Чёрная коза. Часть первая⁠⁠

Трясло немилосердно. Петрову привыкнуть бы уже к сельским дорогам, за неполных-то четыре года, а поди ж ты: никак. Вот и матерился сквозь зубы, разъезжая по вызовам на участке в добрую сотню километров.

Здесь, в глуши, он сам себе и врач, и фельдшер, и водитель. В "буханке", кроме ржавых носилок и пары потёртых сидений, больше ничего нет. Как в одиночку тащить эти носилки — вопрос риторический. Под капотом то и дело что-то фыркает, гремит и подает прочие признаки жизни, причем жизни, висящей на волоске и грозящей каждую минуту прерваться, — это всякому очевидно, а не только дипломированному врачу. Диагноз подтверждался двумя эпизодами клинической смерти; оба раза реанимировать Петрову приходилось своими силами.

Слякоть стояла непролазная. "Буханка" то с пыхтением вползала на пригорки, где было немного суше, то скатывалась в низины и ревела двигателем, выбрасывая из-под колёс фонтаны грязи.

Зазвонил телефон. Петров потянулся к пассажирскому сиденью, на секунду отвернулся, а когда снова посмотрел вперёд, поперёк дороги стояла чёрная коза.

Он ударил по тормозам. Скорость у "буханки" была небольшая, зато инерция колоссальная и тормозной путь, близкий к бесконечности. Коза не мигая смотрела на автомобиль; дистанция между ними всё сокращалась и сокращалась.

— Уйди, дура! — крикнул в сердцах Петров. Животное не шелохнулось. Он матюгнулся и дёрнул ручник.

В недрах машины что-то завизжало, колёса скользили по вязкой грязи. Дурная скотина так и стояла на дороге. Петров зажмурился.

Деревенские постоянно посмеивались, мол, сразу видно — городской человек: жалко ему всех, не может даже червяков для рыбалки накопать. А тут целая коза!

Наконец машина со скрежетом остановилась, и Петров осторожно открыл глаза. Никакого животного на дороге и в помине не было.

— Хватило всё-таки мозгов, — буркнул он.

Движок молчал. Несколько попыток оживить его ни к чему не привели, так что Петров выпрыгнул на дорогу и выволок сумку с врачебным своим скарбом. До Никитино, где ждала его пациентка, было рукой подать — дойдёт пешком, а с машиной потом разберётся. Сначала люди. Хорошо бы только карта не обманывала, а то видели уже: нарисовано близко, а на самом деле полчаса ходу быстрым шагом.

Что-то показалось доктору странным. Петров осмотрелся: да нет, вроде всё нормально, обычная грунтовка. На кустах переливались капли недавнего дождя.

Капли. Вот что его смутило. Ивняк рос по обе стороны дороги стеной, и ни с одной ветки не стряхнуло воду.

Он опустил глаза. За ним были чёткие отпечатки его сапог и колёс уазика, а впереди — нетронутая грязь. Петров сделал несколько шагов — остались глубокие следы.

Может, он проехал то место, где стояла коза? Доктор вернулся метров на сто — нигде ничего. Как же тогда коза попала на дорогу? С неба свалилась, что ли? И куда потом делась?

— Да чёрт с ней! — буркнул он и поплёлся в Никитино. Не хватало тут ещё стоять полдня думать о всякой ерунде, когда люди ждут.

Деревня была прямо за поворотом. Ещё одно заброшенное место. Петров, вообще-то говоря, даже не думал, что здесь ещё кто-то жил, пока утром не зазвонил у него телефон и дряхлый женский голос не попросил доктора о посещении. Повод тоже был какой-то невнятный: то ли давление, то ли бессонница — по ненадёжной деревенской связи не понял, но раз позвали, надо ехать. В деревне, в отличие от города, врачей просто так никто не гонял — наоборот, вызывали, только когда уж совсем припирало.

В Никитино всё было тихо и неподвижно, куры и те нигде не копошились. Уж не одна ли тут эта бабка живёт? Хоть бы кошку завела, что ли, или собаку, а то рехнуться от такой тишины можно. Аж в ушах звенит. Грустно, конечно, смотреть на эти брошенные деревни, грустно.

Петров прочавкал по грязи к жёлтому дому — в прямом смысле жёлтому, то есть не психушке, а просто избе, выкрашенной в соответствующий цвет. Калитка из посеревшего штакетника была закрыта на кольцо из алюминиевой проволоки.

— Врача вызывали? — крикнул для порядку Петров (знал же прекрасно, что да, вызывали), со скрипом отворил калитку и пошёл к крыльцу. — Бабуль, открывай! Доктор пришёл!

Нигде ни звука. А вот это уже нехорошо. Что же, забыла она про него? Или в приступе маразма позвонила? Или он название деревни не так расслышал? В такую даль притащился, а тут никого! А может, плохо ей стало, сознание потеряла?

— Бабуля! Анастасия Семёновна! Доктора встречай!

Откуда-то из-за дома послышалось блеяние. Значит, кого-то бабка всё-таки держит — овцу, что ли, или козу. Может, это её скотина и выскочила перед ним на дорогу?

Блеяние приближалось. Ну вот, чудесно: приехал к старушке, а тут одна овца. Пора на ветеринара переучиваться, тем более деревенские постоянно спрашивали у Петрова что-то про своих животин. Какая, в конце-то концов, разница: людей лечить, коров, поросят? Да хоть тараканов!

— Иду, иду, милок!

Из-за угла появилась бабулька вида крайне любопытного. Сухощавая, сгорбленная, почти без морщин, она еле ковыляла. Руки были исковерканы ревматоидным артритом. Острый, с хитрецой взгляд из-под тёмного платка с алыми розами. Что-то было в этом взгляде такое, от чего Петрову стало неуютно. Ждала, наверное, поопытнее врача, а тут он.

Ну, это ему не впервой. Словами "Ой, какой молоденький!" его встречали с завидной регулярностью. Они даже всерьёз подумывал надеть очки и отпустить бороду, но потом сам на себя за такие мысли разозлился. Не хватало ещё! Пусть радуются, что хоть такой врач есть.

— Извини, милок, в огороде была — не слыхала, как ты пришёл, — причитала бабка, поспешая к крыльцу. Объяснение сомнительное: ни на руках, ни на галошах у неё Петров не заметил ни пятнышка, а какие же грядки, чтоб землёй в них не измазаться? Да и погодка не располагала: только что закончился дождь, притом весьма сильный, и холод стоял собачий. Хотя какое врачу, в общем-то, дело, где была пациентка? Пришла — и хорошо, а то вышло бы глупо: то ли сиди жди её, то ли поезжай обратно, так и не выяснив, что у неё стряслось.

— Бабуль, твоя коза по дороге в Стародубцево бегает?

— Кака коза? — удивилась она. — Нету у меня никакой козы.

— Как будто блеял кто-то за домом.

— Показалось тебе, милок. Нету у меня никого.

Старуха с надрывным скрипом отворила дверь, прошла в сени и стащила с себя косматое чёрное нечто — шубу, тулуп? Больше всего это было похоже на свалявшуюся собачью шерсть, да и пахло соответствующе. Петров стянул резиновые сапоги и зашёл вслед за бабкой в комнату.

— Что случилось-то, бабуль?

— Ой, миленький... Нехорошо мне, а чего — сама не пойму.

— Болит где-нибудь?

— Болеть не болит, а так... Ну, будто кружит, что ли.

Это уже что-то. С головокружения и начнём.

— Давай давленьице померим, Анастасия Семёновна.

— Померь, миленький, померь!

Она засуетилась, забегала вокруг стола — насилу усадил: то стул доктору подать, то рукав поднять, то клеёнку грязную поменять. Ну, подумал Петров, будет сейчас под двести с такой беготнёй.

— Сто на пятьдесят, — озвучил он и сам не поверил. Во даёт! Вот что значит — всю жизнь на воздухе прожить и работать физически, а не в офисе штаны просиживать. Но как будто низковато всё же.

— Обычно какое давление?

Пациентка буркнула что-то невнятное, но по тому, как спокойно она себя вела, Петров заключил, что ничего странного в таких показателях для неё нет. Ладно, посчитаем пульс.

— Да у тебя жар, мать!

Едва доктор дотронулся до её руки, его обожгло: кожа прямо-таки пылала. Может, потому и голова у бабули кружится?

Странно было только, что при такой лихорадке — а на градуснике через пять минут были уверенные тридцать восемь с половиной — пациентка чувствовала себя хорошо. Нет, понятно, что женщины температуру лучше переносят и при пресловутых тридцати семи и двух умирать отказываются, но не до такой же степени!

— Бабуль, тебе в больницу надо. Нельзя с такой температурой дома сидеть!

— Ой, милок, да кака ж мне больница! — запричитала бабка. — Уморят меня там! А огород на кого оставлю, хозяйство?

Петров бился так и эдак, то запугивал, то уговаривал, но переубедить не смог. С тяжёлым сердцем велел писать отказ. Утешало немного только то, что необъяснимый жар, похоже, и впрямь старуху не мучил и даже не беспокоил — но надолго ли такое благополучие?

Делать было нечего: ложиться в больницу бабка отказалась наотрез и бумагу написала охотно. Не драться же с ней! Петров осмотрел и послушал пациентку — везде всё на удивление хорошо — уколол ей анальгин с димедролом, оставил блистер казённого парацетамола с указанием, как принимать, и строго напутствовал сразу звонить, если поплохеет. Ещё раз попытался уговорить на больницу — ни в какую. На том и распрощались.

— Надо бы завтра навестить её, — рассуждал доктор сам с собой, шагая к машине. — Посмотреть, как она, да и кровь взять. Странно как-то: температура высоченная, а больше нигде ничего. И, главное, чувствует себя прекрасно. Чудеса, да и только!

Петров вдруг вспомнил, что "буханка"-то у него заглохла. Настроение испортилось окончательно. Неизвестно, сколько он сейчас ещё провозится с движком и сумеет ли вообще сам его починить: не исключено, что к чуду отечественного автопрома наконец постучалась костлявая. Уазик и так слишком долго её обманывал. И если последний час "буханки" действительно пробил, то по остальным вызовам придётся пройтись пешком, что даст пару десятков километров (шах и мат, адепты десяти тысяч шагов!). А это, в свою очередь, означает, что за тонну бумаг в амбулатории Петров возьмётся ближе к ночи. И ночь эта с вероятностью процентов девяносто пять будет бессонной.

Он заранее рассердился, дёрнул пятнистую от ржавчины дверцу сильнее, чем требовалось, и зашвырнул сумку на пассажирское сиденье. Повернул ключ, который даже не удосужился вытащить из замка зажигания, прежде чем идти в Никитино. К его изумлению, движок охотно ожил и заурчал.

— Ну и ну, — только и сказал Петров. Странный денёк выдался, спору нет. Да ещё в кабине появился непонятный запах, как будто  в отсутствие доктора там посидел кто-то в страшно вонючих носках. А впрочем, чёрт с ним, с запахом — можно и окна открыть, благо не зима на дворе, пусть и холодно.

На остальных вызовах ничего примечательного не случилось. Козы больше под колёса не выскакивали, пациенты не терялись, а смирно дожидались врача, к тому же болели простыми, понятными болезнями: кто простудой, кто поносом, а кто и похмельем. Петров закончил даже раньше, чем думал, и в пять часов вечера уже вернулся в амбулаторию.

— Здрасьте, Нина Михайловна!

— И вам не хворать, Иван Сергеич, — отвечала неизменной своей фразой регистратор Дубковской амбулатории.

Дама это была монументальная. Семьдесят восемь лет, дважды вдова, шестеро детей — кто где по всей Необъятной — пятнадцать внуков и уже даже три правнука. Успевала и по хозяйству хлопотать, и в огороде копаться, и амбулаторию содержать в образцовом порядке.

Петров сел за бумаги и часа через полтора дошёл до вызова в Никитино. Была у него дурная привычка: забывал записи делать. Вообще-то полагалось карточки оформлять сразу на вызове, но Петров был сам себе начальник и делал по-своему. Нина Михайловна неизменно выручала на предмет имён и фамилий, потому что весь участок знала как свои пять пальцев: от внешности пациентов до цвета их коров и количества кур. Если бы не она, Петров за годы работы попал бы в пару сотен дурацких ситуаций.

Вот и фамилию бабули с непонятной лихорадкой надо спрашивать. Если повезёт, застанет ещё Нину Михайловну и в минуту всё выяснит.

Регистратор как раз надевала галоши в сенях.

— Нина Михайловна, а как фамилия этой бабули из Никитино? Ну, в жёлтом доме, козу ещё чёрную вроде держит.

Она посмотрела на него как-то странно, покачала головой и ничего не сказала. Надоел он ей своей безалаберностью, видно.

— Нина Михайловна?..

— Вы, Иван Сергеич, чем шутки шутить, лучше б карточки сидели писали. Может, в кои веки домой бы вовремя ушли, — ответила она и вышла.

— Ну и ладно, — буркнул Петров. — Сам разберусь.

А разбираться в любом случае пришлось бы самому: Петров запоздало вспомнил, что Нина Михайловна отпросилась у него на недельку в отпуск — съездить в Новгородскую к родне. Ну ничего: у неё в картотеке такой порядок, что и дурак поймёт.

Вот только никаких карточек ни на какую Анастасию Семёновну Петров не обнаружил. Более того: даже ящика с биркой «Никитино» в регистратуре не было. Ни единого человека. Ни одной записи. Не болеют они там вообще, что ли? Проще было поверить в это, чем в ошибку безупречной Нины Михайловны.

Он вспомнил, что пациентка ведь должна была ему с какого-то номера звонить, когда вызов оставляла. Во сколько это было, он примерно помнил. Петров мысленно выругался: нагородил тут огород вместо того, чтобы просто позвонить и всё у старушки выспросить.

Он пролистал все входящие вызовы, но около десяти утра, когда звонила Анастасия Семёновна, ни одной записи не нашлось. Доктор перепроверил ещё раз — ничего. Впрочем, тут как раз удивляться не приходилось: связь в деревне ненадёжная, звонок вполне мог и не записаться.

Делать нечего: придётся всё выяснять на месте. Так и так планировал на следующее утро навестить болезную — заодно и фамилию спросит, и дату рождения, и даже полис со СНИЛСом.

За ночь дорогу совсем развезло, и наутро "буханка" еле пробралась в сторону Никитино, а на подъезде к деревне опять намертво заглохла — перед тем же самым поворотом, что и накануне. Ладно хоть без козы на этот раз обошлось. Петров дошагал до жёлтого дома и застал пациентку в добром здравии и бодром настроении на крыльце.

— Ой, миленький, — обрадовалась она, — я и не ждала сегодня!

Выяснилось, что температура у неё даже выше, чем накануне, — тридцать восемь и девять. Петров был не на шутку озадачен, потому что никакой другой симптоматики опять не обнаружил. Снова предложил поехать в больницу — снова отказ. Взял кровь и помчался в амбулаторию — может, хоть по анализам что-то прояснится.

Как раз была пятница, а значит, дежурил ворчливый Климент Палыч Зайцев — опытнейший лаборант, настоящий кладезь диагностической  мудрости. Он работал всего два дня в неделю, а в остальное время занимался важнейшим делом, а именно — напивался до чёртиков. Ставить диагнозы, едва глянув в микроскоп, ему это не мешало. Если кто и мог разобраться в сложном случае, так это Зайцев. Или, по крайней мере, помочь.

Петров отдал пробирки и уселся ждать, коротая время за бумагами. Опять забыл спросить у бабки фамилию! Не до того было.

Климент Палыч ворвался в крошечную ординаторскую.

— Ты что за говнину мне принёс? — накинулся он на Петрова. — Мне, по-твоему, совсем заняться нечем?!

Такая уж у него была речевая особенность — вставлять слово «говно» и его производные, куда надо и не надо. Причём саму эту субстанцию, когда дело касалось её анализа, Зайцев церемонно называл только калом и никак иначе.

— В смысле?

Лаборант швырнул под нос доктору серый бланк анализа крови, заполненный удивительно чёткой для такого стажа возлияний рукой.

— Ты у кого эту кровь взял — у коровы? У бабки вены не нашёл, так хоть на скотине попрактиковался?

— Сам ты корова.

Что он там насчитал такого? Лейкоциты — норма, причём не изменена ни одна фракция, что для такой лихорадки чрезвычайно странно. Тромбоциты — норма. СОЭ — десять, тоже замечательно, хотя и удивительно. Что Палычу-то не понравилось?

Петров посмотрел ниже, на показатели красной крови, и сразу понял, что.

Эритроциты – двенадцать. Почти втрое выше нормы. Гемоглобин при этом всего девяносто. То есть эритроциты эти пустые и кислорода никакого переносить не могут. Бабка при этом, как отчётливо помнил Петров, была весела и румяна, ни в какой обморок даже отдалённо падать не думала, хоть и жаловалась на головокружение.

— Палыч, ты уверен, что в эритроцитах не обсчитался?

— Иди сам посчитай, — фыркнул лаборант. — Я уж двенадцать от четырёх всяко отличу.

Петров и сам не верил, что Зайцев мог настолько ошибиться. На одну десятую — может быть, но не втрое. А значит, у бабки из Никитино какой-то непонятный эритроцитоз, причём огромный.

— Биохимию сделай, — велел Петров.

— Говнохимию, — огрызнулся лаборант. — Реактивы ещё на эту хрень тратить!

— Делай, что говорят!

Климент Палыч ещё поорал, но выполнить анализы всё же соизволил. Гремел пробирками так, чтоб все сразу поняли, что он думает о творящемся произволе.

Начался приём, так что до результатов, демонстративно брошенных в лаборатории, Петров добрался только вечером. И если общий анализ крови вызвал сильное  недоумение, особенно в сочетании со странной клинической картиной, то биохимия добила доктора окончательно.

АЛТ — норма. При этом АСТ под двести, то есть впятеро выше допустимого верхнего значения. Как это понимать? Бессимптомный инфаркт? Но не с таким же соотношением!

Дальше – лучше. Сахар два и восемь. Суровая гипогликемия, непонятно откуда. Ладно бы бабуля была на инсулине и, например, кольнула его и забыла поесть. Может, забыла сказать? Так он ведь про болезни-то спрашивал.

Итак, дано: пациентка без единого симптома, кроме высоченной температуры, при этом с диким эритроцитозом, катастрофическим цветным показателем, непонятными ферментами печени и низким сахаром. И как прикажете это понимать?

Доктор вспомнил, как подписывал бумаги у заведующего кафедрой терапии накануне отъезда в деревню. Учился Петров всегда ни шатко ни валко, потому и решил, что в городе ему делать нечего: никуда не устроится. Глубинка — другое дело: там любого врача с руками оторвут.

Заведующий был стареющий дородный весельчак, который обожал выдавать бородатые анекдоты за случаи, произошедшие с его студентами. Аудитория вымученно смеялась, потому что иначе допуск к экзаменам можно было и не получить.

Так вот, этот самый заведующий выслушал рассуждения Петрова, посмотрел на него поверх очков и сказал:

— В деревне, молодой человек, как раз хорошие врачи нужны. Это в городской больнице, где помимо вас ещё сотня человек дежурит, можно чего-то не знать. А когда вы один медик на пару сотен километров, надо уметь всё.

Петров тогда только хмыкнул и подумал, что ничего-то заведующий не понимает, зато теперь осознал, насколько тот был прав. Конечно, есть телемедицина, можно посоветоваться с кем-то из однокурсников или старших коллег. Но если бы он трудился в стационаре и мог сейчас, к примеру, спуститься с пробиркой в отделение переливания крови и попросить перепроверить результаты, насколько было бы легче!

С интернетом в деревне было туго, но Петров после получаса упорной борьбы всё-таки смог отправить анализы пациентки в чат своего потока с пометкой, что симптомов никаких нет. Гематологом никто с их курса не стал, но, может, у ребят хоть какие-нибудь мысли будут?

Первый комментарий был лаконичен: «Жесть». Это Петров и сам понимал. Все остальные — а в обсуждении поучаствовало почти два десятка человек — высказывали похожие мнения, но по делу никто ничего так и не сказал.

Петров засиделся в амбулатории до поздней ночи, что было даже хорошо: работа отвлекала от тревожных мыслей о старушке из Никитино и загадочном её состоянии, объяснить которое доктору не хватало ни знаний, ни опыта.

Утром надо ехать в Никитино и любыми способами уговорить пациентку лечь в больницу, рассуждал доктор. В идеале — в областную. В районной, кроме бинтов и зелёнки, лечить всё равно нечем. Впрочем, если старушка наотрез откажется далеко ехать — пусть хоть в какую-нибудь ляжет, а там разберёмся.

Спал он плохо и ни свет ни заря уже трясся по знакомой грунтовке. Последний поворот опять прошёл пешком. Странному нежеланию "буханки" ехать к Никитино Петров уже даже не удивлялся.

В окнах жёлтого дома горел свет. Что ж, замечательно: не придётся будить бабулю. Впрочем, она наверняка встаёт с первыми петухами, как все старики. Жила бы в городе — ещё и на транспорте бы в час пик каталась. С сумкой на колёсиках.

Доктор постучал в дверь, подождал немного — ответа не было. Подошёл к светящемуся окошку:

— Бабуль! Открывай, свои!

Стекло в рассохшейся раме неприятно задребезжало, когда Петров постучал в него костяшками. Звук был какой-то болезненный, а главное, никакого движения внутри не вызвал.

Ладно, подождём. Раз свет включен, значит, хозяйка где-то рядом и скоро вернётся. Нынче суббота, приёма в амбулатории нет, вызова висит всего два, причём несрочных — торопиться особо некуда.

Минут десять Петров торчал у крыльца жёлтого дома, то и дело покрикивая:

— Анастасия Семёновна! К тебе приехали!

Утро было сырое и липкое, так что доктор быстро начал подмерзать. Огляделся, ещё раз позвал старушку по имени — опять без толку — и решил пройтись немного: согреться, а заодно и на Никитино поглядеть.

Деревня была — одно название. Помимо жёлтой избы, ещё четыре дома вдоль неезженой грунтовки — вот и всё. Дом Анастасии Семёновны стоял первым.

Трава была в человеческий рост. Не считая этого, дома и дворы выглядели на удивление ухоженными, как будто хозяева вышли из них на минутку, а не уехали навсегда. Может, не так и давно Никитино обезлюдело?

Смотреть было особо не на что, и Петров, дойдя до последнего дома, повернул обратно. Снова подошёл к крыльцу Анастасии Семёновны, покричал. Хотел заглянуть в окно — вдруг разглядит что-нибудь? — запнулся, чуть не упал. Посмотрел под ноги.

У самой двери валялись испачканные в грязи галоши. Доктор был уверен, что когда он приехал, их здесь не было. И совершенно точно не было свежих следов, которые сейчас этими галошами как раз и заканчивались. Следы — явно не его, потому что заметно меньше размером и шли из-за угла к крыльцу. Странно, что бабуля проскочила в дом, а он и не заметил. Да могла бы и сама откликнуться — слышала ведь наверняка, что он её кричал.

— Ладно, мы не гордые, — буркнул доктор и снова принялся стучать и звать. Провёл он за этим занятием почти десять минут, но ответа не было.

Вот и что теперь делать? Продолжать ломиться? Так можно весь день тут провести с тем же эффектом, то есть нулевым. В конце концов, раз уж у неё нашлись силы вокруг дома ходить, значит, жива и не так уж плохо себя чувствует.

Петров помялся около крыльца, для порядку попробовал ещё пару раз крикнуть, да так и уехал несолоно хлебавши. На автомате посетил двух пациентов — одного с обострением гастрита после возлияний отругал, другого с переломом руки в местную больницу отвёз. Мысли о старушке из Никитино не шли из головы. Отвязавшись наконец от крывшего его последними словами больничного хирурга, Петров запрыгнул в машину и хотел было ехать к Анастасии Семёновне, но тут позвонил Климент Палыч и вызвал в амбулаторию: пришло три человека. Почему и зачем они пришли в неприёмный день, история умалчивала, но лаборант настаивал, что случаи серьёзные. Так и оказалось, и доктор провозился с больными, число которых к его приезду удвоилось, до самого вечера.