Жду новый пост

Серия «Русско-персидская война 1826-1828»

Автор: Олег Дмитриев.

В предыдущих сериях:

Русско-персидская война 1826-28 гг. Ч. 1

Русско-персидская война 1826-28 гг. Ч. 2

Русско-персидская война 1826-28 гг. Ч. 3

Русско-персидская война 1826-28 гг. Ч. 4

Русско-персидская война 1826-28 гг. Ч. 5

Падение Эривани фактически лишало Персию последнего шанса закончить войну хотя бы вничью. Ещё когда Сардарь-Абад со всеми его запасами оказался занят русскими, престарелый Фетх Али-шах, понимая, что дело дрянь, приказал своему непутёвому отпрыску немедленно заключить с Российской империей мир, отдав ханства Эриванское и Нахичеванское. Однако он недооценил упёртость своего сынка: Аббас-Мирза по одному ему ведомой причине был уверен, что Эривань продержится до самой зимы, а там снежные заносы перекроют русским войскам коммуникации и они будут вынуждены отступить — потому проигнорировал распоряжение папаши (шахские фирманы вообще довольно часто, по меткому выражению Потто, оставались «гласом вопиющего в пустыне»). Кроме того царевич продолжал привечать у себя врагов России, которые сбегались к нему со всего Кавказа, и выделять им немалые суммы на подрывную деятельность в тылу Кавказского корпуса:

«Въ Закавказье возстанiе действительно везде подготовлялось,—въ Дагестане появился убiйца полковника Верховскаго Амулатъ, снабженный Аббасъ-мирзою значительными денежными средствами, и начальникъ Дагестана генералъ-майоръ Краббе доносилъ Паскевичу: «что по малому количеству войскъ нашихъ, «нельзя уничтожить оное (т. е. возстанiе), при самомъ «начале». Изъ Кахетii кн. Бековичъ-Черкасскiй писалъ: «известный чеченскiй разбойникъ Бей-Булатъ возвратился изъ Персii въ Чечню съ 48000 рублей серебромъ для возмущенiя противъ насъ народа». Даже подъ Тифлисомъ, въ Борчалинской дистанцii, волновались татары»

Но вести о взятии Эривани живо угомонили всю эту братию с их нездоровой активностью, и в октябре 1827 года военный губернатор Тифлиса Сипягин писал Паскевичу, что всюду от татарских дистанций до Дагестана настала тишь, да гладь, да Божья благодать (впрочем, это было ненадолго).

После взятия Эривани Паскевич вынужден был заняться административными вопросами. Оккупированная обширная многонациональная область требовала наведения в ней твёрдого порядка. Составленный Паскевичем проект был довольно основательным и содержал следующие пункты:

1) Создание Временного правительства под руководством окружного военного начальника (им стал генерал Красовский). Помощниками этого начальника должны были стать два русских чиновника. Один из этих помощников должен был присматривать за военно-полицейской системой, а другой – за финансовой. Помощникам придавалось два асессора: один из армянской общины, другой из мусульманской. Русские чиновники осуществляли непосредственное управление, мнение асессоров могло быть запрошено в случае необходимости;

2) В Эривани и Нахичевани создавалось городовое управление, с разделением на полицейскую и судебную части;

3) До наведения порядка в судебной системе христианам и мусульманам предоставлялись права суда по гражданским делам внутри их общин посредством духовных лидеров, тяжбы между мусульманами и христианами и уголовные дела рассматривались городовыми управлениями, вышестоящей инстанцией над ними становилось правление провинции.

Столь основательный подход к обустройству занятых территорий демонстрировал непоколебимую уверенность, что отныне они останутся в составе Российской империи навсегда. Так оно и вышло.

Взятие Тавриза

Маленькая победоносная война, как это уже не раз было (и будет) в истории, привела к самым плачевным последствиям для её инициаторов. Череда военных неудач спровоцировала народное возмущение и серьёзный политический кризис в Персии, который поставил под вопрос власть Каджарской династии (трон под которой, как уже упоминалось, шатался ещё до войны — теперь же у него, образно говоря, вообще выбили одну ножку и доламывали вторую). На фоне этого Фетх Али-шах уже сам стремился заключить мир, но не всё было так просто. Парой месяцев ранее И.Ф. Паскевич, выполняя инструкции Петербурга, предлагал персам мир на достаточно божеских условиях, но, как говорится, жадность фраера сгубила — Аббас-Мирза задрал нос и отказался от предложения. Теперь же, как и предупреждала русская сторона, условия были более тяжёлыми, и к территориальным уступкам в виде Эриванской и Нахичеванской областей добавилось требование выплаты военной контрибуции в размере 10 куруров (20 миллионов серебряных рублей). Против передачи двух провинций шах не возражал, а вот требование денег привело шаха в настоящую ярость. Дело в том, что в Персии не существовало такого понятия как государственная казна — все доходы, которые Каджары выколачивали с подвластных народов, по умолчанию принадлежали лично Фетх Али-шаху. То есть контрибуцию он должен был выплатить, по сути, из своего кармана, что его категорически не устраивало. Недовольный шах, припомнив своему наследнику, что именно тому принадлежала «блестящая» идея объявить войну России, начал требовать, чтобы расплачивался с русскими тоже он.

Для того, чтобы поторопить персов с принятием единственно верного решения, Паскевич приказал сделать движение к Тавризу, где была расположена резиденция самого Аббаса-Мирзы:

«Тавризъ имелъ важное политическое значеше, не только какъ столица богатаго Азербайджана, какъ наиболее населенный и торговый городъ всей Персii, но какъ центръ первыхъ начинанiй промышленности, правильнаго снабженiя армii и вообще зачатковъ европейской цивилизацiи въ Персiи. Съ потерей Тавриза и Азербайджана персидское правительство утрачивало матерiальныя средства для продолжения борьбы (напримеръ, единственные въ Персii арсеналъ и литейный заводь), становилось безсильнымъ и униженнымъ, а Россiя прюбретала то грозное нравственное значенiе, которое надолго обезпечивало ей преобладающее влiянiе въ стране»

Движение должен был начать сравнительно небольшой отряд князя Эристова, оставленный для защиты Нахичевани от поползновений со стороны Аббаса-Мирзы, а за ним от Эривани двигались основные силы. Но произошёл курьёзный случай: армия персидского царевича постоянно маячила где-то впереди наступавшего отряда, но никак не вступала с ним в столкновения, а конница, посылаемая на рекогносцировку, неизменно обнаруживала лишь следы брошенных лагерей. Наконец стало известно, что Аббас-Мирза не решился преградить путь русским и отступил к Хою. Местные армяне рассказали Эристову, что в персидской армии все окончательно пали духом и началось повальное дезерстирство, так что никакого сопротивления от врага ожидать не стоит. Ободрённый этими слухами князь отдал приказ двигаться прямиком на город.

В Тавризе же при этих известиях начался невообразимый дебош и хаос. Местное население, уже знавшее последние новости о взятии Эривани, совершенно не горело желанием повторять судьбу её обитателей и класть жизни за ненавистных Каджаров. Командующий обороной Аллаяр-хан тщетно пытался навести порядок — город был охвачен паникой, солдаты отказались повиноваться, бросали оружие и покидали посты. 13 октября к Тавризу подошёл авангард русского отряда под командованием полковника Муравьёва: ему ещё ничего не было известно о царившем в городе настроении, более того — с крепостных стен было даже произведено несколько артиллерийских выстрелов. Впрочем, эти выстрелы стали своеобразным сигналом к началу повального бегства персидской пехоты.

«Напрасно Аллаяр-хан в бешенстве кричал, чтобы жители занимали стены, и резал уши и носы ослушникам,— ему уже никто не повиновался. Никто не решался, однако, и выйти к русским навстречу. Тогда Мир Феттах-Сеид, глава тавризского духовенства, принял в свои руки спасение города. Он явился к Аллаяр-хану и решительно заявил, что всякое покушение сражаться при настоящих обстоятельствах послужит только ко вреду правоверных; он посоветовал хану сложить с себя звание главнокомандующего и уехать из города. Аллаяр-хан послушался и скрылся в одно из городских предместий»

В это время войска Муравьёва уже заняли предместья и стояли в готовности (и в некотором замешательстве). Было не очень понятно, что происходит, поскольку город не защищался, но и не высылал делегацию с ключами. Солдаты с любопытством смотрели на разворачивавшееся перед ними представление в лучших традициях азиатского цирка:

«В это время на южной стороне Тавриза, в поле, показалась толпа скакавших от города всадников. Расстояние, до них было так велико, что преследовать было бы бесполезно, и их оставили в покое. Это бежал, как узнали после, гарем Аббаса-Мирзы, под прикрытием небольшого конвоя. Участь гарема была бы, однако, несравненно лучше, если бы он остался в городе. Куртинцы, сторожившие персиян по дорогам, напали на женщин и ограбили их дочиста, так что даже с любимой жены наследного принца сняли шитые золотом бархатные шальвары»

В конечном итоге к Муравьёву вышли городские представители и объявили о сдаче Тавриза. Резиденция царевича Аббаса-Мирзы и столица Северного Азербайджана пала к сапогам русского солдата как перезревший плод — сама собой. Сам Аллаяр-хан Аллаяр-хан (бывший, на секундочку, первым министром Аббаса-Мирзы) тоже бежал из города и пытался спрятаться в предместьях, но был обнаружен и доставлен под белы рученьки к русскому командованию. О вступлении князя Эристова в покорённый город сохранился следующий анекдот:

Приближаясь к Тавризу, мы увидели сплошную массу народа, стоявшего версты на три от города, по обе стороны дороги, по которой медленно подъезжал к нам беглер-бей с огромной свитой. Преклоня голову, он передал ключи города отрядному начальнику князю Эристову. (...) Князь, указав персиянину ехать подле себя, тронулся вперед - и началось церемониальным маршем торжественное шествие с музыкою и барабанным боем. Народ кланялся до земли, подымал руки то к небу, то к сердцу, кричал что-то про аллаха и справа и слева, при приближении князя Эристова, резал баранов, как жертвоприношение. Чуть ли не до ста штук было зарезано на этих двух верстах. Пройдя мимо дворца Аббас-Мирзы, называемого "Арк" и окруженного каменном стеною, мы расположились лагерем.

Отдохнув немного, я пошел с товарищем в город (...) Тут подошел ко мне Александр Сергеевич Грибоедов и, поздоровавшись, рассказал, что Эристов в восторженном настроении от взятия Тавриза, считает себя чуть ли не выше Цезаря и, разговаривая с ним, вдруг спросил:

— А что, брат, Паскевич будет доволен?

— Не знаю, - отвечал Грибоедов, - это еще посмотрим.

— Ничего, брат! Тавриз взял, шах-зада прогнал! А что, брат, как ты думаешь, что скажет Европа?

— Э, ваше сиятельство! Европа не Катерина Акакиевна (Полковница, вдова, жившая в Тифлисе и всегда игравшая с князем Эристовым в бостон; примечание Э. В. Бриммера), она мало заботится о Тавризе и кто его взял, - отвечал Грибоедов.

Вступление И.Ф. Паскевича в Тавриз

19 октября в Тавриз с основными силами прибыл и сам Паскевич, по случаю взятия города устроивший военный парад, причём он разрешил войскам пройти «по-ермоловски», то есть в походном обмундировании, имевшем вид далеко не парадный — и куда только делась щепетильность в вопросах дисциплины и внешнего вида, которую Иван Фёдорович проявлял ранее, пока главнокомандующим был не он, а Ермолов!

Туркманчайский мир

Заняв Тавриз, Паскевич тут же уведомил об этом Фетх Али-шаха, а также проинформировал его, что сумма контрибуции возрастает до 15 куруров. Стоит ли говорить, что гнев шаха возрос прямо пропорционально сумме выплат. К этому добавился и тот факт, что жители Азербайджана были, мягко говоря, не в восторге от власти Каджаров и в целом были сами не против перейти в подданство России:

«Хан марандский тотчас же передался русским и даже сражался против персиян. Марагинский хан освободил русских пленных офицеров, слепец Атта-хан Мышкинский сам выехал навстречу Паскевичу с изъявлением покорности; Шекакинское воинственное племя подняло знамя бунта против Каджаров, прекратив проезд по тегеранской дороге, так что Паскевич вынужден был послать к ним Джехан-гир-хана, главного начальника этого племени, чтобы водворить между ними хоть тень порядка; в самом Тавризе духовенство открыто поощряло народное движение в пользу русских и громогласно проклинало Каджаров»

Персия находилась на пороге полного развала, а Азербайджан легко мог войти в состав России, что не могло не заставить шевелиться волосы на головах английских дипломатов (английская миссия, кстати, после падения Тавриза в полном составе невольно оказалась в гостях у русских, и сей факт их тоже изрядно раздражал). Момент и правда был очень заманчивый, но император Николай Павлович, как известно, имел свои принципы, в числе которых была полнейшая нетерпимость к любым бунтам против законной власти. Война войной — между монархами всякое случается, это их дело; но восставать против государя не позволено никому.

«Государь Николай Павловичъ, конечно, не вдавался въ соображенiя шiитской догматики, и царствующiе въ Персii Каджары, хотя и не Алиды, представлялись ему законными владетелями Персii. Непреклонный въ убежденiяхъ строго - легитимныхъ, Государь не допускалъ мысли о возможности воспользоваться непокорностно подданныхъ законному ихъ монарху. Настаивая на удовлетворенii Poccii, онъ вместе съ темъ требовалъ отъ Паскевича и сохраненiя целости Персii, и неприкосновенности законной власти и престола шаха»

Кроме того, подобный шаг неизбежно вызвал бы серьёзное охлаждение в отношениях с другими великими державами Европы, поэтому министр иностранных дел Нессельроде также выступал резко против присоединения Азербайджана. Собственно, благодаря этой позиции первых лиц империи, Персии и удалось продолжить своё существование.

Однако Каджары ещё не знали об этом факте, поэтому когда 21 октября к Тавризу прибыл посланник от Аббаса-Мирзы с предложением начать мирные переговоры, Паскевич озвучил ему следующие условия: 1) передача России Эриванского и Нахичеванского ханств, 2) контрибуция в 15 куруров, 3) немедленная выплата 5 куруров, на выплату остатка не более 2 месяцев. Посланник согласился со всем, но попросил, чтобы с ним в обратный путь отправился английский посол Макдональд — якобы только он сможет уговорить шаха, который был готов отдать хоть половину страны, лишь бы не платить ничего, а Аббас-Мирза всё равно не располагал такой суммой.

Иван Фёдорович дал на это своё согласие — во-первых, потому что как ни крути, англичане были не в плену и главнокомандующий не мог ограничить свободу их передвижания, во-вторых, потому что он считал, что такое посредничество может дейтвительно оказать эффект. Однако, не веря в честность персидских намерений, начал приготовления к дальнейшей военной кампании и двинул отряд Бенкендорфа на Чевестер. Сразу после этого пришло послание от Аббаса-Мирзы, в котором он уведомлял о своём желании лично увидеться с Паскевичем в Дей-Каргане. 6 ноября 1827 года противники встретились лицом к лицу.

Встреча Паскевича и Аббаса-Мирзы

Начались переговоры. Аббас-Мирза начал вполне ожидаемо сетовать на непомерную величину контрибуции и клянчить скидку. Паскевич, признавая чрезмерность суммы, соглашался уменьшить её размер на 5 куруров, но только при условии, что первый транспорт с деньгами будет отправлен уже в декабре — в противном случае угрожая прекратить переговоры и возобновить военные действия.

«Со всякой другой державой,— писал Паскевич министру иностранных дел,— конечно, сперва заключается мирный трактат, а потом приступают к его исполнению; но здесь наоборот: сперва надо заставить выполнить требование, а потом подписать и трактат»

Уступка Паскевича возымела действие, и вскоре из Тегерана пришло известие о том, что первый транспорт отправится уже 10 декабря. Казалось бы, всё уже кончено, и дело за малым — подписать, наконец, мирный договор, пожать друг другу руки и разойтись. Но снова всё оказалось не так просто. Турция, которая к тому моменту уже окончательно определилась со своим намерением объявить России войну, уведомила об этом шаха. Рассчитывая, что Российская империя в Закавказье не сможет вести войну на два фронта, турецкие послы уговаривали шаха повременить с заключением мира на невыгодных условиях. Сообщение это произвело эффект самый неожиданный: персы воспряли духом до такой степени, что словно разом забыли все тяжелейшие месяцы войны и поражения, нанесённые им русской армией. Английские дипломаты, вызвавшиеся быть посредниками в переговорах, уведомили Паскевича о том, что престарелый шах опять упёрся как осёл и не желает ничего платить. Когда это известие было доставлено, обескураженному Аббасу-Мирзе не оставалось ничего другого, кроме как развести руками и откланяться. Война снова началась.

Между тем, на дворе уже стоял январь 1828 года — холодная зима с обильными снегопадами, заносами и совершенным бездорожьем. И тем не менее, русским войскам пришлось сниматься с зимних квартир и снова выступать в поход. Здесь помогла дальновидность Ивана Фёдоровича: не будучи уверенным в успехе переговоров, он на протяжении декабря продолжал делать приготовления: транспорты доставляли в Тавриз продовольствие, зимнее обмундирование и спирт. По приказу главнокомандующего все русские силы одновременно двинулись вглубь Персии по нескольким направлениям, чтобы подавить малейшую попытку сопротивления. К счастью, далеко идти не пришлось. Стремительное продвижение русских отрядов и занятие ряда населённых пунктов и крепостей повергли Каджаров в панику. Подсобили и англичане:

«Еще прежде, когда передвижения русских войск только что начинались, невозможность сопротивления поняли англичане. Не отошли главные силы Паскевича и одного перехода от Тавриза, как мимо их верхом проскакал английский посланник Макдональд, а когда они едва миновали Уджан, он уже возвратился из Тегерана с известием, что шахом приняты все условия мира»

Паскевич назначил местом встречи деревушку Туркманчай. Обсуждать было, собственно, уже нечего — все слова были сказаны ещё в Дей-Каргане. В полночь с девятого на десятое февраля 1828 года был подписан Туркманчайский мирный договор. По непременному условию Паскевича 7 куруров должны были быть уплачены сразу же, остальные выплачивались в последующие годы, а под залог русские оставляли Хойскую провинцию. Пять куруров были уже в Тифлисе, ещё один находился в пути, а седьмого взять было неоткуда, поскольку скупой шах всё-таки отказался платить за своего сына. Паскевич заявил, что в таком случае русские войска остаются в Тавризе, а царевич может жить, например, в палатке. Незадачливого Аббаса-Мирзу спас Макдональд, согласившийся внести за него миллион серебряных рублей (0.5 курура) из средств английской миссии, а в обеспечение другого миллиона персидскому царевичу пришлось отдать Урмийскую провинцию (да ещё и англичане в обмен за услугу потребовали денонсировать договор о помощи Персии в случае войны).

Подписание Туркманчайского мирного договора

Так завершилась для России эта война. Хотя для современников событие было довольно значительным, но в наши дни слава этой победы изрядно потускнела, став лишь очередным и не самым значимым конфликтом в Закавказье, который теряется на фоне войн, которые империи ещё предстоит вести; и хорошо, если про него напишут хоть пару строк в учебнике. Тем не менее, в этой войне было всё — невиданный героизм и столь же невиданная трусость, подлые предательства и феноменальная верность, невероятная удача и обидное невезение, азиатский блеск и азиатская же нищета, хитрые планы и их неожиданное крушение, куда же без этого. Надеюсь, это повествование не только чуть подновило сияние славы русского оружия в глазах читателя, но и развлекло его на пару-тройку часов.

Список литературы и источников

Потто В.А. Персидская война (1826-1828). Т. 3. Ставрополь, 1994. 608 с.

Щербатов А.П.. Генерал-фельдмаршал Паскевич. Его жизнь и деятельность. Т.3. 524 с.

Акты, собранные кавказской археографической комиссией / Под ред. А.П. Берже. Тифлис, 1875. Т. 7. 994 с.

А.Х. Бенкендорф. Воспоминания

Автор: Олег Дмитриев.

Оригинал: https://vk.com/wall-162479647_279649

Пост с навигацией по Коту

А ещё вы можете поддержать нас рублём, за что мы будем вам благодарны.

Яндекс-Юmoney (410016237363870) или Сбер: 4274 3200 5285 2137.

При переводе делайте пометку "С Пикабу от ...", чтобы мы понимали, на что перевод. Спасибо!

Подробный список пришедших нам донатов вот тут.

Автор: Олег Дмитриев.

В предыдущих сериях:

Русско-персидская война 1826-28 гг. Ч. 1

Русско-персидская война 1826-28 гг. Ч. 2

Русско-персидская война 1826-28 гг. Ч. 3

Русско-персидская война 1826-28 гг. Ч. 4

Разбор полётов

Паскевич на протяжении всей второй декады августа получал самые противоречивые донесения о делах в тылу, поэтому отмахивался от них — не до того, мол, когда у нас тут готовится победоносный марш на столицу врага. Когда стало ясно, что Аббас-Мирза действительно вторгся в Эриванское ханство, то и тут Паскевич, скажем прямо, забил, полагая, что во-первых, Аббас-Мирза не мог успеть собрать значительные силы, во-вторых, у Красовского достаточно людей (про болезни и жару, которая и у него самого косила бойцов сотнями, Иван Фёдорович как-то забыл), в-третьих, генерал Красовский не маленький мальчик — разберётся, в конце концов, на то он и поставлен начальником. И только когда пришли известия о том, что персы осадили Эчмиадзин, а от Красовского всё никак не поступало донесений об успехах, Паскевич забеспокоился. Когда выяснилось истинное положение вещей — что Аббас-Мирза пожаловал со всей армией, а у Красовского под ружьём меньше половины людей — то Иван Фёдорович начал негодовать. Лавры победителя ускользали у него из-под носа, и Паскевич совершенно не желал с этим мириться, продолжая упираться и отстаивать необходимость продолжения наступления и похода на Тавриз, мотивируя это тем, что взятие вражеской столицы сразу положит конец войне. Но по причине климатических условий выступить можно было не раньше сентября. Тавриз был неплохо укреплён и защищён артиллерией, а продовольствия у отряда Паскевича было всего на 20 дней — и это всё не говоря о том, что действовать, имея в тылу крупные силы противника, было бы смерти подобно. Кроме того, к 1827 году отношения России с Турцией складывались так, что опасность войны нарастала с каждым днём, а, следовательно, крепости Аббас-Абад и Эривань приобретали первостепенное значение как опорные базы для всех операций в Закавказье на два фронта. Наконец, пока шли все эти препирательства, прибыло донесение от Красовского об Аштаракском сражении, которое разом выбило последние доводы из рук главнокомандующего. Стала очевидна необходимость поворачивать обратно и идти к Эривани. 29 августа отряд выступил из своего горного лагеря. Аббас-Мирза не стал препятствовать движению русских войск, уклонившись от столкновения, и 5 сентября Паскевич уже был в Эчмиадзине.

Сказать, что Иван Фёдорович был в ярости — ничего не сказать. Отношения между ним и Красовским, которые и до этого были натянутыми, теперь накалились до предела. Но под раздачу попали вообще все, даже возглавлявший Эчмиадзинский монастырь архиепископ Нерсес. Генерал, вызванный для объяснений, так описывал встречу с главнокомандующим:

«От меня никаких объяснений не принято, хотя я как единственной милости просил его о подчиненных, поистине заслуживавших примерного вознаграждения, и обращал его внимание на достойного сотрудника моего, архиепископа Нерсеса. На это было мне сказано: «Я отделаю господина архиепископа добрым порядком, чтобы он не смел вводить в ошибки там, где нет моего присутствия». Но этим не ограничился гнев, на меня обращенный. В Эчмиадзине не был пропущен ни один чиновник моего отряда, являвшийся к корпусному командиру, которому не было бы сказано с упреком: «Что вы мне наделали с вашим отрядным начальником!» Полковника Гилленшмита даже спросил иронично: «Почему Красовский не употребил против Аббаса-Мирзы осадной артиллерии?» Но и этого казалось ему недовольно, и расспросы продолжались несколько дней даже у солдат, бывших вмоем отряде, о разных обстоятельствах сражения.Таковые поступки могли уничтожить меня в глазах моих подчиненйых, но я с душевным удовольствием видел, чтоему не удалось поколебать со стороны их ни привязанности,ни доверия ко мне. Архиепископ Нерсес, при всей его скромности, не мог скрыть от меня, сколько он был огорчен самой обидной с ним встречей...»

Сам Паскевич в донесениях также отзывался о Красовском уничижительно. В своём рапорте государю он писал: «Генерал Красовский…с какой-то неизвинительной торопливостью пошёл не более как с 4 батальонами к Эчмиадзинскому монастырю…вдался в тесные и гористые места… Неприятель воспользовался сим недостатком соображений».

«На мой вопрос,— писал Паскевич об этом свидании,— о несчастном случае, который дал кампании столь невыгодный оборот, Красовский ответил мне, что он боялся, чтобы неприятель не разбил стен и не взял монастыря. Я посмотрел на стены и нашел, что сие опасение было напрасно, и что лучше позволить взять Эчмиадзин,чем рисковать судьбой войны для его спасения. Я предпочел бы потерять сей пункт, чем сделать то, что сделал Красовский»

Тем не менее, Красовскому нельзя было отказать в храбрости — он от начала до конца был вместе со своими солдатами и сам получил в ходе боя серьёзное ранение. В рапорте императору Иван Фёдорович упомянул этот факт, написав, что «хотя он не доказал в себе способности к дельному командованию, но подвиг храбрости и неустрашимости как Красовского, так и отряда его, заслуживают монаршего внимания». Но и тут добавил:

«С тем же мужеством, но если бы оно направлено было к лучшей цели, он бы мог, не оставляя в лагере 3500 человек, одним батальоном прикрыв осадные орудия и обозы, атаковать Аббас-Мирзу с отрядом. который бы тогда усилился до 6000 человек; неприятель не выдержал бы столь стремительного нападения, подобно как до сих пор он ещё нигде его не выдерживал… <…> Пренебрежение к неприятелю главная причина сего несчастного случая»

Стоит отметить, что, хотя он и получил весьма жаркий разнос, долгосрочные последствия всей этой истории для самого А.И. Красовского не были негативными. На высочайшем уровне его действия были восприняты положительно (даже несмотря на то, в каком свете они были преподнесены). Николай I, по достоинству оценив храбрость генерала, подписал указ о присвоении ему ордена Св. Владимира 2-й степени с такой формулировкой:

«За отличную твёрдость и мужество, оказанные 17 августа 1827 г. в сражении против Персиян при реке Абарони, где с 3-тысячным отрядом преодолев все предстоящие затруднения, успел отразить действия 30-тысячного неприятельского корпуса под предводительством Аббаса-Мирзы и освободил обложенный неприятельскими силами монастырь Эчмеадзинский, при чём ободряя войска личным примером был ранен <….>»

От командования войсками Красовского не отстранили — он воевал до конца в русско-персидской и в последовавшей русско-турецкой войне 1828-29 гг., затем участвовал в подавлении польского восстания 1830-31 гг. Во всех упомянутых войнах проявил себя хорошо, получал чины и награды, так что можно с уверенностью сказать, что никаких препятствий карьере Красовского Паскевич создать так и не смог.

Впрочем, справедливости ради, надо отметить, что он не особенно пытался. Иван Фёдорович и впрямь обладал несносным характером, в котором сочетались болезненная подозрительность, упрямство, высокое самомнение и вспыльчивость. Д.В. Давыдов на страницах своих мемуаров якобы со слов Грибоедова окрестил Паскевича «несносным дураком, одарённым лишь хитростью, свойственной хохлам».

«Обладавший огромной властью и практически неограниченным доверием Николая I, властный, резкий, вспыльчивый, но одновременно отходчивый«отец-командир» далеко не всегда считал нужным сдерживаться в присутствии подчиненных. <…> Однажды в ходе совместной поездки с фельдмаршалом Меньков неосторожно позволил себе улыбнуться в ответ на очередной хвастливый рассказ о гениальных военных соображениях Паскевича в Персидском походе. «Варшавский Архистратиг» рассвирепел и высадил его из экипажа прямо на дорогу. <…> Раздражительность и несдержанность также сказывались на репутации полководца. Князь С.С. Урусов в 1854 г. в ходе Дунайской кампании поведал однополчанам историю, произошедшую где-то в середине 1840-х годов. Урусов приехал в Варшаву из Петербурга со срочным пакетом от императора. Когда Урусов рискнул зайти без доклада в кабинет к спавшему на софе наместнику, Светлейший запустил в него сапогом и обложил градом отборных ругательств»

Но при всём этом И.Ф. Паскевич был на редкость отходчивым человеком и обычно не держал обид, что отмечалось как его друзьями, так и недоброжелателями. Одним из немногих людей, которых он искренне ненавидел всю жизнь, был А.П. Ермолов (и это было взаимно).

«Во время Венгерского похода 1849 г. генерал-квартирмейстера Действующей армии Р.К. Фрейтага, в прошлом блестящего кавказского генерала и героя Даргинской экспедиции 1845 г., Паскевич обозвал дураком. Однако затем настоял на награждении его орденом Св. Георгия 3-й степени, хотя по признанию самого Фрейтага он не совершал в Венгрии ничего такого, за что мог бы получить столь высокую награду. Паскевич объяснил, что Фрейтаг получил её «за бывшие подвиги на Кавказе, достойные сего ордена, к коему граф Воронцов должен был его тогда же представить, но не представил». А когда Фрейтаг вскоре неожиданно заболел и умер, Паскевич, по свидетельству П.К. Менькова, тяжело и искренне горевал»

Взятие Эривани

Между тем расположившийся в Эриванском ханстве отряд Паскевича оказался неприятном положении — запасы продовольствия, заготовленные в Эчмиадзинском монастыре, естественно, не были рассчитаны на такую массу людей и лошадей, поэтому их хватало ровно на 3 дня. Ситуацию несколько спасал собственный обоз отряда, который отстал по пути и теперь со дня на день должен был появиться, но даже с учётом этого провианта было не более, чем на пару недель. В Тифлисе был хлеб, но из-за падежа скота не хватало тягловых животных, и арбы стояли в горах по 18 дней и больше. Словом, назрела острая необходимость как можно скорее взять крепости Сардарь-Абад и Эривань для того, чтобы во-первых воспользоваться их запасами, во-вторых переоборудовать их в опорные пункты и склады для русской армии. Персы тоже прекрасно это понимали, однако ожидали, что главнокомандующий сразу двинется на Эривань, и потому принялись лихорадочно готовить крепость к обороне. Тем неожиданнее для них оказался удар по Сардарь-Абаду. Иван Фёдорович предполагал, что в этой крепости можно разжиться съестными припасами, которых хватит для питания войск на время дальнейшей кампании. Движение русского отряда происходило с соблюдением величайшей предосторожности, так что многочисленные лазутчики персов его попросту прозевали. 12 сентября 1827 года отряд главнокомандующего нагрянул под стены крепости как снег на голову.

Теперь у Паскевича был в наличии крайне убедительный аргумент — тяжёлая осадная артиллерия, ядрами которой он собирался попотчевать персов досыта. «Доставая сардарь-абадский хлеб не приходится жертвовать людьми, будем бить артиллериею», — заявил главнокомандующий. Но даже от лучшей артиллерии мало толку, если не расположить её на выгодных позициях. Эту задачу вызвался выполнить генерал Красовский, который, хоть ещё не оправился от ран, но уже рвался в бой (наверняка и недавно полученный нагоняй придавал ему сил). 13 сентября он лично отправился проводить рекогносцировку, сопровождаемый только своим адьютантом и парой казаков. Под прикрытием густого сада Красовский подъехал почти вплотную к стенам, внимательно изучил их слабые места, мысленно наметил предполагаемые места батарей. Уже вечером следующего дня, в сгущавшихся сумерках, две роты сапёров под прикрытием пехоты и казаков двинулись к крепости — однако персидский гарнизон, понимая, что дело пахнет жареным, предпринял отчаянную вылазку в надежде помешать осадным работам. Красовский и в этот раз оставался вместе со своими людьми под огнём до того момента, как врага удалось загнать обратно за стены, после чего всю ночь продолжал руководить работами — и к утру первая батарея была готова. С 15 числа началась бомбардировка крепости. В последующие ночи было организовано ещё две батареи, так что 18 сентября Сардарь-Абад попал под настоящий ливень из ядер:

«Персияне услыхали впервые залпы этих громадных чудовищ, от рева которых тряслась земля, сыпались верхушки башен в глубокий ров, и крепость представлялась окутанной дымом. Непрочные азиатские строения с шумом и рокотом рушились, хороня под развалинами своими несчастных жителей, искавших в них убежища. Особенное впечатление производила бомбардировка ночью, когда на темном небе зловещими огненными точками вспыхивали гранаты и бомбы, вносившие смерть и опустошение в самые дома обывателей»

Из крепости пытались отвечать, но артиллерийская дуэль была недолгой и закончилась не в пользу осаждённых: очень скоро все персидские орудия замолчали, похороненные под грудами обломков. После 500 выстрелов обрушилась южная башня, на следующий день уже все южные укрепления лежали в руинах. Начальник штаба, граф Сухтелен, стал просить Паскевича отправить войска на штурм, но главнокомандующий отклонил его предложения: «Зачем жертвовать людьми, к чему! И без того крепость наша». Действительно, около 6 часов вечера прибыл парламентёр с предложением о двухдневном перемирии. Паскевич, естественно, предложение отклонил, сказав, что в следующий раз он готов принять только гонца с сообщением о безоговорочной капитуляции.

Гарнизон крепости, конечно, уже и не думал о продолжении обороны, а только о том, как бы половчее сделать ноги из этого грохочущего ада. В этом им помог случай:

«Дело в том, что палительная трубка осадного единорога, необычайно далеко отброшенная при одном выстреле, упала в пороховой погребок, помещавшийся в самой траншее, и произвела страшный взрыв. Погребок взлетел на воздух, похоронив под развалинами своими трех офицеров и двух рядовых. Густой столб черного дыма закутал траншеи; поднялась суматоха…»

Воспользовавшись временным замешательством, персы выскользнули из северных ворот и бросились наутёк. Возможно, им так и удалось бы сбежать, но им здорово подгадил какой-то армянин из города: вскочив на полуразрушенную крепостную стену, он, рискуя жизнью, привлёк внимание русских криками «Сардарь сбежал! Русский, иди!». Вся русская кавалерия, бывшая при отряде, бросилась в погоню, беспощадно рубя разбегавшихся сарбазов. Охота продолжалась всю ночь. На рассвете всадники вернулись с 250 захваченными пленниками, ещё 500 изрубленных персов навсегда осталось лежать где-то в степи. 20 сентября Паскевич торжественно вступил в покорённый Сардарь-Абад. Его расчёт полностью оправдался — крепость служила пунктом снабжения, а потому в ней оказались очень большие запасы продовольствия и фуража, которые персы не додумались уничтожить, так что теперь они достались русским.

Но это было, по сути, репетицией перед основным мероприятием. Эривань всё ещё оставалась непокорённой, но к тому моменту уже все (даже сами персы) прекрасно осознавали, что это ненадолго.

«Взятие Эривани было, впрочем, в тот момент предприятием, уже далеко не представлявшим первоначальных трудностей. Еще недавно лучший оплот персидского государства, крепость эта уже не обладала той нравственной силой, без которой бесполезны всякие укрепления. Попрежнему стояла она на крутом утесистом берегу быстрой Занги, по-прежнему ее высокие, гордые твердыни, ее бастионы и башни грозно смотрели из-за глубоких, наполненных водой рвов, недоступных для эскалады; но за крепкими стенами уже давно исчез воинственный дух, и мирные жители, населявшие город, с их вечной заботой о насущном хлебе, представляли собой плохое ручательство за упорное сопротивление. Паскевич знал о нравственной слабости Эривани, и еще из-под Сардарь-Абада писал государю: «Конечно, Эривань не продержится более нескольких суток»

Боевой дух гарнизона ещё больше подорвала новость о том, что Аббас-Мирза не идёт к ним на помощь, а отступает, так и не дав русским решительного сражения. Эриванский сардарь Гуссейн-Кули-хан, узнав об этом, не стал дожидаться развязки событий и спешно покинул свои владения. Командование принял Гассан-хан, который был комендантом крепости в 1808 году, когда войска генерала Гудовича потерпели неудачу при штурме Эривани. Он и сейчас пытался напомнить подчинённым о той победе, но это уже не оказывало должного эффекта. Ещё хуже было то, что Гуссейн-Кули-хан, опасаясь, что подвластное ему население будет активно сотрудничать с русскими, согнал за стены более 18 тысяч мирных жителей с женщинами и детьми — теперь всем им предстояло оказаться запертыми в ловушке под артиллерийским обстрелом.

23 сентября русские войска уже были под Эриванью и обложили крепость. Медлить было нельзя: жара ещё недостаточно спала и болезни по-прежнему ослабляли силы. После рекогносцировки было принято решение атаковать укрепления с юго-востока. Ещё до начала осадных работ была устроена небольшая мортирная батарея, которая тут же начала передавать приветы осаждённым. Вечером из крепости начали убегать первые жители:

«Изъ крепости стали выбегать жители; 26-го утром в лагерь Паскевича их прибыло около 40 человекъ. По ихъ показаниямъ, бомбардировка произвела всеобщее смятение. Все жители юго-восточной части скучились къ ханскому дворцу, расположенному за северными верками Эриванской крепости. «Гассанъ-ханъ», говорили они, «старается успокоить народъ, но ему не верятъ, масса женщинъ хочетъ проникнуть въ погреба «ханскаго дворца, куда ихъ не пускаютъ»

В ночь на 26 сентября была заложена первая батарея, которая с утра начала канонаду. Над башнями Эривани тут же появились клубы порохового дыма — из крепости начали отвечать, но отчаянная пальба с укреплений имела мало результатов. Один из первых снарядов, выпущенных русской батареей, повредил купол главной мечети, другой пробил стену дворца и угодил в портрет шаха, что произвело на суеверных персов неизгладимое впечатление. С наступлением темноты осадные орудия замолкли, только бомбы, выпущенные с мортирной батареи, прочерчивали огненные полосы в небе.

В ночь на 27 сентября генерал-инженером Трузсоном была запланирована закладка второй батареи. Для того, чтобы отвлечь персов, которые наверняка были полны решимости сорвать работы, Паскевич послал пару пехотных рот и казачьих полков отвлекать неприятеля передвижениями со стороны реки Занги. Поначалу персы купились на обман, начав палить в ту сторону, но к полуночи взошла полная луна, осветившая округу и демаскировавшая траншейные работы на южном гласисе. Осаждённые тут же открыли бешеный огонь, однако гвардейский батальон, прикрывавший работы, не сделал ни одного выстрела в ответ, чтобы персы не могли корректировать огонь по вспышкам в темноте.

Утром Эривань обстреливали уже две батареи в общей сложности на 18 осадных орудий. Дела у осаждённых стали совсем плохи:

«А крепость испытывала между тем все ужасы бомбардирования. Весь день и всю ночь рев русской артиллерии потрясал эриванские стены, то и дело затмевавшиеся густыми облаками собственной пыли; с треском и гулом, большими каменными глыбами валились обломки на дно крепостного рва, засыпая его; амбразуры были разрушены, орудия подбиты. Огонь с крепости слабел час от часу. Восемнадцать тысяч жителей, из которых большинство было армян, согнанных насильно в крепость, просили Гассана о сдаче. Просьбы их были напрасны; угрюмый хан угрозами сдерживал их ропот»

Паскевич, памятуя о случившемся в Сардарь-Абаде, поспешил расположить войска вокруг крепости, чтобы не дать ускользнуть гарнизону. Кроме того, он отдал приказ прикомандировать всех офицеров, сосланных на Кавказ, а также всех рядовых, разжалованных из офицеров, к траншеям, чтобы при штурме они имели возможность отличиться. В том, что штурм скоро последует, сомнений не было: 29 числа рухнула восточная угловая башня. Оставалось только короновать гласис (захватить контрэскарп), и русские войска могли бы войти в крепость как по проспекту.

Да кто такой этот ваш гласис и контрэскарп?

Пытаясь избежать бессмысленных жертв, 30 сентября Паскевич отправил Гассан-хану предложение сдаться. Тот, всё ещё надеясь на помощь, попросил разрешения отправить нарочного к Аббасу-Мирзе, якобы чтобы узнать его волю; Иван Фёдорович, само собой, отправлять какие-либо послания не разрешил. Вечером того же дня Гассан-хан с охраной сделал попытку прорваться из крепости, но наткнулся на егерей и казаков, которые водворили его на место.

1 октября местные жители, совершенно отчаявшись, стали самостоятельно покидать крепость. Махая белыми платками, они показались на разрушенных укреплениях, некоторые тут же спускались в ров и под огнём пытались перебраться на другую сторону. В этот момент полковники Гурко и Шипов с 6 гвардейскими ротами ринулись на штурм. Несколько сотен сарбазов попытались оказать им сопротивление, но после короткой схватки были отброшены. В это же время генерал Красовский с частью сил прибыл к северным воротам, чтобы не дать никому сбежать. Дальнейшее сопротивление было уже бессмысленно и персы, сложив оружие, добровольно открыли ворота. Гассан-хан был найден в главной мечети, где он заперся с остатками сарбазов. После недолгих переговоров он сдался в плен.

Сдача Эриванской крепости

Так пала крепость, считавшаяся неприступной, и позор 1808 года был наконец смыт кровью. За взятие этой твердыни И.Ф. Паскевич был возведён императором в графский титул с приставкой «Эриванский». Но последствия для самой Эривани были ужасающие:

«Доехав до юго-восточного угла крепости,— говорит один очевидец,— я удивился разрушению стен и башен. Мне кажется, что всемогущее время в четыре века не могло бы сделать того, что в четыре дня сделала осадная артиллерия»

По этой же причине 2 октября, когда войска прошли парадом и были собраны для торжественного молебна, произошёл несчастный случай:

«Во время молебствия, когда запели: «Тебе, Бога, хвалим», и вся осадная и полевая артиллерия, вытянутая в одну линию по берегу Занги, грянула залп,— часть эриванской стены, ветхой и поврежденной уже бомбардировкой, рухнула в ров от сотрясения воздуха, увлекая за собой многих зрителей, спокойно рассевшихся было между ее старинными зубцами и башнями. Это обстоятельство, кажется, и дало повод к известной шутке Ермолова, который называл Паскевича, получившего впоследствии титул графа Эриванского, — графом Ерихонским»

С падением Эривани два крупных ханства в Закавказье были окончательно покорены, а победителям доставались огромные запасы продовольствия, фуража и пороха, позволявшие более не ломать голову над проблемой снабжения. Теперь оставалось только нанести последний удар — в самое сердце врага.

Список литературы и источников

Потто В.А. Персидская война (1826-1828). Т. 3. Ставрополь, 1994. 608 с.

Щербатов А.П.. Генерал-фельдмаршал Паскевич. Его жизнь и деятельность. Т.2. 609 с.

Два письма из Эривани

Кривопалов А.А. Фельдмаршал И.Ф. Паскевич и русская стратегия в 1848-1856 гг.

Автор: Олег Дмитриев.

Оригинал: https://vk.com/wall-162479647_267914

Пост с навигацией по Коту

А ещё вы можете поддержать нас рублём, за что мы будем вам благодарны.

Яндекс-Юmoney (410016237363870) или Сбер: 4274 3200 5285 2137.

При переводе делайте пометку "С Пикабу от ...", чтобы мы понимали, на что перевод. Спасибо!

Подробный список пришедших нам донатов вот тут.

Подпишись, чтобы не пропустить! Последняя часть будет завтра около 8 вечера по МСК!

Продолжение: Русско-персидская война 1826-28 гг. Ч. 6 (последняя)

Автор: Олег Дмитриев.

В предыдущих сериях:

Русско-персидская война 1826-28 гг. Ч. 1

Русско-персидская война 1826-28 гг. Ч. 2

Русско-персидская война 1826-28 гг. Ч. 3

Мирные инициативы

Джеванбулакская победа и падение Аббас-Абада серьёзно пошатнули позиции Персии и склонили чашу весов на сторону России. С другой стороны, империя была совершенно не заинтересована в том, чтобы вести в Закавказье «взрослую» полноценную войну до победного конца — выходило дороговато, да и военная удача штука переменчивая. Поэтому Паскевич имел инструкцию от министра иностранных дел графа К.В. Нессельроде «после первого сколько-нибудь значительного успеха сделать неприятелю предложение о мире». Иван Фёдорович рассудил, что крупная победа в полевом сражении, взятие стратегически важной крепости и оккупация ханства являются как раз «сколько-нибудь значимыми успехами», так что пришло время прощупать почву на предмет мирного договора. Однако уже набравшись некоторых знаний о местном колорите и менталитете, Паскевич совершенно справедливо предположил, что если он предложит персам мириться, что называется, «в лоб», то те решат, что у русских попросту закончились ресурсы для продолжения войны, вследствие чего воспрянут духом, и результат будет прямо противоположным предполагаемому. Поэтому прощупывать почву надо было с умом.

«По характеру персиян», писал Паскевич, овладев Аббас-Абадом, Государю, — «опасаясь, чтобы они такого рода великодушие не вменили нам в слабость и в недостаток способов к продолжению военных действий, я избрал для сего предложения шахского зятя, взятого нами в плен, который от себя представил своему правительству необходимость искать с нами соглашения, письмо его доставили в лагерь Аббаса-Мирзы»

Махмед-Эмин-хан, бывший комендант Аббас-Абада, послушно написал письмо, и оно было отправлено с нарочным в стан противника. 17 июля Мирза-Салех, уполномоченный от Аббаса-Мирзы, привёз ответ. Царевич сообщал, что о территориальных притязаниях он не хочет даже слышать, насчёт контрибуции можно подумать, но шансы невелики. Озадаченный такой риторикой от явно проигрывавшего войну противника Паскевич решил, что персидский сановник не осмелился изложить в письме истинное положение вещей. Следовательно, нужен был посланник, который сумел бы лично встретиться с Аббасом-Мирзой и в красках описать ему бедствия, которые обрушатся на него в случае продолжения войны. Долго думать не пришлось: при Паскевиче был А.С. Грибоедов, служивший секретарём по дипломатической части ещё при Ермолове, но, в отличие от других «ермоловцев», не попавший в опалу при новом командующем благодаря свойству с ним — Паскевич был женат на двоюродной сестра Александра Сергеевича. За годы службы на Кавказе и в Персии Грибоедов прекрасно ознакомился с краем, овладел языком, и как нельзя лучше подходил на роль дипломатического представителя. Паскевич снабдил его инструкцией, согласно которой до Аббаса-Мирзы требовалось донести две очень простые идеи: во-первых, области Эриванская и Нахичеванская фактически уже персами потеряны, поэтому с этими территориями они в любом случае могут распрощаться; во-вторых, от контрибуции отвертеться не удастся, но если заплатить её сейчас, то это будет гораздо дешевле, чем если продолжить войну, понести соответствующие расходы, потерпеть поражение и потом всё равно заплатить контрибуцию. Кроме того, за рекой Аракс начинались уже владения непосредственно царевича (территория современного Азербайджана), поэтому он должен был быть менее всех заинтересован в том, чтобы русские войска продолжали наступление.

20 июля Грибоедов прибыл в лагерь персов. Там ему оказали вполне вежливый приём, и уже на следующий день царевич принял его у себя. Беседа, впрочем, не слишком задалась: Аббас-Мирза по-восточному многословно расписывал, как бы хотел он жить в мире с русскими и тут же осыпал проклятьями Ермолова, обвиняя его в начале войны, проклинал трусость своих военачальников и восторгался мужеством русских солдат, расспрашивал о Паскевиче и о Николае, требовал гарантий соблюдения перемирия, и.т.д. Беседа продлилась 6 часов, и вечером, будучи совершенно измотанным, Грибоедов ещё и начал добросовестно составлять проект мирного договора. Но в следующие дни ситуация повторилась. Как назло, у Александра Сергеевича вдобавок ко всему началась лихорадка, которая загнала его в постель на несколько дней. Пока он болел, к лагерю Аббаса-Мирзы на расстояние дневного перехода приблизился сам персидский шах, который прислал свой проект договора, и его тоже пришлось рассматривать — правда, не увидев пункта об отторжении Эриванского и Нахичеванского ханств, Грибоедов договор сразу перечеркнул. В целом обстановку достаточно точно передал сам Александр Сергеевич в одном из донесений: «И я в течение целого дня должен был выдерживать диалектику XIII столетия». Наконец, персы дошли до совершенно абсурдного требования заключить перемирие сроком на 10 месяцев, в течение которого они будут обдумывать сложившееся положение. На этом моменте Грибоедов понял, что ему просто морочат голову, а Аббас-Мирза этими абсолютно бесполезными переговорами только тянет время, не собираясь заключать никакого мира. 25 июля, получив из рук Аббаса-Мирзы письмо к Паскевичу, Грибоедов откланялся и вернулся в русский лагерь. Мирные переговоры закончились безо всякого результата.

Делать было нечего — война, очевидно, продолжалась. В то же время, климат Закавказья снова давал о себе знать — Жара-паша оказался таким же серьёзным противником, как наш отечественный генерал Мороз, выкашивая русские ряды с неумолимой скоростью (и нанеся куда большие потери, чем все сражения с персами). Оставаться у Аббас-Абада было нельзя, двигаться вглубь вражеской территории при таких условиях тоже было самоубийством, поэтому Паскевич принял решение отвести войска выше в горы, где зной был не таким изнуряющим. Встав лагерем в 50 верстах от Аббас-Абада, он планировал дождаться подхода транспортов и подкреплений, а в начале сентября, как только спадёт жара, двинуться маршем на Тавриз. Но этим планам было не суждено осуществиться: Паскевич получил от Красовского донесение, что Аббас-Мирза, собрав новые войска, форсировал Аракс, совершил неожиданный рейд в Эривань — то есть уже был в глубоком тылу у основных русских сил.

Синим цветом показан путь Аббаса-Мирзы, красным — расположение основных русских сил под командованием И.Ф. Паскевича

В случае успеха он не только снимал осаду Эривани, но лишал русских осадной артиллерии, которая по прибытии в Эриванское ханство попадала прямо в его руки, а также вынуждал Паскевича развернуть главные силы и спешить к Тифлису. В успехе наследник персидского престола не сомневался: его армия составляла до 10 тысяч пехоты и 15 тысяч кавалерии при 28 орудиях, в то время как оставленный в Эчмиадзине отряд Красовского состоял из 6 тысяч бойцов, а в действительности из-за болезней под ружьём оставалось меньше половины.

Приключения Красовского

Поначалу дела у генерала шли ни шатко ни валко. Сменив отряд Бенкендорфа у Эривани, Красовский довольно быстро обнаружил, что ловить тут нечего. Русская пехота страдала от жары, от сильного ветра, гонявшего тучи пыли, от недружелюбной местной фауны (особенную радость доставляли скорпионы и фаланги). Солдаты едва стояли на ногах и отправлялись в госпиталь целыми батальонами, а персы и не думали сидеть спокойно, периодически совершая вылазки. Также была очевидна бессмысленность дальнейшей блокады: гарнизон не сложил бы оружие перед сравнительно небольшим отрядом. В ночь 21 июня русские войска снялись с места, и утром осаждённые с удивлением обнаружили, что донимавшие их проклятые неверные куда-то провалились. Впрочем, удивление это было радостное — жителям и гарнизону Эривани в эти месяцы также пришлось очень несладко. Теснота, недостаток припасов и болезни делали пребывание в крепости отнюдь не похожим на курортный отдых. Теперь же казалось, что можно радоваться, ведь гроза миновала и самое страшное уже позади.

Уйдя из-под Эривани, отряд Бенкендорфа на несколько дней задержался в Эчмиадзине. В монастыре находилось более тысячи больных и раненых, кроме того, он оставался важным форпостом, поэтому нужно было принять меры для его обороны. Стены были укреплены, в монастырские закрома доставлены необходимые запасы, а в качестве гарнизона там разместился батальон Севастопольского полка, пять орудий и сотня армянских добровольцев. Выполнив таким образом предписание Паскевича, Красовский со спокойной душой увёл свой отряд дальше в горы, в урочище Дженгули. Оказавшись на прохладном воздухе и увидев зелёную траву, бойцы воспряли духом.

А.И. Красовский

Эчмиадзин в наши дни

Долго отдыхать, впрочем, не пришлось. Эриванский сардарь Гассан-хан, решив, что русские ушли из его ханства, вознамерился захватить Эчмиадзинский монастырь, который, как он не без оснаваний полагал, обороняли незначительные силы. Коменданту полковнику Линденфельду он предложил сдачу на условиях свободного выхода, убеждая того, что на помощь никто не придёт. Ответом сардарю был выстрел из пушки, после чего персы приступили к блокаде. Однако несколько армянских добровольцев сумели вырваться из монастыря и добраться до русского лагеря. Красовский с двумя пехотными батальонами тотчас выдвинулся на помощь осаждённым, но Гассан-хан не стал дожидаться встречи и предпочёл уйти по-английски. Такие качели после этого повторялись ещё не раз: персы появлялись под Эчмиадзином, после чего их оттуда прогоняли подтянувшиеся русские. Но самое печальное было то, что теперь Гассан-хан точно знал и расположение, и численность отряда Красовского (которая, к его радости, была довольно скромной).

«…неприятель имел возможность знать все, что делалось в русском лагере, так какперсияне пользовались большим числом шпионов и лазутчиков, между тем как у Красовского их не было. Дело в том, что сардарь, как говорит в своих записках один изучастников похода,— предавал пойманных русских шпионов истязаниям, пыткам и мучительным казням, и охотников на это ремесло было поэтому не много. Русский лагерь, напротив того, кишел персидскими лазутчиками, которые были даже среди маркитантов и торговцев; за шпионство в нем брались охотно, потому что русские если и узнавали в ком шпиона, то обыкновенно выдерживали под арестом, много-много что секли,— и затем выпроваживали из лагеря; лазутчик, между тем, опять принимался за свое выгодное ремесло. Сардарь поэтому знал решительно все. Ему было известно, что отряд Красовского значительно ослаблен болезнями, а что подкрепления еще далеко, и он решил даже известить наследного персидского принца освоих мнимых успехах. «Эривань,— писал он ему с обычной восточной хвастливостью,— освобождена от блокады; русские отброшены в горы; отряд их малочислен, расстроен, и нет ничего легче, как овладеть теперь Эчмиадзином, отбить осадную артиллерию, двигающуюся еще в Безобдальских горах, и, истребив, Красовского, открыть дорогу в Грузию»

Аббас-Мирза, который незадолго до получения этого донесения потерпел унизительное поражение в Джеванбулакской битве, с удовольствием воспользовался выгодным моментом для реванша. Уже 16 августа персидская армия осадила Эчмиадзинский монастырь. Персидские сановники и в этот раз попытались угрозами и посулами склонить Линденфельда к капитуляции, но ответ старого вояки был лаконичен: «Русские собой не торгуют, а если монастырь персиянам нужен, то пусть они войдут в него как честные воины, с оружием в руках». Тогда начался артиллерийский обстрел, причём грохот пальбы был такой силы, что достигал урочища Дженгули, где располагались русские войска.

Красовский оказался в поистине сложном положении. С одной стороны, на него была возложена обязанность дождаться двигавшейся из Грузии осадной артиллерии, которая находилась уже в 3-4 переходах. С другой стороны, нельзя было допустить потери Эчмиадзина, где, судя по доносившимся звукам пушечной канонады, заваривалась нешуточная каша. Генерал не знал точной численности неприятеля, но зато отлично знал, какой небольшой гарнизон обороняет монастырь. 16 августа в своём дневнике Красовский записал:

«Потеря сего важного пункта, необходимого для осады Эривани и Сардар-абада, кроме унижения оружия нашего, могла послужить большим ободрением для персиян и иметь самое вредное влияние на наши провинции, особливо магометанские. Прибытия осадной артиллерии я хотя и ожидал 17-го или 18-го числа, но в таких важных обстоятельствах один час мог сделать невозвратный переворот»

Кроме того, в этот момент генералу сообщают, что у осаждённых нет припасов. Впоследствии выяснилось, что это была ошибка, вызванная какой-то путаницей в документах, но несложно представить, какое воздействие это известие оказало на Красовского в момент, когда его нервы и так были натянуты как струна, а в ушах звучал рокот залпов с Эчмиадзинской равнины, каждый из которых крушил стены и приближал защитников к гибели. Решение было принято.

Инструкция Паскевича предписывала Красовскому в случае появления основных персидских сил выступить против них со всем отрядом. Но Красовский, руководствуясь вышеизложенными соображениями, разделил силы, взяв с собой около 1800 пехотинцев, 500 конных и 12 орудий, кроме того телеги с продовольствием для осаждённых. В пять часов пополудни, после молебна, эта горстка храбрецов начала нелёгкий путь к своей Голгофе.

Аштаракская битва

«Русского солдата мало убить, его надо ещё и повалить»

Фридрих Великий

День 17 августа выдался на редкость знойным. Единственная дорога к Эчмиадзинскому монастырю пролегала через ущелье. Это была узкая лощина, окружённая небольшими, но крутыми возвышенностями. И весь путь до монастыря был уже занят врагами:

«Во время привала Красовский внимательно осматривал в зрительную трубу окрестность. И то, что было перед ним, не представляло ничего утешительного. Все видимое пространство на правом берегу реки было усеяно неприятельской конницей; неприятельские толпы переходили реку Абарань со стороны Аштакара, и гора, под которой стоит Ушакан и которая еще вчера казалась покинутой неприятелем, теперь снова была покрыта войсками и укреплялась батареями; на левом берегу Абарани, по которому шел русский отряд, на крутых возвышениях против Ушаканской горы также стояло до десяти тысяч персидской пехоты с сильной артиллерией»

Несмотря на это, генерал Красовский отдал приказ прорываться к Эчмиадзину. Русским войскам, вступившим в ущелье, пришлось вытянуться в колонну. Тут же заговорили персидские орудия, от которых негде было укрыться в узкой лощине. И почти сразу начался бой — один из самых упорных и кровопролитных за всю войну. Толпы врагов начали наседать буквально со всех сторон, русская пехота пробивала себе дорогу штыками, оплачивая кровью каждый шаг вперёд. Конная артиллерия носилась с фланга на фланг и картечными залпами расстреливала почти в упор озверевших персов, кладя их снопами на иссушенную, раскалённую землю. От лошадей валил густой пар, оси трещали, ломались колеса.

С каждым шагом положение отряда становилось всё более отчаянным. Утомлённые пятичасовым сражением люди и лошади изнемогали от усталости: многие солдаты падали при своих орудиях и, облокотясь на камень, равнодушно отдыхали под градом неприятельских пуль. Телеги и орудийные лафеты ломались, держать строй становилось всё сложнее, росло замешательство, люди сбивались в кучи и падали под перекрёстным огнём. В один из моментов неприятельское ядро раздробило орудийный лафет, а воодушевлённые персы бросились в атаку, чтобы захватить пушку. Защищавшая артиллеристов пехотная цепь оказалась смята этим неистовым натиском. Генерал Красовский, заметив это, лично поскакал туда. Бывшие при орудии нижние чины, которые уже попрощались с жизнью, стали уговаривать генерала оставить их и спасаться самому, но Афанасий Иванович ответил, что остаётся с ними, и с криком «Ребята! Спасайте пушку!» возглавил контратаку подоспевшего 40-го егерского полка. Это едва не стоило ему жизни:

«Тогда я остановил полу-батальон 40-го полка, приказал майору Щеголеву не уступать ни шагу, а сам, взявши резерв того же полка, стремительно опрокинул часть неприятельской пехоты и кавалерии, едва успевшую занять сии возвышения, и в сем месте получил от гранаты неприятельской сильную контузию в правую руку с повреждением кости, а вслед за тем убита подо мною другая уже лошадь. Бывший со стрелками поручик Пожидаев дал мне свою лошадь, и я с большим трудом, чувствуя жесточайшую боль в руке, едва с пособием людей мог сесть на нее. Я старался скрыть положение руки моей, должен был показывать совершенное спокойствие и ободрять личным присутствием везде, где угрожала нам большая опасность»

Истекая кровью, изнемогая от усталости, задыхаясь от пыли — таявший с каждой минутой отряд всё же достиг Эчмиадзинской равнины не отдав при этом врагу ни одной пушки и ни одного знамени. Здесь должно было произойти последнее, самое страшное столкновение, поэтому войска развернулись в боевой порядок. В это время Аббас-Мирза приказал остаткам своих сил, всё ещё многократно превосходящим русских по численности, окружить отряд Красовского. Положение было отчаянным: почти все картечные заряды к тому моменту были истрачены, люди с трудом тащили на себе ружья, многие падали без чувств на землю. Но и персы в непрерывных атаках тоже понесли потери, обессилели сами и загнали коней, так что не горели желанием продолжать. К счастью, в этот момент защитники монастыря предприняли вылазку, ударив в тыл неприятельским полчищам на равнине. Опасаясь оказаться меж двух огней, персы отступили, освободив путь.

В этот последний момент, когда спасение было совсем близко, люди всё-таки потеряли над собой контроль, и дисциплина в отряде была нарушена. Артиллерия уже безо всякого порядка поскакала вперёд, за ней побежали пехотинцы. Часть казаков и стрелков, мучимых жаждой, увидела широкую канаву с водой, и, не слушая приказов, бросилась к ней. В таком положении они и оказались настигнуты персидской конницей, которая начала резать уже не имевших сил оказать ей сопротивление людей. Пленных не брали — персы отрубали людям головы и складывали в седельные сумки, чтобы потом получить за трофеи награду. В попытке спасти своих бойцов снова едва не сложил голову сам Красовский:

«Он имел неосторожность отделиться от отряда, чтобы ободрить стрелков, и вместе с ними был окружен персиянами. Многие подле него были изрублены; та же участь ожидала и Красовского, уже вынужденного отбивать удары своей тонкой офицерской шпагой. К счастью, при нем находился в это время обер-аудитор Белов,человек замечательной силы и храбрости. Он успел пробиться сквозь ряды персиян и дал знать об отчаянном положении отрядного начальника стоявшему поблизости казачьему полку Сергеева. Пятьдесят донцов, с Беловым и своим полковым командиром, войсковым старшиной Шуруповым, во главе, с отчаянной храбростью кинулись спасать начальника. Очищая дорогу пиками и шашками, они пробились до самого Красовского, многих куртинцев положили на месте, остальных обратили в бегство. Красовский и горсть солдат, бывших с ним, были спасены»

Выжившие добредали до стен монастыря и падали в тень. Пять егерей после этого так и не встали — умерли без единой раны, просто от нечеловеческого напряжения. Так завершался этот страшный день. Маленький отряд сделал невозможное — пробился назло всем смертям через тридцатитысячную орду персов, но цена оказалась непомерно высока. Из двух с половиной тысяч, которые выступили из урочища Дженгули, Красовский потерял убитыми, ранеными и пропавшими без вести 1131 человека. Так или иначе, Эчмиадзин был спасён, а спустя пару дней к монастырю подошла и осадная артиллерия вместе с Кабардинским полком и силами, оставленными для их встречи в урочище Дженгули. Аббас-Мирза отвёл свои войска за реку Зангу и встал укреплённым лагерем, не предпринимая никаких движений. Персы были уверены в своём успехе под Эчмиадзином — тем сильнее они оказались обескуражены неудачей.

Оценки Аштаракской битве до сих пор даются самые неоднозначные. С одной стороны, персам не удалось добиться успеха, а русские показали чудеса храбрости и стойкости, сопоставимые только с подвигом 300 спартанцев (ну или с легендарным отступлением полковника Карягина, состоявшимся в первую русско-персидскую). С другой стороны, не была ли эта победа Пирровой? Ряд современных исследователей (например, азербайджанский историк Э.Т. Гараев или армянский С. Минасян) вообще высказывают мнение, что битва была русскими проиграна — что более, чем странно, учитывая, что русский отряд выполнил свою задачу и не потерял ни одного знамени, в то время, как Аббасу-Мирзе пришлось несолоно хлебавши отступить от монастыря.

Но Паскевич ещё не знал об этом и уже спешил назад к Эривани, вынужденный расстаться со своими планами блицкрига. Красовского ждал первостатейный разбор полётов, Эриванскую крепость — знакомство с осадной артиллерией, а русского солдата — новые испытания.

Список литературы и источников

Потто В.А. Персидская война (1826-1828). Т. 3. Ставрополь, 1994. 608 с.

Шильдер Н.К. Император Николай I. Его жизнь и царствование. СПб., 1903. Т. 2. 830 с.

Щербатов А.П.. Генерал-фельдмаршал Паскевич. Его жизнь и деятельность. Т.2. 609 с.

Дневник генерала Красовского

Соболев М. Несколько дней из моего Журнала во время Персидской кампании

Автор: Олег Дмитриев.

Оригинал: https://vk.com/wall-162479647_254590

Пост с навигацией по Коту

А ещё вы можете поддержать нас рублём, за что мы будем вам благодарны.

Яндекс-Юmoney (410016237363870) или Сбер: 4274 3200 5285 2137.

При переводе делайте пометку "С Пикабу от ...", чтобы мы понимали, на что перевод. Спасибо!

Подробный список пришедших нам донатов вот тут.

Автор: Олег Дмитриев.

В предыдущих сериях:

Русско-персидская война 1826-28 гг. Ч. 1

Русско-персидская война 1826-28 гг. Ч. 2

Первые шаги Паскевича

Скинув конкурента, Иван Фёдорович Паскевич, наконец, стал командующим Кавказским корпусом и заполучил всю полноту власти. Теперь именно ему предстояло продолжать военную кампанию, от исхода которой, по большому счёту, зависела его судьба — ибо поражения ему, очевидно, Николай не смог бы простить. Но начал Паскевич с того, что в народе метко называют «новая метла по-новому метёт» — а именно приступил к массовым чисткам в Кавказском корпусе. Опасаясь разных пакостей от ермоловских орлов, он поспешил избавиться от них, не считаясь с талантами и личными заслугами. Так, в 1827 г. с Кавказа был отозван генерал-майор И.А. Вельяминов, место начальника штаба досталось генерал-лейтенанту А.И. Красовскому, В.Г. Мадатов был отстранён от командования войсками в Карабахском ханстве, на его место был назначен близкий к Паскевичу генерал-майор Н.П. Панкратьев, Д.В. Давыдов (тот самый, который поэт), приходившийся Ермолову племянником, также был отстранён от командования, но оставлен при армии. Освободившиеся должности стали замещать присланными «варягами», не имевшими симпатий или антипатий ни к одной из партий внутри Кавказского корпуса. Из Петербурга продолжали прибывать новые лица: генерал-лейтенант П.Х. Трузсон, назначенный командующим инженерной частью, генерал-адъютант Константин Бенкендорф, граф Сухтелен. Кроме того, Николай прислал ещё одного военного чиновника из Петербурга – генерал-адъютанта Н.М. Сипягина, ставшего военным губернатором Грузии. Генерал-адъютант Сипягин принимал участие в Отечественной войне 1812 года и в заграничном походе в качестве порученца при М.И. Кутузове, затем при генерале Милорадовиче; после войны возглавил 6-ю пехотную дивизию в Ярославле, приведя это подразделение в образцовое состояние и добившись благосклонности императора. Император считал, что это назначение облегчит Паскевичу ведение военной кампании, поскольку снимет с него необходимость тщательного надзора за административной частью, а чуждость недавно прибывшего Сипягина местным интригам позволит главнокомандующему быть спокойным за свой тыл.

Впрочем, принявший командование Паскевич поначалу не сомневался в лёгкости предстоящей кампании и своём скором успехе. Утомлённый неоправданной, по его мнению, медлительностью Ермолова, он уже в апреле 1827года отдал приказ наступать на Эривань.

«Внося изменения в план, составленный Ермоловым, Дибич писал государю: «Надеюсь, что возможно будет занять еще в марте месяце окрестность Эривани достаточным авангардом, и тем спасти тамошних армян и средства к продовольствию; что в первых числах апреля могут начаться действия и главных сил на поддержание авангарда и для совершенного занятия ханств Эриван- ского и Нахичеванского, а если в оных найдется несколько способов, то полагаю возможным еще до знойного времени овладеть Марандом, где, равно как в Хое, находится много армян,— а может быть и Тавризом». Так казалось ему легко и просто проникнуть во внутренние владения Персии»

Но, как известно, гладко писано в бумаге, да забыли про овраги горы — а по ним ходить. Авангардом доверили командовать Константину Христофоровичу Бенкендорфу, брату А.Х. Бенкендорфа, возглавлявшего Третье отделение Собственной Е.И.В. канцелярии. Этот молодой человек, пользуясь положением своего родственника, мог сделать блестящую карьеру при дворе, но он попросился в действующую армию, после чего Николай лично определил его в Кавказский корпус под протекцию Паскевича. С большим трудом авангардный отряд преодолел бездорожье и 13 апреля 1827 года достиг Эчмиадзинского монастыря, только для того, чтобы обнаружить, что закрома монастыря разграблены, а всё армянское население, которое, по замыслу Паскевича, должно было обеспечить снабжение отряда, заблаговременно угнано персами за реку Аракс. Местность превратилась в самую настоящую пустыню, где русским войскам грозила смерть от голода. Дело было так плохо, что Бенкендорфу пришлось совершить вылазку под Сардарь-Абад для поисков провианта, который, как он полагал, уходившие армяне закопали в землю — но все усилия оказались тщетны. Пришлось экстренно искать телеги для подвоза продовольствия; из-за раскисших дорог обозы передвигались крайне медленно и могли стать лёгкой добычей, так что для их охраны надо было также выделять военные конвои — все прелести войны в горах. Перед Паскевичем в полный рост встала основная проблема всех военных кампаний русских войск на Кавказе – логистика снабжения. Сроки наступления оказались сорваны. Впрочем, Аббас-Мирза не сумел воспользоваться этой задержкой, поскольку и сам ещё не собрал новых сил для продолжения боевых действий.

Наконец, 23 апреля к Бенкендорфу подошли транспорты и он со своим авангардом незамедлительно выдвинулся к сильнейшей крепости в регионе — Эривани (ну действительно, а чего годить-то?).

Осада Эривани

Подойдя к крепости, русский отряд незамедлительно принялся за дело, штыковой атакой выбив обалдевших персов из садов в предместьях. На следующий день была занята Ираклиева гора, на которой развернули артиллерию и дали огоньку. Попытка сарбазов внезапной вылазкой вернуть под контроль сады успехом не увенчалась. 26 числа батальон майора Юдина с ещё одной батареей расположился в северном предместье, а 27 числа был занят и восточный форштадт. Крепость оказалось обложена со всех сторон.

Но на этом дело застопорилось, поскольку небольшой отряд едва мог отбивать вылазки из крепости и поддерживать осаду, а о штурме не могло идти и речи. Бенкендорф вступил в переговоры с эриванским сардарем, Гуссейн-Кули-ханом, в надежде, что тот сильно обижен на своего иранского сюзерена, который бросил его один на один с врагом, и согласится на предложение закончить дело миром при условии сохранения за ним власти в его ханстве. Но Гуссейн-Кули-хан вдруг упёрся и отказался изменять вассальной присяге.

«Сардарь обладал огромными богатствами, и деньгами подкупить его было невозможно. Оставалось одно средство, которое могло оказаться действенным,— это обещать ему, что, в случае присоединения Эриванского ханства к России, он будет оставлен в том же звании сардаря, с сохранением всех его доходов. Исполнение этого обещания Дибич считал весьма удобным и выгодным: сардарь был восьмидесятилетний старик, не имел сыновей, и со смертью его все обязательства по отношению к нему кончались бы сами собой. Но сардарь отказался и от этого. Неподатливость его объяснялась, между прочим, тем, что он знал о затруднительном положении русского отряда, не имевшего обеспеченного провианта и не находившего его в окрестностях. Небезызвестно было ему, что солдаты одно время питались кореньями»

Более того, Гуссейн-Кули-хан собрал войско (в основном из иррегулярной кавалерии) и лично прибыл под стены Эривани, чтобы дать бой. К его несчастью, незадолго до этого к Бенкендорфу подошли ещё транспорты с продовольствием и подкрепление, вследствие чего сардарь потерпел поражение на реке Занге, получив ещё один болезненный урок военного искусства.

Всё это время к Эривани спешили основные силы, возглавляемые Паскевичем, но плохие дороги и необходимость тащить с собой большой обоз с провиантом сильно замедляли их продвижение. Только в июне русские войска прибыли к месту. 9 июня Паскевич провёл рекогносцировку и записал свои выводы в журнал боевых действий:

«Она (крепость) имеет две высокия с башнями стены, окруженные снаружи довольно глубоким рвом, узкое пространство между стенами представляет те же препятствия, как и ров. Орудия расположены в закрытых башнях внутренней стены, наружная обороняется фальконетами и ружейным огнем из бойниц в стене и башнях»

Лазутчики донесли, что укрепления оборонял гарнизон в 2 тысячи сарбазов и примерно столько же иррегулярных ополченцев, а запас продовольствия внутри был не менее, чем на полгода. Дело осложнялось и тем, что осаждённые были прекрасно осведомлены о том, что они находятся в неплохом положении. В 1808 году отряд Гудовича уже пытался штурмовать Эривань, но потерпел поражение и был вынужден отступить. Память об этом всё ещё сохранялась среди местного населения, она поддерживала надежду защитников и вселяла в них уверенность, что и на этот раз всё обойдётся.

Инженер-генерал Трузсон и начальник артиллерии Унтилье доложили, что по их примерным подсчётам для пробития бреши в стене придётся потратить не менее 3 тысяч выстрелов — то есть весь боезапас полевой артиллерии, который имелся в распоряжении. Делу могла помочь осадная артиллерия, которая была вызвана из Тифлиса; но её прибытие, очевидно, откладывалось, поскольку транспортировать тяжёлые орудия приходилось по плохим горным дорогам. Между тем, началась обычная для этих мест летняя жара, а вместе с ней в русский лагерь пожаловали и болезни. Ряды осаждающих начали таять с пугающей быстротой: за один день убыль заболевшими в одном батальоне могла достигать более 200 человек.

Все эти обстоятельства делали дальнейшую осаду бессмысленной, а штурм слишком рискованным. «Посему предполагаю, - писал Паскевич в журнале боевых действий, - снять блокаду, стать в горах в местах здоровых, где было бы достаточно корма подножного и воды, и так, чтобы прикрывать сообщения свои и иметь возможность скоро поспеть по надобности к Эривани, Эчмиадзину и Сардарь-Абаду». Для осуществления этих задач из основных сил был выделен Эриванский отряд, командовать которым Паскевич поручил генерал-лейтенанту Красовскому, с которым он был в натянутых отношениях (так что при первой возможности с радостью убрал последнего с глаз долой). Иван Фёдорович оставил ему подробнейшую инструкцию: занять Эчмиадзин, наблюдать за обстановкой у Эривани и Сардарь-Абада, прикрывать коммуникации русских сил, встретить прибывшую из Тифлиса осадную артиллерию, в случае возможного наступления неприятеля попытаться ударить ему в тыл и задержать. В целом, ничего особенного на этом направлении не ожидалось, и Паскевич, хоть и сомневался в способностях Красовского, со спокойной душой оставил его в тылу.

Джеванбулакский бой

Сам же главнокомандующий с главными силами решил перенести основной удар на Нахичеванское ханство, стремясь лишить персов последней возможности прийти на помощь осаждённым. Несмотря на изнуряющую жару (более 40 градусов на солнце и около 30 в тени), войска двигались ускоренным маршем. Нахичевань не имела сильных укреплённых пунктов, к тому же местное население по большей части было склонно поддерживать Россию, поэтому область была оккупирована достаточно быстро. Русские силы подошли к Аббас-Абаду. Крепость, построенная перед войной английскими инженерами, не только господствовала над Нахичеванью, но и контролировала переправу через реку Аракс и дорогу на Тебриз, что делало её захват необходимым для продолжения кампании и вторжения в Персию. Кроме того, Аббас-Мирза, к тому моменту уже собравший новые силы, находился всего в 60 километрах от крепости, и, конечно, не мог без ущерба для своей репутации оставаться на месте в то время как противник овладевает ею . Иван Фёдорович рассчитывал, что персидская армия примет генеральное сражение, тем самым избавив его от необходимости гоняться за отдельными её частями.

Предположение главнокомандующего оправдалось: персы двинулись на выручку осаждённым. План Аббас-Мирзы заключался в том, чтобы выманить русские силы за Аракс к заранее подготовленной укреплённой позиции. В то же время с тыла по ним должна была нанести удар уже спешившая к месту событий конница Гуссейн-Кули-хана. Положение было сложным:

«Аббас-Мирза шел на него, как говорили, с сорокатысячной армией, а за ней, в Хое, оставалась, по слухам, еще такая же армия, под личным предводительством шаха, имевшего возможность во всякое время поддержать свои передовые силы. Продолжать осаду под угрозой двойного нападения было невозможно; отступить от крепости и покинуть осадные работы, которые неприятель, конечно, не преминул бы разрушить,— значило надолго, а может быть и совсем отказаться от покорения крепости: разделить свои силы, чтобы разом и продолжать осаду, и действовать в поле, было опасно,— тем более, что войска значительно были ослаблены болезнями и смертностью, низменная долина, зной, увеличивающийся от раскаленных солнцем песчаных полей, мутные и тинистые воды Аракса — все соединилось вместе, чтобы сделать этот край губительным для северных пришельцев. Паскевич не решился взять на свою единоличную ответственность решение столь важного вопроса. Был собран военный совет, и большинством голосов постановлено — оставить под Аббас-Абадом для прикрытия осадных работ и для охраны складов и транспортов в Нахичевани — три с половиной батальона, при двадцати восьми орудиях, а со всеми остальными войсками идти вперед и самим атаковать неприятеля»

5 июля был сооружён плавучий мост через реку Аракс, по которому начала переходить пехота; кавалерия и конная артиллерия переправлялись сами.

«Странно было видеть, – рассказывает один из очевидцев, – как конная артиллерия шла вплавь через реку: лошади плыли, а орудия катились на своих лафетах по дну Аракса, так что на поверхности воды видны были только одни их правила». Паскевич отправил вперёд Иловайского с донскими казаками, которые обнаружили противника и выманили огромную массу персидской конницы на себя. К их счастью, вскоре подоспела конная артиллерия, залпы которой сразу умерили пыл неприятеля. В это время русская пехота завершила переправу. Как только она подошла к месту схватки, Паскевич сразу направил её на правый фланг, намереваясь опрокинуть там персов и затем обойти центр. Пехотные батальоны блестяще справились с задачей, штурмом выбив персидскую конницу с занимаемых позиций. Русские войска, как и задумывалось, совершили обходной манёвр и атаковали центр, который поколебался и отступил; вслед за этим отошёл и левый фланг персидской армии.

«Но отступление это еще не было бегством. Отойдя версты четыре, Аббас-Мирза занял новую крепкую позицию, пытаясь остановить наступление русских. Пехота Паскевича, следовавшая по пятам неприятеля, уже подходила, но ей и здесь не пришлось принять непосредственного участия в деле: русская конница не дала Аббас-Мирзе ни момента, чтобы устроиться на новой позиции. Конная артиллерия, подскакавшая к неприятельским линиям, быстро снялась с передков и открыла учащенный огонь гранатами. В то же время, левее ее, вынеслась голубая линия серпуховских улан и первый дивизион пошел в атаку. Весь правый неприятельский фланг, попавший под этот удар, был моментально сбит; левый – бежал, не выждав даже натиска конных полков Бенкендорфа и Иловайского»

Сокрушительное поражение персов усугублялось тем, что при армии было множество знатных сановников, большая часть которых теперь оказалась в плену; сам Аббас-Мирза, бросив знамёна, свиту и даже своё ружьё, едва избежал такой же участи:

«У подножия высокого холма, занятого блестящей свитой, драгуны моментально спешились и бросились вперед. Поручик Левкович, под которым была убита лошадь, изрубил байрактара и вырвал из рук его знамя, на котором красовалась надпись: «Победное». Все это произошло так быстро, что Аббас-Мирза сам очутился лицом к лицу с драгунами; он почти в упор выстрелил в них из ружья и едва-едва успел ускакать; но ружье, еще дымившееся выстрелом, и оруженосец, возивший его за наследником, остались в руках победителей»

В тот же день русские войска вернулись к осаждённой крепости, из которой во время сражения была произведена попытка прорыва навстречу своим, но предусмотрительно оставленное охранение загнало персов обратно за стены. Полный разгром шестнадцатитысячной армии Аббаса-Мирзы ясно обозначил для гарнизона Аббас-Абада только две перспективы: смерть или капитуляция. Комендант крепости, сардарь Мехмет-Эмин-хан, решил, что он был рождён не для судьбы героя, и едва в русском лагере отыграли зарю, как явились парламентёры с извещением о безоговорочной сдаче. Нахичеванское ханство окончательно перешло под контроль русских сил.

Ряд серьёзных поражений, полная потеря одной провинции и блокада другой, казалось, должны были вразумить персидскую сторону и усадить за стол переговоров. Но ненависть Аббаса-Мирзы к России только многократно усилилась. Он знал, что на его стороне и климат, к которому непривычны жители северных широт, и мобилизационный резерв, дававший возможность не считаясь с потерями снова и снова собирать большие армии. Кроме того, хитрый царевич заметил стратегический просчёт Паскевича, и нанёс следующий удар именно туда, откуда его не ждали, поставив под угрозу ход всей войны.

Список литературы и источников

Потто В.А. Персидская война (1826-1828). Т. 3. Ставрополь, 1994. 608 с.

Шильдер Н.К. Император Николай I. Его жизнь и царствование. СПб., 1903. Т. 2. 830 с.

Щербатов А.П.. Генерал-фельдмаршал Паскевич. Его жизнь и деятельность. Т.2. 609 с.

Зубов П.П. Картина последней войны России с Персиею с присовокуплением историческо-статистического обзора завоеванных городов и воспоминаний об Эривани. СПб., 1884. 135 с.

Автор: Олег Дмитриев.

Оригинал: https://vk.com/wall-162479647_238835

Пост с навигацией по Коту

Автор: Олег Дмитриев.

В предыдущих сериях:

Русско-персидская война 1826-28 гг. Ч. 1

«Берия вышел из доверия»

Успехи персидской армии окончательно убедили императора в том, что на Кавказ необходимо срочно отправить человека, который приглядывал бы за происходящим и смотрел, чтобы Ермолов не учудил ещё чего-нибудь. Причём это должен быть человек: а) всецело преданный молодому государю; б) человек, на которого Николай Павлович мог положиться, как на самого себя. Выбор пал на Ивана Фёдоровича Паскевича. У Паскевича на тот момент уже имелся опыт участия в боевых действиях против южных соседей России в русско-турецкой войне 1806–12 гг., кроме того, в Отечественную войну 1812 года он командовал дивизией; однако опыта ведения боевых действий в горах и стратегического планирования крупных операций Паскевич не имел. Нельзя не отметить особые, достаточно близкие отношения, в которых Паскевич состоял с императором, пользуясь его покровительством и доверием: в 1817 году Иван Фёдорович сопровождал великого князя Михаила Павловича в поездке по России, кроме того, Паскевич командовал гвардейской дивизией, в составе которой была бригада Николая Павловича. Император отзывался о Паскевиче следующим образом: «Этого я уважаю, как только сын может уважать отца».

И.Ф. Паскевич

Не сказать, что Паскевич пришёл в особенный восторг от своего нового назначения — он даже пытался отказаться и спихнуть эту обязанность на кого-то другого. И причина была не только в банальном нежелании ехать в «тёплую Сибирь», к чёрту на рога (хотя, конечно, и в этом тоже), но и в полной неопределённости его положения на Кавказе. Было решительно непонятно, какую роль он должен там исполнить, если Ермолов оставался на посту командующего Кавказским корпусом, не лишаясь даже части своих полномочий. Николаю пришлось вызывать Паскевича для разъяснения своей многоходовочки. В личной беседе с Паскевичем Николай заявил: «Видишь ли ты – вокруг меня около 40 генералов, и покажи мне хоть одного, которому я мог бы доверить это поручение… Ты говоришь о затруднениях от Ермолова; всё это правда, но я посылаю ему указы, чтобы он ничего без совещания с тобой не предпринимал…» . Николай действительно отправил Ермолову несколько рескриптов, в которых подчёркивал, что Паскевич прекрасный командующий, пользуется «полным доверием» Николая и потому будет сообщать ему обо всём происходящем. При этом вся переписка отправлялась через штаб, поэтому Ермолов просто не мог не узнать о секретных пакетах, уходящих лично императору. Проще говоря, Иван Фёдорович должен был стать обычным стукачом, и об этом знали (или вскоре узнали) вообще все. Кроме того, Паскевич назначался командующим войсками, однако под «главным начальством» Ермолова. Что подразумевалось под этой хитровыдуманной формулировкой, и каким образом можно командовать, но при этом как бы не командовать — ведомо лишь самому Николаю, но результат был закономерен. Сам характер этого назначения, при котором Паскевич формально подчинялся Ермолову, но по факту отчитывался только перед императором, изначально обрекал двух командующих на постоянные споры и взаимную неприязнь.

Прибытие на Кавказ нового лица, обязанного доносить непосредственно государю о положении дел, было воспринято Ермоловым очень тяжело. Его тяготило как столь явное выражение недоверия к нему Николая, так и ограничение его свободы и самостоятельности в качестве главнокомандующего. Окружение Ермолова также находилось в оппозиции к новому лицу из Петербурга.

«Ермолов сознавал, конечно, смысл этой командировки и не мог не усматривать в лице генерал-адъютанта Паскевича крайне тяжелое и неприятное для себя выражение недоверия Государя. Под этим впечатлением с первых же шагов установилось совместное служение Ермолова с Паскевичем. Вскоре неминуемо должны были проявиться столкновения, тем более, что для второстепенных деятелей, вроде тех, которые, командуя войсками, были одновременно поставщиками провианта для войск и руками солдат строили себе дома, приезд на Кавказ нового лица, обязанного доносить непосредственно Государю о положении дел, было и невыгодно, и опасно»

Даже А.С. Грибоедов, состоявший при Ермолове секретарём по дипломатической части и приходившийся Паскевичу родственником, отзывался о нём нелицеприятно: «Каков мой-то..., как, вы хотите, чтобы этот человек, которого я коротко знаю, торжествовал бы над одним из самых умнейших и благонамереннейших людей в России; верьте, что наш его проведет, и этот, приехав впопыхах, уедет отсюда со срамом». 29 августа 1826 года И.Ф. Паскевич добрался до Тифлиса и сразу же отправился к Ермолову. Разговор между командующими, как и следовало ожидать, был неприятным. Алексей Петрович уклонился от обсуждения важных вопросов, заявив Паскевичу, чтобы тот пришёл завтра. Явившись на следующий день, однако, Паскевич, что называется, «поцеловал дверь»: ему вежливо доложили, что Ермолов сегодня не принимает и просит его к себе завтра. 1 сентября Паскевич наконец попал на аудиенцию к командующему Кавказским корпусом, которую он описал так:

«Меня пригласили в большую комнату — кабинет его, посредине которого стоял большой стол в виде стойки. На одной стороне за столом сидел генерал Ермолов в сюртуке без эполет, в линейной казачьей шапке. Напротив его — генералы и другие лица, которые обыкновенно собирались к нему для разговоров и суждений. Прихожу я, второе лицо по нем. Он говорит: «а, здравствуйте, Иван Федорович», — и никто не уступает мне места и даже нет для меня стула. Полагая, что это делается с умыслом, для моего унижения, я взял в отдалении стул, принес его сам, поставил против Ермолова и сел. Смотрю на посетителей: одни в сюртуках, без шпаг, другие без эполет и, наконец, один молодой человек в венгерке. Все вновь входящие приветствуются одинаково со мною. «А, здравствуйте, Иван Кузьмич, как вы поживаете? Здравствуйте, Петр Иванович и т. д. Все потом садятся, так что прапорщик не уступает места генералу. Приходит генерал Вельяминов, командующий войсками за Кавказом, и ему нет стула, и ему места никто не дает. И он от стыда сам принес стул и сел возле меня. Я спрашиваю его: кто это Иван Кузьмич? Это поручик такой-то. А этот в венгерке? Это прапорщик такой-то. Для меня это показалось очень странно»

Паскевич потребовал, чтобы ему дали под командование отряд войск, однако Ермолов прямо заявил, что «…он не знает, как разделить Кавказский корпус между нами». В конечном итоге Иван Фёдорович добился, чтобы его назначили командиром отряда, который отправлялся из Тифлиса для деблокады осаждённой Шуши. Снабжение отряда было поручено Мадатову, который сразу же объявил, что быть генерал-провиантмейстером Паскевича он не собирается, и вообще это назначение рассматривает как крайне унизительное. В итоге снабжение было организовано до того плохо, что Паскевич в донесении Дибичу сокрушался (сохранены офрография и пунктуация оригинала):

«Более всех лживее и обманчивее ето генерал-лейтенант князь Мадатов; я уверен, что продовольствие я мог лутше иметь естли бы усилия употребил: но всегда Мешал. При том же он весьма дурной Управляющий: и в распоряжениях своих способностей не имеет, а только храбрый Гусар. Он ненавидим в Провинции; они вообще ему приписывают удаление Ханов, самыми непростительными средствами. Прочтите Урлуханова показания: я со многими говорил они подтверждают. Я писал к генерал Ермолову, что он неспособен, Ермолов отвечал, что никто не знает так хорошо етого края как он: и не только не хотел об нем объясниться: но раз пустивши мой отряд его назначил командиром и к войскам оставшимся прибавил другие. Генерал-маиор Вельяминов его потдерживал они все друг друга потдерживают: и ничего нет труднее как узнать истинну»

Аббас-Мирза, тем временем, поняв, что он проворонил перегруппировку русских войск, снял осаду с Шуши и двинул основные силы на Елизаветполь, надеясь перехватить инициативу.

Отряды Паскевича и Мадатова объединились, чтобы дать бой, но даже в таком виде выходило не более 8 тысяч против 35 тысяч персов. Подавляющее численное превосходство противника заставило Паскевича выбрать оборонительную тактику, несмотря на возражения Мадатова, убеждавшего, что персидские орды не выдерживают натиска и быстро обращаются в бегство. Воспользовавшись инициативой, Аббас-Мирза попытался охватить русские войска с флангов, однако отправленные туда херсонские гренадёры выдержали атаку вражеской конницы, а картечный огонь быстро рассеял неприятеля. Отступившие всадники оставили без прикрытия фланг своей пехоты, чем немедленно воспользовался Паскевич, отправив в атаку нижегородских драгун из резерва. Русская пехота в центре одновременно с этим ударила в штыки, довершив разгром. Потери русской стороны в сражении составили 47 убитых.

Елисаветпольская битва

Персидские «полки нового строя»

Поражение в Елизаветпольской битве знаменовало наступление окончательного перелома в ходе русско-персидской войны и переход инициативы к России. Несмотря на это, Ермолов запретил Паскевичу форсировать реку Аракс, чтобы на плечах отступающего врага ворваться в Северный Азербайджан, настаивая, что сначала надо закончить все приготовления к кампании — иначе войскам быстро станет нечего есть и нечем стрелять. Паскевич и тут посчитал себя несправедливо обиженным. Вообще, тон посланий Паскевича в Петербург в этот период исключительно негативный. Не будучи знакомым с Кавказом, он поражался и возмущался отсутствию палочной дисциплины, неумению солдат маршировать и выполнять строевые упражнения, ветхости их полевой формы, организационному хаосу, когда батальоны одного полка оказывались разнесёнными чуть не по всему Кавказу, а некоторые части и вовсе были наспех собраны из всех бойцов, находившихся поблизости, без учёта их полковой принадлежности.

«Представившиеся на смотр части оказались, по его словам, в самом грустном положении: многие полки не получили годовых вещей и аммуничных денег и почти всем не было выдано жалованья за майскую треть 1826 года. Мундиры на нижних чинах были разных сроков; начиная с 1821 г., «частью с половинным числом пуговиц, так ветхи, что от многочисленных заплат не только не предохраняют от стужи здоровье людей, но даже отнимают вид солдата».

В большей части полков ранцы были изорваны, ремней к ним не было и носились они на веревках и тесьмах. За неполучением годовых вещей, — доносил Паскевич, — почти все нижние чины более одной рубашки, которую на себе носят, не имеют и через то нуждаются крайне в белье. «Зимние панталоны, как объявили мне нижние чины, выдают им носить только тогда, когда бывают в Тифлисе в карауле, а в прочее время сберегаются в полковых цейхгаузах; люди же носят разного цвета брюки, покупаемые ими на собственные свои деньги и из старых казенных панталон переделанные». <…> Разбросанные небольшими частями войска с работ, с разных постов и укреплений, налегке и форсированными маршами спешили к назначенным им сборным пунктам. О снабжении их годовыми и другими вещами некогда было и думать, и весьма естественно, что войска явились перед глазами Паскевича не в блестящем виде. Он знал порядок довольствия, знал откуда и как оно производилось, и удивляться тому, что солдат плохо обмундирован, было нечего. Но случай этот был весьма удобен для опорочения Ермолова; и Паскевич не преминул им воспользоваться»

В докладе императору он писал: «Нельзя представить себе, до какой степени они мало выучены… Многие из них не умеют построить каре или колонну – а это всё, что я от них требую. Слепое повиновение им не нравится – они к этому не привыкли…» . В данном случае И.Ф. Паскевич явно не принимал в расчёт, что для ведения боевых действий против почти постоянно превосходящего числом противника, личная инициатива и опыт солдат важнее их строевой выучки, как и то, что снабжение в горах крайне затруднено. Своё негодование он выражает в письмах к государю, всё более убеждая его в некомпетентности Ермолова, сетуя на то, что к военной кампании ничего не приготовлено, Ермолов медлит и нарочно затмевает заслуги Паскевича, и в целом является «…самым хитрым и злым человеком» . Доходило до абсурда: в одном из донесений Паскевич утверждал, что «…войска не привыкли драться в горах».

Падение проконсула

Все эти склоки и интриги, в которых закономерно погряз штаб Кавказского корпуса, не способствовали успешному ведению боевых действий. План кампании на весну-лето 1827 года не был согласован из-за возражений Ермолова, который раскритиковал предложения о решительном наступлении на Тавриз и Эривань, предлагая более осторожную тактику последовательного занятия Эривани и Карабаха. По той же самой причине Ермолов строжайше запретил Паскевичу форсировать реку Аракс после одержанной им победы под Елисаветполем, что серьёзно усилило взаимную неприязнь. В конечном итоге этот бардак стал заметен даже из Петербурга, и обеспокоенный Николай решил, что на Кавказе должен остаться только один командующий. Для разбирательства император направил И.И. Дибича. Дибич прибыл в Тифлис 4 марта 1827 года и немедленно приступил к расспросам командующих и их окружения. Хотя Иван Иванович также имел предубеждение против Ермолова, к его чести следует отметить, что он попытался провести честное и объективное разбирательство.

И.И. Дибич

По мере сбора сведений, Дибичу стала открываться истинная картина происходящего: Ермолов, с его огромным опытом управления краем, с прекрасным знанием местного населения и его менталитета, был настоящим козырным тузом в русской колоде, и просто взять и выкинуть его было бы в высшей мере неразумно. Дибич оказался в сложной ситуации: с одной стороны, здравый смысл требовал встать на сторону Ермолова; с другой – он прекрасно знал о близких отношениях между Николаем и Паскевичем, поэтому отозваться нелестно о последнем никак не мог. Дибич попытался в как можно более мягкой форме донести до государя, что менять опытного командующего на молодого и зелёного всё же не следует:

«Упомянутая медленность и значительные упущения и послабление во гражданской части, о коих буду иметь счастие донести вашему императорскому величеству, когда соберу и сличу все сведения и объяснюсь об оных с генералом Ермоловым, были бы достаточными поводами принять решение и пользоваться разговором генерала Ермолова о положении своем, дабы объявить ему увольнение; но меня удержало, сверх причин в записке представленных, также собственное сомнение в выборе заменяющего.

Интриги и дух партий в здешнем краю между жителями, особенно армянскими, превышает прежнее ожидание мое. Перемена в начальнике откроет им полную надежду, ибо те самые причины, коя служат основанием разных злоупотреблений от властолюбия генерала Ермолова и неограниченное законным ходом послабление против чиновников русских, удержали тем вместе всех здешних в повиновении и страхе.

Генерал Паскевич с характером благородным, но чрезвычайно чувствительным, соединяет недоверчивость страстную с большим доверием к тем, кои представляются ему водимыми подобными собственным его благородными чувствами. С сим характером, по мнению моему, может подвергаться действиям сих интриг, кои завалят его доносами и делами тем более, что нынешнее положение обратило на него взоры всех справедливых и несправедливых неприятелей генерала Ермолова, и что он никогда не управлял гражданскою частию. По военной части имеет он качества отличные, хотя еще никогда не командовал отдельно большими силами, но я полагаю, что в сем отношении, особливо при одержанных им в сем краю выгодах, он исполнит по желанию вашего величества, если только предубеждение его против всех тех, кои служили ближе у генерала Ермолова, не может иметь вредное влияние и на военное управление»

Несколько раз объяснившись с Ермоловым лично, Иван Иванович ещё более смягчился в своём отношении к нему: в последующих донесениях императору он продолжает ругать главнокомандующего и перечислять его ошибки, но неизменно добавляет, что были некие обстоятельства, которые привели к такому итогу, а так, в целом, Ермолов вообще нормальный мужик, слуга царю, отец солдатам. Однако Паскевич, который пылал к Ермолову непримиримой враждебностью, встал в позу и наотрез отказывался продолжать службу под его началом, требуя либо сместить Ермолова, либо отозвать его самого с Кавказа. Николай оказался непреклонен. «Я ясно вижу, - писал он Дибичу, - что дела не могут идти подобным образом; когда вы и Паскевич уедете, этот человек, предоставленный самому себе, поставит нас в то же положение относительно знания дел…как это было до отъезда Паскевича из Москвы. Поэтому…я не усматриваю иного исхода, как поручить вам воспользоваться полномочием, предоставленным вам для смещения Ермолова. Его преемником я назначаю Паскевича…» . 29 марта 1827 года высочайшим указом генерал-адъютант Паскевич был назначен командующим Отдельным Кавказским корпусом.

Ермолов, как потом написал Дибич, принял решение государя «…с величайшей покорностью, без малейшего изъявления неудовольствия или ропота». Ему не дали времени, чтобы привести в порядок свои дела, намекнув, чтобы он убирался как можно скорее. «Новое начальство,– писал Ермолов,– не имело ко мне даже и того внимания, чтобы дать мне конвой, в котором не отказывают ни одному из отъезжающих. В Тифлисе я его выпросил сам, а на военных постах по дороге давали его начальники по привычке повиноваться мне». В той же простой кибитке, в которой десять лет назад он прибыл сюда, с глубокой болью в сердце, проконсул покидал Кавказ, чтобы больше никогда не вернуться.

Список литературы и источников

Ермолов А.П. Записки А.П. Ермолова 1798-1826 гг. / Сост. В.А. Фёдорова. – М., 1991. 463 с.

Потто В.А. Персидская война (1826-1828). Т. 3. Ставрополь, 1994. 608 с.

Дубровин Н.Ф. История войны и владычества русских на Кавказе. Т. 6. СПб., 1888. 756 с.

Русская старина. Т. 5, с. 706 — 726

Шильдер Н.К. Император Николай I. Его жизнь и царствование. СПб., 1903. Т. 2. 830 с.

Щербатов А.П.. Генерал-фельдмаршал Паскевич. Его жизнь и деятельность. Т.2. 609 с.

Автор: Олег Дмитриев.

Оригинал: https://vk.com/wall-162479647_225031

Пост с навигацией по Коту

Продолжение: Русско-персидская война 1826-28 гг. Ч. 3

Автор: Олег Дмитриев.

Примечание @Cat.Cat: очень длиннопост.

Перед войной

В 1801 году Российская империя окончательно закрепилась за Кавказским хребтом, официально включив в свой состав Картли-Кахетинское царство в качестве Грузинской губернии. Такое усиление России в регионе не могло не остаться без ответа других заинтересованных держав. Наиболее болезненно русская экспансия была воспринята Персией, рассматривавшей территории Закавказья как зону своего влияния. Османская империя, давний противник Персии, закрыла глаза на прошлые противоречия, и две державы объединили усилия, стремясь отбросить Россию обратно за Кавказский хребет. Последовавшая русско-персидская война 1804 – 1813 гг. завершилась подписанием Гюлистанского мирного договора, согласно которому Персия признавала переход к России Дагестана, Картли-Кахетии, Мегрелии, Имеретии, Гурии, Абхазии и ханств: Бакинского, Карабахского, Гянджинского, Ширванского, Шекинского, Дербентского, Кубинского. Смириться с этим постыдным поражением Каджарская династия, однако, не могла – её престиж, как внутри страны, так и за её пределами, серьёзно пошатнулся. Тут надо принять во внимание и тот щекотливый нюанс, что вообще-то Каджары, правившие в тот период Ираном, были тюрками, имевшими довольно мало общего с персами, по некоторым сведениям плохо разговаривали на фарси, а родоначальник династии, Ага Мохаммед Шах, известный также как «Шах-скопец», захватил власть в результате кровопролитнейшей гражданской войны, по ходу которой устраивал своим противникам различные традиционные азиатские развлечения:

В 1794 году, после пятимесячной осады, штурмом был взят последний оплот Зендов — Керман; город на три месяца был отдан воинам, большинство горожан перебито, 20 000 мужчин ослеплено, 8000 женщин отдано на потеху воинам, оставшиеся обращены в рабство. Из 600 отрубленных голов пленных была сложена пирамида.

Стоит ли говорить, что основная масса персидского населения своих правителей недолюбливала (мягко говоря), и легитимность династии постоянно находилась под некоторым вопросом. Серьёзное военное поражение поставило этот вопрос ещё острее, и надо было что-то решать.

Положение усугублялось тем, что Фетх Али-шаху внезапно взбрело в голову взять и поменять наследника престола — вместо старшего сына Мегмета-Али, который был лоялен России, он назначил преемником другого, более любимого сына, Аббаса-Мирзу, ссылаясь на то, что старший, дескать, рождён христианской наложницей, а значит не труЪ Каджар. Столь грубое нарушение принципа примогенитуры шокировало, кажется, всех. Мегмет-Али, за которым по-прежнему стояла большая партия сторонников, разгуливал по дворцу бряцая оружием, и в открытую заявлял брату, что они непременно сойдутся на поле боя. Сам Фетх-Али шах к этому относился с полным равнодушием, справедливо считая, что гражданская война произойдёт уже после его смерти, значит и проблема не его — после нас хоть потоп! Когда Алексей Петрович Ермолов, прибыв с посольством в 1817, увидел весь этот балаган, он сделал всё, чтобы от лица России не признавать права Аббаса-Мирзы на престол, вызвав лютую ненависть последнего.

Фетх-Али шах

Не обошлось и без пакостей от Великобритании. Интерес Великобритании к событиям в Закавказье объясняется относительной близостью региона к Индии, к этому моменту ставшей важнейшим элементом британской колониальной системы, а также выгодами, которые сулила торговля в Персии. Само собой, успехи России не могли не вызывать нарастающую обеспокоенность британской дипломатии, которая начала активно отыгрывать позиции. Во-первых, была совершена большая оплошность — британцам разрешили участвовать в составлении Гюлистанского трактата, и они постарались на славу, не внеся в мирный договор статью, чётко определяющую границы между странами (!), ограничившись расплывчатой формулировкой, что этот вопрос будет решаться потом. Впоследствии это стало причиной многочисленных пограничных конфликтов и бесконечных переговоров с Персией, которая, ссылаясь на эту неопределённость, требовала вернуть ей отобранные территории. Во-вторых, британские дипломаты прилагали огромные усилия к тому, чтобы оказывать влияние на Фетх Али-шаха и склонить на свою сторону его любимого сына и наследника престола Аббаса-Мирзу:

«В Тегеран и Тавриз являлись английские посольства со сказочной пышностью и блеском, так много значащим в глазах азиатских народов. Раболепно подчиняясь унизительным требованиям персидского придворного этикета, англичане в то же время с такой безумной расточительностью сорили деньгами и дорогими подарками, что все, окружавшее шаха и Аббаса-Мирзу, было закуплено и рвало обеими руками то, что можно было сорвать с англичан, отводя интересам государственным последнее место»

В третьих, были сделаны выводы о боеспособности персидских войск. Уже в 1814 году Великобритания заключила с Персией тайное соглашение, что последняя не будет пропускать через свою территорию в Индию какие-либо войска, Великобритания же со своей стороны обещала поддержать требования Персии о пересмотре Гюлистанского договора и в случае войны оказать помощь деньгами, инструкторами и оружием. Военные реформы и правда были проведены — английские инструктора по мере возможностей осовременили персидскую армию, по сути с нуля создав более-менее адекватные пехотные соединения, вооружённые мушкетами и обученные линейной тактике. Реорганизация армии вскоре принесла плоды: в 1818 году Персия успешно воюет с афганцами, а уже в 1821 году вторгается в турецкие владения в Закавказье, нанеся туркам несколько чувствительных поражений. Самомнение Аббаса-Мирзы при этом росло как на дрожжах, обо всех своих успехах он не забывал отчитываться Ермолову примерно в следующих выражениях:

«Победоносным войскам нашим всегда покровительствуют конные полки небесных сил, а потому действия неприятелей на ратном поле имеют против нас такую же силу, как звезды небесные против восходящего солнца... Пламенный меч наш, устремленный к поражению неприятеля,— есть молния, все сожигающая. И звезды светом победы освещают изображенную на счастливых знаменах наших луну. От пыли, несущейся никем непобедимой конницы нашей, место сражения померкло так, что если бы открытый сарбазами огонь не освещал его, то стрелы, лишающие жизни, не находили бы пути пронзать сердца неприятельские. Пять часов длился бой, и воюющие не различали белого и черного. Наконец, на закате солнца, от огня пушек, сокрушающих Кавказские горы, разрушилось и основание неприятельских войск»

Аббас-Мирза

Алексей Петрович, надо думать, читал эти напыщенные реляции с кривой ухмылкой, однако при этом не мог не отметить растущую воинственность и самоуверенность царевича.

Начало войны. «Акелла промахнулся!»

Между тем, русско-персидские отношения стремительно ухудшались. Вопрос о границе был поднят снова. Престарелый Фетх-Али шах поручил ведение переговоров своему любимому наследнику, который был и рад стараться, сразу поведя дело с максимальной дерзостью. С другой стороны, император Александр, желая любой ценой сохранить мир на южных рубежах, приказывал Ермолову не поддаваться на провокации и занять в переговорах пассивную позицию. Скрепя сердце, Алексею Петровичу пришлось подчиниться и пойти на ряд уступок — что, разумеется, только усугубило наглость персидской стороны. Аббас-Мирза объявил, что старые условия его больше не удовлетворяют, и передал новый список населённых пунктов и провинций, которые должны были отойти Персии: «Требования персидского принца простирались столь далеко, что он не только вдавался во внутрь ханства, но стремился завладеть всеми пашнями, пастбищами и лугами, принадлежащими жителям, и отрезывал в свою пользу почти четвертую часть Талышинского ханства». Самое же плохое было в том, что, почуяв безнаказанность, Аббас-Мирза начал сосредотачивать на российской границе войска, делая весьма недвусмысленные приготовления. Ермолов забил тревогу, отправляя Александру и министру иностранных дел графу Нессельроде рапорты о том, что Аббас-Мирза поддерживает деньгами бунтующих чеченцев и лезгин, что территориальные уступки только уронили престиж России, и вообще персы уже разворачивают армии на границе и вот-вот нападут, поэтому лучше принять меры. Но император, находившийся за тысячи километров в Петербурге, пребывал в благостной уверенности, что всё в полном порядке:

«Отдавая полную справедливость усердию вашему к пользам отечества и уважая мнения ваши о делах службы, я не могу однако же разделить опасений ваших на счет военных замыслов персиян против России. Быть может, что встретится еще много затруднений в переговорах с министрами шаха и Абаса-Мирзы; быть может, что они пребудут неуклончивы и долго еще не согласятся уступить то, чего мы, по уверению их, не имеем права требовать на основании точных слов Гюлистанского трактата. Но из сего трудно заключить, чтобы они решительно готовились к нападению и хотели силою овладеть уступленными и присоединенными к Грузии областями. До сих пор мы не видали в персидском правительстве признаков подобного ослепления, ни в шахе — воинственного духа; напротив того, все дошедшие до нас известия и самые донесения нашего поверенного в делах свидетельствуют о его наклонности к миру. <…> По сим причинам я не могу предполагать в шахе намерения действовать наступательно против России и ожидаю от Персии если не искренней дружбы, то по крайней мере соблюдения мира. <…> Итак, с нашей стороны нужно принять непременным правилом охранение существующего с Персиею мира. Все действия ваши должны быть устремлены к сей главной и полезной цели, и я желаю, чтобы вверенные надзору вашему сношения с Персиею были соответственно тому учреждены»

Между тем, положение самого Ермолова становилось всё более шатким. В придворных кругах его сообщения расценивались как попытка выдать желаемое за действительное — недоброжелатели считали, что генерал сам хочет спровоцировать военные действия. Но государь Александр Павлович по-прежнему благоволил «проконсулу Кавказа» (немалая заслуга в этом была графа Аракчеева, который постоянно оказывал Ермолову покровительство). Всё изменилось с внезапной кончиной императора. По выражению самого Ермолова, смерть императора «лишила его всего». Пришедший к власти Николай I, в противоположность своим братьям Александру и Константину, испытывал к Алексею Петровичу откровенную неприязнь. Накануне печально известных событий на Сенатской площади ходил слух, что Ермолов не примет присяги, и Николай лично отзывался о командующем так: «Я, виноват, ему (Ермолову) менее всех верю». И, хотя все подозрения, в конечном итоге, были опровергнуты, стойкое предубеждение и недоверие Николая к «проконсулу Кавказа» сохранялось. В Тавризе о произошедшем в Петербурге были осведомлены, туда дошли вести о восстании на Сенатской площади – в сильно преувеличенном виде. Аббас-Мирза полагал, что в России начинается гражданская война, а потому был уверен, что лучшего момента для нападения не представится, и оказывал серьёзное давление на своего отца, склоняя того к войне.

В июле 1826 года персы открыли боевые действия, внезапно вторгнувшись на территорию Карабахского и Талышского ханств. Начало войны складывалось неудачно для России. Численное превосходство было на стороне персов: Аббас-Мирза возглавлял армию, насчитывавшую около 60 000 человек. Общая численность Кавказского корпуса была примерно такой же – однако в тылу у него тлела непрекращающаяся война с горцами Северного Кавказа, оттягивавшая на себя значительную долю ресурсов и войск. Русские силы в приграничных ханствах были вообще очень малочисленны:

«Таким образом, общее число войск, охранявших весь край, состояло из казачьего полка, силой около пятисот коней, двух батальонов Тифлисского полка (третий батальон его был на Кавказской линии) и двух рот карабинеров, временно передвинутых сюда из Манглиса,— всего около трех тысяч штыков, при двенадцати орудиях легкой роты Кавказской гренадерской артиллерийской бригады»

Кроме того, даже эти небольшие войска были рассредоточены в связи с необходимостью держать под контролем важнейшие пункты и охранять население от набегов кочевников. Персидские силы, напротив, были собраны в ударные кулаки. Нападение было внезапным, так что разрозненные малочисленные гарнизоны не успели соединиться в единую группировку и были вынуждены действовать поодиночке. Таким образом, русские части оказались отрезаны друг от друга, образовывая только локальные очаги сопротивления. Татары и местные мусульманские беки начали массово переходить на сторону врага, обращая оружие против русских войск. На оккупированных территориях происходила резня христианского населения.

Специфика действий на Кавказе и в Закавказье была такова, что ввиду невозможности реквизировать продовольствие и фураж у местного населения по причине его нищеты, войска сильно зависели от снабжения — значит, следовало подготовить припасы и средства их доставки. Это обусловило стратегию, выбранную Ермоловым: перейти к обороне, оборонять только Грузию, поскольку только там русские силы могли получать достаточное пропитание. Это позволило персам действовать почти беспрепятственно и занять весь Северный Азербайджан, а также приблизиться к Тифлису — главному опорному пункту русского контингента в Закавказье.

Основная часть персидских сил, возглавляемая лично Аббасом-Мирзой, наносила удар на Карабах. Стремительное продвижение противника было задержано героической обороной крепости Шуша. Крепость при этом вообще не была приспособлена для выдерживания осады: её стены давно не ремонтировались, а внутри не было почти никаких припасов.

Ермолов, который прекрасно знал, что Шуша является скорее ловушкой, чем укрытием, предписывал крепость не занимать — но его приказание задержалось. Полковник Реут, оставшись без чётких инструкций, получая противоречивые, но полные паники донесения о стремительном продвижении огромных масс персов, принял решение срочно отходить в крепость. Другой части сил, расквартированной в Карабахе, которую возглавлял подполковник Назимка, он приказал идти на соединение с ним — но отряд был предан местными жителями, попал в окружение к персам и был почти полностью вырезан. Таким образом, полковник Реут оказался заперт в крепости, которая толком не была готова к обороне, имея всего пять егерских рот (1300 бойцов) и две пушки. Началась осада — Аббас-Мирза не желал оставлять в собственном тылу невзятое укрепление и рассчитывал, что подавляющее численное превосходство позволит ему быстро расправиться с защитниками. Однако гарнизон сумел сохранить присутствие духа и устоять. Вместе с армянами, которые предпочли присоединиться к русским, чем попасть в руки к персам, удалось частично восстановить стены, а принесённый ими с собой провиант позволил не умереть от голода. Видя, что русские не торопятся сдаваться, Аббас-Мирза приступил к действиям:

«Иностранные офицеры, находящиеся на службе у Аббас-Мирзы, принимали активное участие в осаде. Так, наёмные инженеры — англичанин Томсон, француз де Веге и итальянец Берварди, пытаясь разрушить стены крепости, подвели мины под крепостные башни и установили две батареи, немедленно открывшие огонь по Шуше. Однако английские пушки не могли разрушить укреплений, так как за ночь они возводились усилиями гарнизона и армянского населения. Враг предпринял ночной штурм. Героические защитники Шуши зажигали облитую керосином ветошь, освещали наступавшие ряды противника и меткими выстрелами отбрасывали персов назад. Ночной штурм был отбит. Аббас-Мирза пытался внести раскол среди находящихся в крепости армян и русских. Он приказал собрать несколько сот армянских семейств и направил их под стены Шуши, чтобы убедить сдать крепость, а в противном случае угрожал их вырезать. Армяне-защитники крепости ответили: «Мы не изменим русским. Лучше, чтобы погибли несколько сот человек, чем весь народ оказался бы под тяжким игом…»

Оборона Шуши продолжалась 47 дней и сыграла решающую роль в начальном этапе войны. Основные силы персов вместо того, чтобы ускоренным маршем наступать на Тифлис, сидели под Шушей, позволяя Ермолову собрать части для контрнаступления. Когда в конечном итоге Аббас-Мирза сообразил отправить вперёд 18 тысячный авангард, было уже слишком поздно. В Тифлисе был сформирован отряд под командованием Мадатова, который двинулся на выручку осаждённым и наголову разгромил имевший численное превосходство более чем в 4 раза авангард персов в Шамхорской битве, потеряв всего 27 человек. Едва узнав об этом поражении, Аббас-Мирза снял блокаду с Шуши. Не имевшая практически никакого стратегического значения крепость и её маленький, но стойкий гарнизон изменили ход всей кампании.

Казалось, в войне уже наступает перелом — русские войска оправились от первых неудач, Ермолов энергично командует и держит ситуацию под контролем, его орлы-командиры уже начали гонять персов. Однако из столицы ситуация виделась совершенно иным образом. Поражения в Закавказье вызывали глубочайшее неудовольствие в Петербурге. Известны слова Николая по этому поводу: «Неужели я так несчастлив, что едва только я коронуюсь, и даже персияне уже взяли несколько наших провинций; неужели в России нет людей, которые могли бы сохранить её достоинство?». Опасаясь быть обвинённым в военных неудачах и сдаче врагу большей части Закавказья, Ермолов отправил государю рапорт, в котором просил обратить внимание на тот факт, что он предсказывал начало войны, и обвинял Петербург в том, что политикой умиротворения тот только подтолкнул Аббас-Мирзу к нападению. Этот рапорт произвёл совсем не тот эффект, ради которого был написан. Ермолов своими резкими высказываниями вызвал гнев Николая Павловича и высших чиновников. На главнокомандующего обрушился град критики: «В военном кругу говорили, что он распустил войска, что в них нет порядка, знания службы, выправки, нет даже дисциплины, что и одеты они не по форме и с виду не походят на солдат. В министерстве иностранных дел упрекали его в крайне жестоких мерах с персиянами, а равно и с владетелями покорённых народов. Наконец, упрекали его в том, что он не принял никаких мер на границах, не успел соединить разбросанных постов, не усилил гарнизонов в приграничных крепостцах». Начальник Главного штаба И.И. Дибич в записке императору писал, что «на Ермолова никто не имеет влияния, кроме его собственного самолюбия». К этому добавлялось то, что вопреки приказам, он медлил с наступлением, понимая необходимость дождаться подкреплений и приготовить всё необходимое, без чего успешная кампания была невозможна. Даже героическая оборона Шуши была поставлена Ермолову в упрёк:

«…еще в 1817 году, донося покойному Государю об осмотре пограничных ханств с Персиею, Ермолов писал: «в Карабагском ханстве необходимо учредить крепость для довольно сильного гарнизона, в которой бы сохранять запасы на случай умножения войск для наступательной войны со стороны оной». Барон Дибич, не принадлежавший к числу друзей Ермолова, вероятно не преминул заметить, что 10 лет управляя страною и ожидая войны, Ермолов имел полную возможность осуществить собственное предположение, то есть снабдить крепость Шушу запасом на случай умножения войск, чего однако же не сделал»

Падение «проконсула Кавказа», по сути, было уже предопределено: он попал в немилость и к новому императору, и к его окружению. С другой стороны, обезглавить Кавказский корпус прямо во время войны было явно не лучшим вариантом. Поэтому Николай примет другое решение.

Список литературы и источников

Потто В.А. Персидская война (1826-1828). Т. 3. Ставрополь, 1994. 608 с.

Дубровин Н.Ф. История войны и владычества русских на Кавказе. Т. 6. СПб., 1888. 756 с.

Ковалевский Е.И. Восточные дела в двадцатых годах // Вестник Европы. СПб., 1868. Т. 3. 484 с.

Захаревич А. В. Донские казаки и армянское население в обороне русских границ от персидских войск в начальный период кампании 1826 г. Центр понтийско-кавказских исследований. Краснодар, 1995

Шильдер Н.К. Император Николай I. Его жизнь и царствование. СПб., 1903. Т. 2. 830 с.

Щербатов А.П.. Генерал-фельдмаршал Паскевич. Его жизнь и деятельность. Т.2. 609 с.

John P. LeDonne. Grand Strategy of the Russian Empire, 1650-1831. Oxford, 2004. 261 с.

Автор: Олег Дмитриев.

Оригинал: https://vk.com/wall-162479647_215787

Пост с навигацией по Коту