Помимо того, что мой папа уехал на работу и решил, что возвращаться не обязательно, маму сократили и она устроилась на работу уборщицей в парфюмерный магазин. С утра отводила меня в детский сад, сама уезжала на работу, и возвращалась часов в восемь. Воспитатели зная нашу ситуацию, провожали меня домой, благо жили мы прямо возле садика, затем наши соседи меня кормили и я оставалась ждать маму. По этому поводу я была очень нервная, потому что не могла понять где-же мамочка, закатывала жуткие истерики и требовала безоговорочного внимания к своей персоне.

Мама была инвалидом с детства, получала пенсию по инвалидности и каждый год должна была подтвердить свою вторую группу инвалидности на врачебной комиссии. Пенсия была крохотная, выплачивалась очень не регулярно, поэтому я не понимала, почему мне не покупают игрушки и кушаем мы чаще всего макароны.

У мамы было две сестры, одна из них жила с мамой в одном городе и общалась с мамой исключительно как потребитель. Приезжала помыться, оставляла внука, просто за картошкой. Жила моя тетя в бараке на окраине города, у неё была дочь, которая искала счастья исключительно в объятиях мужчин не славянской внешности. От одного из таких она и родила своего сына. Сына они назвали Элвин, а вот фамилию они дали свою - Сумкин. Как же я ржала над этой фамилией, тетя к нам потом пол года не приезжала.

В пять лет меня впервые отвезли к тете, папиной сестре. Там у них была баня в которую мама меня и отвела. Как-же я орала когда она меня пыталась попарить веником. Моя тетя до сих-пор припоминает мне этот случай. Баню я по прежнему терпеть не могу, избиение веником для меня акт мазохизма, а в очень жаркой бане мне становится плохо, поэтому если возникает такая необходимость сходить именно в баню, я иду в практически остывшую.

У меня были две закадычные подруги, с которыми мы лазили по всем дворам нашего района. Родители моих подруг понимая, что на одну пенсию прожить с ребенком сложно, очень часто забирали меня к себе на дачу, а летом меня увозили в деревню к бабушке.

Помимо этого, я была очень болезненным и хилым ребенком, регулярно раз в три-четыре месяца я попадала в больницу на обследование. Такой пансион позволял мне откормиться, а маме нормально отдохнуть и не напрягаться на тему куда пристроить ребенка после садика.

Примерно в 6 лет я получила свой первый урок - не спрыгивать с качелей если рядом есть лужа, можно очень сильно получить по затылку, подскользнувшись на грязи.

Когда я уже ходила в школу, а пошла я в школу почти в 8 лет, потому что день рождения у меня осенью, меня не взяли в 6 почти 7 лет, а взяли в полные 7 лет, поэтому в первом классе, через месяц мне было 8 и я была старше своих одноклассников. Дак вот, придя из школы я обнаружила странную активность у нас в квартире, на меня грустно смотрели и перешептывались соседи. Оказалось, что на работе у мамы случился инсульт и она попала в реанимацию. Было принято решение срочно вызывать папину сестру, потому что ситуация патовая. В первый день моего вынужденного одиночества я собралась в школу, надела очень тонкие колготки и в результате сильно простыла. Это стало моим вторым уроком - всегда тепло одеваться. Тетя еще не приехала, соседи про то, что я простыла были не в курсе и я сама пошла на прием к педиатру. Не помню удивились ли врач и медсестра, когда 8 летний ребенок пришел самостоятельно на прием и сказал, что заболел, но меня приняли, прописали лекарство, и я осталась дома одна на три дня, потом приехала тетя. Сколько времени мы прожили с тётей я не помню, но когда выписали маму, то у мамы не работала правая рука. Восстанавливалась она медленно, но в конечном итоге вышла на работу в заводскую столовую, мыть посуду.

Третьим уроком того времен стало правило - никогда ни чего не обещать, особенно если делать не собираешься. Я до сих пор жду обещанного набора обуви для куклы, поездку в парк аттракционов, да и много чего еще. Возможно мне было сложно объяснить, что мы не можем купить ту или иную вещь, но я точно помню, что привыкла к ограничениям и правда меня устроила бы больше чем пустое обещание.

Не могу сказать, что я отношусь к храбрым людям. Нет, мне бывало страшно. Все дело в том, как этот страх проявляется. С одними случались истерики — они плакали, кричали, убегали. Другие переносили внешне все спокойно.

Начинается обстрел. Ты слышишь орудийный выстрел, потом приближается звук летящего снаряда. Сразу возникают неприятные ощущения. В те секунды, пока снаряд летит, приближаясь, ты про себя говоришь: «Ну вот, это все, это мой снаряд». Со временем это чувство притупляется. Уж слишком часты повторения.

Но первого убитого при мне человека невозможно забыть. Мы сидели на огневой позиции и ели из котелков. Вдруг рядом с нашим орудием разорвался снаряд, и заряжающему осколком срезало голову. Сидит человек с ложкой в руках, пар идет из котелка, а верхняя часть головы срезана, как бритвой, начисто.

Смерть на войне, казалось бы, не должна потрясать. Но каждый раз это потрясало. Я видел поля, на которых лежали рядами убитые люди: как шли они в атаку, так и скосил их всех пулемет. Я видел тела, разорванные снарядами и бомбами, но самое обидное — нелепая смерть, когда убивает шальная пуля, случайно попавший осколок.

Во время одного из привалов мы сидели у костра и мирно беседовали. Мой приятель, тоже москвич, показывал всем письма, а в них рисунки его сына.

— Вот парень у меня хорошо рисует,- сказал он, радуясь,- в третьем классе учится. Жена пишет, что скучает.

В это время проходил мимо командир взвода. Он вытащил из своего пистолета обойму и, кинув его моему земляку, попросил:

— Почисти, пожалуйста.

Солдат, зная, что пистолет без обоймы, приставил дуло к виску, хитро подмигнув нам, со словами: «Эх, жить надоело» — нажал на спусковой крючок. Видимо, решил пошутить. И тут раздался выстрел.

Парень замертво упал на землю. Лежит, а в виске у него красная дырочка, в зубах дымящаяся цигарка. Ужасная смерть! Нелепая. Глупая. Конечно, это несчастный случай. В канале ствола пистолета случайно остался патрон.

Каждый раз, когда на моих глазах гибли товарищи, я всегда говорил себе: «Ведь это же мог быть и я».Каждый раз, когда на моих глазах гибли товарищи, я всегда говорил себе: «Ведь это же мог быть и я».

А смерть командира орудия Володи Андреева… Какой был великолепный парень! Песни пел замечательные. Стихи хорошие писал и как нелепо погиб. Двое суток мы не спали. Днем отбивались от эскадрилий «юнкерсов», которые бомбили наши войска, а ночью меняли позиции. Во время одного переезда Володя сел на пушку, и заснул, и во сне упал с пушки. Никто этого не заметил, пушка переехала Володю. Он успел перед смертью только произнести: «Маме скажите…»

Вспоминая потери близких друзей, я понимаю — мне везло. Не раз казалось, что смерть неминуема, но все кончалось благополучно. Какие-то случайности сохраняли жизнь. Видимо, я и в самом деле родился в сорочке, как любила повторять мама.

Как-то сижу в наспех вырытой ячейке, кругом рвутся снаряды, а недалеко от меня в своей щели — Володя Бороздинов. Он высовывается и кричит:

— Сержант, иди ко мне. У меня курево есть (к тому времени я снова начал курить).

Только перебежал к нему, а тут снаряд прямым попаданием — в мою ячейку. Какое счастье, что Бороздинов позвал меня!

Незабываемое впечатление осталось у меня от встреч с «катюшами». Мы рыли запасную позицию для батареи, и вдруг метрах в трехстах от нас остановились странные машины.

— Смотрите, пожарные приехали,- сказал кто-то шутя.

Машины расчехлили, мы видим, на них какие-то лестницы-рельсы. Вокруг копошатся люди. К нам подходит лейтенант и говорит:

— Ребята, ушли бы отсюда, стрелять будем.

— Да стреляйте, ради бога,- ответили мы.

— Ну, как хотите, только не пугайтесь.

Мы посмеялись и продолжали копать. Смотрим, от машин все люди отбежали далеко, только один водитель остался в кабине. И вдруг поднялся такой грохот, огонь и дым, что мы не знали, куда деться. И действительно перепугались. Лишь потом опомнились и сообразили, что это стреляли машины.

Глядим в сторону противника, а там прямо из земли вздымаются огромные огневые грибы-шапки и в разные стороны разлетаются языки пламени. Вот это оружие! Мы ликовали, восторгаясь им. Машины быстро развернулись и уехали.

Так на войне мы познакомились с реактивными минометами, или, как их все называли, «катюшами». Меня умиляло слово «катюша». Вообще многие названия непосвященному человеку покажутся странными. Шестиствольные немецкие минометы бойцы прозвали «ишаками», а появившиеся у нас крупные реактивные снаряды, похожие на головастиков, окрестили «андрюшами».

В трудные годы в короткие часы и минуты отдыха мне часто помогало чувство юмора. Вспоминаю такой эпизод. Всю ночь мы шли в соседнюю часть, где должны были рыть траншеи. Темно, дождь, изредка вспыхивают осветительные ракеты. Пришли мы на место измученные, голодные. Худой майор подошел к нашей группе и спросил:

— Инструмент взяли (он имел в виду лопаты и кирки)?

— Взяли! — бодро ответил я за всех и вытащил из-за голенища сапога деревянную ложку.

Все захохотали, майор тоже. Настроение у нас поднялось.

Лига Памяти на Пикабу: http://pikabu.ru/community/pobeda