Дети Ангелов. Глава VIII
Маша зашла в детскую.
— Дети, доброе утро! Подъем! Вставайте-вставайте, сони! — Она подошла к Алисиной кроватке и поцеловала дочь.
— Доброе утро, мамочка! — вдруг донеслось до нее.
Маша застыла, не веря своим ушам, и стремительно обернулась.
— Матвеюшка! Ты заговорил?! Да как хорошо заговорил-то! — Мария кинулась к Матвею.
Он сидел на кровати и тер спросонья глаза.
— Добое утьо! — пропищала и Алиса. Она тоже окончательно проснулась и радовалась вместе с мамой. Матвей улыбался им обеим.
— Мамочка, пойдем, пожалуйста, сегодня в парк! — попросил Матвей.
— Конечно, сыночек! Пойдем, куда захочешь! Так, а теперь, марш в ванную, умываться, чистить зубы и завтракать! Закатим сегодня пир! — она смеялась, обнимая сына.
— Пиа, пиа! — картавила Алиса. Она спрыгнула с кроватки и кинулась обнимать Матвея.
— Не «пиа», а «пир-р-р», скажи «пир», р-р-р-р! — Матвей поддразнивал сестру.
Взявшись за руки, они вместе пошлепали в ванную.
Маша строчила мужу сообщение:
«Матвей заговорил! Целыми предложениями! Первое что он сказал: «Доброе утро, мамочка!» Ты представляешь?! Ванечка! Ура-а-а-а!»
Улыбка не сходила с ее лица.
— Какая же я счастливая! — прошептала она сама себе, заправляя детские постели.
День случился солнечным и по-летнему жарким. Несмотря на середину мая погода радовала горожан. Весь день они провели в парке. Маша любовалась своими детьми.
Матвей заговорил! Теперь все будет хорошо.
Она наблюдала, как Алиса с ним о чем-то спорит, смешно коверкая слова.
Матвей спокойно отвечал. Маша давно заметила, как благотворно он действует на ее гиперактивную дочь. Алиса слушалась брата беспрекословно и быстро успокаивалась от одного его взгляда.
К вечеру уставшие, но довольные, они отправились к выходу. Перед воротами Матвей встал как вкопанный. Он не отрывал взгляда от белокаменной башни с высоким шатровым завершением. Это была церковь Вознесения Господне. Храм, опоясанный двухъярусной галереей и тремя искусными лестницами-арками, чем-то напоминал космический корабль, приготовившийся к взлету.
— Мама, я хочу туда! — Матвей показал в сторону церкви.
— Матвеюшка, давай в следующий раз? И Алиса вон устала, сейчас капризничать начнет. Да мы все устали. — Маша смотрела на сына с надеждой, но была не в силах ему отказать.
— Алису я возьму за руку, а ты на скамеечке посидишь, — с этими словами Матвей действительно потянул за собой сестру, направляясь к входу в храм.
«Какой он невероятный! Совсем по-взрослому разговаривает! Папина копия. Один в один…» — мысленно восхищалась Маша, идя вслед за детьми.
Перед входом ее сын остановился на мгновенье, а потом стал подниматься по ступеням. Алиса шла с трудом, волоча ноги от усталости, но все-таки шла. И, к удивлению Марии, ни пикнула ни разу, пока они были внутри.
Дети уснули почти сразу как сели в машину. Мария вела осторожно, пробираясь домой по вечерним пробкам и ругая себя за то, что она позволила им так сильно задержаться.
Дома оказались сильно под вечер. Дети, как сомнамбулы, проковыляли в спальню и уснули в своих кроватках.
Когда пришел домой Иван, ему открылось сонное царство. Вся семья сладко посапывала. Он поставил цветы в вазу, торт в холодильник, и отнес в детскую огромную связку разноцветных воздушных шаров. Праздника, который папа решил устроить в честь первых слов Матвея, домочадцы немного не дождались.
На лето решено было отправить Машу с детьми к деду на дачу.
— Надо было «Газель» заказать, — бурчал Петров, загружая второй раз машину под завязку.
— Дед, ты как будто не рад, что мы к тебе переезжаем, — Маша улыбалась, наблюдая, как ее мужчины грузят в машину бесконечные коробки с детскими вещами.
— Не говори ерунды, Мария! У тебя всего два ребенка, а коробок на весь детский сад! — Он пытался закрыть багажник, приминая верхнюю коробку.
— Скажи спасибо, что мы пианино не взяли с собой!
— Вот спасибо, так спасибо! — Петров отвесил шуточный поклон.
— Я намерена учить детей грамоте, вот! — сообщила Маша с гордостью.
— Так это ты столько ручек с карандашами набрала? — улыбнулся Иван. — А остальное?
— Тетради в линеечку и альбомы для рисования! — поддержал шутку Петров.
— Ой, альбомы! — Маша кинулась к подъезду.
— Милая, вернись! Я потом привезу!
— Все, по машинам! — скомандовал дед. — Дети, кто со мной?
— Я!
— И я!
Матвей с Алисой наперегонки кинулись усаживаться.
— Вань, я выдвигаюсь, — сообщил Петров, забираясь на водительское место. — Будем вас ждать на даче!
— Хорошо! Езжайте, — Иван хлопнул дверцей и пошел вслед за Машей.
Дома Маша копалась в книжном шкафу, выкладывая какие-то книги.
— Любимая… — он нежно обнял ее сзади. — Дед с детьми уехали, нам все равно их не догнать, так может…
Иван развернул ее к себе, взял на руки и понес в спальню.
* * *
Алексий прибыл к Залу Силы. Многое изменилось с тех пор, как он с херувимами виделся с Виктором. Учитель понимал — программе необходимы поправления. Он был частично согласен со своим учеником. Может, программа и не требовала глобальных поправок, но в первоначальном изложении она не годилась. Херувимы тогда согласились с ним. И за этим больше ничего не случилось. Творцы Фолианта наложили запрет на дальнейшие встречи Учителя с Виктором ровно до будущих поправлений программы. Алексий ждал, время шло.
«Виктору недо́лжно выходить из здоровой оболочки. Он нарушит истину Солнцерона, — Алексий все больше размышлял о будущем своего ученика, который в этой гибельной для ангела истории, находился на грани… — Не хочу даже мыслить об этом. Если не будет внесено изменений до начала… я не дам ему выйти».
— Вас приглашают на Великое Собрание Двенадцати. Оно состоится через три дня, ровно в 9:00 — Страж-посыльный поклонился Учителю и убыл.
Программа началась без Виктора.
Прошла неделя.
«Значит, Георгий уже прибудет обратно. Ну что ж, вслушаемся в него» — Алексий предполагал, что за отсутствием Виктора в программе она будет исключительно прекращена.
Он сделал должное, охраняя своего ученика от непоправимых последствий для ангела за самонадеянный выход из земной оболочки «солнечного ребенка».
Рядом с Залом Силы собрались трое. Учитель, Сименон, куратор Георгия, и Назарет. Его одежды опять переливались всеми оттенками красного.
— Великое дело! Какое великое дело было вложено в него! А я вещал! До́лжно ли стихии творить важное! — Назарет впился взором в учителя.
— Помыслы ваши мне неведомы. Представьте их яснее. — Учитель спокойно лицезрел наставника Виктора.
— Так есть. Ваш ученик разрушил программу, сотворенную величайшими!
— Назарет, вас просят, — секретарь Собрания указал в сторону.
Они остались вдвоем с куратором Георгия. Наступило молчание. Алексию нестерпимо хотелось задать единственный вопрос.
«Ждать. Не позволять себе творить ненужное». — Учитель погрузился в размышления.
Вторым вызвали Сименона. Назарет, ставши бордовым, удалялся в своем направлении. Он даже не взглянул на Учителя. Время остановилось. Учитель ждал. Мудрость его была велика. И вряд ли кто мог предположить, насколько невероятна была сила его.
— Вас просят.
Алексий двинулся на встречу всем решениям этого запутанного деяния.
Столов, обычно расставленных в виде подковы, не было. Разглядеть Престолов было крайне сложно. Двенадцать колес будто соединились в одну линию. В многочисленных глазах каждого бушевало пламя. Стена огня встретила Алексия гулом и громким потрескиванием. Учитель ждал. Раздавшийся металлическим скрежетом голос заставил Алексия выпрямить спину.
— Путевой фолиант «Дарцы» исключен из памяти. Программа закрыта и восстановлению не подлежит. Связь с ангелом Виктором запрещена. Его рейтинг обнулен. Дата его возвращения не известна. При возвращении в сегменторий возвратить в третье собрание. Начать повторное его обучение. Истине быть! — Престолы исчезли, не оставив и следа.
Алексий умиротворенно смотрел на пики уральских гор, в окружении которых находился Зал Силы. Их было ровно двенадцать. Припорошенный снег рисовал на их вершинах свои причудливые узоры. Ниоткуда пришедшее облако на мгновенье накрыло Зал Силы вместе с Алексием. Когда дымка исчезла, учитель увидел, как двенадцать белых голубей, будто нарисованных на пиках, раскрыли свои объятья. Он распростер руки, вторя им, и стал кружить вокруг своей оси.
— Господи, славься! — его могучий голос эхом полетел по всему Седьмому Небу. В этот момент многие, слышавшие родной голос Учителя, улыбнулись и приложили руки к своим сердцам.
В сегментории потекла жизнь своим чередом. Как будто и не было никакой программы и ее участников.
Алексию поведали про Георгия и его странное поведение на Земле. Самой чарующей загадкой было его возвращение в свою отработанную оболочку. Никто не мог понять, как у него получилось запустить земное тело, которое было настроено на уничтожение.
Многие толки ходили тогда между стражей про то, как два их лучших собрата таинственно застряли на Земле. Но со временем и они прекратились.
* * *
Георгий весь день провел в неустанных мыслях о произошедшем. Его разум сковывала мысль о том, что он вернулся в свою оболочку. Запрограммированная на определенный срок, она не могла более служить ему. Георгий страшился мысли о том, что его ждет впереди. Он знал, что до́лжно происходить с отработанным телом «солнечного ребенка». Через день оно начнет разлагаться, а через три его закопают в кладбищенскую землю.
Я умру заживо… Они меня зароют! Господи, помоги! Отче, не оставь меня! Господи всемогущий, услышь меня! Призываю к состраданию Твоему, Отче!
Первый раз Георгий испытывал страх. Липкое и отвратительное чувство заполнило его без остатка. Каждая частица его существа пропиталась ужасом неведомой смерти.
В бокс зашел какой-то человек и стал менять раствор в капельнице.
— Позовите Емельянова! Немедленно! Человек, ты слышишь меня?
Но медбрат был занят процедурой.
— Позови профессора, только он может меня спасти! Человек! Емельянова! Немедленно!.. Спасите меня, ЛЮДИ!
Закончив, мужчина вышел из бокса.
«Господи, помоги людям спасти меня! Господи всемогущий, соверши чудо Свое на земле. Спаси дитя Твое земное и небесное… Спаси нас, Отче…» — Георгий впал в отчаянье. Страх уходил, уступая место гневу.
«Почему я?! Почему? За чьи грехи я должен умирать? Я не понимаю… Я лучший из лучших. Я храбр и стоик. Я…» — Георгий остановил поток сознания. Он стал методично вспоминать каждый день с момента своего начала. Сознание вернуло его прекрасное прошлое. Георгий забылся.
* * *
В это утро Емельянов собрал консилиум. Совместно они должны были проанализировать хронологию лечения. Профессор надеялся услышать то, что он, возможно, упустил в лечении своего любимого пациента.
— Вань, что ты хочешь от нас услышать? — спросил седовласый сухой мужчина, похожий скорее на подростка, чем на пятидесятишестилетнего врача, заслуженного академика Новосибирского национального научно-исследовательского центра. Кардиохирург прилетел по просьбе Емельянова на следующий день после звонка.
— Петь, от тебя лично я хочу услышать новый метод лечения нарушений ритма сердца. Вы в своем нерукотворном исследовательском центре, может уже в конце концов, изобретете достойное лечение с устойчивыми результатами?.. Извини, устал я. Позвал тебя, на самом деле, чтобы ты проверил протокол моей борьбы за жизнь Егора. Может, я что-то пропустил. Хладнокровие, понимаешь, меня покинуло. Мне нужно, чтобы этот малыш выжил! — Емельянов встал из-за стола и подошел к окну.
Он не хотел, чтобы товарищи видели его отчаяние.
— Иван Аркадьевич, — сказал широкоплечий и высокий пожилой человек. Он был полной противоположностью новосибирского академика. — Ты нам хоть поведай, что ты так вцепился в этого отказника, да еще и с таким списком диагнозов. Ты же знаешь, насколько все шатко у больных с синдромом Дауна. Зачем ты борешься с ветряными мельницами?
— Николай Васильевич… Ты не поверишь… Я люблю его, как сына… Да почему «как»? — Профессор отвернулся от окна и смотрел на своих коллег взглядом, в котором читалась усталость. — Я хочу его усыновить. Сначала отобрать его у смерти, а потом усыновить… Мы с ним три года вместе, почти с рождения… Я уже не смогу без него, понимаете? — голос Емельянова предательски дрогнул.
Профессор помолчал некоторое время, потом посмотрел на часы, поднял указательный палец вверх, и вышел из кабинета. Ему нужно было время, чтобы успокоить расшатанные за последнюю неделю нервы.
Вернувшись, он застал своих товарищей, увлеченно спорящим о комплексных лечениях при сердечно-сосудистой недостаточности.
— Ого! Здесь битва? Кто за красных? — Емельянов обнял обоих за плечи. — На самом деле я так рад вас видеть, ребята! Почему мы всегда встречаемся только по неординарным случаям, а?
— Вань, так жизнь наша — работа наша! Ты же не захотел ко мне пойти заведующим кардиологией. Виделись бы каждый день! — Николай Васильевич похлопал друга по плечу.
— Так! Предлагаю пойти пообедать. Я знаю одно шикарнейшее заведение. Там все и обсудим! Я, честно, так вам рад, ребята!
— Мы — за! — коллеги переглянулись.
Три старых друга, которых жизнь разбросала по разным дорогам, шли по залитому солнцем родному городу. Они живо спорили, наслаждаясь воспоминаниями о золотом и уже таком далеком детстве и их крепкой дружбе, которую не смогло разбить даже время.
Наступил вечер. Состояние Егора за последние сутки не изменилось, оставаясь крайне тяжелым. Емельянов простился с товарищами. Ничего нового они ему не сказали, признав его борьбу за жизнь этого малыша исключительно верной. Оставалось только ждать. Емельянов запретил себе видеть Егора. Он знал, насколько губительно чувство любви. В таких случаях его гениальный мозг отказывался принимать решения.
Профессор сел в машину и поехал домой.
* * *
«Зачем я согласился на это испытание? Мои собратья сейчас занимаются тем, что я умею делать лучше них. Они там, а я здесь в почти мертвом человеческом теле. Зачем мне нужны были эти доказательства? Я и так знаю, что я лучше Виктора! Зачем я здесь?» Георгий не мог припомнить время, когда у него не нашлось бы ответа на свой же вопрос.
Какая-то неведомая сила ломала его сознание, выворачивая мысли наизнанку.
Находясь в оболочке, которая вот-вот начнет процесс гниения, Георгий менялся сам. Страх и отчаянье, гнев и боль, зависть и обида — неведомые доселе чувства калейдоскопом сменяли друг друга, сжигая его дотла. Он испытывал отвращение к мертвой оболочке, в которой ему суждено было умереть, презирая себя за невозможность противостоять неотвратимой смерти. Размышляя о том, что кто-то другой займет его лидирующее место в сегментории и поселится в его келье, Георгий презирал всех, купаясь в неистовой ревности. Она раздирала его на части и стремительно уносила в объятия унижения и потерянности. Приближение такого позорного конца меняло его до неузнаваемости.
В этот майский вечер, за час до полуночи, в боксе реанимационного отделения перинатального центра, лежал на кровати ангел, познавший всю конечность бытия. Последнее и единственное чувство, которое и стало его новой сутью, было Смирение…
* * *
Дети чувствовали себя замечательно. Дача Петрова находилась в сосновом бору, в окружении трех озер, и казалась настоящим «преданьем старины глубокой». Деревянный сруб, выстроенный большим и просторным домом, восхищал своей необычностью и стилем. Естественная красота бревен и чудный смолистый запах в нем можно было сравнить только с необыкновенной сказкой. Оригинальность срубу придавали бревна разной длины и толщины, делая строение похожим на волшебную избушку.
Наверное, человек так устроен, что только в окружении живой природы он чувствует невесомость своего существования. Тут же забывается бурлящая жизнь мегаполиса с ее шумными городскими улицами, по которым весь день торопятся куда-то миллионы людей, шоссе с бесконечным потоком машин, торговыми центрами и заведениями, где суета не заканчивается даже ночью. Как же прекрасно после всего этого, после городской квартиры вдруг оказаться в этом сказочном лесу, где сосны тихо рассказывают свои вековые истории о жизни обитателей леса. В доме, где необычный интерьер переносит тебя в совершенно другой мир. Музыка природы… Может ли это с чем-либо сравниться?
Маша наслаждалась, вдыхая неповторимый аромат лесного волшебства.
Еще весной она купила мольберты для детей и весь инвентарь для начинающего художника. Теперь они каждое утро ходили на озеро. Матвей с удовольствием рисовал. Алиса, пытаясь подражать старшему брату, не отставала. У сына получались великолепные холсты для ребенка его возраста. Необыкновенное сочетание насыщенности и цвета, в котором он выполнял свои работы, придавали картинам маленького художника особенную атмосферу и умиротворенное настроение. Маша уже и не удивлялась все новым и новым талантам Матвея. Она привыкла к его взрослости и какой-то поразительной самостоятельности. Все, чем бы он ни занимался, абсолютно все, было необычно и отдавало редкой тонкостью исполнения. Его увлечение музыкой приносило блестящие результаты. Маша ждала, пока Матвею исполнится четыре года. Она усиленно готовила его на Международный телевизионный конкурс юных музыкантов. Мария изучила всю структуру конкурса, посмотрела предыдущие выступления юных участников, и сделала вывод: Матвей вполне может составить им хорошую конкуренцию.
Алиса отказывалась садиться за фортепиано, но Маша и не настаивала. Она видела, как ее дочь завороженно слушала брата, и ей этого было достаточно. Главное — ее дети любили музыку, большего она и не желала.
— Представляешь, Матвей сегодня написал церковь на фоне озера. Знаешь, на что она похожа? — Маша накрыла стол для Ивана, который прибыл на дачу провести выходные с семьей.
— И на что же? — спросил Иван, отвлекаясь от борща.
— В тот день, когда он заговорил… Я тебе забыла рассказать — он отвел нас с Алисой в церковь.
— Что значит — отвел? Сам?
— Мы, уставшие, уже выходили из парка, когда он остановился и просто-таки потребовал, чтобы мы с Алисой пошли с ним в храм, представляешь?
— Угу, и? — Иван отставил пустую тарелку.
— И ничего, он стоял и смотрел на Бога.
— На Христа.
— Ну да, на Христа. Алиса стояла рядом с ним и даже не пикнула. Меня поразило тогда, что он именно в церковь пошел. Там столько дворцов красивых, а он в церковь…
— Воздух-то какой здесь, чудо как хорошо! Пойду детям почитаю, купил сегодня новую книжку про невероятные приключения космических пиратов.
— Иди, Ванечка. Уберу здесь и присоединюсь к вам. — Жена нежно поцеловала его в губы.
— Слушаюсь! — Иван, шутя отдал честь.
Когда Маша поднялась на второй этаж в детскую, все трое уже спали.
— Ванечка! — она потрепала мужа за плечо.
Он открыл глаза, улыбнулся, потом сел на кровати. Маша поцеловала по очереди сына и дочь, взяла за руку мужа и потащила за собой…
Так они жили. Им было хорошо вместе. За столько лет у них не случилось ни единого повода для споров и ссор. Сама природа как будто сделала их друг для друга. Наверное, таким и должно быть простое человеческое счастье.
* * *
Емельянов сидел перед телевизором и отсутствующим взглядом смотрел очередную серию какого-то сериала. Мысли давно вернули его в прошлое. Воспоминания окунули его в счастливое детство. Крепкая дружба трех веселых пацанов, которую они умудрились пронести через года, их бурная юность, когда они мечтали стать непременно великими и изобрести что-нибудь гениальное, первый медицинский институт, куда они втроем поступили и где он встретил свою единственную и самую прекрасную девушку на свете, студенческая свадьба, на которой гулял, кажется, весь институт, рождение мертвого ребенка, болезнь жены…
Перед глазами мелькали цветные картинки, которые быстро сменяли друг друга, превращаясь в черно-белые кадры фильма ужасов. Общение с двумя лучшими друзьями, с которыми он виделся не больше одного раза в год, да работа в перинатальном центре — это все, что было у Емельянова в жизни. В обществе он был любимчиком судьбы, востребованным врачом, прекрасным лектором и обожаемым профессором для окружающих его людей. Дома — волком-одиночкой, который не впускал в свое пространство никого, скалясь и злобно рыча на любого, кто пытался зайти за флажки. С тех пор, как умерла его жена, к женщинам он стал абсолютно равнодушен. Вел затворнический образ жизни и не желал ничего менять. Он любил одиночество. Оно его успокаивало.
Старинные напольные часы с боем ударили двенадцать раз. Емельянов очнулся от своего забытья, выключил телевизор и отправился спать.
«Завтра. Все будет завтра», — мысленно сказал он себе.
* * *
Большая и маленькая стрелки слились воедино, впуская ночь. Георгий молился. Наступили последние часы его жизни. Он не хотел больше думать, он неистово молился, перечисляя все свои нечестивые помыслы, слова и поступки. Вдруг его сознание повернулось к нему той стороной, о которой он даже и не догадывался. Будто обратная сторона Луны показала ему свою неприглядную суть. Первые слезы выкатились из глаз. Они словно обожгли сердце, и, что-то внутри, будто, очистилось. Он плакал. Ему становилось легче с каждой следующей пролитой слезой.
Сначала послышался шум, как от сильного ветра. Стремительно разгораясь, бокс озарил нестерпимо яркий свет от множества огненных языков, которые стали опускаться на его оболочку. Огонь не обжигал, а, наоборот, ласкал лицо и тело ангела. Георгий ослеп на мгновенье. Послышалась музыка. Он никогда не слышал ничего подобного. Она струилась как прохладный ветерок, обнимая все на своем пути. В следующее мгновение ангел почувствовал, будто ему на голову надевают венок. Невидимая стальная лента стала медленно стягивать голову.
Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли.
Георгий с трудом выговаривал слова. Язык не слушался, скулы свела невиданная сила, страх и ужас заполнили пространство его сознания.
Появившаяся из ниоткуда белая птица, сделав три круга, зависла над ним, расправив большие крылья. С каждым взмахом она выпускала красноватые облачка. Они проникали в него, заполняя всю оболочку. Разлилась благодать. Георгий почувствовал, что каждый сантиметр его человеческого тела наполняется неизвестной мощью. Каждый толчок, с которым проникал красный свет, придавал ангелу силу, которой он не знал еще никогда. Птица опустилась и покрыла Георгия собой. В глазах потемнело. Сознание ангела отключилось.
* * *
Емельянов проснулся. Мобильный не прекращал издавать пронзительную трель. Он сел, стряхивая из сознания тяжелые остатки сна.
— Алло, — хриплым голосом произнес он в трубку.
— Иван Аркадьевич! — на проводе была крайне взволнованная дежурная медсестра. — Иван Аркадьевич, вы слышите меня?
— Что случилось? — сердце у профессора, вдруг, застучало наковальней и отдалось эхом в висках.
— Егор… Егор очнулся! Вы слышите меня? Иван Аркадьевич!
— Слышу! Выезжаю! — Он сидел на кровати, от растерянности боясь пошевелиться. Потом все же медленно встал и пошел в ванную. Открыл до упора кран холодной воды. И уставился на свое отражение в зеркале. Оттуда на него глядел старик, по лицу которого текли слезы.
* * *
Вокруг Егора суетился весь персонал ночной смены. Их улыбающиеся лица казались родными и знакомыми. Как будто малыш знал их всю свою жизнь.
— Пить… — произнес пациент слабым голосом.
— Что? Что ты сказал? Егорушка! Ты заговорил, малыш?! — медсестра кинулась за стаканом воды.
— Я вас знаю, вы тетя Света… Спасибо… — ребенок говорил слабым тихим голосом, медленно произнося каждое слово.
— Да, все правильно, я тетя Света. Как ты себя чувствуешь? — лицо девушки сияло от счастья.
Она поила ребенка водой.
— Хорошо. А где папа? — спросил Егор, внимательно глядя в ее глаза.
— Папа?
Медсестра стушевалась, явно не зная, что ответить.
В этот момент открылась дверь, и на пороге появился профессор. Он энергично зашел в палату, не отводя взгляда от маленького пациента.
— Папа… Где же ты был?.. Я чуть не умер без тебя…
Все, кто был рядом, застыли от неожиданности.
— Сынок… Егорушка мой… Я теперь всегда буду рядом… Рядом с тобой, — профессор подошел вплотную к кровати. Взял маленькую ручку ребенка и нежно сжал. — Но ты мне должен пообещать, что больше меня так пугать не будешь, хорошо?
— Я люблю тебя, папочка…
— Я тоже тебя люблю, сынок…
Они смотрели друг на друга не замечая никого вокруг.
«Жизнь. Необыкновенная это все-таки штука — жизнь!» — думал профессор, чувствуя небывалый прилив жизненных сил.
