

– Скажите, не страшно вам здесь работать? – включила я корреспондента.

– От судьбы не уйти, – вахтерша меланхолично пожала плечами. – Все там будем… Хотя где… Это еще вопрос…

– А кто пропал-то? Как звали эту женщину?

– Елена Тройкина ее звали. Приятная такая была, здоровалась всегда, вежливая…

– Елена…

Я замерла.

– Скажите, а как она выглядела? Сколько ей лет?

– Лет?.. Лет пятьдесят, наверно… Но худенькая, как молодая… Должно быть, следит за фигурой. Может, и свихнулась на этой почве. Тут таких много, кто из себя все девочек изображает. А мужья все равно к молоденьким уходят. Девки сейчас ушлые – уу! Палец покажи – откусят. Было бы бабло!

– Худенькая, говорите…

Елена. Худенькая вежливая женщина, читающая Кафку в психушке. Женщина, которая пропускает обеды и ужины и которую приходится искать, чтобы она поела. Уж не она ли?

– А когда она исчезла? Вернее, когда ее хватились?

– Да вчера вечером и хватились. На ужине еще вроде была, а как стали ложиться спать – не найти. У нас вечером обязательно сестры обход делают, смотрят, что да как. Сначала думали, может, ушла куда, стали искать – нету… И уж сегодня ясно стало – очередная… Хорошую статью сделаете, девушка!

– Да, конечно. Обязательно.

– Только мое фото не помещайте. Я уж старая стала… ни к чему мне… Нефотогенична! – бабка затряслась от смеха.

– Не буду, если вы не желаете, – я выдала одну из своих дежурных улыбок. – Спасибо, что рассказали…

– Да не за что! Вся больница уже гудит! Очередная, как ее, жертва! Седьмая уже! Седьмая, слышишь! И когда все это кончится – ни один бес не скажет.

– Да, действительно, странное дело…

Я прошла за ворота, за которые так не хотели пускать меня вчера.

Что же здесь, черт возьми, происходит?

Те же кирпичные корпуса, те же сосны, пустые вазоны и усыпанные листьями дорожки. Уныло, тоскливо, но нисколько не страшно. Здесь не чувствовалось угрозы. Только запустение и недостаток финансирования.

Я направилась прямо к главному врачу.

Что он сможет сказать по поводу происходящего?

– А, это вы, – странно посмотрела на меня секретарь, сухопарая женщина средних лет, обладательница неудачного перманента и облезающего маникюра. – Проходите…

Вскоре мне стало ясно, чем объяснялся ее странный затравленный взгляд. Сегодня Александр Васильевич явно был не рад меня видеть. Пожалуй, будь я даже в юбке, это не спасло бы ситуацию.

– Доброе утро, – отрывисто приветствовал он. – Явились не запылились?

– Что, простите? – попробовала я прикинуться дурочкой.

– Наслышаны уже небось. Напели, не сомневаюсь. Радуетесь, наверно? Руки потираете…

– Я бы так не сказала…

– А то нет? Такой материал! Матерьяльчик! Слетаетесь сюда, как гиены… Падальщики проклятые…

– Александр Васильевич, я действительно наслышана о новом исчезновении…

– Наслышана она! Все! Некогда мне с вами разговаривать! Выметайтесь из этого кабинета! И так проблем по горло, еще она будет мозг полоскать!

– Понятно. Не буду вас больше беспокоитесь.

Я закрыла дверь со стороны коридора. Искушать судьбу явно не стоило. Лучше уйти, пока приказывают покинуть кабинет, а не территорию больницы в целом.

К крику разгневанного начальства нам не привыкать. Хотя нельзя сказать, что он не вызывал совершенно никаких эмоций.

Ладно, чепуха. Не это важно.

– Подскажите, женщина, которая пропала, из какого отделения она была? – обратилась я к секретарю.

– Из седьмого… – подняла она глаза от монитора.

Все слышала, конечно.

– Она страдала булимией?

– Все вопросы к лечащему врачу. Хотя он не скажет. Это конфиденциальная информация.

– А кто ее лечащий врач?

– Костримусова Галина Николаевна. Очень опытный специалист… Она сейчас должна быть на рабочем месте. Можете попробовать поговорить…

– Спасибо вам большое. Хорошо, что не все боятся журналистов.

Секретарь робко улыбнулась.

– Александр Васильевич очень переживает. Его можно понять.

– Да. Вы правы.

Я поблагодарила ее еще раз и направилась в седьмое отделение.

Галина Николаевна оказалась полной пожилой дамой. Командный тон, крашеные хной волосы, очки с толстыми линзами. Наверняка у нее возрастная дальнозоркость. Кольца на пальце нет – должно быть, живет на работе.

Меня она встретила скептически, но доброжелательно.

Из разговора удалось выяснить следующее.

Елена Константиновна Тройкина находилась на лечении в больнице не первый раз. Сорок восемь лет. Не замужем, детей нет. На хлеб зарабатывала делопроизводителем в какой-то скучной конторе – понятно, тетка грамотная, но карьеры не сделала.

Не добившаяся успеха ни в профессиональной деятельности, ни в личной жизни…

Хотя что дает мне право так судить? Быть может, она не стремилась ни к браку, ни к другим социальным достижениям. Если вообще считать брак достижением, конечно.

Галина Николаевна уклонилась от ответа на вопрос о характере заболевания, которым страдала пропавшая, однако подтвердила, что оно было связано с расстройством пищевого поведения.

Впрочем, об этом все знали, можно было спросить любую медсестру или соседку по отделению. Елена часто пропускала посещение столовой, голодала, а потом срывалась, поглощая ночами припасенные сладости. Искусственно вызывала рвоту. А на следующий день, наказывая себя, не шла к завтраку.

Была очень вежлива, интеллигентна. Хорошо образована. Много читала.

Галина Николаевна показала мне фотографию из личного дела.

Это была она.

Женщина, которую я встретила самой первой.

Та, которая говорила, что все смогут уйти, когда успокоятся.

Но ведь она сама не была спокойна? Разве не так?