Шаг в сентябрь
– Никуда не поеду, и точка, – Пашкино упрямство не знает границ.
Словно захваченный в плен супергерой он готов бороться, а если придется – и умереть за идею. План его гениально прост. Любой ценой остаться тут, в деревне у бабушки, и больше не возвращаться в город. А причину он никому не скажет. Ни за что.
– Я тут ни при чем, – разводит руками баба Маня под тяжелым взглядом невестки, которая гневно нависает над сыном.
Тот ни на кого не смотрит. Его заботит только кусочек двора за окном напротив, где по деревянному редкому забору между соседскими участками гуляет задиристый петух Петруша и трясет ярким гребнем. И еще поверхность кухонного стола. Все семейство наблюдает как их белобрысое четырнадцатилетнее чадо, подперев голову одной рукой, пальцем второй растягивает молочную каплю по рисунку клеенки.
– Может, в школе в городе кто обижал его? – предлагает версию бабушка.
– Павлик, тебя кто-то обижает в школе? – наседает мать.
Паша отрицательно мотает головой: «Нет, никто не обижает».
– Иванов гнобит? – допытывается отец.
– Нет, – подает голос Пашка, спасая Иванова. Хоть Иванов та еще гнида. Но пусть живет, Пашка нынче добрый.
– Ну этот, значит, как его. Тощий такой, длинный. Сив… Сиверков… Сиверцев.
– Сверский, – тихо подсказывает Пашка и довольно хмыкает над уничижительным описанием одноклассника.
– Сверский? Вот скотина. Что ж ты раньше молчал? Почему сразу не сказал? – родители готовы сейчас же наказать обидчика, и промолчи сейчас – попало бы Сверскому по самое немогу.
Супергерою Пашке приятно, что за него готовы сражаться, но честность берет верх.
Минуты три он с наслаждением и глупой ухмылкой слушает планы родителей по усмирению всех школьных злодеев, потом вздыхает и произносит:
– Никто меня в школе не обижает.
– Ну если никто не обижает, то собирайся, давай, и поехали, – отец смотрит на часы и мысленно поправляет сбившийся график маршрута. И так задержались в деревне лишний день. А ведь еще сборы в школу, и этому неслуху вставать завтра на линейку.
– Почему я не могу остаться здесь? – риторическим вопросом ставит в тупик взрослых Пашка, и молочная капля, сдавшись на милость его упрямству, наконец-то растягивается в форме белого колечка, – Я буду бабушке помогать. Воду носить из колодца. Дрова колоть, я научился. Грибов вот наносим, ягод.
За окном на соседнем дворе растягиваются на веревке белые паруса свежевыстиранных простыней, а петух Петруша гордо спрыгивает в их сторону как заядлый пират при абордаже. Пашкина душа тоже тянется к этим парусам.
– Я же, Пашенька, к Никитишне собиралась ехать в октябре, – робко напоминает внуку баба Маня. Мол, не до тебя, поезжай в город. У меня свои планы.
– Так и едь. Я тут один поживу, – не сдает позиций Пашка.
Белые паруса за серебристым забором надуваются попутным теплым ветром. А тень соседки за этими парусами взмахивает руками и словно зовет в приключение. «Э-гей! Все на борт!»
– Ты в своем уме, Павел? – мать щурит глаза, – учебный год на носу, помогальщик. Лето закончилось. Отдохнул – и хватит. Пора за учебники браться.
Она почти кричит. Пашка краем глаза посматривает, как раздуваются гневно ноздри, и щеки покрываются красными пятнами.
Тогда из молочного колечка он делает кружок, размазывая внутренние границы.
– Я тут могу учиться.
– Где «тут», Павлик? Это деревня, Павлик. Де-рев-ня. Тут до школы в село топать и топать километра три. Каждый день, Павлик. В любую погоду. В ливень, в мороз. Три километра в одну сторону. А потом три километра в другую.
– Ну и что? И похожу.
– Ну а интернет? Компьютер? Вечные эти отключения электричества. Ты тут заскучаешь.
– Не заскучаю. Я книги читать буду. В библиотеке ДК возьму, и еще соседи дадут.
– Сидеть дома и читать книги ты можешь и в городе. Ну?
– Он к Александре Ильинишне уже ведь сходил, – снова подает голос баба Маня и Пашка напрягается, силясь понять на чьей она стороне.
– Александра Ильинишна – это кто у нас? – матери тоже интересно, за кого сейчас свекровь.
– Директорша школы, – почти торжественно объявляет баба Маня и, пользуясь общим вниманием, выдерживает паузу, прежде чем продолжить. Медленно переливает ковшом колодезную воду из ведра в пустой чайник.
– Павел, – первым не выдерживает паузы отец, – ты просился принять тебя в местную школу без нашего согласия? Может, ты думаешь, что в сельской школе будет легче учиться? Так легче не будет, уверяю. Я когда-то учился там, и знаешь, легко не было…
– Еще бы не легче. Ни родительского надзора, ни режима, – прерывает отцовские воспоминания мать и наносит свекрови упредительный удар. Месть за ее мхатовскую паузу, за Пашкино предательство, за свои шесть лет ежевечерних бдений над тетрадями с домашкой и попранные семейные устои.
Бабушка поджимает губы. Не хочет спорить с невесткой. Ставит чайник на плиту и зажигает конфорку, поворачивается к сыну:
– Александра Ильинишна говорит, что просился и даже договорился с Гусельниковыми, что повозят его утром до школы вместе со своими. Директорша-то, конечно, отказала без вас.
– Гусельниковы – это два мальца рыжих, что ли? – уточняет отец. Гусельниковых-младших он часто видел рядом с сыном.
– Они. Руслан и Родион. Пострелята шустрые. Но наш-то сдружился с ними очень, – тут же выдает информацию баба Маня.
Молочный кружочек на клеенке обрастает лучами и утончается в сердцевине.
– Дай-ка вытру, – прерывает внука баба Маня и вытирает тряпкой молочное солнце, амулет Пашкиной выдержки. Она расставляет чашки с блюдцами на стол, вазочки с вареньем и медом, плошку с печеньем.
Пашка упирается взглядом в полустертые полоски на клеенке, а ненужные больше руки складывает в замок, зажимает коленями под столом и замирает.
– Может, Гусельниковы подговорили? С них станется, – вот бабуля и переметнулась окончательно на сторону родителей. Пашка вздыхает и сокращает список запланированных на осень и зиму добрых дел для бабули. Сама пусть таскает дрова и воду.
– Руська и Родик вообще ни при чем, – вступается за друзей Пашка и, чтобы на корню пресечь обвинения всех его местных друзей по списку, добавляет, – вообще никто ни при чем. Никто не подговаривал. Это мое решение.
Где-то там в окне за парусами из простыней и пододеяльников, в далеких далях фантазий и мечтаний была причина его упорства. То, что вдруг стало важнее всего на свете.
– Хочу остаться, – повторяет Пашка.
– Становишься неуправляемым. Каким-то ершистым, – говорит мать.
– Да, раньше с тобой было попроще, – добавляет отец.
– Ну если не из-за ребят хочешь остаться и не из-за проблем с одноклассниками, то почему? Ты можешь нам ответить?
Пашка пожимает плечами. Он мог бы ответить, но не хочет.
– Просто хочу тут остаться и все, – снова упрямо говорит он.
Баба Маня торопится разлить заварку по чашкам.
– Да какой чай, мама? Ехать надо, – сдерживает бабушкин порыв отец, и баба Маня отступает, а закипевший чайник сиротливо продолжает стоять на плите.
– Павел, ты из-за меня что ли не хочешь домой? – осеняет мать, и глаза ее мгновенно наполняются слезами. – Из-за моей строгости и контроля?
«Вот, кстати, да!» – тут же приходит одинаковая мысль сразу в три головы: отцовскую, бабушкину и Пашкину, но никто не рискует сказать это вслух.
«Вот она, сыновья неблагодарность», – думается матери.
Она улавливает этот еле заметный блеск в глазах домашних. «Считают меня Цербером и тираншей», – накручивает она себя.
«Дожала парня, закрутила гайки. Вот и итог», – думается отцу, и он в какой-то степени даже рад, что жена видит последствия своих действий, если не на нем самом, то хотя бы на сыне.
– Не-е-ет, – выдавливает Пашка и рискует навсегда потерять подвернувшуюся возможность ослабить материнский контроль, – ты, мам, тут тоже ни при чем.
Положа руку на сердце, не так уж и сурово обходятся родители с Пашкой. Он уверен в их любви и сам им предан до умопомрачения. Но за лето появилось и окрепло в нем нечто новое, неведомое, и отодвинуло родителей с первого места на второе.
Мать хлюпает носом, молчит. Отцу не терпится подвести итоги беседы, свернуть всю эту демократию и двинуться в город. Даже нет, не так.
Ему ужасно сильно хочется дать затрещину упрямцу и выбить все придури, скопившиеся за вольное лето в светлой макушке. А только потом двинуться в город, по пути подводя итоги беседы и пресекая мнимую демократию.
Но он сдерживается. Ему не хочется завершать Пашкины летние впечатления нагоняем. Он не сторонник рукоприкладства. Поэтому решает просто ускорить процесс и без применения силы заставить Пашку отнести вещи в машину.
– Паш, точно не из-за нас?
– Нет.
– Из-за проблем в школе?
– Нет.
– Из-за друзей? Поссорился с кем-то?
– Нет.
– Надоел город?
– Нет.
– Все, у меня больше нет вопросов. Я так полагаю, что нет никаких причин не ехать в город. Давай, давай, собирайся, натягивай кроссовки, поехали. Нет времени, совершенно. Скоро начнет темнеть. Ты же не хочешь, чтобы по твоей милости мы попали в аварию на дороге?
Мать поднимается, всем своим видом показывая, что она все еще не отошла от обиды, нанесенной дорогими ей людьми. Отец тычет в наручные часы.
Пашка вздыхает. Он уже понял, что никто его тут не оставит, и бессмысленно сопротивляться. Пыл супергероя в нем угас.
– Кроссовки надевай, поторапливайся, – спешит отец. – Паш, сразу проверь, не забыл ли чего, и тащи вещи в багажник.
* * *
– Дольше уговаривали, – ворчит отец, когда вещи затолкали в багажник и салон, а Пашка и мать, оба насупленные, тихие, каждый на своем месте, пристегнули ремни.
– Обязательно позвоните, как доедете, – напутствует баба Маня сына, видя, что и внук, и невестка на нее сердятся и не смотрят. – Буду волноваться о вас. Ты, Пашенька, на следующее-то лето приедешь?
– Приеду, – твердо, но грустно и сердито говорит Пашка и выискивает за соседскими парусами одному ему видимый секрет, – конечно, приеду.
– Ну дай бог, дай бог, – и она отходит от машины, поднимается на крылечко, чтоб дольше было видно отъезжающую машину, и машет рукой, облегченно вздыхая.
«Ишь тоже, придумал «не поеду». И что на него нашло?» – размышляет она и снова на секунду представляет, как все же было бы здорово, останься внук тут. Вот уж и вправду хороший помощник растет. Домовитый.
– Теть Маш, уехали ваши? – из-за вывешенного на соседском дворе белья выглядывает Ирочка, раскрасневшаяся, растрепанная после стирки в бане, и, выжимая полотенца, расправляет их на веревке за простынями.
– Ох, уехали, Ириш. Еле Пашку уговорили. Такой упрямый стал, жуть, – вздыхает баба Маня, следя, как соседская дочка ловко и проворно управляется с бельем и прищепками.
Ирина, двадцатилетняя красавица-студентка в этом году в университет не едет, взяла академку, чтоб ухаживать за заболевшей матерью, соседкой бабы Мани.
– Возраст такой, теть Маш, – весело говорит Ирочка, и августовский теплый ветер раздувает и юбку ее, и белье вокруг, и тюль в открытых окнах.
«Уж какой упрямый! Весь в деда» – Баба Маня думает о внуке и только хочет войти в дом, как видит, что машина сына останавливается, из нее выбегает Пашка и несется обратно в ее сторону.
* * *
Как только машина проехала мимо соседского дома, Пашку начала давить тоска. Неподдельное вселенское горе рухнувших надежд. Невосполнимость потери.
– Подожди, папа, – сдерживая слезы просит Пашка, а когда тот не реагирует, почти кричит:
– Стой! Да стой же, пап.
Отец останавливает машину, и Пашка выдергивает ремень, выскакивает за дверь и несется обратно.
– Забыл что ли чего-то? – недоумевает отец и в зеркало заднего вида наблюдает, как сверкают пятки сына, словно за ним кто-то гонится.
– Совесть он свою забыл, – тихо говорит мать и обиженно вздыхает.
* * *
Не добегая до бабушкиного дома Пашка останавливается и наклоняется, чтобы отдышаться. Потом распрямляется и медленно подходит к калитке соседского двора, в котором Ирина развешивает цветастые полотенца.
– Ирина, – зовет Пашка сначала тихо и сам удивляется как жалко и пискляво дрожит его голос. Не по-супергеройски.
– Ир, – зовет он чуть громче и старается сделать голос ниже и басовитее, – Ира!
– Пашка?! – удивляется Ирина и подходит ближе, вытирая влажные руки о юбку. – Ты же вроде уехал?
– Я не попрощался с тобой, – Пашка рад, что она так близко, и можно смело и безбоязненно заглянуть в омуты ее глаз. – Можно я из города тебе позвоню?
Ей хочется засмеяться, потрепать его за вихрастый чуб надо лбом, поддеть щелчком по носу, как младшего брата, но обостренное чувство подсказывает ей, что несмотря на внешнюю комичность, на несуразность его детских притязаний, это самая серьезная и драматичная ситуация в Пашкиной юной жизни.
Засмейся она, и кто знает, во что обернется его первая неудача и невзаимность.
Она смотрит на его вздернутый нос в капельках испарины от быстрого бега и совершенно серьезно отвечает:
– Конечно, звони, Пашка. Буду рада пообщаться…
* * *
– Ну, напасти, – весело под нос шепчет баба Маня и на цыпочках тихонько ретируется в дом, как только понимает, почему внук задержался у соседской калитки.
Отец же, выходивший покурить, тушит сигарету и возвращается за руль авто.
– Ну вот и причина закидонов, – весело говорит он матери, кивая на заднее стекло.
Мать оборачивается и с удивлением видит как ее сын-подросток беседует со взрослой девушкой, дочерью свекровкиных соседей.
Порывается выйти и крикнуть, но муж удерживает: «Сиди!»
– Он еще ребенок! – возмущается мать. – Ты подумай только, под самым боком! Змея какая! Совратительница! На сколько она старше? Лет на десять?
– Да нет, не ребенок, – прерывает отец, и на лице его расплывается улыбка, – подрос мальчик-то… Ты это, мать, расслабься, судя по всему, придется подождать нашего влюбленного чуть дольше. Тут, мать, чувства.
И он мечтательно откидывается в кресле, вспоминая, как и он когда-то, будучи зеленым юнцом впервые стоял под окнами одноклассницы. И весь мир казался необъятным и жаждущим завоеваний. Прекрасное было время.
– Ромео, значит, – расплывается в улыбке мать и смотрит в боковое зеркало на маленькую фигурку сына вдалеке.
«А о такой-то причине мы ведь даже не подумали», – ухмыляется она про себя.
* * *
– Завтра сентябрь, Паша, – улыбается Ирина на прощание, – завтра увидишь всех своих одноклассников, учителей. Закрутит, завертит тебя школьная жизнь, и ты думать забудешь об этом лете, обо всех нас и о своих страданиях.
У Пашки в горле комок, и он никак не может выразить все, что внутри. Да и боится он показаться маленьким и глупым.
– Сентябрь, – с горечью выдавливает Пашка, и ему кажется, что никогда-никогда он не сможет забыть ни этих голубых глаз, ни этих губ, ни искрящегося ее смеха. И что он всегда будет помнить и чарующий голос, и их беседы о книгах, которые он брал у нее почитать летом, и беседы о кино, и мечты. И все свои надежды на светлое, волшебное, взрослое будущее, которое, казалось, вот-вот развернется перед ним.
Но уж, что-что, а будущее-то, и вправду совсем близко. Нужно только сделать шаг – и вступить в сентябрь.
Автор: Воля Липецкая
