Гоблин и Подстрешный о Борисе Пастернаке и Михаиле Елизарове⁠⁠

В СССР роман «Доктор Живаго», над которым Пастернак работал десять лет, публиковать отказались. Произведение впервые увидело свет в 1957 г. в Италии, куда писатель смог передать рукопись. Причем первая публикация романа была на итальянском языке. На русском он был издан в Голландии годом позже, в 1958-м.
В Советском Союзе роман «Доктор Живаго» будет напечатан только в 1988 г.

«Антисоветскую заморскую отраву
Варил на кухне наш открытый враг.
По новому рецепту как приправу
Был поварам предложен пастернак.
Весь наш народ плюет на это блюдо:
Уже по запаху мы знаем что откуда!»
«Нобелевское блюдо», Сергей Михалков

«Pasternak» — роман Михаила Елизарова, вышедший в 2003 году. За весьма своеобразный взгляд на светоча интеллигенции литературная тусовка назвала книгу «трэшем», «православным философским боевиком», «тошнотворным романом», а Елизарова «идеологом нацистского толка».

«Был показательный эпизод из воспоминаний Юрия Олеши. Он предлагал Маяковскому купить рифму: «МедикАмент — медяками». Маяковский давал всего лишь рубль, потому что рифма с неправильным ударением. На вопрос: «Тогда зачем вы вообще покупаете?» — Маяковский отвечал: «На всякий случай».
С Пастернаком получалось так, что им были скуплены все рифмы «на всякий случай».
Сколько ни в чем не повинных слов русского языка страдало от жестоких побоев и ударений. За местоимение «твои» приняло муку «хвоИ». По преступному сговору с поэтом «художница пачкала красками трАву», чтобы получить «отраву». «Гамлет» наверняка не подозревал, что «храмлет» (очевидно, хромает). Рожденные избавлять от страданий, «страдали… осенние госпитАли». «Сектор» превращал нектар в «нЕктар».
Созвучий не хватало, и злоумышленник совершал невозможные сводничества, например рифмы «взмаху — колымагой», «бухгалтер — кувалда». Или вообще поступал гениально просто: «скучный — нескучный».
Зверски замученный ямб вдруг изворачивался и жалил палача. Тогда из «рукописей» вылезали половые органы-мутанты: «…Не надо заводить архивов, над руко-пИсями трястись…»
В логопедической муке: «Пил бившийся, как Об лед, отблеск звезд» — рождался таинственный КакОблед, открывая кунсткамеру компрачикосов. В ее стеклянных колбах находились «застольцы», «окраинцы» и «азиатцы», — чтобы у последних получилось «венчаться». В химическом растворе висел Франкенштейн поэтической инженерии: «Тупоруб», — рожденный из «поры» и сослагательного наклонения: «…Мы-в-ту-пору-б-оглохли…»
Ради сомнительной рифмы к «ветер» наречие «невтерпеж» безжалостно усекалось до «невтерпь». «Личики» кастрировались до «личек», иначе не клеилось с «яичек». Были «щиколки» вместо «щиколотки»; подрезанное в голове — «вдогад» ради «напрокат». Попадались и тела, с трудом поддающиеся опознанию: «всклянь темно».
Все глумления над смыслом совершались с поистине маниакальным объяснением — «чем случайней, тем вернее, слагаются стихи навзрыд». Главное, во всем этом не было ничего от хлебниковского словотворчества — «леса обезлосели, леса обезлисели», ничего от веселой обериутовской зауми Заболоцкого и Хармса, в своих дневниках величавшего Пастернака «полупоэтом».
Читатель, вдруг заметивший весь этот стилистический бардак, соглашался скорее признать собственную поэтическую глухоту, чем промах у Мастера. Это уже работала «духовность», уничтожавшая все живое, пытавшее подступиться к святыне».