Серия «С миру по нитке. Городские легенды»

Берем четыре яйца и стакан сахара. Начинаем взбивать. Забудем о миксере. Сегодня взбиваем венчиком, вручную. Сахар должен растаять и, перемешавшись с яйцами, превратиться в густую белую пену.

Тик-так. Часы на стене отсчитывают время в пустом доме. Такие же часы были на стене класса, где проходили труды.

Учительница труда, она же наша классная руководительница, диктует медленно и с выражением. Я давлю в себе смех (только представьте рецепт с выражением!) и смотрю в окно. За стеклом сидит галка.

Год назад учительница умерла от рака. А её сын, чудом выживший в 90-е, сдав всех подельников, став на время богатейшим в городе человеком, спился и живёт на вокзале. В жизни все так изменчиво. Тик-так.

Добавляем в нашу пену стакан муки, щепотку ванили и соды, гашеной уксусом. Тщательно перемешиваем.

Тик-так. Каждую секунду, каждое биение пульса из меня утекает жизнь. Я не чувствую этого. Я та же девчонка, что в десять и в семнадцать, и в двадцать три. Но если ты чего-то не замечаешь, вовсе не означает, что ничего не происходит. Тик-так.

Чистим яблоки. Антоновки, да еще в июне, в Москве, конечно, нет. Поэтому берем любые зелёные. Режем кубиками. Выкладываем на дно формы, густо смазанной сливочным маслом.

Тик-так. Папа говорил, что стареть самому не страшно, страшно наблюдать, как стареют дочери. Папа умер от рака два года назад.

У меня нет дочери. А старение сына случится не у меня на виду. Но я поняла, что папа имел в виду. Я смотрю на сестру, и её лицо раздваивается. Как будто на мордочку красивого подростка кто-то наложил полупрозрачную маску взрослой женщины, прожившей яркую, но непростую жизнь. Это больно. Время неумолимо. Тик-так.

Яблоки в форме заливаем тестом и ставим в духовку. Готовность проверяем, протыкая корочку зубочисткой.

Тик-так. В пору моего детства не было зубочисток. Мы протыкали пирог спичками. Однажды я пошла гулять с маминой сумкой и поздно вернулась. Встречавшая меня разгневанная мама выхватила сумку из моих рук, и оттуда выпал коробок спичек. "Бессовестная! Ты куришь!" — крикнула мама и зачем-то открыла коробок. В коробке лежали коноплянные семечки. И разразился Армагеддон для отдельно взятой меня. Мне было шестнадцать. Тик-так.

Достаем пирог из духовки, выкладываем на блюдо, покрытое чистым полотенцем. Наливаем чая. Садимся.

Тик-так. Дом не пуст, пока в нём кто-то печет пироги.

Тик-так. Мне одиннадцать. Старая ненецкая шаманка даёт мне оберег из берцовой кости древнего человека. Вешает его мне на шею, связав суровой нитью. Дарит заколку из оленьего рога.

— Никакого времени нет, это пустое, — говорит она. — А что есть? Есть большая белая река. Из неё мы приходим, в неё мы уходим.

— Значит, и смерти нет? — спрашиваю я, теребя кусок человеческой кости на груди.

— Конечно, нет. Только река, большая белая река.

Тик-так...

Есть такие сообщества, обединенные лишь некой территориальной единицей, вы, наверняка, хорошо их знаете. Называются они, как правило, "подслушано в... " К примеру, в Бескудниково. Почему нет? В Бескудниково всегда есть что подслушать, хотя, обычно, подслушивается не то и не теми, а если то, да еще и теми, то никогда не до конца. И это немного грустно. История, которую я хочу поведать, началась в таком вот сообществе.

Два года назад, в октябре появился первый короткий пост, в котором автор, пожелавший остаться неизвестным, сообщал что в неком дворе дома по улице Дубнинской, еженощно, на качелях катается маленькая девочка. Чья девочка, вопрошал взволнованный гражданин (или гражданка). Все ли с ней в порядке? Нормально ли это — с часу до трёх кататься на качелях? Законно ли? Где родители? Куда смотрит общественность? Что делать и доколе? И понеслась! Безумие охватило восточное Дегунино. Это было начало Великой Бескудниковской охоты на ведьм.

Ежедневно стали появляться заметки и сообщения от наблюдателей и доброжелателей. Загадки, расследования, версии — одна фантастичнее другой. В конечном счёте, вся честная публика разделилась на два лагеря. Первая группа отличалась активной гражданской позицией и ратовала за сбор подписей о лишении родительских прав. Вторая, романтически настроенная, предлагала обратиться к специалисту по общению с духами или хотя бы вызвать батюшку и осветить двор, а желательно, и весь район.

Пустомелием в сети дело не ограничилось. Народ со всех Бескудов вставал посреди ночи, кутался в теплое и шел на дело — посмотреть на качающуюся девочку. Крались в ночи вдоль фасадов, стараясь оставаться в тени, выглядывали из-за угла, сидели в кустах а засаде, случалось, сталкивались в этих самых кустах с другими наблюдателями и пугались до обморока. Всякое бывало в ту осень.

Читая все это, я недоумевала: взрослые дяди и тёти, ну, чего проще — подойди, да спроси у самой девочки. Но удивление моё длилось до тех пор, пока я сама не забрела в тот двор ночью.

Луна светила ярче фонарей. Я приехала с рейва, и Рам, моя овчарка, ультимативно объявил, что до утра он терпеть не намерен. Я напялила зимнюю куртку и вышла из дома. Малинуа любят долгие прогулки, десять минут топтания у подъезда им не подходят. Мы перешли дорогу и углубились во дворы. Шум машин с улицы не долетает до этих старых, густо заросших деревьями двориков. Соединённые аллейками и площадками они перетекают один в другой, похожие друг на друга, и уводят все дальше и дальше от дома, заманивая в лабиринт одинаковости и постоянства. Как-то я вышла в тот самый двор. И вот, представьте такую картину, полная луна, тишина, нарушаемая лишь скрипом качелей, ни души вокруг, лишь маленькая девочка лет семи в светло-голубой курточке и белой шапочке и сапожках, с неподвижным и отрешенным лицом. Я, закаленная фильмами ужасов, не испугалась. Но и подходить к девочке с вопросами мне расхотелось, как бабка отшептала. Вместо этого, я дернула за поводок, и мы тихо угуляли в сторону дома.

Все это было чертовски странно, признаю. Но как же это было красиво! Навсегда во мне запечатлелся этот момент, как неведомое мне действо, осенний спектакль, зачаровывающий лунный танец духов.

Чем закончилось, я не помню, да и никто не может вспомнить, у кого не спроси. Вроде, нашлось какое-то логичное и, что немаловажно, благопристойное объяснение, которое удовлетворило всех. С окончанием осени, пропала и девочка с качелей. Если покопаться в записях "Подслушано в Бескудниково", наверное, можно восстановить подробности этого сюжета, но кому это надо? Мне нет. Мне достаточно воспоминаний о чудесном октябрьском происшествии. Да, чудеса случаются. Даже, бывает, случаются в Дегунино.

Висеть на заборе, вот так, вверх тормашками, было не очень удобно. Кто бы мог подумать, что у штанов такая крепкая ткань! Телефон выпал и валялся где-то внизу, в кустах, рядом с сумочкой. Да если бы и остался в руках, кому ей звонить? Танька вздохнула. Сейчас бы ей очень пригодилась пачка сигарет из той сумочки. Хотя бы одна сигаретка.

До рассвета оставалось часа четыре. То ли от холодного ветра, то ли от нетипичного положения тела, но Танька протрезвела. Возможно, впервые за последние лет пятнадцать. От нечего делать она задумалась. Такого с ней не случалось и того дольше.

Вспомнилось время, самое начало 90-х, когда посмотреть на неё собирались стадионы. Поклонники сутками караулили под балконом гостиниц, а сами номера были завалены цветами. Она была звездой, настоящей звездой. Её песни пела вся юная страна.

Октябрьский ветер залез под куцую куртку и пальцами пробежался по позвоночнику. Танька поежилась. Ткань штанов предательски затрещала, но выдержала. В то время Танька много работала, всё время проводила на гастролях. Выступала, записывала альбомы. Старые подруги остались в Пензе и повыходили замуж. С ними у Таньки не осталось ничего общего, если не считать зависти, с которой они прилипали к телевизору, когда её награждали на "Песне года". Тихо и незаметно умерла бабушка. Танька осталась совсем одна, но не ощущала своего одиночества в бешеном забеге звездопада. Волна новых друзей схлынула вместе с утратой популярности, оставив Таньку в одиночестве на берегах забвения.

Ни ребенка, ни котенка, ни ебенка, лишь двушка в Марьино и какие-то копейки от студии, которых хватало на водку и дешевую колбасу. Танька всхлипнула от жалости к себе, штаны затрещали, плакать расхотелось.

Плакать? Если только от смеха. Она, пятидесятипятилетняя звезда, висит кверху ногами на заборе, через который пыталась перелезть, чтобы срезать путь к дому, из бара, где отплясывала на стойке под свои же собственные песни. Да шоб все так жили! Танька рассмеялась весело и беззаботно, как в юности. Штаны, наконец, порвались, явив миру розовые в ягодку трусы на вполне ещё аппетитной заднице. Упав в кусты, Танька продолжала смеяться, глядя в чистое осеннее небо, непомосковски усеянное звёздами.

Во время утреннего обхода охранник обнаружит тело миниатюрной брюнетки. Патологоанатом констатирует инфаркт и поразится улыбке на лице трупа. Протянув руку, чтобы закрыть ей глаза, он замешкается, ему покажется, что в глазах женщины вместо молочной пелены, спутницы смерти, застыли отражения звёзд.

Впервые я увидела кликушу в пять.

Моя юная мама, комсомолка и учительница, взяла меня с собой в церковь. Сама, по доброй воле она бы в церковь не пошла, ее отправила бабушка, суровая коммунистка и заведующая ведомственным детским садом. Умерла прабабушка, тоже коммунистка и педагог, и я ума не приложу, какой логикой они все руководствовались, и какая вожжа попала им под хвосты, когда принимали решение ее отпевать. Договариваться и послали маму. Я увязалась хвостиком.

Взбреди в голову прабабушке почить в другой сезон, и не видать бы мне кликуши как своих ушей, никто бы меня на похороны из Еревана не потащил. Но стояло лето, и мы с мамой проводили каникулы в Саранске. На воскресенье выпадал какой-то из многочисленных церковных праздников, звонили колокола, и к церкви шла целая толпа людей, в основном древних старушек и женщин, до глаз замотанных темными платками. Заглушая пение колоколов, над улицей пронесся собачий лай, перешедший в тоскливый вой. Лай был отрывистым и хриплым, будто лаял старый цепной кутек, но было в нем что-то искусственное, и это искусственное тревожило и вызывало смутное беспокойство. Цветущая улочка сразу стала неуютной, а толпа затихла, замерла, а потом как единый зверь шарахнулась к правой обочине. Зашептала множеством голосов: "Кликуша! Галька! Галька порченная идёт".

Кликуша бежала на четвереньках по середине улицы, как-то слишком быстро перемещаясь и высоко вскидывая плоский зад. Серое в цветочек платье задралось, открыв сбитый верх коричневых хэбэшных чулков в рубчик, красная косынка, прошитая люрексом, съехала на шею, открыв жидкую, пегую с проседью, гульку на макушке. Порченная лаяла, огрызаясь на толпу. Один раз щёлкнула зубами, пытаясь ухватить любопытную бабу, не ушедшую с дороги. Время от времени, кликуша останавливалась, припадала на костлявую задницу, выворачивала шею вверх так, что горло натягивалось до прозрачности, и выла. Бабки крестились и шептали молитвы.

Мама, про которую я успела позабыть, дернула меня за руку. Лицо мамы побелело, она дрожала. Удивляясь маминому испугу, я не сразу закричала, когда та начала оседать на пыльную обочину. Маму подхватили, потащили в скверик, на скамейку, усадили и принесли воды. Мама была беременна Аськой.

Рядом с нами села старушка в белом накрахмаленном платочке. Она-то нам все про кликушу и рассказала. В обычной жизни Галя работает на заводе и ничем особо не примечательна, если вот только характером. Злая Галя и склочная. А так, баба и баба. Стоит ей, однако, подойти к храму, или услышать перезвон колокольный, как обращается она собакой, брешет и на людей кидается. А порога церквы переступить не могет, бесы не пущают. Как-то завели ее в церкву под руки, обмотав голову тряпкой, шоб не кусила, так там ее родимчик хватил. Приступ, значит. Билась об пол, пену пускала. Вынесли сразу. Попортила ее одна, за мужа сваво попортила. Так и ходит к службе, ни одной не пропускает, и брешет. Батюшка ее отчитывает, да, видно, сильны бесы-то, так сразу и не отпущают.

Это был первый случай одержимости, наблюдаемый мной воочию. Позже я встречала одержимых в других странах, но не один из них не оставил такого незабываемого впечатления как эта кликуша.