… Их было не меньше пятнадцати, и все они тащились по рельсам с бодростью, достойной ленивца. Кто-то плакал, кто-то молился, а кто-то шел молча, будто окончательно смирившись со своим положением. Высокий мужчина в сером костюме шел, подняв голову так высоко, словно это должно было выделить его из толпы и заставить других подчиняться его воле; но истина заключалась в том, что никто не обращал на него ни малейшего внимания. Всех их объединяло отсутствие всякого багажа и вместе с тем — отсутствие жажды, голода и изможденности на лицах.
Шпала. Шпала. Шпала. Туфли, башмаки и босые ноги стучали о рельсы, и все это складывалось в незамысловатую мелодию, написанную, казалось, композитором настолько же безразличным к окружающему миру, насколько таковыми были люди, невольно ставшие частью странного оркестра. Это продолжалось бесчисленное множество дней и недель — по крайней мере, так казалось каждому из путников. На деле же, вероятно, не прошло и шести часов, но гнетущее впечатление, создаваемое стенами железнодорожного тоннеля, сжимало время в тиски, после чего оно, как пружина, распрямлялось и делалось в десятки раз длиннее.
Шпала. Шпала. Глухая мелодия замолкла: тоннель кончался. Дети, женщины, мужчины — все смотрели под ноги, и каждый боялся поднять голову, чтобы увидеть, что впереди. И все же все знали, что их ждет: в нескольких шагах от них была стена света, ослеплявшая даже своим отражением в металлических шпалах.
Наконец высокий мужчина в сером костюме, все так же не распрямляя шею, сказал, пытаясь вложить в голос как можно меньше неравнодушия: «Мы пришли». Никто снова не обратил на него внимания: банальность высказывания была ясной всем, даже младенцу, мирно спавшему на руках у молодой, но отчего-то седой женщины.
Мы пришли! - настойчиво повторил мужчина, и на этот раз банальность отразилась от стенах, превратившись в многократное эхо.
Никто по-прежнему не отвечал. Тогда мужчина с досадой пожал плечами и, подняв голову, шагнул вперед.
Прецедент поднял волну, и волна разбилась о берег: следом за серым костюмом в путь двинулась седая женщина, крепко вцепившаяся в своего ребенка, словно коршун в добычу. Затем — парень в вязаной шапке и лохмотьях. Двое мужчин, выглядевших так, что каждому, кто взглянул бы на них, в голову пришло бы лишь слово «средний». Еще одна женщина. Подросток лет четырнадцати.
Люди поднимали головы и шли — все еще молча. Прошло всего десять минут, и в тоннеле не осталось никого.
Никого, кроме женщины лет сорока с безобразным, но живым лицом. Она все так же стояла, опустив голову, и не издавала не слова. Она уже знала, что это бесполезно. Знала, что осталась одна.
Внезапно в тоннеле стало темно, и женщина удивленно подняла голову. Впереди не было стены света: тоннель кончался стеной, в которой, словно рукой ребенка, была вырезана неровная дверь. Женщина повернула ручку и вошла.
Где-то в Санкт-Петербурге, в одной из районных больниц, открыла глаза жертва клинической смерти.
