Близкие люди⁠⁠

Кажется, мы сумели от них оторваться. Сколько их было — четверо? Шестеро? Неважно. Теперь им уже не до нас — из этих катакомб ещё поди выберись. Надеюсь, не выберутся. Надеюсь, останутся тут навсегда, пополнят армию больничных теней, они, не давшие нам ни капельки света. Мерзкие твари, вечно глядевшие через нас, будто не замечая, пусть сами теперь станут призраками. Нас они уже не догонят.

Мы с братом сидим, прислонившись к сырой стене, комья штукатурки валяются на полу. Здание такое старое, что никто не помнит его настоящих размеров. Узкие коридоры петляют, путаются, уходят глубоко вниз.

Сейчас, когда преследователи остались далеко позади, вокруг стало так тихо. Ржавый свет стекает из-под самого потолка, крысы скребутся в завалах разломанной мебели. Крысы — наши друзья. Помню, в детстве, когда лысый Генчик надо мной издевался, брат подложил ему в портфель крысу, и та цапнула лысого за руку. Ну и смеялись же мы! Особенно после того, как в лечебнике ему впаяли сорок уколов в живот. Это был один из лучших дней в моей жизни! Да, брат всегда знал, как обо мне позаботиться. Теперь мой черёд его защищать.

Надо бы идти дальше, но брат очень устал, этот марафон совсем измотал его. Терпи, братишка, терпи! Скоро мы выберемся отсюда.

Шлёп-шлёп. Это с потолка капает, или кто-то крадётся по коридору?
Вот ещё раз…
Шлёп-шлёп.
Неужто всё-таки выследили?

Эти гады хитрющие, словно демоны. Сахарные улыбочки, нежные пальцы, слова, липкие, будто патока… А глаза пустые-пустые. В таких глазах правды нет, не зря я сразу им не поверил. С самого первого дня, когда только мать привезла нас сюда, я ждал от них какой-то беды. Ждал-ждал и дождался… Демоны поймали брата в сеть своих проводов, высосали гибкими шлангами его последние силы.

Не жаль их ни капельки. Ни белобрысого с ножницами в глазницах. Ни его щербатого помощника со скальпелем в горле. Жалко только девчонку рыжую, зря она на шум прибежала. Единственная, в чьих глазах ещё оставалось тепло. Конечно, её улыбки тоже были фальшивыми — таким, как она, уголки губ ещё при входе приклеивают. Сдёрни невидимый пластырь — и улыбка сползёт, скукожится в нормальное человеческое лицо. Но я пластыря на ней не нашёл, так что, даже умирая, она, бедняжка, лыбиться не переставала. Хваталась руками за провод, сучила ногами, а улыбка эта жуткая становилась только шире и шире…

Брат, наивная душа, правда верил, что она это искренне. Хорошо всё-таки, что я у него есть. Я-то знаю, что людям верить нельзя, а тем, кто сладко поёт, так тем более. Да вообще никому нельзя верить. Одни мы с братом на свете.

Я знал это каждый день из тех, что мы жили в том стерильном питомнике. И когда вечером они засуетились, забегали, я сразу заподозрил неладное. Подсмотрел в карту, которую белобрысый так опрометчиво у нашей кровати оставил. И сразу всё стало чётко, будто пелена с глаз упала, каждого рассмотрел. Мать, лицемерку проклятую, которая брата на убой притащила. Белобрысого в белом халате, вечно жизнерадостного и бодрого. Даже рыжую сестричку с поста — всех, всех разглядел! И стало ясно, что выбираться пора.

Через турникеты наружу было нельзя — там бы нас сразу поймали. Оставался один путь — через подвал и в коллекторы. Вышло всё ещё лучше — подземные лабиринты спрятали нас от противников.

Но отсюда-то мы выход найдём, а оттуда — из светлой палаты — выхода для нас двоих не было. И когда я вытащил ножницы из-под подушки, я думал: только не дрогни, рука! У брата не дрогнула бы… Но его, прежде такие сильные, руки плетьми лежали поверх простыни, и пришлось всё делать самому. К счастью, ноги всегда были только мои, оставалось лишь прорваться через эту паучью сеть, а убегать и прятаться я с самого детства умел.

Они не разделят нас, если не смогут найти. Пусть поберегут свои пилы для кого-то другого, а мы с братом навсегда останемся одним целым. Теперь, когда я вытащил его из проводов, что высасывали его силы, он опять начнёт дышать сам. А пока я буду дышать за двоих.
Но в одном я точно уверен — мы ни за что не вернёмся обрат…

Больше историй в Холистическом логове Снарка