Серия «Мистические истории»

Петров решил вернуться к крыльцу и ещё раз попробовать заглянуть в окна. Нога в чём-то запуталась; он подсветил фонариком телефона — в грязи валялся платок. Заношенный, тёмный, с красными розами.

Галош у крыльца не было. Значит, старуха снова выходила — наверное, тогда платок и обронила. А вот куда она делась после этого и почему в избе так и горит свет, Петров не мог даже предположить. В голову лезла какая-то чушь про похищение и вооружённый налёт. Какой, к чёрту, налёт? Что у неё брать-то — у одинокой бабки в заброшенной деревне?

Сам он её не найдёт. Надо звать на помощь. МЧС, полицию — кого угодно. Пусть ищут. В конце концов, на медицинском факультете его не учили, что делать, если диагностически неясный пациент взял и растворился в воздухе.

Петров вытащил телефон. Нет сигнала. Ну разумеется. Машина не едет, связь не ловит. Прямо Бермудский треугольник какой-то, а не деревня. Ни с того ни с сего вспомнилась любимая мамина фраза:

— Ну и что у нас тут за уголок дедушки Дурова?

К чему это вообще?

Петров подёргал дверь, потом подналёг на неё — без толку. Упёрся ногами поудобнее, ударил плечом — никакого эффекта. Дверь даже не затрещала. Выломать её нечего было и надеяться. Может, найдётся у бабки какой-нибудь инструмент? Лом или топор?

В такой темени надеяться что-то отыскать было опрометчиво. Доктор тем не менее засветил фонарик на телефоне и снова пошёл вокруг избы, выискивая сарай или колоду, в которой мог бы торчать колун. Дождь лил как из ведра, вода текла за воротник. Петров боялся, как бы телефон не перестал работать.

Он вдруг обнаружил, что снова стоит перед крыльцом. Получается, обошёл весь дом и никакого инструмента не обнаружил. Как она живёт-то тут без ничего? И что дальше делать? Пойти по соседним дворам посмотреть?

К тому времени, как доктор обследовал территорию у последнего дома, он вымок до нитки. Ни топора, ни лома, ни даже грабель или лопаты он так и не нашёл. Странная какая-то деревня. Может, жильцы всё с собой забрали, прежде чем уехать отсюда?

Делать в Никитино было больше нечего. Он только потеряет время, пытаясь высадить бабкину дверь. Да и с чего он вообще решил, что она в доме? Может, ушла куда-нибудь в лес и там лежит без сознания. Надо искать помощи.

Петров вытащил телефон, протёр рукавом. Экран не включался. Видимо, вода всё-таки попала внутрь и что-то там закоротила.

Он добежал до «буханки», запрыгнул в кабину, завёл двигатель и попытался тронуться с места так резво, что уазик снова заглох. Заставить машину двигаться удалось только с третьего раза — подобных конфузов с Петровым не случалось со времён автошколы.

Наконец он выбрался на асфальтированную дорогу. Позвонить ни в 112, ни в полицию он не мог. Нужно было обращаться напрямую в участок, с шефом которого Петров познакомился, когда выезжал на констатации. Капитан полиции Андрей Михайлович Зарецкий был, по мнению доктора, человек хоть и непростого характера, зато разумный и, главное, опытный.

Участок располагался в селе Богородском, в обычной избе, которая ничем, кроме соответствующей сине-белой таблички, от других домов не отличалась. Петров с облегчением увидел в окнах свет и ввалился без стука.

— Что случилось? — с кислым видом спросила у него дежурная. Кроме неё, двоих патрульных и Зарецкого, других полицейских в районе не было, а потому нагрузку они на себе тащили запредельную.

— Зарецкий где?

— Уехал. Срочное дело, — веско ответила она. Петров почти слышал, как она мысленно добавляет: «в отличие от тебя». Он давно подозревал, что дежурная эта питает к капитану какие-то нежные чувства и всячески пытается оградить от лишней, по её мнению, информации и тем более работы.

— У меня тоже срочное. Когда он будет?

— Не знаю. Может, к утру.

— Я подожду.

— Долго ждать придётся.

Доктору показалось, что она прекрасно знает, куда и как надолго убыл Зарецкий. Вполне возможно, он и вовсе пошёл домой спать.

— Ничего, я не тороплюсь.

— Я вообще-то хотела прилечь, пока спокойно, — настойчиво проговорила она. Уму непостижимо, как человек может разговаривать с настолько поджатыми губами!

— Ладно, — сдался Петров. — Я в машине подожду. Скажете ему?

— Обязательно.

Доктор вышел из участка, забрался в уазик и стиснул руками руль. Мысли бились в голове. Казалось, что он сделал недостаточно, преступно мало, но что ещё было в его власти? Ехать в Никитино, ломать самому дверь? Бегать по лесу, искать бабку? Съездить за спасателями? Они аж в Ивановой Горке, а это семьдесят километров. Прибудут в лучшем случае следующим утром, и то если бригада свободна — а свободна она, по опыту Петрова, была примерно никогда.

А если со старухой всё же стряслась беда? Вдруг ей прямо сейчас, сию секунду нужна помощь, а он сидит тут в машине и рассуждает, что ему делать? С другой стороны, а что ещё он может? Доктор вытащил телефон в надежде, что тот, может, оклемался, но экран оставался тёмным, несмотря на все манипуляции.

Петров вдруг почувствовал страшный голод. Он ничего не ел с самого обеда. Пошарил в сумке и, на своё счастье, обнаружил два бутерброда из чёрствых ломтей хлеба и кусков заветренного сыра.

После еды, даже такой скудной, потянуло в сон. Доктор всё ещё не решил, что же ему делать и должен ли он вообще что-то предпринимать сам. Остаётся только ждать Зарецкого. Во всяком случае, решения получше измученный мозг не выдал. Петров подпёр голову рукой.

Он снова был в Никитино. Зарево пожара заметил ещё с дороги. Когда Петров добежал до жёлтой избы, то увидел, что она вся объята пламенем. К крыльцу или окнам подойти было невозможно из-за страшного жара, от которого, казалось, плавилось лицо, но даже с нескольких метров доктор слышал крики и стук. Кто-то отчаянно пытался вырваться из дома. Дверь на крыльце ходила ходуном.

Петров прикрыл лицо рукавом, насколько смог, и бросился к дому. Вопли становились всё отчаяннее. Казалось, в них появилось, что-то нечеловеческое. Лопнули оконные стёкла, огонь уже взметнулся выше дымохода. Стук был таким громким, что, казалось, его издают сразу несколько человек…

Петров дёрнулся и открыл глаза, но запах дыма и стук никуда не исчезли. Он увидел, что уже рассвело, а в водительское окно «буханки» стучится недовольный Зарецкий. Из труб близлежащих домов поднимался дым.

— Что стряслось у тебя? — хмуро поинтересовался капитан.

Петров выскочил из машины:

— Наконец-то! Надо срочно ехать, там, возможно…

— Да подожди ты. Пойдём, расскажешь всё по порядку.

Зарецкий, не дожидаясь ответа, развернулся и пошёл в участок. Доктор — за ним. Едва они оказались внутри, Петров затараторил:

— Я был на вызове в Никитино. Два дня подряд ездил. Старушка там, Анастасия Семёновна, непонятно чем болеет. Симптомы странные, а анализы и того чище. Увидел их, посоветовался с коллегами, поехал вчера утром опять к ней — думал, всё-таки уговорю на больницу. Приезжаю — её нет, дом закрыт, а свет в окне горит. Галоши под крыльцом валяются и следы к крыльцу. Вечером — опять нет бабки, а за домом коза орёт как резаная. Пошёл искать — ни козы, ни старушки, зато платок, который она на голове носила, на дворе в грязи валяется. А свет так и горит. Чую, случилось там что-то нехорошее. Надо спасателей звать, дверь ломать, не знаю…

Зарецкий молча выслушал всю эту историю, глядя прямо в лицо врачу, а когда тот замолчал, спросил:

— Вам там что, спирта много выдают, в вашей богадельне?

— В смысле? — опешил Петров.

— В смысле — такое только с перепою придумать можно. Думаешь, мне тут делать нечего, кроме как твои сказки слушать?

— Да какие сказки?! Говорю ж — пропала бабка! Дом брошен, коза. Может, заперлась старушка да и загнулась там, внутри.

— Нет там ни дома никакого, ни козы, ни бабки.

— Да как — нет? Говорю же, только что оттуда...

— Так и нет. Ты, видно, хорошо на грудь принял, раз такое причудилось. Вон, даже в машине уснул.

Что ж они, сговорились, что ли? Сначала Нина Михайловна, теперь Зарецкий.

— Да говорят тебе, там беда какая-то! И не пил я — не чуешь, что ли, перегаром не воняет?

— Поехали, — капитан вдруг поднялся и сгрёб со стола ключи от машины. Спустя минуту они с Петровым уже тряслись в полицейском уазике, который был примерно в том же состоянии, что и "буханка" с красным крестом.

Ехали молча. Сначала, минут пятнадцать, узкая асфальтовая дорога в пятнах гудрона. Когда в Стародубцево свернули направо, на грунтовку, Зарецкий наконец спросил:

— Сюда ты ездил?

— Да. Что вообще...

— Сейчас увидишь, — перебил капитан. — Не уймёшься же иначе со своими россказнями.

Полицейский уазик благополучно преодолел низину, в которой неизменно глохла машина Петрова. Последний плавный поворот — и перед ними деревня Никитино.

Точнее, то, что было когда-то деревней Никитино. Торчащие печные трубы. Давно остывшие пепелища, на которых успела вырасти не только трава, но и кусты.

Петров ошалело озирался по сторонам, а Зарецкий тем временем рассказывал:

— Пожар был пять лет назад, осенью. Никто так и не понял, с чего всё запылало, да, честно говоря, особо и не вникали. Предположили, что проводка у кого-то коротнула. Трава уже сухая была, ветер сильный дул — видно, потому так быстро всё и случилось.

— Погиб кто-нибудь?

— Дедок один, в первом доме жил. А больше в Никитино и не было никого. Пожар-то осенью случился — дачники, на счастье, уже все разъехались.

Они вернулись в машину. Петров помолчал, а потом заговорил:

— Где ж я тогда был?

— Судя по россказням — в запое, — пожал плечами Зарецкий. — И лечил там несуществующую бабку в сгоревшей дотла деревне.

— Да не пил я. С самого нового года.

— Тогда не знаю.

Капитан довёз Петрова до участка и высадил около «буханки», а сам поехал дальше. Доктор перебрался в свою машину и уставился перед собой, не моргая. Голова у него кружилась, во всём теле была страшная слабость.

Как такое возможно? Как он попал в деревню и осматривал там пациентку, если деревня сгорела дотла пять с лишним лет назад? Куда же он ездил? И кто эта старуха с непостижимыми симптомами и анализами?

Должно было быть какое-то логичное, разумное объяснение. Никто не ездит в прошлое. Невозможно навещать людей в домах, которых давно нет, — люде  й, которые к тому же в этих домах и не жили. Зарецкий ведь сказал, что в жёлтой избе до пожара был только одинокий дед.

С медицинского факультета Петров выпустился ещё бóльшим материалистом, чем поступал туда. Он не верил в путешествия во времени, оборотней, ведьм, ворожей, гомеопатов и астрологов. За каждым чудом, по его мнению, стояла чья-то хитрость или алчность, а чаще — и то, и другое.

Зарецкий ему не поможет. Никто не поможет. Надо ехать в Никитино и самому разбираться, что за чертовщина там творится. В конце концов, даже если бы не было других причин, он обязан лечить людей. Он не имеет права бросить пациентку без помощи, пусть эта пациентка, возможно, и существует только у него в голове.

Петров завёл уазик. Ему вдруг показалось, что в кабине снова витает странный запах, как несколько дней назад, но доктор уже не был ни в чём уверен, а меньше всего доверял собственным органам чувств. В лобовое стекло били струи дождя.

На этот раз машина всё-таки проехала злополучный поворот, и доктор выпрыгнул из неё у самого дома Анастасии Семёновны. Ни звать, ни стучать не стал. Дверь на крыльцо отворилась, едва он коснулся ручки. От скрипа петель ушам стало больно.

— Бабуля? Анастасия Семёновна?

Доктор вошёл в комнату. В ней было холодно и пусто; пахло так же, как в кабине «буханки». Он вдруг понял, что это за запах: мокрая овчина. Наверное, где-то сушился косматый бабкин тулуп.

— Бабуль? Ты где?

Петров прошёл мимо печки и заглянул в дальнюю комнату. Там тоже никого не было. Он повернулся и очутился лицом к лицу со старухой. В правой руке у неё был длинный нож.

— Анастасия Семёновна? — пробормотал он и попятился.

— Здравствуй, милок. Приехал-таки, — она ласково улыбнулась, но глаза остались холодными. — Замёрз небось? Хлебушка отрезать тебе с сальцом?

Бабка махнула ножом в сторону стола. Доктор мог бы поклясться, что когда он полминуты назад заходил в дом, на столе ничего не было, а теперь там стояли две кружки, лежал шмат сала и буханка чёрного хлеба. Да и сама бабка умудрилась подкрасться бесшумно, как тень.

— Нет, спасибо, — ответил он на её предложение. — Как самочувствие-то?

Она подошла к столу, положила нож. На чёрном её тулупе не было ни капли воды.

— Самочувствие моё отличное. Поглядел кровушку-то мою? — старуха с ухмылкой посмотрела на него.

Петров наконец понял, что не так с её глазами. Зрачки. Он видел такие на фото в журнале. У антилопы. Горизонтальные прямоугольные зрачки.

— Не у тех ты, милок, врачей про меня спрашивал.

— Откуда ты знаешь, что спрашивал?..

— Показал бы ветеринару — тот бы сразу понял, — сказала она, не отвечая на вопрос.

И тут у него в голове наконец всё сложилось. Слишком высокая для человека температура. Непонятные показатели в анализах. Странные зрачки. Чёрная коза, которую он дважды видел на дороге.

— Не может быть. Не верю... — прошептал он.

Старуха захохотала.

— Сейчас поверишь!

Прямо у него на глазах она начала скукоживаться, уменьшаться. Ноги подломились, выгнулись коленями назад. Концы платка, завязанные под подбородком, превратились в бороду, косматый тулуп — в шерсть. На лице и руках жёсткие волосы начали прорастать прямо через кожу, как в ускоренной съёмке. Голова при этом с ужасающей скоростью вытягивалась, затылок втянулся, нос приплюснуло как от сильного удара. Пальцы срастались между собой и костенели, пока не слились в два копыта. Спустя несколько секунд перед Петровым стояла коза — та самая чёрная коза. Она посмотрела ему в глаза, пару раз стукнула передними ногами в деревянный пол, что-то издевательски проблеяла, а потом заорала точно так же, как вчера вечером. Петров зажмурился и зажал руками уши, а когда снова открыл глаза,  перед ним стояла старуха.

— Не может быть, — повторил Петров. Ноги подкашивались; старуха, видно, это заметила и толкнула в его сторону стул.

— Хороший ты парень, — сказала она. — Не бросил бабушку в беде. Жалко только, что к хорошим жизнь-то обычно задом поворачивается. Тот доктор, до тебя, тоже хороший был — и что с ним сталось?

— Мне сказали — уехал.

— Про тебя тоже так скажут.

— Да я вроде не собираюсь никуда, — машинально ответил Петров.

— И он не собирался. А теперь вон где, — она поманила доктора за собой, подвела к кровати и приподняла подзор. На полу лежали желтоватые кости — Петров опознал бедро и ключицу.

— Не понимаю… Как?.. Мы же только вчера с Зарецким здесь были... Всё сгорело, всё...

— А кто, по-твоему, деревню-то поджёг? — спросила вдруг бабка.

Она поднялась со стула и начала деловито сновать по комнате. Куда только делась её немощь! Старуха проворно вынула из холодной печи большой чугунок и поставила на стол, а сама тем временем рассказывала:

— Гуляла я по молодости с одним парнем. Егоркой звали. Говорил красиво, жениться обещал, а как из армии пришёл — быстренько себе другую взял. Вот дождалась я, пока он один останется…

— Что же, из-за какой-то древней истории целую деревню жечь?

Петров чувствовал, что руки стали какими-то тяжёлыми и неповоротливыми, словно каждую облепили глиной.

— Древней истории, говоришь? Опозорил он меня! — гаркнула бабка. Доктор заметил на чугунке бурые потёки, очень похожие на кровь. — Замуж так и не вышла, из села родного уехать пришлось! Да и не хотела я всю деревню-то жечь. Кто ж знал, что так полыхнёт. А про Егорку я точно знала, что не выберется: старый уже был, еле ходил и видел плохо. Подобралась я как-то по осени к его избе да паклю-то между венцов и подожгла.

— Отомстила, значит, деду, — подытожил Петров.

Бабка налила в чугунок воды, побросала какого-то сена, потом принялась разжигать печь. Нож на столе зловеще поблёскивал в свете лампочки.

— А сама-то ты как здесь оказалась? — спросил доктор. Что-то подсказывало ему, что лучше бы убраться отсюда подобру-поздорову, но сдвинуться с места было невозможно. Его словно парализовало. Он вдруг почувствовал слабый растительный запах, смешанный с дымом.

Старуха задумалась. Видимо, вопрос Петрова поставил её в тупик. Она вытащила из комода потрёпанную тетрадку, развернула на столе и только после этого призналась, что и сама толком ничего не поняла, но дело было вроде бы так.

Недели через три после расправы с несчастным Егоркой ей поплохело. Она вышла выпустить во двор козу и почувствовала, как что-то сжало в груди. «Инфаркт», — машинально решил Петров; он так и сидел как приклеенный. Попытался встать со стула — не смог, словно вся тяжесть мира легла ему на плечи.

Анастасия Семёновна поведала, что перед глазами у неё тогда всё почернело, а потом она вдруг увидела себя со стороны — лежащей навзничь без признаков жизни. Наблюдала, как приехал молодой доктор — предшественник Петрова — и сразу за ним Зарецкий, как бесчувственное тело погрузили в неизменную «буханку» и увезли. До козы никому дела не было, а когда спохватились — она уже давным-давно сбежала.

Доктор наконец преодолел непонятную слабость и приподнялся. Успел заглянуть в бабкину тетрадку (заголовок гласил «Как перекинуться обратно»), прежде чем она подошла и с усмешкой усадила его обратно. Старуха едва дотронулась до его плеча, а он рухнул как подкошенный, словно она ударила его наотмашь.

После того как её душа, по-видимому, переселилась в козу, ноги сами понесли Анастасию Семёновну в Никитино. Едва она прошла последний поворот, как почувствовала что-то странное. Не успела подумать, что хорошо бы опять человеком стать, как обернулась собой. Огляделась — деревня на месте, хоть и пуста, дома целёхонькие, словно никакого пожара и не было. Она зашла в дом Егора Захарыча да так и решила в нём жить.

— А с ним что случилось? — Петров мотнул головой в сторону кровати, под которой лежали кости.

Он подозревал, что судьба его предшественника как-то связана с каракулями в тетрадке. Пока старуха рассказывала, он неимоверными усилиями поднялся на ноги и начал пятиться к двери.

Выяснилось, что выходить из Никитино только козой бабке надоело и она очень хотела бы иметь возможность бродить по окрестностям в человеческом своём обличье. Коварный поворот, перед которым постоянно глохла машина Петрова, Анастасию Семёновну в её желании не поддерживал: стоило ей пройти какую-то невидимую черту, как она против своей воли становилась козой. В доме у Егора Захарыча было полно книжек со всякими легендами, сказками и прочим фольклором, вот в одной из них старуха и вычитала, что для успешного превращения надо отведать приготовленной с определёнными травами человечины.

— Ты для этого доктора угробила? — спросил Петров. Дверь была прямо у него за спиной.

— А что поделаешь, — картинно вздохнула бабка. — Его проще всего сюда заманить было.

«Прямо как меня», — подумал доктор. Ну конечно: приезжий врач, связанный клятвой помогать больным и не подозревающий, что деревни, куда его вызывают, давно нет.

— Только, видать, что-то я напортачила тогда. И так и эдак пробовала, да не помогло. Потом нашла книжку с картинками, учебник, что ль, какой-то. Там всякая трава нарисована была. Ну и оказалось, что я не то сушила. Теперь разобралась — всё по уму сделаю.

Петров резко повернулся, толкнул тяжёлую дверь и вывалился в сени. Он думал, что бабка бросится за ним, но она не спешила. Мелькнула надежда: может, успеет добежать до злополучного поворота, а уж там от козы-то как-нибудь отобьётся.

Дверь на улицу оказалась закрыта на засов. Доктор начал дёргать его туда-сюда, пытаясь расшатать в тугих петлях. За спиной скрипнуло; снова запахло дымом с привкусом горящего сена. Шаги медленно приближались.

Петров рванул засов и наконец выбил его из петли. Когда он ударил в створки двери, они не шелохнулись. Он и забыл, как прошлым вечером безуспешно пытался их высадить.

Доктор стащил рукав с плеча, натянул на кулак и ударил в окно. Свежий воздух немного рассеял дурманящий запах, но ноги у Петрова уже подкосились. Он осел на пол и беспомощно наблюдал, как старуха приближается к нему с длинным ножом в руке.

— Ты же клялся людям помогать? Клялся же?

Петров закрыл глаза, только бы не видеть её жутких прямоугольных зрачков.

Климент Палыч держал оборону. Народу на утренний приём набежала полна амбулатория, а доктор всё не шёл. На него это было непохоже: обычно являлся заранее, а тут мало того что сам не пришёл, так ещё и телефон выключил. А главное, казённая «буханка» тоже куда-то подевалась.

Когда Петров не появился к обеду, Климент Палыч позвонил Зарецкому. Тот почему-то страшно переполошился и поставил всех на уши, даже связи в соседних районах подключил. Но несмотря на все усилия, ни доктора, ни уазик найти так и не смогли.

В недрах машины что-то завизжало, колёса скользили по вязкой грязи. Дурная скотина так и стояла на дороге. Петров зажмурился.

Деревенские постоянно посмеивались, мол, сразу видно — городской человек: жалко ему всех, не может даже червяков для рыбалки накопать. А тут целая коза!

Наконец машина со скрежетом остановилась, и Петров осторожно открыл глаза. Никакого животного на дороге и в помине не было.

— Хватило всё-таки мозгов, — буркнул он.

Движок молчал. Несколько попыток оживить его ни к чему не привели, так что Петров выпрыгнул на дорогу и выволок сумку с врачебным своим скарбом. До Никитино, где ждала его пациентка, было рукой подать — дойдёт пешком, а с машиной потом разберётся. Сначала люди. Хорошо бы только карта не обманывала, а то видели уже: нарисовано близко, а на самом деле полчаса ходу быстрым шагом.

Что-то показалось доктору странным. Петров осмотрелся: да нет, вроде всё нормально, обычная грунтовка. На кустах переливались капли недавнего дождя.

Капли. Вот что его смутило. Ивняк рос по обе стороны дороги стеной, и ни с одной ветки не стряхнуло воду.

Он опустил глаза. За ним были чёткие отпечатки его сапог и колёс уазика, а впереди — нетронутая грязь. Петров сделал несколько шагов — остались глубокие следы.

Может, он проехал то место, где стояла коза? Доктор вернулся метров на сто — нигде ничего. Как же тогда коза попала на дорогу? С неба свалилась, что ли? И куда потом делась?

— Да чёрт с ней! — буркнул он и поплёлся в Никитино. Не хватало тут ещё стоять полдня думать о всякой ерунде, когда люди ждут.

Деревня была прямо за поворотом. Ещё одно заброшенное место. Петров, вообще-то говоря, даже не думал, что здесь ещё кто-то жил, пока утром не зазвонил у него телефон и дряхлый женский голос не попросил доктора о посещении. Повод тоже был какой-то невнятный: то ли давление, то ли бессонница — по ненадёжной деревенской связи не понял, но раз позвали, надо ехать. В деревне, в отличие от города, врачей просто так никто не гонял — наоборот, вызывали, только когда уж совсем припирало.

В Никитино всё было тихо и неподвижно, куры и те нигде не копошились. Уж не одна ли тут эта бабка живёт? Хоть бы кошку завела, что ли, или собаку, а то рехнуться от такой тишины можно. Аж в ушах звенит. Грустно, конечно, смотреть на эти брошенные деревни, грустно.

Петров прочавкал по грязи к жёлтому дому — в прямом смысле жёлтому, то есть не психушке, а просто избе, выкрашенной в соответствующий цвет. Калитка из посеревшего штакетника была закрыта на кольцо из алюминиевой проволоки.

— Врача вызывали? — крикнул для порядку Петров (знал же прекрасно, что да, вызывали), со скрипом отворил калитку и пошёл к крыльцу. — Бабуль, открывай! Доктор пришёл!

Нигде ни звука. А вот это уже нехорошо. Что же, забыла она про него? Или в приступе маразма позвонила? Или он название деревни не так расслышал? В такую даль притащился, а тут никого! А может, плохо ей стало, сознание потеряла?

— Бабуля! Анастасия Семёновна! Доктора встречай!

Откуда-то из-за дома послышалось блеяние. Значит, кого-то бабка всё-таки держит — овцу, что ли, или козу. Может, это её скотина и выскочила перед ним на дорогу?

Блеяние приближалось. Ну вот, чудесно: приехал к старушке, а тут одна овца. Пора на ветеринара переучиваться, тем более деревенские постоянно спрашивали у Петрова что-то про своих животин. Какая, в конце-то концов, разница: людей лечить, коров, поросят? Да хоть тараканов!

— Иду, иду, милок!

Из-за угла появилась бабулька вида крайне любопытного. Сухощавая, сгорбленная, почти без морщин, она еле ковыляла. Руки были исковерканы ревматоидным артритом. Острый, с хитрецой взгляд из-под тёмного платка с алыми розами. Что-то было в этом взгляде такое, от чего Петрову стало неуютно. Ждала, наверное, поопытнее врача, а тут он.

Ну, это ему не впервой. Словами "Ой, какой молоденький!" его встречали с завидной регулярностью. Они даже всерьёз подумывал надеть очки и отпустить бороду, но потом сам на себя за такие мысли разозлился. Не хватало ещё! Пусть радуются, что хоть такой врач есть.

— Извини, милок, в огороде была — не слыхала, как ты пришёл, — причитала бабка, поспешая к крыльцу. Объяснение сомнительное: ни на руках, ни на галошах у неё Петров не заметил ни пятнышка, а какие же грядки, чтоб землёй в них не измазаться? Да и погодка не располагала: только что закончился дождь, притом весьма сильный, и холод стоял собачий. Хотя какое врачу, в общем-то, дело, где была пациентка? Пришла — и хорошо, а то вышло бы глупо: то ли сиди жди её, то ли поезжай обратно, так и не выяснив, что у неё стряслось.

— Бабуль, твоя коза по дороге в Стародубцево бегает?

— Кака коза? — удивилась она. — Нету у меня никакой козы.

— Как будто блеял кто-то за домом.

— Показалось тебе, милок. Нету у меня никого.

Старуха с надрывным скрипом отворила дверь, прошла в сени и стащила с себя косматое чёрное нечто — шубу, тулуп? Больше всего это было похоже на свалявшуюся собачью шерсть, да и пахло соответствующе. Петров стянул резиновые сапоги и зашёл вслед за бабкой в комнату.

— Что случилось-то, бабуль?

— Ой, миленький... Нехорошо мне, а чего — сама не пойму.

— Болит где-нибудь?

— Болеть не болит, а так... Ну, будто кружит, что ли.

Это уже что-то. С головокружения и начнём.

— Давай давленьице померим, Анастасия Семёновна.

— Померь, миленький, померь!

Она засуетилась, забегала вокруг стола — насилу усадил: то стул доктору подать, то рукав поднять, то клеёнку грязную поменять. Ну, подумал Петров, будет сейчас под двести с такой беготнёй.

— Сто на пятьдесят, — озвучил он и сам не поверил. Во даёт! Вот что значит — всю жизнь на воздухе прожить и работать физически, а не в офисе штаны просиживать. Но как будто низковато всё же.

— Обычно какое давление?

Пациентка буркнула что-то невнятное, но по тому, как спокойно она себя вела, Петров заключил, что ничего странного в таких показателях для неё нет. Ладно, посчитаем пульс.

— Да у тебя жар, мать!

Едва доктор дотронулся до её руки, его обожгло: кожа прямо-таки пылала. Может, потому и голова у бабули кружится?

Странно было только, что при такой лихорадке — а на градуснике через пять минут были уверенные тридцать восемь с половиной — пациентка чувствовала себя хорошо. Нет, понятно, что женщины температуру лучше переносят и при пресловутых тридцати семи и двух умирать отказываются, но не до такой же степени!

— Бабуль, тебе в больницу надо. Нельзя с такой температурой дома сидеть!

— Ой, милок, да кака ж мне больница! — запричитала бабка. — Уморят меня там! А огород на кого оставлю, хозяйство?

Петров бился так и эдак, то запугивал, то уговаривал, но переубедить не смог. С тяжёлым сердцем велел писать отказ. Утешало немного только то, что необъяснимый жар, похоже, и впрямь старуху не мучил и даже не беспокоил — но надолго ли такое благополучие?

Делать было нечего: ложиться в больницу бабка отказалась наотрез и бумагу написала охотно. Не драться же с ней! Петров осмотрел и послушал пациентку — везде всё на удивление хорошо — уколол ей анальгин с димедролом, оставил блистер казённого парацетамола с указанием, как принимать, и строго напутствовал сразу звонить, если поплохеет. Ещё раз попытался уговорить на больницу — ни в какую. На том и распрощались.

— Надо бы завтра навестить её, — рассуждал доктор сам с собой, шагая к машине. — Посмотреть, как она, да и кровь взять. Странно как-то: температура высоченная, а больше нигде ничего. И, главное, чувствует себя прекрасно. Чудеса, да и только!

Петров вдруг вспомнил, что "буханка"-то у него заглохла. Настроение испортилось окончательно. Неизвестно, сколько он сейчас ещё провозится с движком и сумеет ли вообще сам его починить: не исключено, что к чуду отечественного автопрома наконец постучалась костлявая. Уазик и так слишком долго её обманывал. И если последний час "буханки" действительно пробил, то по остальным вызовам придётся пройтись пешком, что даст пару десятков километров (шах и мат, адепты десяти тысяч шагов!). А это, в свою очередь, означает, что за тонну бумаг в амбулатории Петров возьмётся ближе к ночи. И ночь эта с вероятностью процентов девяносто пять будет бессонной.

Он заранее рассердился, дёрнул пятнистую от ржавчины дверцу сильнее, чем требовалось, и зашвырнул сумку на пассажирское сиденье. Повернул ключ, который даже не удосужился вытащить из замка зажигания, прежде чем идти в Никитино. К его изумлению, движок охотно ожил и заурчал.

— Ну и ну, — только и сказал Петров. Странный денёк выдался, спору нет. Да ещё в кабине появился непонятный запах, как будто  в отсутствие доктора там посидел кто-то в страшно вонючих носках. А впрочем, чёрт с ним, с запахом — можно и окна открыть, благо не зима на дворе, пусть и холодно.

На остальных вызовах ничего примечательного не случилось. Козы больше под колёса не выскакивали, пациенты не терялись, а смирно дожидались врача, к тому же болели простыми, понятными болезнями: кто простудой, кто поносом, а кто и похмельем. Петров закончил даже раньше, чем думал, и в пять часов вечера уже вернулся в амбулаторию.

— Здрасьте, Нина Михайловна!

— И вам не хворать, Иван Сергеич, — отвечала неизменной своей фразой регистратор Дубковской амбулатории.

Дама это была монументальная. Семьдесят восемь лет, дважды вдова, шестеро детей — кто где по всей Необъятной — пятнадцать внуков и уже даже три правнука. Успевала и по хозяйству хлопотать, и в огороде копаться, и амбулаторию содержать в образцовом порядке.

Петров сел за бумаги и часа через полтора дошёл до вызова в Никитино. Была у него дурная привычка: забывал записи делать. Вообще-то полагалось карточки оформлять сразу на вызове, но Петров был сам себе начальник и делал по-своему. Нина Михайловна неизменно выручала на предмет имён и фамилий, потому что весь участок знала как свои пять пальцев: от внешности пациентов до цвета их коров и количества кур. Если бы не она, Петров за годы работы попал бы в пару сотен дурацких ситуаций.

Вот и фамилию бабули с непонятной лихорадкой надо спрашивать. Если повезёт, застанет ещё Нину Михайловну и в минуту всё выяснит.

Регистратор как раз надевала галоши в сенях.

— Нина Михайловна, а как фамилия этой бабули из Никитино? Ну, в жёлтом доме, козу ещё чёрную вроде держит.

Она посмотрела на него как-то странно, покачала головой и ничего не сказала. Надоел он ей своей безалаберностью, видно.

— Нина Михайловна?..

— Вы, Иван Сергеич, чем шутки шутить, лучше б карточки сидели писали. Может, в кои веки домой бы вовремя ушли, — ответила она и вышла.

— Ну и ладно, — буркнул Петров. — Сам разберусь.

А разбираться в любом случае пришлось бы самому: Петров запоздало вспомнил, что Нина Михайловна отпросилась у него на недельку в отпуск — съездить в Новгородскую к родне. Ну ничего: у неё в картотеке такой порядок, что и дурак поймёт.

Вот только никаких карточек ни на какую Анастасию Семёновну Петров не обнаружил. Более того: даже ящика с биркой «Никитино» в регистратуре не было. Ни единого человека. Ни одной записи. Не болеют они там вообще, что ли? Проще было поверить в это, чем в ошибку безупречной Нины Михайловны.

Он вспомнил, что пациентка ведь должна была ему с какого-то номера звонить, когда вызов оставляла. Во сколько это было, он примерно помнил. Петров мысленно выругался: нагородил тут огород вместо того, чтобы просто позвонить и всё у старушки выспросить.

Он пролистал все входящие вызовы, но около десяти утра, когда звонила Анастасия Семёновна, ни одной записи не нашлось. Доктор перепроверил ещё раз — ничего. Впрочем, тут как раз удивляться не приходилось: связь в деревне ненадёжная, звонок вполне мог и не записаться.

Делать нечего: придётся всё выяснять на месте. Так и так планировал на следующее утро навестить болезную — заодно и фамилию спросит, и дату рождения, и даже полис со СНИЛСом.

За ночь дорогу совсем развезло, и наутро "буханка" еле пробралась в сторону Никитино, а на подъезде к деревне опять намертво заглохла — перед тем же самым поворотом, что и накануне. Ладно хоть без козы на этот раз обошлось. Петров дошагал до жёлтого дома и застал пациентку в добром здравии и бодром настроении на крыльце.

— Ой, миленький, — обрадовалась она, — я и не ждала сегодня!

Выяснилось, что температура у неё даже выше, чем накануне, — тридцать восемь и девять. Петров был не на шутку озадачен, потому что никакой другой симптоматики опять не обнаружил. Снова предложил поехать в больницу — снова отказ. Взял кровь и помчался в амбулаторию — может, хоть по анализам что-то прояснится.

Как раз была пятница, а значит, дежурил ворчливый Климент Палыч Зайцев — опытнейший лаборант, настоящий кладезь диагностической  мудрости. Он работал всего два дня в неделю, а в остальное время занимался важнейшим делом, а именно — напивался до чёртиков. Ставить диагнозы, едва глянув в микроскоп, ему это не мешало. Если кто и мог разобраться в сложном случае, так это Зайцев. Или, по крайней мере, помочь.

Петров отдал пробирки и уселся ждать, коротая время за бумагами. Опять забыл спросить у бабки фамилию! Не до того было.

Климент Палыч ворвался в крошечную ординаторскую.

— Ты что за говнину мне принёс? — накинулся он на Петрова. — Мне, по-твоему, совсем заняться нечем?!

Такая уж у него была речевая особенность — вставлять слово «говно» и его производные, куда надо и не надо. Причём саму эту субстанцию, когда дело касалось её анализа, Зайцев церемонно называл только калом и никак иначе.

— В смысле?

Лаборант швырнул под нос доктору серый бланк анализа крови, заполненный удивительно чёткой для такого стажа возлияний рукой.

— Ты у кого эту кровь взял — у коровы? У бабки вены не нашёл, так хоть на скотине попрактиковался?

— Сам ты корова.

Что он там насчитал такого? Лейкоциты — норма, причём не изменена ни одна фракция, что для такой лихорадки чрезвычайно странно. Тромбоциты — норма. СОЭ — десять, тоже замечательно, хотя и удивительно. Что Палычу-то не понравилось?

Петров посмотрел ниже, на показатели красной крови, и сразу понял, что.

Эритроциты – двенадцать. Почти втрое выше нормы. Гемоглобин при этом всего девяносто. То есть эритроциты эти пустые и кислорода никакого переносить не могут. Бабка при этом, как отчётливо помнил Петров, была весела и румяна, ни в какой обморок даже отдалённо падать не думала, хоть и жаловалась на головокружение.

— Палыч, ты уверен, что в эритроцитах не обсчитался?

— Иди сам посчитай, — фыркнул лаборант. — Я уж двенадцать от четырёх всяко отличу.

Петров и сам не верил, что Зайцев мог настолько ошибиться. На одну десятую — может быть, но не втрое. А значит, у бабки из Никитино какой-то непонятный эритроцитоз, причём огромный.

— Биохимию сделай, — велел Петров.

— Говнохимию, — огрызнулся лаборант. — Реактивы ещё на эту хрень тратить!

— Делай, что говорят!

Климент Палыч ещё поорал, но выполнить анализы всё же соизволил. Гремел пробирками так, чтоб все сразу поняли, что он думает о творящемся произволе.

Начался приём, так что до результатов, демонстративно брошенных в лаборатории, Петров добрался только вечером. И если общий анализ крови вызвал сильное  недоумение, особенно в сочетании со странной клинической картиной, то биохимия добила доктора окончательно.

АЛТ — норма. При этом АСТ под двести, то есть впятеро выше допустимого верхнего значения. Как это понимать? Бессимптомный инфаркт? Но не с таким же соотношением!

Дальше – лучше. Сахар два и восемь. Суровая гипогликемия, непонятно откуда. Ладно бы бабуля была на инсулине и, например, кольнула его и забыла поесть. Может, забыла сказать? Так он ведь про болезни-то спрашивал.

Итак, дано: пациентка без единого симптома, кроме высоченной температуры, при этом с диким эритроцитозом, катастрофическим цветным показателем, непонятными ферментами печени и низким сахаром. И как прикажете это понимать?

Доктор вспомнил, как подписывал бумаги у заведующего кафедрой терапии накануне отъезда в деревню. Учился Петров всегда ни шатко ни валко, потому и решил, что в городе ему делать нечего: никуда не устроится. Глубинка — другое дело: там любого врача с руками оторвут.

Заведующий был стареющий дородный весельчак, который обожал выдавать бородатые анекдоты за случаи, произошедшие с его студентами. Аудитория вымученно смеялась, потому что иначе допуск к экзаменам можно было и не получить.

Так вот, этот самый заведующий выслушал рассуждения Петрова, посмотрел на него поверх очков и сказал:

— В деревне, молодой человек, как раз хорошие врачи нужны. Это в городской больнице, где помимо вас ещё сотня человек дежурит, можно чего-то не знать. А когда вы один медик на пару сотен километров, надо уметь всё.

Петров тогда только хмыкнул и подумал, что ничего-то заведующий не понимает, зато теперь осознал, насколько тот был прав. Конечно, есть телемедицина, можно посоветоваться с кем-то из однокурсников или старших коллег. Но если бы он трудился в стационаре и мог сейчас, к примеру, спуститься с пробиркой в отделение переливания крови и попросить перепроверить результаты, насколько было бы легче!

С интернетом в деревне было туго, но Петров после получаса упорной борьбы всё-таки смог отправить анализы пациентки в чат своего потока с пометкой, что симптомов никаких нет. Гематологом никто с их курса не стал, но, может, у ребят хоть какие-нибудь мысли будут?

Первый комментарий был лаконичен: «Жесть». Это Петров и сам понимал. Все остальные — а в обсуждении поучаствовало почти два десятка человек — высказывали похожие мнения, но по делу никто ничего так и не сказал.

Петров засиделся в амбулатории до поздней ночи, что было даже хорошо: работа отвлекала от тревожных мыслей о старушке из Никитино и загадочном её состоянии, объяснить которое доктору не хватало ни знаний, ни опыта.

Утром надо ехать в Никитино и любыми способами уговорить пациентку лечь в больницу, рассуждал доктор. В идеале — в областную. В районной, кроме бинтов и зелёнки, лечить всё равно нечем. Впрочем, если старушка наотрез откажется далеко ехать — пусть хоть в какую-нибудь ляжет, а там разберёмся.

Спал он плохо и ни свет ни заря уже трясся по знакомой грунтовке. Последний поворот опять прошёл пешком. Странному нежеланию "буханки" ехать к Никитино Петров уже даже не удивлялся.

В окнах жёлтого дома горел свет. Что ж, замечательно: не придётся будить бабулю. Впрочем, она наверняка встаёт с первыми петухами, как все старики. Жила бы в городе — ещё и на транспорте бы в час пик каталась. С сумкой на колёсиках.

Доктор постучал в дверь, подождал немного — ответа не было. Подошёл к светящемуся окошку:

— Бабуль! Открывай, свои!

Стекло в рассохшейся раме неприятно задребезжало, когда Петров постучал в него костяшками. Звук был какой-то болезненный, а главное, никакого движения внутри не вызвал.

Ладно, подождём. Раз свет включен, значит, хозяйка где-то рядом и скоро вернётся. Нынче суббота, приёма в амбулатории нет, вызова висит всего два, причём несрочных — торопиться особо некуда.

Минут десять Петров торчал у крыльца жёлтого дома, то и дело покрикивая:

— Анастасия Семёновна! К тебе приехали!

Утро было сырое и липкое, так что доктор быстро начал подмерзать. Огляделся, ещё раз позвал старушку по имени — опять без толку — и решил пройтись немного: согреться, а заодно и на Никитино поглядеть.

Деревня была — одно название. Помимо жёлтой избы, ещё четыре дома вдоль неезженой грунтовки — вот и всё. Дом Анастасии Семёновны стоял первым.

Трава была в человеческий рост. Не считая этого, дома и дворы выглядели на удивление ухоженными, как будто хозяева вышли из них на минутку, а не уехали навсегда. Может, не так и давно Никитино обезлюдело?

Смотреть было особо не на что, и Петров, дойдя до последнего дома, повернул обратно. Снова подошёл к крыльцу Анастасии Семёновны, покричал. Хотел заглянуть в окно — вдруг разглядит что-нибудь? — запнулся, чуть не упал. Посмотрел под ноги.

У самой двери валялись испачканные в грязи галоши. Доктор был уверен, что когда он приехал, их здесь не было. И совершенно точно не было свежих следов, которые сейчас этими галошами как раз и заканчивались. Следы — явно не его, потому что заметно меньше размером и шли из-за угла к крыльцу. Странно, что бабуля проскочила в дом, а он и не заметил. Да могла бы и сама откликнуться — слышала ведь наверняка, что он её кричал.

— Ладно, мы не гордые, — буркнул доктор и снова принялся стучать и звать. Провёл он за этим занятием почти десять минут, но ответа не было.

Вот и что теперь делать? Продолжать ломиться? Так можно весь день тут провести с тем же эффектом, то есть нулевым. В конце концов, раз уж у неё нашлись силы вокруг дома ходить, значит, жива и не так уж плохо себя чувствует.

Петров помялся около крыльца, для порядку попробовал ещё пару раз крикнуть, да так и уехал несолоно хлебавши. На автомате посетил двух пациентов — одного с обострением гастрита после возлияний отругал, другого с переломом руки в местную больницу отвёз. Мысли о старушке из Никитино не шли из головы. Отвязавшись наконец от крывшего его последними словами больничного хирурга, Петров запрыгнул в машину и хотел было ехать к Анастасии Семёновне, но тут позвонил Климент Палыч и вызвал в амбулаторию: пришло три человека. Почему и зачем они пришли в неприёмный день, история умалчивала, но лаборант настаивал, что случаи серьёзные. Так и оказалось, и доктор провозился с больными, число которых к его приезду удвоилось, до самого вечера.