А за околицей — тьма. Часть I⁠⁠

— Больше такую хлипкую не бери, — оглядывая покойницу, качнул головой Кощей. — Соплёй, поди, перешибло?

— В Хтони от меня убежала. На самое Пламя напоролась.

Лицо у лежащей в гробу было тёмное, обгорелое; удивлённо приподнялись, да так и не опустились брови. Кощей вздохнул, нагнулся, сложил крест-накрест на тощей девичьей груди белые руки.

— Смотри-ка, и запачкаться не успела. Ни пятнышка.

— Боялась потому что. Пламени боялась. Вот и угодила прямо к нему.

— Чего боишься, то и сбывается, — покивал Кощей.

— Что ж ты тогда смерти своей боишься, батюшка?

— А ты что ж тогда так боишься без преемницы остаться?

Постояли молча. Поглядели, как наползает на гроб осенняя крапива, как проседает под могилой земля. Когда лицо ученицы скрылось под корнями, Яга махнула рукой: молодая ель надвинулась, укрывая холмик.

Наклонившись, Яга опустила сверху маковое зерно.

— Засыпай, — прошептала. — Да спи сладко.

— Впредь покрепче девку ищи, — посоветовал Кощей, запахивая плащ. — Чтоб ловкая, да тёмненькая, да жилистая. Вот как позапрошлая была. И хорошо бы, чтоб повзрослей. А то ведь не успеешь.

— Не твоя забота, батюшка, — ответила Яга, не заботясь, что ветер растрепал волосы, распахнул кожух.

Затрещали ветки. Кощей насторожился:

— Гамаюн, что ли?

Яга неохотно, медленно обернулась. Тряхнуло обмётанные инеем стебли, полетел мелкий снег, на мутный свет кубарем выкатилась девчонка. Крохотная — едва до пояса достанет. Светленькая, как зайчишка.

Кощей сделал шаг из тени, но Яга шикнула, отогнала. Обратилась к девочке:

— Тебя как звать, глазастая? Заблудилась, поди?

На ресницах слёзы дрожат — как роса на незабудках.

— Откуда будешь-то? Из деревни?

Яга протянула руку, спрашивает, а сама оценивает: ладони тёплые — Пламя приживётся; пальцы длинные — легко будет и перо держать, и стебли перетирать. Глаза ясные — ничьего колдовства чужого ещё не вложено.

— Из деревни.

Голос тонкий-тонкий, волосики разлетаются.

— Вот твоя девица, явилась, — хохотнул от ели Кощей.

Девочка увидела его, взвизгнула, отпрянула. Яга прижала её к себе, другой рукой зашарила в складках юбки, погнала Кощея:

— Ну-ка, иди давай, не пугай!

Вытащила пригоршню листьев — по осеннему грибному лесу пошёл запах терпкого лета. Протянула девочке:

— Понюхай. Сразу страх забудешь. Всё забудешь…

Ждала, что та оттолкнёт, побежит, но девчонка сама потянулась к листьям на сухой ладони, втянула запах. Грохнуло в небе, молния расколола тучи, ударив в озеро. Кощей обернулся на тёплую избу вдалеке — плясала свеча, щёлкали ходики, шипел самовар, — шагнул из-под еловых лап в ненастье. На прощанье бросил:

— Уж эту не проворонь.

Девочка засмеялась и уснула на руках у Яги.

Донеся её до дома, Яга откинула штору, посмотрела в старое зеркало. Девчушка как девчушка. Светленькая, заплаканная. Аккурат в день смерти предшественницы своей явилась, как и положено.

***

Резко и тревожно вскрикнула Сирин, клича порог лета. Руки дрогнули, пяльцы соскользнули с колен, упали в траву. Ярина спрыгнула с ветки, босыми пятками ударилась о землю. Опустила руки в травяные волны, чтобы нашарить, и услышала окрик Яги:

— Силой ищи, не руками!

Со вздохом распрямилась, зажмурилась, позвала пяльцы.

— Чувствуй! Рамку чувствуй, полотно!

Пяльцы не шевельнулись; только гнулись от ветра стебли.

— Дубовую кору почувствуй. Хлопковое поле!

Ярина зажмурилась крепче, в пальцах наконец потеплело, закололо, и трава расступилась, отползли цепкие стебельки, успевшие обвить вышивку. Полированный обруч блеснул на солнце, Ярина протянула руку, пяльцы встрепенулись, взмыв над травой, но тут же упали перебитой птицей.

Взмокла спина, чёлка прилипла ко лбу. Ярина сжалась, опустила руки, исподлобья глядела, как подходит Яга.

— Ничего. Научишься.

Похлопала шершавой рукой по спине, мягким движением подняла из травы пяльцы, всмотрелась в вышитые знаки.

— Смотри-ка, как чисто. А эту руну ты где высмотрела?

— В книжке твоей.

— Ишь, глазастая, — хмыкнула Яга, проверяя изнанку.

Ярина пугливо, ласково улыбнулась.

***

— Если берёшь кого в союзники, сразу бери и клятву, что никогда ни существо, ни колдовство не пойдёт против тебя. Лучше, глазастая, друга убить, чем за спиной врага оставить.

Августовский лес шумел, расстилал пыльные тропы, горел ягодами. Яга шагала широко, Ярина еле поспевала, перебирая загорелыми ногами. Встретят птицу — Яга рассказывает про птиц: про песни Сирина, про птенцов Гамаюна, про гибкие косточки жар-птиц. Встретят особый цветок — рассказывает про травы: какими вместо жил можно шить, какие в пирог недругу добавить, какими венок украсить. Встретят тонкую нить, натянутую поперёк дороги — блестит, как паутина, если не знаешь, и не отличишь ни за что, — рассказывает про лесных колдунов, что защищают свои жилища.

— Вот тут леший живёт — ишь, какие нити грубые, сразу видно, не умеет тонко плести. Вон там, к озеру, Озёрный Царь. Защиту-то выставил ох какую, лилиями водяными. Попробуй лилию тронь — сожрёт. Зато приметно за версту: где это видано, чтобы водные лилии посреди лесных цветов росли? А там, в башне, Кощей-батюшка, горными цепями заперся.

— А может, сходим к нему? — приставала соскучившаяся Яринка.

Яга глядела на девочку, качала головой. Конечно, скучает — хоть и тянется к книжкам, к заговорам, хоть и травы с удовольствием собирает, и с птенцами нянчится, а без сверстников тяжело. Самой Яге по молодости в лесу тоже несладко было — пока с Соловьём гулять не начала, вовсе в избе от тоски чахла.

— Так, может, сходим?

— Мала ещё, — ворчала Яга. — Кощей малых девок на лопату сажает да в печь суёт.

Ярина хмурилась. Серьёзно грозила:

— Не сунет. Я ему разрыв-травы заряжу и иглу сломаю.

— Про иглу-то откуда прознала?

— В книжке твоей, — лукаво смеялась Ярина.

— А я тебе разрешала туда заглядывать? Вот как на Маковое поле уведу, чтоб не любопытничала! Сходи-ка набери русалочьей чешуи, поумерь пыл. Сумеешь набрать — расскажу, как с ней колдовать, и дружка получишь.

В тёмный час перед рассветом, отправляя сонную Ярину в чёрный лес, Яга думала: может, успеет чешуи набрать, пока русалки спят, может, заговорит их, а может, прочла уже, что русалку пощекочи — она и забудет чешую беречь. Наскоро начертала вслед Ярине защитный знак, налила чаю из самовара, кинула в чашку паучьих глаз. Дождалась, пока улеглась рябь, увидела, как Ярина бежит по тропинке к озеру, и принялась за дела по дому, изредка поглядывая в чашку, как там ученица.

Поглядывала-поглядывала, а упустила, как та добралась до русалок, вытряхнула из кармана изрезанные дощечки и швырнула в озеро. Вода вздыбилась, чашка задребезжала, заверещали русалки. На миг ослепительной коркой покрыло озеро рассветное солнце, а потом поднялась воронка, захлебнулась Ярина, как отрезало русалочьи голоса. Яга аж замерла над столом.

А когда вода схлынула, мокрая Ярина на берегу держала целый подол чешуи. Русалки, прикрывая лысые хвосты, с ругательствами уплывали вглубь заводи.

— Эвон как, — поражённо хмыкнула Яга. — Не побоялась!

Прикинула, сколько Ярине брести обратно с полным подолом, кивнула сама себе — «пора, пора привыкать девке» — и толкнула заднюю дверь, которую никогда при ученице не открывала.

Потянуло гнилью, сыростью, ветром — даром что лето в самой горячей поре. Яга затянула платок потуже, надела болотники, выбралась на чёрное крыльцо. Ни березняка, ни света — густой изумрудный ельник шумит лапами.

Добежала короткой тропой до болота, выложила на пень серебряное оплечье.

— Принимай плату!

Пень разверзся, блеснуло красным; проглотил оплечье. Тяжёлая кочка поплыла к берегу. Яга протянула руки; не дожидаясь, пока кочка причалит, схватила сверху комок смешанной со мхом земли, торопливо пошла обратно. Только успела в избу войти, только чёрную дверь захлопнула, положила комок на печку — вернулась Ярина. Вывалила чешую в корыто у порога, глянула торжествующе: принимай!

— Мокрая-то как мышь. Русалки заплескали?

— Это я их заплескала, — буркнула ученица, шлёпая к умывальнику. Долго тёрла руки, с любопытством зыркая на комок на печке. — А это что?

— Дружок твой, как обещала. Только ему вылежаться надо, подрасти. Обогреться.

— Дружок?

— Домовой. С болота.

Ярина разом позабыла, что пыталась подражать Яге: двигаться степенно, говорить спокойно. Бросилась к печке.

— Не трогай! Разбудишь раньше времени!

Остановилась, занеся руку. Обернулась. Сверкнули глазёнки.

— А когда можно будет?

— Когда можно, тогда скажу. Через годок, может, а может, больше. А пока расскажи-ка, откуда у тебя взрыв-руны?

— Какие взрыв-руны?

Спрашивает, а глазки честные-честные.

— Которые ты в пруд бросила.

— Ничего не бросала.

— Это ты лешему расскажи, глазастая.

Потупилась. Закусила губу. Проворчала:

— А ты как узнала?

— А руки-то покажи.

Протянула вперёд ладони. Так и есть: на пальцах мелкие розовые пятнышки, едва видно на загорелой коже.

— Смотри: не отмылись. Потому что это кровь самого Мироздания. Ты русалок едва не погубила, вот кровь на руках и осталась. А в озере народ только взрыв-руной и достанешь.

— А Мирозданию-то что до русалок?

— Не до русалок — до колдовства. Столько книжки мои читаешь, а ещё не поняла? Сколько его в мире есть, столько и должно быть. Ни больше, ни меньше. Чаша покачнётся — пойдут несчастья.

Глаза у Ярины стали как блюдца. Еле слышно прошептала:

— Я покачнула что ли?

— Куда там, — засмеялась Яга. — Колдовства в мире много, одна-две русалки — это ничего. Такие раны сами затягиваются, и кровь с рук сходит. Вот если бы ты всё озеро сгубила — было бы хуже. Ну, чего ревёшь?

Ярина уткнулась Яге в юбку, замотала головой.

— Чего ревёшь, говорю? Избу затопишь!

— Страшно…

— Что тебе страшно, глупая?

— Покачнуть страшно!

— А для чего учишься-то? Для чего мы, Яги? Для того, чтоб следить за этим, чтоб знать, когда можно какую руну, какую траву, какое слово — а когда нельзя. Ну? Выучишься и не будешь больше глупостей творить.

— Не буду, — всхлипнула Ярина.

А всё-таки натворила. Не прошло и года, как Яга захворала — заломило руки, особенно в локтях, где кровь уже не сходила. Лежала целый день на печи, уже и домового оживающего приложила — тепло пошло, а легче не стало. Скрывала, сколько могла, но глазастая всё равно углядела. И так подлезала, и сяк, и шерстяной платок дала, и бруснику сварила в котелке на зелёном огне. Не помогало.

Ночью Яга проснулась, слышит — ходики тикают, самовар шипит, тонко-тонко плачет в углу котик. Проморгалась, стряхнула пелену с памяти. Какой котик? Уж сто годков, как котика нет, с тех самых пор, как наставница Кимярька выкинула за то, что она с Соловьём всю ночь просвистела.

Не котик — Ярина плачет.

— Чего опять ревёшь? — тяжело спросила Яга, сглатывая грибную горечь.

— Страшно…

— Что тебе страшно, глупая? На что учишься-то? Чтоб сильней быть, чем страх…

Силы оставили; и не помнила, как снова уснула. Проснулась — на всю избу пахнет супом: наваристым, мясным. Вокруг печи — гора чугунков, половников, на полу лужи, дрова кое-как свалены, зато на столе — скатерть, нарядные деревянные ложки, белая свеча.

— Что за праздник у нас?

— Спускайся, бабушка, — позвала Ярина, деловито хлопоча у стола. — Пей.

— Какая я тебе бабушка, — заворчала Яга, принюхиваясь. — Ишь, какой суп-то наварила. Хорош.

— А то, — незнакомо, криво улыбнулась Ярина.

Яга спустила ноги, доплелась до стола. Глянула на чугунок: пузырьки жира, тонкое крылышко в глубине, перламутровый блеск по поверхности и пар из кольца в кольцо.

Охнула.

— Ярина! Гамаюна что ли сварила?!

— А то, — повторила ученица, двигая Яге миску.

— Ярина! Ты… ты зачем…

Взглянула на тонкие руки — загар по зиме сошёл, красные жилки отчётливо вились по пальцам, — опять охнула, опустились плечи.

— Зачем, милая?..

— Чтоб ты поправилась. Ешь давай, — грубовато велела Ярина. — А то выйдет, что зря сварила.

Яга принялась молча хлебать бульон из крыла Гамаюна, чувствуя, как с каждой ложкой возвращается сила, как перестают дрожать руки и проясняется в голове. Только во рту по-прежнему было горько, и каждый душистый глоток вставал комом.

На дне миски светилось крохотное перо.

— Съешь, — тихо потребовала ученица. — Чтобы ещё сто лет не хворать.

Что было делать? Варёного Гамаюна и Живой водой не оживить. Проглотила Яга перо — и мир заиграл красками, забыто остро глянули глаза, погорячела кровь. Далеко-далеко послышалась печальная песня.

Ярина крепилась до вечера, с особым усердием сидела над книгами, над травами. И Яга носилась по избе, по лесу, переделывая дела, запущенные за время хворобы, — успевала только кое-как глянуть, проверить, не ревёт ли опять. Не ревела. Только к ночи, когда опять печально запел Гамаюн, сказала, глядя в брёвна:

— Я ведь птенца убила, бабушка.

Яга тяжело вздохнула. Развела руками.

— Лучше уж птенца, чем птицу.

— Лучше ведь птенца, чем ты бы померла? — с отчаянием спросила Ярина.

— Я бы не померла, глазастая. Пока ритуал не проведу, не смогу помереть.

— Что за ритуал?

— Когда нужно будет, тогда скажу. Через годок, может, а может, позже.

Ярина помолчала. Прошептала еле-еле, так, что Яга едва услыхала:

— А руки когда отмоются?

Не говорить же было «Никогда».

— Скоро. Только ты больше никогда волшебных птиц, глазастая, не убивай.

***

Но, раз уж ученица руки замарала, решила Яга показать ей наконец и настоящее.

— Пойдём завтра перья жар-птиц собирать. Чешуя русалочья есть. Нарвём голубой травы, будем колдовать.

— Пурпурным Пламенем?

— А это ты в какой книге вычитала? В моей про Пламя ни слова!

— Финист рассказал.

Ах, Финист.

Яга оглядела девку. И вправду, девка уже — высокая, складная, волосы потемнели, глаза сияют. Она и не заметила, а Финист-то углядел и тут как тут! Сколько раз вился над избушкой, но, ишь ты, при Яге ни разу не спускался ясным молодцем. А при Ярине, значит, спускался…

— И давно с Финистом знаешься?

Ярина вскинула голову, глянула вызывающе.

— Это уж моё дело.

Яга открыла рот… И закрыла. Вспомнила весенние ночи сто годков назад, вспомнила, как сладко Соловей заливался…

— Твоё так твоё. А про Пламя верно угадала. Раз уж милого себе присмотрела, можно и Пламя приручать учиться. Как здороваться-то с ним, поди, уже выучила?

Ярина кивнула.

…Бросили в огонь под котелок перья жар-птиц — взметнулось пламя. Подсыпали чешуи — позолотел, заплясал, потемнел огонь. Яга зашептала по-чужому — Ярина понимала слово через три. Присмирела, отступила за спину наставницы: тёмная тень поднялась от котла, разошлась по стене, нависла. Замерло внутри.

— Здоровайся, — сквозь зубы велела Яга.

— Зд… здрасьте…

— Как следует здоровайся, если хочешь, чтобы служило тебе Пламя!

— Здравствуй, Пурпурный хозяин! — крикнула Ярина дрожащим голосом. — Обещаю быть бережной с тобой. Обещаю без надобности не звать, платить обещаю тебе по счёту!

Пламя колыхнулось, затанцевало, складываясь в тёмные узоры. Стрельнуло чёрной искрой, набрало пурпурный цвет.

— Подставь ладонь. Да не трогай! Просто подставь! Куда ты его в руки хватаешь, дурочка?

А Ярина, заворожённая, не слыша, протянула руки, подхватила огонёк кончиками пальцев, посадила на ладонь. Глянула на Ягу испуганно и восхищённо: гляди, мол. И вдруг закричала:

— Горячо! Жжёт!

Затрясла рукой, не удержала пламя. Пурпурный комок с чёрным ядрышком прыгнул на колени, скатился на пол, поскакал по половицам, оставляя горелые пятна. Яга махнула рукой, накрыла Пламя ледяным шлепком. Зашипело, взъярилось, но стихло — прожгло, однако, доски до погреба. Яга обернулась, тяжело дыша, — Ярина вскочила, дует на руки, по щекам слёзы, волосы дыбом. Шепчет:

— Горячо… Жжётся!

— А ты как хотела! Дай сюда руки!

Сунула обожжённые ладони в таз со снежной водой — пар пошёл, вода закипела. Добавила снега, сколько смогла, да только без толку. Ярина вся покраснела, Яга сама взмокла, а в голове мелькнуло: Ледяное болото.

— Пошли!

Рванула Ярину за собой, толкнула чёрную дверь и выскочила на порог. Ученица съежилась на ветру — босая, в одной рубахе, — но некогда было ни обувь искать, ни тулуп запахивать. Как травяную куколку потащила её Яга по тропам Хтони. Оглянулась на полдороге — дышит? Дышит, почернела уже, только руки до сих пор красные, будто обваренные. Наконец запахло болотом, клюквой. Закричали кулики, вплёлся в их крик клёкот. Яга подняла голову — надо же, Финист, болезный, кружит. Неужто переживает? А нечего было про Пламя раньше времени рассказывать. Не рассказал бы — не была бы девка так в себе уверена, аккуратнее была бы!

— Руки в болото суй! Да в воду не смотри!

Ярина бухнулась на колени, Яга схватила её за руки, сунула в ледяную чёрную воду. У самой заломило пальцы, локти заныли, зубы свело. Снова пошёл пар, забурлила вода, но болото таки побороло жар — капля за каплей Пламя утихало.

Ярина обмякла на руках у Яги, закрыла глаза. Концы тёмных кос отяжелели от воды, ресницы обметало инеем, но и руки горели, и щёки. За спиной стукнуло камнем о землю; явился Финист.

— Довёл девку, доволен? — яростно прошипела Яга.

— Потом ругаться будешь — посмотри, она дышит едва!

— Конечно, горит вся! А что мне сделать? — крикнула Яга, чуть не плача. — Где место холодней Болота найдёшь? До Мёртвого колодца не добежать, до Живого тем более! Золотого Пламени тут подавно не сыщешь!

— Отойди, — проронил Финист.

— Что ты удумал?

— Хочешь, чтобы она жива осталась?

— Ты не смей ей свой беленький огонёк… Смешаешь всё! Как она потом Ягой станет?

— Хочешь, спрашиваю, чтобы она жива осталась?

Яринка закашлялась, с хрипом потянулась к прохладе болота. Финист оттолкнул Ягу, склонился над Яриной, коснулся рукой её щеки; тотчас почернели ногти. Яга, зажав рот руками, беззвучно завыла.

— Воду на меня лей! — отрывисто велел Финист, наклонился ниже и заплакал над Яриной крупными белыми слезами.

Касаясь Ярининого лица, слёзы таяли, вспыхивали серебряным светом и гасли. Шумел ветер, гудели высокие сосны, шипело болото. Яга не помнила минут длиннее; но вот слёзы Финиста перестали вспыхивать, перестали таять — белыми снежинками опускались на посветлевшее лицо, на тонкие брови, на вишнёвые губы. Ярина задышала ровнее, и Финист в изнеможении опустился на землю. Медленно пошёл снег — густой, лохматый. Соткал Финисту белый воротник, посеребрил Яге волосы, Ярине надел серебряную корону.

— Веди… назад, — выдохнул Финист. — Теперь твой… черёд.

Яга сама не помнила, как вывела к избушке обессиленного Финиста и полумёртвую Ярину. Втащила по ступеням, захлопнула дверь. Снег потёк от тепла ручьями, затрещала от внесённой в дом тьмы свеча, засверкали у всех троих в волосах крохотные жемчуга.

Поддерживая с обеих сторон, уложили Ярину в кровать. Яга напоила её медовым отваром, протянула кружку и Финисту. Тот опустошил одним глотком, встал, расправил плечи.

— Что ж теперь с ней будет? — жалобно спросила Яга. — Как теперь колдовать будет?

— Так и будет. Мало ли тех, кто и Белое Пламя приручил, и Пурпурное в узде держит?

— Есть такие, — прошептала Яга. — Спасибо тебе, соколик…

***

В ночь на Купалу весь лес гудел. Собралась на гуляния и Ярина: надела рябиновые бусы, углём подвела глаза.

— С Финистом своим пойдёшь? — спросила Яга, застав ученицу за приготовлениями.

— А с кем ещё, — убирая волосы маками и фиалкой, ответила Ярина.

— Через костёр смотри не прыгай…

— В болото не гляди, цветы в землю не зарывай, в Хтонь ни ногой, — подхватила Яринка и засмеялась. — Ну что ты, совсем за несмышлёную меня держишь? Ещё скажи, к лешим не суйся.

— К лешим не суйся, — вздохнула Яга. Достала ореховый сундучок, открыла, протянула Ярине перстень с алым камнем — крупным, как птичье яйцо, прозрачным, как осенние стёкла. Ученица восхищённо оглядела, недоверчиво подняла глаза.

— Бери, бери, — проворчала Яга. — К бусам твоим как раз подойдёт.

Ярина подула на перстень, трижды обернула, пронесла над свечой, только тогда надела. Яга одобрительно кивнула.

— В зеркало бы посмотреть, — просительно глянула ученица.

— В озеро поглядишься.

— В зеркало бы.

— Не для того волшебные зеркала!

Но Ярина подняла глаза с робкой улыбкой, и словно маленькая девочка глянула сквозь года — та, что, заблудившись, вышла к свежей могиле на кладбище.

— Бедовая ты, глазастая… — Яга подошла к стене, отодвинула плотную занавеску. — Глядись уж.

Ярина встала перед зеркалом во весь рост — высокая, выше наставницы стала; глаза сверкнули, как винная вишня; тени от стрельчатых ресниц на щеках. Косы до пояса змеями, тёмный сарафан с красной вышивкой, ловкая, ладная. «Совсем как Кощей загадывал, — вспомнила вдруг Яга. — А ведь беленькая была, как зайчишка».

Быстро, чтоб саму себя не увидеть, занавесила зеркало.

— Иди. Заждался, поди, соколик.

***

Нагулялась в ту ночь ученица вдосталь. Вернулась после полуночи, долго миловались с Финистом у крыльца, — Яга уж и тесто замесила, и кадкой гремела, и полешками грохотала, а им хоть бы что, — наконец зашла в избу. Вопреки обыкновению даже книгу на ночь в кровать не взяла. Умылась наскоро — руки в красных разводах, и не понять, то ли рябиновый сок, то ли…

— Спать. Спать.

Упала в кровать, закрыла глаза и тотчас задышала ровно, сонно. Яга подошла, не дыша, наклонилась над Яриной…

Не спалось в ту ночь. Промучилась в кровати, слушая, как стучат ходики, как перестукивает сердце. Встала. Затянула на груди шерстяной платок, запалила лучину, налила чаю. Капнула в чашку капля из самовара, зарябила водная гладь, а когда успокоилась, увидела Яга свою смерть.

Спокойной осталась, только дрогнуло что-то внутри. Давно уж пора было, а смерть всё не шла, не шла — Яга уж и в воду заглядывать бояться перестала. А вот, посмотри ж ты, дождалась, пока она совсем страх забудет, пока к ученице привяжется, пока так хорошо да так ласково станет в избе…

…Словно от толчка проснулась Ярина. До рассвета рукой подать, но даже звёзды скрылись, и всюду кромешная мгла — то самое время, которого она так в детстве боялась.

— Бабушка? — позвала испуганно, совсем как девочка.

— Тут я.

Затеплел, раскачиваясь, розовый огонёк на скрюченном ногте. Ярина, моргая, различила старуху за столом, самовар, чашку. Вся изба — вроде родная, а вроде и чужая в пурпурном сиянии.

— Помирать мне скоро, — задумчиво произнесла Яга, водя ногтем по блюдцу. — Ритуал я провела. Раз ты проснулась — значит, получилось всё.

— Что за ритуал? — садясь в кровати, хрипло спросила Ярина.

— А то не помнишь? — лукаво подмигнула Яга. — А то в книжке не прочитала? Ты теперь — моя преемница. Ты — будущая Яга. Конец ученью. Последнее запомни, что тебе скажу. Крепче всего запомни. С чем бы ты здесь ни столкнулась, с тем, что в Хтони, этого не сравнить. Ради забавы никогда туда не ходи. В Хтонь ступаешь — прежней не возвращаешься. Даже если одной ногой. Даже если взглядом одним. Много там волшебного. Но ещё больше охотников погубить.

— Неужто с ними не справлюсь? — подходя к столу, возразила Ярина.

— Не помнишь разве, как в прошлый раз была там? Когда Пламя Пурпурное в руки взяла? Если бы не Финист да не я, так бы и осталась у Ледяного болота.

— Вот и в этот раз Финист поможет. Да и сама теперь смогу себя защитить. — Положила руки на плечи Яге, прижалась щекой к щеке. — Что будет, если найду ключ, отопру чёрную дверь?

Яга положила сухую руку поверх мягкой, молодой, тёплой. Сжала.

— Нет ключа от этой двери, глазастая. Пока ты не Яга, не сможешь туда без меня войти. И никакой Финист тебе не поможет. Он, если и войдёт, дальше Терема Царевен не сможет уйти — слишком там темно для того, кто колдует Белым Пламенем. Добром прошу, Яринка, не ходи… Для тебя и тут, как помру, работы достаточно будет.

Ниже и ниже склонялась тёмная голова. Ниже и ниже склонялась седая. Яга, похлопывая ученицу по спине, шептала:

— Не реви уж, не рви сердце. Ну? Чего ревёшь-то?

— Не реву я. Но страшно. Страшно, бабушка.

Выпроводила Ярину гулять с Финистом. Замедлила, сколько смогла, время. Завершила лесные дела. В книгу вписала новое имя. Задыхаясь, вымела избу, перетрясла половики, начистила котелки, в травах навела порядок, в перьях. Чувствуя, как падает на плечи усталость всех прожитых лет, легла на печку. Чуть отогрелась — перестала кружиться голова, успокоились мысли. Одна только стучала: неужели теперь до конца — такой немощной? Неужели совсем скоро — конец?

Кое-как поднялась Яга, добралась до книги, заглянула, хоть и наизусть помнила последнюю страницу.

Так и есть, ничего не поменялось. Времени осталось — до начала осени. На дворе — середина мая. И, выходит, ничего уже не будет дальше?

Страшно. И мне страшно, глазастая. Всё с холодным умом делаешь, наперёд день знаешь, а страшно, страшно…

Одна надежда осталась. Робкая. Тоненькая.

Яга накинула платок, нюхнула перца, чтобы глаза прояснились, и выбралась наружу, в сладкое майское цветение, в дурманящую последнюю весну.

***

Многое любила Ярина в лесу: колокольный звон и тихие болота, зелёные огни в сумерках и радугу в грибной дождь, пение Гамаюна и блеск Алатырь-камня. Но больше всего любила смотреть на всё с высоты — бывало это, когда Яга брала её с собой в ступе. Но Ягу попробуй упроси! А Финиста и просить не приходилось — каждый день летали то над Журавлиным озером, то над Сиреневыми лесами, а то поднимались до самых гор. В этот раз полетели к Яблоневой роще — как остров, светлела она посреди леса: цвели яблони. Стелился тёплый, лёгкий запах, нежней, чем берёзовый сок, сладко щемило в груди.

— Смотри-ка, — окликнула Ярина, показывая на белый огонь среди рощи — такой, что видно было даже с высоты, средь ясного дня. — Что это?

Финист глянул, испуганно заклекотал, забил крыльями. Гортанно выкрикнул:

— Яблоко зацвело!

— Что за яблоко?

Финист повернул голову, Ярина крепче вцепилась в стальные перья. Глянул в глаза:

— Неужели Яга не рассказала?

— Нет.

Финист так резко пошёл вниз, что Ярина едва не скатилась через его шею. Засвистел ветер, словно ядро пронёсся Финист с наездницей через молодую зелень. Выровнялся у самой земли; Ярина схватилась за дубовый ствол, закрыла глаза, чтобы лес перестал качаться.

— Куда так быстро?

— Яблоко зацвело, — повторил Финист. — Некогда медлить.

— Что за яблоко? Рассказывай уже!

Он взлетел на ветку, сложил крылья. Глянул нечеловечьи чёрным, без единого пятнышка глазом:

— В яблоневой роще, Ярина, растёт одна яблоня — особая. Раз в сотни лет созревает на ней яблоко — особое. Съесть его может только Яга или Царевна. Но если съесть — даст прожить ещё одну жизнь и огромной силы набраться.

— И то белое в роще… оно?

— Оно. И подумай, сколько нынче на него охотников?

Ярина опустила глаза. Оживала под ногами весенняя земля, ползали туда-сюда жучки, копошились мушки, пробивались ранние цветы.

— А разделить яблоко никак нельзя?

— Нельзя.

— А не есть?

— Ты не съешь — Яга заберёт. Проживёт ещё одну жизнь. Наберётся силы. А тебя убьёт.

— Это ещё почему?

— Потому что ты и без того гляди какой стала. Пурпурное пламя, Белое пламя — это уже Чашу качает. А если Яга яблоко съест, ещё сверху силы получит — на двоих у вас окажется куда больше, чем положено. Только для одной место останется. Если она обретёт силу, тебе против неё не устоять.

— А если я съем?

— Съешь, только если её одолеешь. Яга тебе просто так яблоко не отдаст. Кому же хочется умирать, когда такая возможность — ещё раз прожить целую жизнь?

Ярина замолчала. Бегали по земле муравьишки, тащили ветку.

— Но я не хочу. Не хочу убивать! И умирать не хочу.

— Вот он твой выбор, Ярина. То самое, что делает из ученицы хозяйку.

— А не врёшь мне, Финист, чтобы с Ягой поссорить?

Обернулся, глянул нечеловечьи чёрным, без единого пятнышка взором.

— И что же делать?..

Продолжение: А за околицей — тьма. Часть II