Мне одиннадцать лет. Родители взяли меня с собой в ресторан. Лето, каникулы, и родители решили, что это не повредит мне. Я счастлив, и мне совсем не хочется спать.
Я помню жареных кальмаров и картошку фри, которые ел в тот вечер, запивая их налитой в длинный узкий бокал Колой, - такой узкий, что моя переносица упиралась в его ободок. Под потолком, провисая и образовывая ниши, распростерлась рыбацкая сеть. Прямо над нами, в одной из ниш, лежит чучело акулы, а чуть поодаль, над соседним столиком - электрического ската, - и оба чучела блестят, покрытые лаком, а искусственные бусинки-глаза смотрят тускло и безжизненно.
Высокий и худой, с бледным вытянутым лицом официант возник у нашего столика, записал что-то в черный блокнот, и, вложив блокнот за пазуху, удалился, а через какое-то время две молоденькие официантки уже расставляли перед нами тарелки с едой.
В дальнем конце зала работали музыканты: клавишник, прячущийся за каскадом из трех синтезаторов, и певица, девушка лет двадцати, полная, в тесном блестящем платье, с тяжелым, усиленным динамиками, хищно и навязчиво реющим над столиками меццо-сопрано. Музыка звучала слишком громко, и, когда я говорил с отцом, нам приходилось сближать головы, чтобы услышать друг друга.

Женщина сидела за круглым столиком, у входа в ресторан. На ней были розовая футболка и черные, обтягивающие крепкие ноги шорты-лосины. Каштановые волосы собирались на макушке щетинистым хвостом, а грубоватое тупоскулое лицо алело обильно умостившей его косметикой, - и вся эта пестрота, казалось, искусственно приклеена к женщине, походившей скорее на крестьянку, чем на городскую кокотку, которую она так старательно пыталась изобразить.
Рядом с женщиной сидел ее сын - мальчик лет десяти. Он был худ и бледен, а вокруг его глаз легли густые тени: каждый вечер он приходил с матерью в ресторан и просиживал здесь ночи напролет. Чахлый на вид, он, тем не менее, так и фонтанировал энергией: вертелся на стуле, улыбался, гримасничал, донимал мать вопросами и ужимки, - он так и норовил поддеть ее, вывести из себя. И она, давно привыкшая к его выходкам, смотрела на сына с усталой строгостью, делала короткие замечания, а иногда, когда он уж совсем изводил ее, перегибалась через столик и с силой дергала его за рукав футболки. На какое-то время мальчик замирал, его лицо приобретало серьезное, насупленное выражение, но потом - снова начинал свое верчение, не в силах сдержать поток теснящей его энергии. Его мать устало и укоризненно покачивала головой, признавая этим жестом свое бессилие перед ним, и отворачивалась, устремляя какой-то выискивающий взгляд в центр зала. Подошедшая к столику официантка поставила перед мальчиком тарелку с едой и стакан Колы, и, перекинувшись несколькими словами с его матерью, с которой, судя по всему, была давно знакома, принялась журить мальчика, призывая его к порядку и послушанию. Мальчик утих, продолжая озорновато, вызывающе улыбаться, а когда официантка отошла от столика, снова принялся вертеться и гримасничать.

Несколько раз за вечер к столику подходили мужчины.
Подойдя к столику, мужчина садился на свободный, нарочно приготовленный для него стул. Женщина говорила что-то, улыбаясь, придвинув лицо к его лицу, и он кивал, и отвечал ей, и сдержанно улыбался, пряча за этой улыбкой некоторую долю стеснения и нерешительности. Пока они разговаривали, мальчик украдкой, не то с опаской, не то с почтением поглядывал на них, - он становился неожиданно спокоен, точно боясь прервать их беседу. Он потягивал из трубочки Колу и смотрел на музыкантов, и его глаза застывали в тихой задумчивости. Он не понимал смысла того, что происходит между мужчиной и его матерью, но его чувства, его безошибочная детская интуиция внушали ему к этому чему-то чувство тихого, осторожного почтения, как к чему-то важному, взрослому, имеющему особый смысл.
Мужчины подсаживались к женщине, общались с ней, и уходили, так и не сумев договориться. И она провожала их спокойным, с едва заметными искорками сожаления взглядом, и - снова принималась блуждать глазами по залу.
Я знал, что это за женщина. Но мне хотелось, чтобы отец рассказал мне о ней. И я пошел на хитрость.
- Па, помнишь, ты говорил мне, что детей не берут в рестораны? И что вы взяли меня в виде исключения?
- Помню. Сюда, да еще ночью, действительно не берут детей.
- А вот та женщина… Видишь: она пришла сюда со своим сыном и - ничего.
Отец посмотрел на женщину и ее сына, потом - перевел взгляд на меня.
- Ты знаешь, что это за женщина? - сказал он сухо, с угрюмой усмешкой.
- Ну, обычная женщина…
- Нет, это не обычная женщина. Это… Ладно, я потом тебе все объясню… Эта женщина и ее ребенок - не самый подходящий пример. Понял?
- Понял, - сказал я, глядя в глаза отцу с наивностью и недоумением.
Отец так и не сказал мне, что это была за женщина. Он не любил говорить со мной о таких вещах. Но мне это и не нужно было: я понял все и так. Весь вечер я наблюдал за женщиной, - наблюдал осторожно, так, чтобы родители не заметили этого. И я видел в ней что-то особенное, какую-то тайну, и эта тайна завладела мной.